Текст книги "Божественная комедия (сборник)"

Глава третья
В «Камере разговоров»

Майор Досет не сомневался в успехе, но глоток скотча был не лишним. Он как бы символизировал переход к активным действиям. К активным действиям, конечным итогом которых должно было стать получение истины. Люди хорошо научились скрывать истину, за долгую свою историю они нашли много способов скрывать истину, но способов вырвать ее у них ничуть не меньше. Первым делом майор вскрыл длинный узкий конверт с личной печатью банкира Ауса, доставленный десять минут назад вернувшимся из столицы капитаном Орбано.

«Родина переживает трудные времена, – писал банкир Аус. – Дух наживы, дух хищничества, коррупция, царившие в кабинете Народного президента, привели страну к экономическому развалу. Мы, свободные танийцы, всеми силами души веруем в успех великого и правого дела, начатого полковником Клайвом и Вами лично, майор… Прошу принять эти скромные пожертвования… Уверен, они помогут улучшить работу вверенного Вам отдела…»

В конверте находился чек, выписанный на предъявителя.

Досет хмыкнул. Банкир Антонио Аус понимал, что надо делать. Он не звонил полковнику Клайву, он ни в чем не упрекал Ставку, он даже в письме к майору Досету ни словом не намекнул на положение дочери, заключенной в камеру Внутренней тюрьмы. Банкир прекрасно понимал, что майор Досет обязан выполнить приказ Ставки, то есть выяснить степень мнимой или действительной вины его дочери. Об Отделе национальной разведки ходили по стране разные слухи. Мрачные подземелья, каменные мешки, кишащие голодными крысами, пытки электрическим током, бессонницей, химическая обработка. У банкира Антонио Ауса, несомненно, были причины тревожиться. С самолетом я разберусь, прикидывал про себя майор… А вот Анхела… На нее, наверное, следует смотреть как на неожиданный подарок, ниспосланный небесами лично ему, майору. Избалованная, капризная, начитавшаяся неправильных книжек дочь банкира вполне могла навоображать себе все что угодно; в конце концов, она даже туземцу могла помочь, но связь с либертозо…

По узкой лестнице майор спустился в «камеру разговоров».

Пахло крысами. Твердо торчал деревянный стол. В углу темнела грязная ржавая раковина. Кресло для офицера, второе (неудобное, деревянное) – для допрашиваемого. И тут же «Лора» – голая железная кровать с сеткой, снабженная системой автоматических замков и электропроводки.

Повинуясь знаку Досета, дежурный сержант передвинул кресло.

Кресло допрашиваемого должно стоять так, чтобы, подняв глаза, он, майор Досет, сразу мог впиться холодным все понимающим и все видящим взглядом в растерянные глаза оппонента. Он не собирался ломать ребра дочери банкира, но он хотел, чтобы она ушла отсюда потрясенная. К тому же существовал еще туземец Кайо, а на туземцев слова вообще не действуют.

Майор неторопливо просмотрел выборку из доставленных с виллы «Урук» бумаг.

Внимание его сразу привлекла короткая телеграмма. «Нашел!» – сообщал из Ирака доктор Шмайз. Дата на бланке стояла трехнедельной давности, о чем шла речь – неизвестно, но майор Досет хорошо знал – самыми сильными аргументами в борьбе за скрытую истину часто бывают аргументы случайные. Он слышал, как лязгнула металлическая дверь, как громыхнули по каменному полу тяжелые башмаки морских пехотинцев, но не торопился поднимать взгляд. Потом он услышал другие – легкие шаги – и понял, что Анхела Аус приблизилась к столу и опустилась в неудобное кресло, ни у кого не попросив разрешения.

Досет незаметно потянул ноздрями душный сырой воздух.

Ему показалось?.. Нет… Вовсе не показалось… На него действительно пахнуло полевой травой, лесными цветами. Непонятно пахнуло, тревожно…

Он ждал.

Он не торопился.

Пусть дочь банкира присмотрится к голым стенам.

Пусть она присмотрится к бетонным стенам, к железной «Лоре», к грязной ржавой раковине. Пусть она падет духом. Пусть страх и отчаяние мерзким холодком сведет ее живот, ее мышцы. Майор знал, когда наступает такой момент.

