Текст книги "Красный сфинкс. Книга первая"

Алексей Константинович Толстой

Родился 24 августа (5 сентября по новому стилю) 1817 года в Петербурге.

По матери – правнук Кирилла Разумовского, последнего гетмана Украины, президента Российской Академии наук, по отцу – потомок известного старинного графского рода. Родители разошлись сразу после рождения сына, воспитывался матерью и ее братом – писателем А. Перовским (псевдоним А. Погорельский). Детские годы прошли в имении Красный Рог (отсюда псевдоним, которым Толстой подписывал свои первые книги – Краснорогский), расположенном в Черниговской губернии.

«Мое детство было очень счастливо и оставило во мне одни только светлые воспоминания. Единственный сын, не имевший никаких товарищей для игр и наделенный весьма живым воображением, я очень рано привык к мечтательности, вскоре превратившейся в ярко выраженную склонность к поэзии. С шестилетнего возраста я начал марать бумагу и писать стихи – настолько поразили мое воображение произведения лучших наших поэтов, найденные мною в каком-то толстом, плохо отпечатанном и плохо сброшюрованном сборнике. Я упивался музыкой разнообразных ритмов и старался усвоить их технику. Мои первые опыты были, без сомнения, нелепы, но в метрическом отношении отличались безупречностью».

 
Ты знаешь край, где все обильем дышит,
Где реки льются чище серебра,
Где ветерок степной ковыль колышет,
В вишневых рощах тонут хутора…
 

Этой тональности Алексей Толстой практически никогда не терял.

Пришла пора учебы. В Петербурге юный граф не затерялся, усилиями влиятельных родственников он был представлен восьмилетнему наследнику престола – будущему императору Александру II. Поэт Василий Андреевич Жуковский, занимавшийся образованием царского сына, подсказал Николаю I, что наследнику его полезно иметь товарищей по занятиям. В «товарищи» были выбраны старший сын графа Михаила Виельгорского – Иосиф, сын генерала Паткуля – Александр Паткуль, Александр Адлерберг, Алексей Толстой, и чуть позже юный князь Александр Барятинский.

Десяти лет от роду Толстой впервые побывал с матерью и с дядей за границей.

В Веймаре в 1827 году они посетили Иоганна Вольфганга Гете; в подарок от великого поэта юный Толстой получил обломок мамонтового бивня, украшенный собственноручным рисунком создателя «Фауста». А путешествие по Италии, совершенное в 1831 году, позволило расширить художественные взгляды Алексея Толстого. «В очень короткое время, – писал он, – я научился отличать прекрасное от посредственного, выучил имена всех живописцев, всех скульпторов и почти мог соревноваться со знатоками в оценке картин и изваяний. При виде картины я мог всегда назвать живописца и почти никогда не ошибался».

В 1834 году Толстого определили «студентом» в Московский архив Министерства иностранных дел, где, как правило, начинали карьеру отпрыски самых известных и богатых российских фамилий, а уже через два года юный граф был прикомандирован к русской дипломатической миссии во Франкфурте-на-Майне. Светский лев, красавец, остроумец, любитель розыгрышей, тонкий ценитель поэзии и живописи, он старался увидеть и услышать в Европе как можно больше. В итоге в конце 1840 года он был переведен обратно в Россию на службу в отделение канцелярии императора Николая I, ведавшее вопросами законодательства.

Давняя, с детства, дружба с великим князем Александром позволила Алексею Толстому сделать стремительную придворную карьеру. После восшествия Александра II на престол он стал флигель-адъютантом, затем царским егермейстером. Это позволило ему активно вступаться за «обиженных». Так, он хлопотал о возвращении из ссылки Тараса Шевченко; в 1862 году вступился за И. С. Аксакова, отлученного властями от редактируемой им газеты «День»; в 1863 году помог И. С. Тургеневу, привлеченному к делу о лицах, обвиняемых в сношениях с «лондонскими пропагандистами», то есть с Герценом и Огаревым. Он даже Н. Г. Чернышевскому пытался смягчить судьбу, по крайней мере, известно, что на вполне, казалось бы, дежурный вопрос императора Александра II о том, что сегодня делается в русской литературе, Толстой ответил, что «русская литература надела траур по поводу несправедливого осуждения Чернышевского». Император резко заметил: «Прошу тебя, Толстой, никогда не напоминать мне о Чернышевском». И это было не случайное замечание, это был именно взгляд царя на установленные в стране порядки. В 1858 году, когда учреждался негласный комитет по делам печати, Александр II категорически отверг предложение министра народного просвещения Е. П. Ковалевского включить в комитет кого-либо из российских писателей. «Что твои литераторы, ни на одного из них нельзя положиться!» – сказал он. Ковалевский в ответ заметил, что если так, то можно назначить в комитет кого-то из придворных, известных любовью к словесности, например, князя Николая Орлова, или графа Алексея Константиновича Толстого, или флигель-адъютанта Н. Я. Ростовцева, но и в этом министр получил отказ.