И, дождавшись, поднял голову.

Увиденное его поразило.

Дочь банкира Ауса, кутаясь в руану – легкую накидку, сшитую из тончайшего, прохладного даже на взгляд шелка, чуть недоуменно, косясь, но без особого интереса рассматривала лейтенанта Чолло, который, каменно застыв у стены, выкатил на Анхелу влажные поблескивающие глаза. Меньше всего Анхелу занимал майор, и все же внутреннее чувство подсказало ему: Анхела видит его, воспринимает каждое его движение, правда, не испытывает при этом ни страха, ни отчаяния.

Тогда он сменил тактику:

– Вас что-то удивляет?

– Нет, – ответила дочь банкира.

– Что ж. Еугенио, пригласите эксперта.

Эта сцена тоже была продумана майором заранее.

Эксперт Витольд боком, суетливо, как-то даже по-старчески вошел в дверь и, недовольно проворчав что-то под нос, вызывающе прочно утвердил штатив фотокамеры посреди «камеры разговоров».

Затвор щелкнул. Витольд буркнул: «Благодарю!»

Он мог не заботиться о вежливости, но так уж у старика получилось.

Досет промолчал. Бог с ним, с Витольдом. Дождавшись, когда эксперт вышел из камеры, он ткнул пальцем в кнопку магнитофона и холодно произнес:

– Имя?

– Анхела Аус.

– Место рождения?

– Я никогда не знала ни своих настоящих родителей, ни своего настоящего места рождения, но отцом считаю Антонио Ауса, – мягко улыбнулась Анхела. – Ребенком меня нашли в приморском городе Мемфисе, и до семнадцати лет я воспитывалась при монастыре Святой Анны. Антонио Аус удочерил меня.

– Сколько вам лет?

– Двадцать шесть.

– Образование?

– Школа при том же монастыре, университет Эльжбеты.

– Где вы жили последние девять лет?

– В столице.

– И только?

– Конечно, нет. Я довольно часто выезжала в Ниданго.

– Ваши знакомства?

– Какие именно?

– Дружеские.

Анхела улыбнулась и без всяких колебаний назвала известную модистку; двух столичных художников, о судьбе которых Досет ничего не знал; семью знаменитого социолога, публично расстрелянного еще в марте; жену Народного президента, высланную в Уетте; доктора археологии Курта Шмайза; и, наконец, не без милой улыбки, жену генерала Нуньеса и самого полковника Клайва.

Пока Анхела говорила, Досет внимательно ее изучал.

Лейтенант не ошибся: действительно необыкновенная женщина.

Глядя на нее, хотелось улыбнуться, непроизвольно коснуться ее руки, но майор не хотел расслабляться.

– Простительно ли истинной танийке содержать столь пеструю, столь предосудительно пеструю библиотеку? – холодно спросил он. – Наверное, вы понимаете, что я говорю о книгах, собранных на вилле «Урук»?

– Хороший специалист должен знать все, что делается в смежных с его наукой областях.

– Вы хороший специалист?

– Несомненно.

– Но зачем вам изучать заведомо ложные теории? Вы же понимаете, о каких теориях я говорю? – Досет намеренно не произносил любимого слова Народного президента – социализм.

– Хороший специалист всегда беспристрастен.

– А если под термином беспристрастность прячется сознательная ложь?

Анхела не успела ответить. В камеру снова вошел эксперт. Узкие щеки Витольда цвели, как роза, старик был взбешен, и Досет сразу почувствовал удовлетворение. Еще не выслушав эксперта, он понял, что фотографии у него снова не получились. Не вдаваясь в расспросы, он знаком выпроводил Витольда и молча раскурил сигару. Клуб крепкого дыма доплыл до Анхелы, и Досет отметил, как неуловимо дрогнули ее ресницы.

– Закуривайте, Еугенио.

Кажется, дочь банкира не любит сигарного дыма.

– Анхела Аус, – наконец произнес он холодно. – Вы находитесь в Отделе национальной разведки. Я – майор Пол Досет. Чем честнее окажутся ответы на поставленные перед вами вопросы, тем быстрее вы сможете вернуться к своим привычным делам. Как правило, – покачав головой, пояснил он, – люди упираются. Им не нравится обсуждать свои проступки вслух. Но вы сейчас услышите запись некоторых ваших личных телефонных бесед и, надеюсь, вам это поможет.

«Я думал, ты у Октавии. – Только Анхела могла уловить скрытое беспокойство в ровном голосе банкира Антонио Ауса. – В такие дни нехорошо оставаться одной».

«О чем вы, отец?»

«О самолете, который разбился вчера вечером где-то близ Ниданго. Говорят, на его борту находились иностранцы, Я видел полковника Клайва. Йорг всерьез озабочен возможностью иностранного вмешательства во внутренние дела Тании. Ниданго – крупный морской порт. Вторжение, если оно состоится, может начаться именно с Ниданго».

«О каком самолете вы говорите?»

«Не знаю подробностей. Кто там сейчас с тобой на вилле?»

«Пито Перес, отец».

«Пито – хороший парень, но где остальные?»

«Скучают в казармах. Генерал Нуньес готовит добровольцев для очередной зачистки лесов Абу».

«Я пожалуюсь Йоргу! Генерал не имеет права забирать твоих людей!»

«Не надо жаловаться Йоргу, отец, он и так занят. В Ниданго сейчас птиц меньше, чем морских пехотинцев! И еще… Этот разбившийся самолет… В нем летели иностранцы?..»

«Так сказал Йорг. Я ему верю».

«А кто конкретно занимается разбившимся самолетом?»

«Генерал Нуньес».

«Анхела, дорогая! – голосок нежный, но одновременно хищный, принадлежал Октавии, третьей по счету, красивой, но весьма недалекой жене генерала Нуньеса. – Тебя интересует разбившийся на западе Абу самолет? Ну, что за чудачество, моя радость! Его сбили наши зенитчики, они получат награду, но я-то что могу знать? Ведь он упал не за моим окном! – Октавия музыкально, как ей казалось, рассмеялась и перешла на трагический тенорок. – Ты так щедро одариваешь меня идеями! Я теперь по-настоящему начала работать над новым романом. Даже могу процитировать первую строку про то, как горизонт яростно раскурил длинную дюралевую сигару самолета…»

– Достаточно! – сказал Досет и выключил магнитофон.

Почему он его выключил? – спросила себя Анхела. Ведь главное в разговоре с Октавией Нуньес было связано вовсе не с самолетом. Унижение, вот что было в этом разговоре главным. Разве обман не унижает? Отсутствие выездов, роскошная яхта, поставленная на прикол, ужасные новости из лесов Абу, где постоянно погибают знакомые офицеры – все это, конечно, могло выбить из колеи и более сильную женщину. Но взяться за роман, за настоящий исторический роман!..

Это мой пример повлиял на Октавию, – сказала себе Анхела. – Октавия не понимает, за что взялась. Дешевые популярные фотоработы, не самого высокого качества альбомы, стандартные иллюстрированные каталоги, это да. Но писать о Гише! Я не должна была подсказывать Октавии тему. Плоско и мелко толкуя плоские и мелкие мысли популяризаторов, Октавия решила, что создаст, наконец, крупномасштабное полотно. Как! – возмущалась Октавия. – Тысячи лет люди восхищаются царьком, заставлявшим страдать собственный город! Да Господи правый! Почему? И этот его приятель – пьяница Энкиду… получеловек-полузверь… Они что все тогда были такие?..»

«А ты не подумала, Октавия, что странности царя Гиша могли проистекать, скажем, оттого, что он не встретил в своем времени равного себе человека?»

«А другие цари?»

«Дело не в титулах, Октавия. Изучать следует глину. Это я говорю как профессиональный археолог. В конце концов, за сумасбродствами царя Гиша стоит то же самое, что стоит за нашими нынешними сумасбродствами – тоска по другу, жажда вечной любви, страх перед смертью…»

Говорить с Октавией о Гише было мучительно. Когда Октавия произносила имя Гиш, Анхела слышала – Риал. Думать и говорить о Гише стало для нее с некоторых пор равносильным думать и говорить о Риале. В записанном на пленку разговоре с Октавией, сказала себе Анхела, я, кажется, оказалась неосторожной. Вдумчивый человек по самому тону, каким я говорила, даже по дыханию моему мог бы определить, что я говорю о царе Гише как о живом человеке…

Что бы она тут ни плела, через час я ее отпущу, решил майор. Человек, затеявший нелепую игру с дочерью банкира, несомненно, был круглый идиот. К тому же чек Ауса… Немалая сумма… А за разгромленную виллу пусть несет ответственность генерал Нуньес… И пусть дочь Ауса уезжает, ей не место в Ниданго…

Майор Досет был настолько убежден в правильности принятого решения, что не мог скрыть изумления. Дочь банкира призналась, что знает о самолете! Она сама заявила, что интересовалась им!