В русской фантастике поэт Толстой оставил явственный след.

В конце 30-х он напечатал первые свои рассказы – «Семья вурдалака» и «Встреча через триста лет». Он сразу нашел в них свою особенную тональность. «В народе жило одно предание, от которого меня всегда мороз подирал по коже: будто бы в том лесу путешественников иногда преследовал некий человек гигантского роста, пугающе бледный и худой, на четвереньках гонявшийся за экипажами и пытавшийся ухватиться за колеса, причем он испускал вопли и умолял дать ему поесть. Последнему обстоятельству он был обязан прозвищем «голодный». Называли его также «священник из Обербуа». Не знаю почему, но образ изможденного существа, передвигающегося на четвереньках, превосходил в моем воображении все самое ужасное, что только можно было представить себе. Часто мне мерещилось в сумраке, будто по земле между деревьями ползет отвратительный священник…»

В 1841 году Толстой (под псевдонимом Краснорогский) выпустил в свет новую фантастическую повесть – «Упырь».

Некто Руневский, герой повести, однажды на балу обратил внимание на слишком уж разговорчивую старуху бригадиршу Сугробину и отдельно от нее стоящего странного молчаливого человека. «Он стоял, прислонясь к камину, и с таким вниманием смотрел в один угол залы, что не заметил, как пола его фрака дотронулась до огня и начала куриться». На вопрос, кого так внимательно и сурово он высматривает в шумном зале, незнакомец ответил: «Упырей». И пояснил: «Вы их, Бог знает почему, называете вампирами, но я могу вас уверить, что им настоящее русское название упырь; а так как они происхождения чисто славянского, хотя встречаются во всей Европе и даже в Азии, то и неосновательно придерживаться имени, исковерканного венгерскими монахами, которые вздумали было все переворачивать на латинский лад». После таких слов незнакомец легким почти незаметным кивком указал на разговорчивую бригадиршу: «Вот вам самый гнусный упырь, который только ждет случая, чтобы насытиться человеческой кровью. Смотрите, как она глядит на эту бедную девушку; это ее родная внучка. Послушайте, что говорит старуха: она ее расхваливает и уговаривает приехать недели на две к ней на дачу. Но я вас уверяю, что не пройдет трех дней, как бедняжка умрет. Доктора скажут, что это горячка или воспаление легких; но вы им не верьте».

Триллер, фэнтези, хорор, мистическая повесть, – в русской литературе Алексей Константинович Толстой предвосхитил многое.

«Ведь не все ж с молодежью-то балагурить! – говорит бригадирша Сугробина. – В наше время не то было, что теперь: тогда молодые люди меньше франтили да больше слушали стариков; куцых-то фраков не носили, а не хуже нашего одевались».

Эти вполне, казалось бы, здравые рассуждения вызывают в Руневском противоречивые чувства, к тому же он страстно влюбляется как раз в Дашеньку, внучку бригадирши. Еще больше сбивают с толку Руневского слова самой бригадирши о человеке, заговорившем на балу об упырях: «Это же господин Рыбаренко. Он родом малороссиянин и из хорошей фамилии. Только он, бедняжка, уж три года, как помешался в уме. А все это от модного воспитания. Ведь, кажется, еще молоко на губах не обсохло, а надо было поехать в чужие края! Пошатался там с года два, да и приехал с умом наизнанку».

И вконец запутывают положение взволнованные объяснения Дашенькой того, что «потом маменька вдруг без всякой причины сделалась больна, стала худеть и через неделю скончалась. Добрая бабушка до самой последней минуты от нее не отходила. Она по целым ночам сидела у ее кровати. Я помню, как в последний день ее платье было покрыто маменькиной кровью…»

Вставная новелла в повести «Упырь» – о похождениях Рыбаренко в Италии – полна и ужаса и романтики. Мы узнаем из нее, как Рыбаренко, «малороссиянин и из хорошей фамилии», обручается с загадочным портретом, видит таинственные сны, попадает в «нечистый» дом, куда уже много лет не входил ни один крещенный, встречается с призраками.