– Интересовались?

– На борту самолета не было иностранцев, – улыбнулась Анхела. – Только пилот, а с ним мой друг – археолог Курт Шмайз. Он торопился доставить мне археологические материалы, раскопанные в Ираке. Я сама оплатила этот чартер. Я заканчиваю большую работу, посвященную эпосу о царе Гише. Может, мои действия выглядят несколько вызывающими, но, право, я не видела никакой другой возможности получить свои материалы в ближайшее время. Ведь границы Тани закрыты.

Слова Анхелы звучали убедительно.

Но признание выглядело убийственным.

– Археологические материалы? – переспросил майор. – Клинописные таблицы, древние барельефы, вы это имеете в виду?

– Конечно.

– Но если так… Если это действительно так… – Майор протянул ей машинописный бумажный лист. – Если археолог торопился доставить вам только названные вами археологические материалы… Как попал на борт самолета такой странный груз?..

Легкое оружие:

Автоматические винтовки тип АР18…

Пистолеты калибра 7,65…

Оружие огневой защиты:

Гранатометы калибра 88,9…

Ручные пулеметы…

Минометы…

Материалы для диверсий:

Пластиковая взрывчатка…

Мины типа «черная вдова»…

Мины для поражения автомобилей…

– Недурной размах…

Раскурив погасшую уже сигару, майор холодно взглянул на Анхелу:

– Вы же не будете утверждать, что материалы, перечисленные в списке, являются «археологическими», правда? Так что ответьте мне, – теперь голос майора прозвучал требовательно, – где было куплено оружие? на чьи деньги? при чьем посредничестве? для каких целей оно предназначалось? наконец, когда и куда прибудет следующий самолет? ведь он прибудет, правда?

Анхела не ответила, но Досет перехватил ее взгляд, брошенный на браслет.

Странный браслет все еще лежал на столе, и взгляд Анхелы поразил майора.

Она посмотрела на браслет искоса, пытаясь, видимо, скрыть это. Но ее интересовал именно браслет. Кажется, она не придала никакого значения оружию, оказавшемуся на борту нанятого ею самолета, но браслет…

– У нас очень мало времени, – предупредил майор, отвечая на условный знак, поданный лейтенантом Чолло. – Сейчас я выйду на несколько минут. Так что не теряйте время. Думайте!

Глава четвертая
Туземец

Витольд сидел за столом и даже не встал при появлении майора.

Работал радиоприемник, сквозь треск и шумы прорывался уверенный голос полковника Йорга Клайва, но взгляд Витольда выражал крайнее уныние. Ошибка исключена, заявил он. Я перебрал все фотопластинки, затребовал самые свежие. А2 – дьявол, а не человек, майор!

– С чего вы это взяли?

– Послушайте…

Витольд усилил звук, и лаборатория, довольно тесное подвальное помещение, примыкающее к «камере разговоров», наполнилась ровным ритмичным гулом. Голос полковника Йорга Клайва сразу потерялся в этом гуле.

– Я не стану утверждать, что мы слышим биение сердца А2, но до ее появления ничего такого мы не наблюдали.

– Есть догадки?

– Пока никаких, майор.

– Доставили портрет с виллы?

– Не только портрет…

– Что еще?

– В почте А2 обнаружено письмо. Ну, прямо праздник для пропагандистов Ставки, – желчно ухмыльнулся Витольд. – Кажется, положение в Тании действительно нормализуется. По крайней мере, Почтовое Управление начало работать.

– Откуда пришло письмо?

– Из Ирака.

Неужели Анхела все-таки лжет? – удивился майор. Неужели доктора Шмайза не было в самолете? Только увидев почтовый штемпель, майор успокоился. Оказывается, письмо из Ирака отправилось в путь еще в мае.

– Отлично, Витольд!

Но тон, каким майор произнес свое «отлично», не обрадовал эксперта. Витольду явно не хотелось заниматься делом, в котором все ставило его в тупик. Он пугался ответственности. Он думал: я не знаю, с чем майор еще столкнется, но с чем-то он обязательно столкнется, а с меня хватит! Могу допустить, что дежурный, писавший отчет о таинственном свечении «открытых частей тела А2», был пьян, могу допустить, что наши химики, не способные определить сплав, из которого выполнен браслет, попросту бездарны, но фотографировал-то А2 я сам!..

Майор вскрыл конверт.

Две странички, выдранные из полевого дневника.

Прямые, раздельно написанные буквы. Почерк доктора Шмайза напоминал клинопись. Дочитав не очень длинное письмо, майор задумался. Он не знал, как соотносить появление этого письма со сбитым на окраине лесов Абу самолетом, но интуиция подсказывала – связь есть, и она теснее, чем кажется.

– Что представлял из себя этот археолог?

– О, Курт Шмайз! Один из тех весьма немногих танийцев, что удостоились отдельных энциклопедических статей, – не без неприязни заметил эксперт.

– Как вы сказали об этой А2? «В ней бездна энергии»? А ну-ка, Витольд, повторите этот фокус с шумами.

Витольд снова включил приемник.

Музыка, позывные, треск морзянки, псалмы, далекое пение.

– Так я и думал, – усмехнулся Досет.

– Что вы думали? – окончательно рассердился эксперт.

– Вы стареете, Витольд! Стареете, а потому начинаете умышленно замалчивать информацию, которая с точки здравого смысла кажется вам нелепой. – Досет жестко взглянул на Витольда. – Ваше дело – видеть все! Абсолютно все! Вам разрешено пить, болтать, шататься по подозрительным притонам, общаться с подозрительными людьми, вы не прочесываете с автоматом на груди лесов Абу, вас не держат в плавучей тюрьме, но именно поэтому, черт вас побери, вы обязаны приносить нам пользу! Берите перо и бумагу, – приказал Досет растерявшемуся эксперту, – садитесь за стол и подробно опишите все, что в деле А2 хотя бы на мгновение поставило вас в тупик. Вы меня поняли? Все детали! Ведь есть такие детали, да, Витольд?

Эксперт неопределенно хмыкнул.

– И еще… – майор стащил с портрета, лежащего на столе, грязную тряпку. – Что это за работа, Витольд?

– Какая-то подделка под Леонардо, – презрительно отозвался эксперт. – Талантливая, но подделка. Этуш вообще любил так работать: заимствованная идея, но необычный штрих. Нелепо, но приковывает внимание.

Витольд неожиданно замер.

– Ну? – не выдержал Досет. – Что вы так уставились на этого бородача?

– А вы не замечаете? – спросил Витольд. Вид у него был ошалелый. – Портрет… Точнее, его глаза… Да, да, взгляните на глаза… Разве они вам не знакомы?.. – быстрым сильным движением Витольд разорвал тряпку на несколько кусков и прикрыл ими щеки, бороду, лоб незнакомца. – Узнаете?

Досет кивнул. Кого бы ни изобразил на своем полотне Этуш, глаза, несомненно, принадлежали Анхеле Аус.

– «Если живописец пожелает увидеть прекрасные вещи, внушающие ему любовь, то в его власти породить их, а если он пожелает увидеть уродливые вещи, которые устрашают, или шутовские и смешные, или поистине жалкие, то и над ними он властелин и бог…»

– Что вы там бормочете? – не выдержал Досет.

– Цитирую Леонардо.

– Как с вами обращались в тюрьме? – спросил майор, вернувшись в «камеру разговоров».

– Как принято, – коротко отозвалась дочь Антонио Ауса, хотя вряд ли ее весьма небольшой опыт давал право на такую категоричность.

– Вам не отказывали в еде?

– У меня нет жалоб.

– А почему к вам проявили такую мягкость? Не могли же вы не заметить, как, например, плохо питаются другие заключенные и как строг над ними надзор?