Загадки эти, впрочем, объяснимы.

«Дело в том, что дон Пьетро вскоре по возвращении своем из России пропал без вести. Сын его, чтобы прекратить неприятные толки, объявил, что он скоропостижно умер, и велел для формы похоронить пустой гроб. После погребения, пришедши в спальню отца, он увидел на стене картину а ля фреск, которой никогда прежде не знал. То была женщина, играющая на гитаре. Несмотря на красоту лица, в глазах ее было что-то столь неприятное и даже страшное, что он немедленно приказал ее закрасить. Через несколько времени увидели ту же фигуру на другом месте; ее опять закрасили; но не прошло двух дней, как она опять появилась там же, где была в первый раз. Молодой Урджина так был этим поражен, что навсегда покинул свою виллу…»

В 1895 году, почти через полвека после выхода в свет фантастической повести А. К. Толстого «Упырь», замечательный английский писатель Герберт Джордж Уэллс опубликовал рассказ «Искушение Харрингея». В нем художник так же, как герой Толстого, активно противился нечистой силе, завладевшей нарисованным им портретом. Даже многие детали сходны. «Харрингей наотмашь ударил кистью по холсту, перечеркнув дьявола крест-накрест, и ткнул кистью в глаз портрету. Глухо прозвучало: «Четыре шедевра!» Слышно было, как дьявол отплевывается. Но теперь преимущество было на стороне Харрингея, и он твердо решил добить дьявола. Быстрыми, уверенными мазками он продолжал закрашивать судорожно подергивающийся холст, пока везде не образовалось однотонное поле блестящей желтовато-эмалевой краски…»

Юмор, легкие диалоги, живое настроение.

У Алексея Толстого и сейчас есть чему поучиться.

«У ног трона, – читаем мы в новелле о золотом грифоне, – протекала прозрачная река, и в ней купалось множество нимф и наяд, одна прекраснее другой. Реку эту, как я узнал после, называли Ладоном. На берегу ее росло очень много тростнику, у которого сидел аббат и играл на свирели. «Это кто такой?» – спросил я у грифона. – «Это бог Пан», – отвечал он. – «Зачем же он в сюртуке?» – спросил я опять. – «Затем, что он принадлежит к духовному состоянию, и ему бы неприлично было ходить голым». – «Но как же он может сидеть на берегу реки, в которой купаются нимфы?» – «Это для того, чтобы умерщвлять свою плоть; вы видите, что он от них отворачивается». – «А для чего у него за поясом пистолеты?» – «Ох, – отвечал с досадою грифон, – вы слишком любопытны; почему я это знаю!»

Множество странных тайн открывается читателям в повести «Упырь».

«Даша подвела Руневского к двери и, отворив ее, сказала: «Посмотрите, вот наши музыканты!» – Руневский увидел множество несчастных, скованных цепями и объятых огнем. Черные дьяволы с козлиными лицами хлопотливо раздували огонь и барабанили по их головам раскаленными молотками. Вопли, проклятия и стук цепей сливались в один ужасный гул, который Руневский сначала принял за музыку. Увидев его, несчастные жертвы протянули к нему длинные руки и завыли: «К нам! Ступай к нам!» – «Прочь! Прочь!» – закричала Даша и повлекла Руневского за собою в темный узкий коридор, в конце которого горела одна только лампа. Он слышал, как в зале все заколыхалось. – «Где он? Где он? – блеяли голоса, – ловите его, ловите его!» – «За мной, за мной!» – кричала Даша, и он, запыхаясь, бежал за нею, а позади их множество копыт стучало по коридору. Она отворила боковую дверь и, втащив в нее Руневского, захлопнула за собою. – «Теперь мы спасены!» – сказала Даша и обняла его холодными костяными руками».

И вот тут-то Руневский увидел, что это вовсе не Даша!

Надо заметить, что Толстой был хорошо знаком с сочинениями Парацельса, Генриха Кунрата, Теста, со «Сказаниями русского народа» И. А. Сахарова. И это был не просто теоретический интерес. «В одном из писем Б. М. Маркевичу, – сообщает П. С. Громова в монографии, посвященной истории и мистике в творчестве Толстого, – он описывает свой опыт знакомства с обществом спиритуалистов Алана Кардека (письмо от 20 марта 1860 г., Париж): «Оно – (общество – Г. П.) – выпускает журнал, на который, как Вы можете себе представить, я подписался. На собрания общества допускаются посетители, и если я там еще не побывал, то потому, что хочу сперва прочитать все, к этому относящееся. Я уже совершенно удостоверился в их чистосердечии, но есть в их воззрениях и такие вещи, которые слишком уж противоречат моим взглядам на мир бестелесный, как, например, опубликование рисунка дома, в котором Моцарт обитает на Сатурне. Если отбросить столь ребяческую дребедень, есть там вещи весьма занимательные и весьма правдоподобные…»

Много соблазнов таили в себе все эти мистические откровения.

«Писатель, чувствующий в себе искру поэтического таланта, – писал Н. А. Некрасов, – непременно раздувал бы ее, сколько возможно, лелеял бы свой талант, как говорили в старину. Сознавая, что в наше время только поэтический талант, равный Пушкину, мог бы доставить автору и Славу и Деньги, он – (нынешний писатель, – Г. П.) – предпочитает распоряжаться иначе: поэтическую искру свою разводит на множество прозаических статей: он пишет повести, рецензии, фельетоны и, получая за них хорошие деньги, без сожаления видит, как поэтическая способность его с каждым годом уменьшается».

К счастью, деньги и слава не волновали А. К. Толстого.

Крепкий физически, как сказали бы сейчас, спортивный, он любил самую обыкновенную жизнь, как говорят, живую жизнь: охоту, с ножом и рогатиной один выходил на медведя. При этом оставался человеком светским – не забывал о литературных вечерах, о балах. А темперамент его находил выход в лихих, до сих пор многим знакомых строках.

 
Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль ругнуть, так сгоряча,
Коль рубнуть, так уж сплеча!
Коли спорить, так уж смело,
Коль карать, так уж за дело,
Коль простить, так всей душой,
Коли пир, так пир горой!
 

В январе 1851 года Толстой познакомился с Софьей Андреевной – женой конногвардейского полковника Л. Ф. Миллера. Это ей посвящено знаменитое стихотворение Алексея Константиновича, ставшее популярным романсом.

 
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты…
 

Под тайной, кстати, подразумевалась самая обыкновенная маскарадная маска.

То, что встреча оказалась не случайной, Толстой и Софья Андреевна поняли сразу, но вот соединиться им удалось нескоро: полковник Миллер упорно не желал давать развода жене, а мать Толстого к возможности такого, на ее взгляд, слишком неравного брака относилась более чем отрицательно.

«Анна Алексеевна, – писал в 1852 году А. М. Жемчужников, близкий друг и родственник Толстого, – была очень рада видеть меня, и всею душою интересовалась узнать мое впечатление и мнение о Софье Андреевне, с которой сошелся ее сын и к которой серьезно и сильно привязался. Ее душа не только не сочувствовала той связи, но была глубоко возмущена и относилась с полным недоверием к искренности Софьи Андреевны. Не раз у меня, тайно от сына, были беседы об этом, и она, бедная, говорила, а слезы так и капали из глаз ее. Меня она обвиняла более всех, как человека самого близкого и наиболее любимого ее сыном и раньше моих братьев познакомившегося с Софьей Андреевной. Я стоял всею душою за Софью Андреевну и старался разубедить ее, но напрасно. А что ж Алеша? Он любил обеих, горевал, и душа его разрывалась на части. Никогда не забуду, как я сидел с ним на траве, в березняке, им насажанном: он говорил, страдая, и со слезами, о своем несчастии. Сколько в глазах его и словах выражалось любви к Софье Андреевне, которую он называл милой, талантливой, доброй, образованной, несчастной и с прекрасной душой. Его глубоко огорчало, что мать грустит, ревнует и предубеждена против Софьи Андреевны, несправедливо обвиняя ее в лживости и расчете. Такое обвинение, конечно, должно было перевернуть все существо человека доброго, честного и рыцарски благородного…»