– Потому что этот арест – ошибка! – улыбнулась Анхела. – К тому же…

– …ваш отец – Антонио Аус! – закончил за нее майор. И ткнул в нее пальцем: – Запомните. У нас это ничего не значит. У попавших в «камеру разговоров» обрывается связь даже с небом! Если вы впрямь не испытали пока страданий, не ищите объяснений на стороне.

– Как вас понять?

– Вы знаете, как много сил потребовалось друзьям и сторонникам полковника Клайва на то, чтобы вырвать власть у зарвавшихся социалистов. Долг каждого честного танийца – выявлять инакомыслящих, выявлять прямых врагов режима. Было бы странно, если бы вы, личный друг полковника Йорга Клайва, уклонились от этого святого дела, правда? Вот почему я прошу доверительно ответить на мои вопросы. Ответите на них, и вы свободны. И если нам впредь придется встретиться, – улыбнулся майор, – то не в «камере разговоров».

– Сожалею, – улыбнулась Анхела. – Но мы больше не встретимся.

– Не зарекайтесь.

Майор нахмурился.

Кажется, она угрожает!

Что ж, у каждого свое оружие.

Она ошиблась, объявив о своем отношении к взорвавшемуся самолету. Видит Бог, за язык ее не тянули. Досет все время помнил о чеке банкира Ауса. Он не собирался применять к ней специальных мер, но некоторые меры устрашения…

– Дуайт!

Дуайт вошел и остановился рядом с лейтенантом Чолло.

Он был невысок, но широкоплеч, плотен. Так распирали рубашку его мышцы, что в «камере разговоров» стало тесно. Мышиного цвета шорты, армейская рубашка, грубые башмаки, высокие, до колен, гетры – все соответствовало мышцам Дуайта, его низкому лбу, черным волосам, густо покрывавшим руки.

– Дуайт, – мягко спросил майор. – Что делают с теми, кто не хочет отвечать на вопросы?

– Существует много способов, – Дуайт наклонил бритую, в темных пятнах от плохо залеченных лишаев, голову и внимательно, без тени смущения, посмотрел на Анхелу. – Например, «сухой душ». На голову упрямца натягивают пластиковый мешок, не пропускающий воздуха…

– А еще?

– Можно взять фосфор и обработать им те места, где боль ощущается всего сильнее…

– Что это за места?

– Прежде всего, гениталии… Особенно женские…

– А еще? – вкрадчиво спросил майор.

– Можно покатать упрямца на вертолете. Там есть такой специальный трос для подъемки грузов. Если привязать упрямца к тросу, и вытравить трос в люк, и гнать вертолет прямо над верхушками деревьев, упрямец довольно быстро начинает говорить…

– Вы правда так делаете? – невольно заинтересовалась Анхела.

Досет усмехнулся:

– Давайте сюда туземца, Дуайт!

В «камеру разговоров» втолкнули Хосефа Кайо, туземца.

Свалявшаяся темная борода резко подчеркивала бледность распухшего от побоев лица. Правый глаз косил, заплыл огромным кровоподтеком, но левый, живой, мрачный, сразу с тревогой уставился на Анхелу. Обметанные жаром губы дрогнули. Возможно, туземец хотел улыбнуться. Но он был слишком измучен. Его и взяли-то, наверное, только потому, что не хватило сил застрелиться.

– Вы знаете этого человека?

– Разумеется, – кивнула Анхела. – Это Хосеф Кайо – журналист, бывший секретарь корпуса прессы.

Майор удовлетворенно кивнул.

– Дуайт! Разверните туземцу голову, пусть смотрит на меня! Да, вот так! Слушай, туземец. Сейчас я буду задавать вопросы, а ты будешь отвечать. Если не можешь шевелить губами, просто кивай. Главное, отвечать правдиво. Три дня назад ты находился в лесах Абу, там, где либертозо ожидали самолет с оружием. Морские пехотинцы наткнулись на твою группу. В начавшейся перестрелке тебя ранили. Кто был там с тобой в лесу?

Кайо пошатнулся и, неправильно истолковав это движение, Дуайт ткнул журналиста под ребро:

– Смотреть на майора!