В 1854 году в журнале «Современник» появились стихи Козьмы Пруткова – личности гротескной, фантастической, никогда не существовавшей в действительности, но скоро ставшей известной всей России. Пародийный этот образ Алексей Константинович Толстой создавал в течение многих лет заодно с братьями Жемчужниковыми – Алексеем, Владимиром и Александром. О братьях и Толстом ходили по Петербургу самые необыкновенные слухи. Утверждалось, например, что под видом флигель-адъютантов они как-то объехали ночью всех петербургских архитекторов со страшным сообщением, что Исаакиевский собор провалился; а в другой раз, в день коронации императора Александра II, они тайком выпрягли лошадей из кареты испанского посланника, что привело к некоторой неразберихе; и что это они отправили случайного прохожего, спросившего у них какой-то адрес, прямо на Пантелеймоновскую, 9, где находилось Жандармское отделение. Создавая образ Козьмы Пруткова, Толстой и братья Жемчужниковы не только сочинили все принадлежащие перу выдуманного поэта стихи, басни и афоризмы, но и придумали ему отдельную биографию, и приложили к ней портрет. Из биографии следовало, что Козьма Прутков родился 11 апреля 1792 года, а в 1820 году был принят в один из лучших гусарских полков, правда, прослужил в нем только два с половиной года – «исключительно для мундира»; в 1823 году Козьма Прутков вышел в отставку и поступил на гражданскую службу по министерству финансов в Пробирную палату, где прослужил сорок лет, до самой смерти, последовавшей 13 января 1863 года.

Много лет спустя один из братьев Жемчужниковых – Алексей – рассказывал И. А. Бунину: «Мы – я и Алексей Константинович Толстой – были тогда молоды и непристойно проказливы. Жили вместе и каждый день сочиняли по какой-нибудь глупости в стихах. Потом решили собрать и издать эти глупости, приписав их нашему камердинеру Кузьме Пруткову, и так и сделали, и что же вышло? Обидели старика так, что он не мог нам простить этой шутки до самой смерти».

Но если бы только личный камердинер!

В январе 1851 года Алексей Жемчужников записал в дневнике следующее:

«Государь Николай Павлович был на первом представлении «Фантазии» – (пьеса эта входила в собрание сочинений Козьмы Пруткова, – Г. П.). – «Фантазия» шла в бенефис Максимова. Ни Толстой, ни я в театре не были. В этот вечер был какой-то бал, на который мы оба были приглашены, и на котором быть следовало. В театре были: мать Толстого и мой отец с моими братьями. Воротясь с бала и любопытствуя знать, как прошла наша пьеса, я разбудил брата Льва и спросил его об этом. Он ответил, что пьесу публика зашикала и что государь в то время, когда собаки бегали по сцене во время грозы, встал со своего места с недовольным выражением в лице и уехал из театра. Услышавши это, я сейчас же написал письмо режиссеру Куликову, что, узнав о неуспехе нашей пьесы, я прошу снять ее с афиши, и что я уверен в согласии с моим мнением графа Толстого, хотя и обращаюсь к нему с моей просьбой без предварительного с графом Толстым совещания. Это письмо я отдал Кузьме, прося снести его завтра пораньше к Куликову. На другой день я проснулся поздно, и ответ Куликова был уже получен. Он был короток. «Пьеса ваша и гр. Толстого уже запрещена по высочайшему повелению».

«В произведениях литературы я презираю всякую тенденцию, – писал Толстой своему другу Б. М. Маркевичу. И с присущим ему темпераментом добавлял: – Презираю ее, как пустую гильзу, тысяча чертей! Как раззяву у подножья фок-мачты, три тысячи проклятий! Я это говорил и повторял, возглашал и провозглашал!» И в письме к критику М. М. Стасюлевичу добавлял: «По мне, сохрани Бог от всякой задачи в искусстве, кроме задачи сделать хорошо. И от направления в литературе, сохрани Бог, как от старого, так и от нового! Россини сказал: «В музыке есть только два рода, хороший и плохой». То же можно сказать и о литературе».

При этом произведения самого Толстого изрядно насыщены «задачами», это видно сразу, стоит лишь открыть страницы сочинения Козьмы Пруткова, или «Послание М. Н. Лонгинову о дарвинизме», или «Сон Попова» и «Историю государства Российского от Гостомысла до Тимашова», с ее знаменитым рефреном: «Земля наша богата, // Порядка в ней лишь нет».

Внимательное неравнодушное отношение к русской национальной культуре часто подвигало А. К. Толстого на неожиданные поступки. Известно его письмо, отправленное императору Александру II осенью 1860 года.

«Ваше величество, – писал Толстой. – Вследствие нового жестокого приступа моей болезни я несколько дней не был в состоянии двигаться и, так как еще и сейчас не могу выходить, то лишен возможности лично довести до сведения Вашего величества следующий факт: профессор Костомаров, вернувшись из поездки с научными целями в Новгород и Псков, навестил меня и рассказал, что в Новгороде затевается неразумная и противоречащая данным археологии реставрация древней каменной стены, которую она испортит. Кроме того, когда великий князь Михаил высказал намерение построить в Новгороде церковь в честь своего святого, там, вместо того чтобы просто исполнить это его желание, уже снесли древнюю церковь св. Михаила, относившуюся к XIV веку. Церковь св. Лазаря, относившуюся к тому же времени и нуждавшуюся только в обычном ремонте, точно так же снесли.

В Пскове в настоящее время разрушают древнюю стену, чтобы заменить ее новой в псевдостаринном вкусе. В Изборске древнюю стену всячески стараются изуродовать ненужными пристройками. Древнейшая в России Староладожская церковь, относящаяся к XI веку, была несколько лет тому назад изувечена усилиями настоятеля, распорядившегося отбить молотком фрески времен Ярослава, сына святого Владимира, чтобы заменить их росписью, соответствующей его вкусу.

На моих глазах, Ваше величество, лет шесть тому назад в Москве снесли древнюю колокольню Страстного монастыря, и она рухнула на мостовую, как поваленное дерево, так что не отломился ни один кирпич, настолько прочна была кладка, а на ее месте соорудили новую псевдорусскую колокольню. Той же участи подверглась церковь Николы Явленного на Арбате, относившаяся ко времени царствования Ивана Васильевича Грозного и построенная так прочно, что и с помощью железных ломов еле удавалось отделить кирпичи один от другого. Наконец, на этих днях я просто не узнал в Москве прелестную маленькую церковь Трифона Напрудного, с которой связано одно из преданий об охоте Ивана Васильевича Грозного. Ее облепили отвратительными пристройками, заново отделали внутри и поручили какому-то богомазу переписать наружную фреску, изображающую святого Трифона на коне и с соколом в руке.

Простите мне, Ваше величество, если по этому случаю я назову еще три здания в Москве, за которые всегда дрожу, когда еду туда. Это, прежде всего, на Дмитровке прелестная церковка Спаса в Паутинках, названная так, вероятно, благодаря изысканной тонкости орнаментовки, далее церковь Грузинской Божьей Матери и, в-третьих, Крутицкие ворота, своеобразное сооружение, все в изразцах. Последние два памятника более или менее невредимы, но к первому уже успели пристроить ворота в современном духе, режущие глаз по своей нелепости – настолько они противоречат целому. Когда спрашиваешь у настоятелей, по каким основаниям производятся все эти разрушения и наносятся все эти увечья, они с гордостью отвечают, что возможность сделать все эти прелести им дали доброхотные датели, и с презрением прибавляют: «О прежней нечего жалеть, она была старая!»

И все это бессмысленное и непоправимое варварство творится по всей России на глазах и с благословения губернаторов и высшего духовенства. Именно духовенство – отъявленный враг старины, и оно присвоило себе право разрушать то, что ему надлежит охранять, и насколько оно упорно в своем консерватизме и косно по части идей, настолько оно усердствует по части истребления памятников. Что пощадили татары и огонь, оно берется уничтожить. Уже не раскольников ли признать более просвещенными, чем митрополита Филарета?

Государь, я знаю, что Вашему величеству не безразлично то уважение, которое наука и наше внутреннее чувство питают к памятникам древности, столь малочисленным у нас по сравнению с другими странами. Обращая внимание на этот беспримерный вандализм, принявший уже характер хронического неистовства, заставляющего вспомнить о византийских иконоборцах, я, как мне кажется, действую в видах Вашего величества, которое, узнав обо всем, наверно, сжалится над нашими памятниками старины и строгим указом предотвратит опасность их систематического и окончательного разрушения».

В самом начале Крымской кампании Толстой и его друг князь А. П. Бобринский организовали специальный отряд, который воспрепятствовал бы при случае возможной высадке англичан на балтийском побережье. На свои средства они приобрели в Туле 80 дальнобойных винтовок, к счастью, оружие им не пригодилось, как не пригодилась и быстроходная яхта для совершения каперских вылазок в море. Поняв, что война как началась, так и закончится в Крыму, Толстой вступил майором в стрелковый полк, но в боевых действиях не участвовал: под Одессой заболел тифом.