– Будучи ранен, ты все-таки ушел от морских пехотинцев. Туземцы живучи, как кошки, мы знаем. Ты добрался до Ниданго. Врожденная подлость толкнула тебя войти в дом стопроцентной гражданки, с которой когда-то ты был знаком. Та же врожденная подлость заставила тебя спровоцировать гражданку на незаконную помощь, оказание которой таким, как ты, категорически запрещено. Наверное, она сказала тебе, когда придет следующий самолет?

Вопрос прозвучал неожиданно.

Губы Хосефа Кайо раздвинулись.

Этой усмешке он отдал очень много сил.

Так много, что, наверное, пожалел об этом, потому что Дуайт одним взмахом стер усмешку с его запекшихся кровоточащих губ. Было видно, что только ненависть удержала журналиста на ногах.

– Дуайт, – негромко спросил Досет. – Что надо сделать, чтобы…

Дуайт улыбнулся. Он понимал майора с полуслова:

– Возьмите полевой телефон и прикрепите провода, куда следует…

– И что?

– Позвоните, и вам ответят!

– А законны ли такие методы допроса?

– Конечно, незаконны, – кивнул Дуайт. – Зато эффективны и не оставляют следов.

– Тогда начните… С туземца…

Я спокойна, сказала себе Анхела. Я вижу то, чего, в принципе, не должны видеть люди, но я спокойна. Я нашла спрайс. Она перевела взгляд на полупрозрачный браслет, все еще лежавший на столе почти под локтем майора, и у нее защемило сердце. Пересилив эту слабость, она заставила себя смотреть только на Кайо. Сбитый с ног и брошенный на «Лору» либертозо все еще пытался порвать металлические зажимы, плотно охватившие его запястья и щиколотки.

Бессмысленная борьба! Но таков был Хосеф Кайо.

У нас, подумала Анхела, не отрывая глаз от поверженного на «Лору» либертозо, такие люди уходят в далекий Космос. Там всегда можно найти дело по силам. Но у Кайо нет выбора. Три дня назад он был обессилен, измучен, но тогда он еще надеялся! Теперь надежды нет…

Три дня назад, вспомнила она, черная грозовая туча заволокла все небо.

Мощные молнии сухой грозы трепетали над лесами Абу. Страшная, черная сухая гроза. Она была похожа на грозу, погубившую опыт Риала. Но, глядя на ломающиеся в небе электрические зигзаги, на черные тени, угрюмо прыгающие по саду, Анхела чувствовала, что не только гроза заставляет сжиматься сердце.

Выглянув из окна, она увидела Кайо.

И увидела, как он упал. И не стала его окликать.

Если он сам добрался до виллы, подумала она, значит, он сам поднимется.

Кайо поднялся и снизу посмотрел на нее. «Сможешь влезть в окно?» – спросила она, радуясь тому, что Пито Перес, ее телохранитель, находился не рядом. Кайо тяжело перевалился через подоконник, запачкав его кровью, но не застонал и Анхела поняла, что он еще не решил, как ему следует вести себя с ней. Ему было больно. Очень больно. Его преследовали, ему не легко было решиться на подобный визит, он прекрасно представлял, как опасны последствия такого визита. Срочное переливание крови – вот в чем он нуждался, но Анхела могла только перевязать раны. Впрочем, и это было не мало. Пересилив тошнотворную боль, Кайо даже улыбнулся и кивнул на портрет, написанный Этушем: «Я еще не видел эту работу». И помрачнел: «Судьба художника в Тании незавидна».

«Этот портрет – шутка, – негромко пояснила Анхела, отвлекая либертозо от боли. – Этуш написал его по спору с доктором Шмайзом».

«Доктор Шмайз – достойный человек…»

За словами Кайо угадывалась тайная грусть, но этот неожиданный комплимент был чист, потому что был обращен к Анхеле, а не к доктору Шмайзу.

«Подожди, – негромко сказала она. – У тебя кровоточит рана. Сейчас я остановлю кровь». Она постаралась произнести это негромко, ненавязчиво. Она знала вспыльчивость Хосефа Кайо. Но, видимо, он и впрямь был совсем плох: ответил почти детской улыбкой. А когда повернулся, на нее дохнуло болезненным жаром.