По окончании Крымской кампании граф А. К. Толстой был произведен в подполковники и одновременно назначен делопроизводителем Секретного комитета о раскольниках. Назначение это явилось чистой синекурой, но все равно не устроило графа. «Государь, – обратился он с письмом к императору, – служба, какова бы она ни была, глубоко противна моей натуре; знаю, что каждый должен в меру своих сил приносить пользу отечеству, но есть разные способы приносить пользу. Путь, указанный мне для этого провидением, – мое литературное дарование, и всякий иной путь для меня невозможен. Из меня всегда будет плохой военный и плохой чиновник, но, как мне кажется, я, не впадая в самомнение, могу сказать, что я хороший писатель».

В 1861 году Толстой вышел в отставку. Жил он с тех пор или в имении под Петербургом – Пустыньке, или в имении матери на Черниговщине. Печатался одновременно и в либеральном «Вестнике Европы», и в проправительственном «Русском вестнике», объясняя свою позицию так:

 
Двух станов не боец, но только гость случайный,
За правду я бы рад поднять мой добрый меч,
Но спор с обоими досель мне жребий тайный,
И к клятве ни один не мог меня привлечь;
Союза полного не будет между нами:
Не купленный никем, под чье б ни стал я знамя,
Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,
Я знамени врага отстаивал бы честь.
 

Популярностью при жизни А. К. Толстого пользовались его исторический роман «Князь Серебряный» (1863), драматическая трилогия: «Смерть Иоанна Грозного» (1866), «Царь Федор Иоаннович» (1868) и «Царь Борис» (1870). А появившееся в январе 1884 года полное собрание сочинений Козьмы Пруткова, по свидетельству современников, за считанные дни исчезло из книжных лавок.

В последние годы жизни А. К. Толстой страдал сильным расстройством нервов.

Еще недавно он отдавал много сил охоте и развлечениям, а теперь изнемогал от хронической астмы и жестоких головных болей. Единственное, что ему помогало – морфий. Друг Толстого Б. М. Маркевич писал 24 сентября 1875 года А. Н. Аксакову из Красного Рога: «Если бы Вы видели, в каком состоянии мой бедный Толстой, Вы бы поняли то чувство, которое удерживает меня здесь. Человек живет только с помощью морфия, и морфий в то же время подтачивает ему жизнь – вот тот заколдованный круг, из которого он уже больше выйти не может. Я присутствовал при отравлении его морфием, от которого его едва спасли, и теперь опять начинается это отравление, потому что иначе он был бы задушен астмой…» Не желая находиться в состоянии столь жалком и беспомощном, А. К. Толстой сам принял большую дозу все того же морфия.

Случилось это 28 (10.X) сентября 1875 года в любимом поэтом Красном Роге.

СОЧИНЕНИЯ:

Упырь. – СПб., 1841.

Упырь. – СПб., 1900.

Полное собрание сочинений. Т. 1–4. – СПб.: А. Ф. Маркс, 1907–1908.

Собрание сочинений. Т. 1–4. – М.: Худож. лит., 1963–1964.

Собрание сочинений. Т. 1–4. – М.: Правда, 1980.

Упырь; Семья вурдалаков. – М.: Свеола, 1993.

ЛИТЕРАТУРА:

Денисюк Н. Гр. А. К. Толстой. Его время, жизнь и сочинения. – М., 1907.

Назаревский Б. Гр. А. К. Толстой. Его жизнь и произведения. – М., 1911.

Кондратьев А. А. Гр. А. К. Толстой. Материалы для истории жизни и творчества. – Петербург, 1912.

Стафеев Г. И. Сердце полно вдохновенья: Жизнь и творчество А. К. Толстого. – Тула, 1973.

Жуков Д. Алексей Константинович Толстой. – М.: Мол. гвардия, 1982. – (Жизнь замечательных людей).

Пенская Е. Проблемы альтернативных путей в русской литературе: Поэтика абсурда в творчестве А. К. Толстого, М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. В. Сухово-Кобылина. – М.: Carthe-Blanche, 2000.

Громова П. С. Граф Краснорогский. История и мистика в творчестве А. К. Толстого. – Тверь, 2013.