«Ты останешься у меня, – сказала Анхела. – Ты давно не посещал виллу. – Она чувствовала, как сворачивается под бинтами кровь. – Ночью, если понадобится, можешь уйти».

«Ночь… – пробормотал либертозо. – В Тании любят ночь…»

«Смотри на ночь, как на самое начало отсчета, – улыбнулась Анхела. – В древнем Шумере новые сутки начинались с ночи…»

Кайо не понял Анхелу: «Прости, я не должен был приходить…»

Анхела читала мысли Кайо: он думал о ней. Как всегда, видя ее, он сходил с ума.

«У тебя ладонь, как лист сьяно», – сказал он.

Она улыбнулась. Либертозо давно сделали резные листья сьяно символами возрождения. Когда засушливым летом степи и леса Тании горят, кусты сьяно тоже сгорают. Но после первого же дождя мощные, уходящие глубоко корни дают тысячи и тысячи все новых и новых побегов. Глядя на Хосефа Кайо, туземца, привязанного к железной «Лоре», Анхела почему-то вспомнила пилота Кнайба. Он был груб. Он плевал на либертозо, он плевал на морских пехотинцев. Он на всех плевал. В этом мире, считал пилот Кнайб, каждый борется только за себя. Но внимание столь влиятельной женщины, какой была дочь банкира Ауса, несомненно, льстило пилоту. Он так сильно ощущал ее, что начинал чувствовать и свою значительность. К тому же он нисколько не лгал, называя себя лучшим пилотом Тании. Он не лгал, говоря, что справится с любым заданием. В такие сумрачные времена (Анхела прекрасно понимала это) только Кнайб мог пересечь на самолете закрытую границу Тании. Поэтому он спокойно пил скотч, красиво говорил о неподкупности неба, вспоминал знаменитых пилотов, которых знал, и не спускал с Анхелы жадных глаз. И Анхела видела: в черных подвалах его подсознания, как мерзкие черви, копошатся грязные унижающие ее мысли. Улыбаясь, потягивая скотч, пилот Кнайб думал об Анхеле уничижительно и был счастлив от того, что люди еще не научились читать чужих мыслей.

А оружие? – спросила себя Анхела. Как в самолет Кнайба попало оружие? Я ничего не знаю об оружии. Неужели она недооценила пилота? Неужели при всей его низменности он работал на либертозо?

Нет! Кнайб не работал на либертозо.

Таких, как он, можно только купить, значит, его купили.

Опытный пилот попросту решил подработать на доставке оружия.

В каких нищих карманах звенели собранные для пилота медяки… Это Хосеф Кайо ничего не мерил деньгами… Может, боялся… Боялся за меня… С того дня, как Кайо ушел к либертозо, он ни разу даже не пытался связаться со мной…

Она глянула на либертозо, поверженного на голую «Лору».

Я пришла в «камеру разговоров» за спрайсом. Я не думала, что они схватят и приведут сюда Хосефа. Мои планы нарушены. Два дня назад наручный браслет (спрайс) начал светиться. Это означало: ее ждут, следует уходить. И вот…

Сколько лет я веду игру? – спросила она себя. И ответила: почти семнадцать… Даже больше… Ни соблазн, ни усталость не вырвали меня из круга политиков, ученых, художников, бизнесменов Тании… Собственно, я и Кайо оттолкнула по той же причине: он мог помешать… А я не могла этого допустить…

А если бы это я лежала на «Лоре»? – подумала Анхела. Если бы это не у Кайо, а у меня тянуло плечо и резко, страшно ударяло болью под левую лопатку? Если бы это не он, а я все свои силы направляла на то, чтобы затаить, убить, спрятать в плавящемся от боли мозгу одну единственную, но такую важную фразу: «Запад Абу… Пять костров ромбом… Одиннадцатого… Пятнадцатого… Двадцать второго…» Смогла бы я поднять руку на человека?..

– Вам жаль туземца? – негромко спросил Досет.

– Разумеется.

– Почему же вы не поможете ему? Достаточно ответить на мои вопросы, и мы отправим туземца в госпиталь.

Это была ложь. Анхела только покачала головой.

Досет в упор взглянул на дочь банкира Ауса. Он был убежден: она все равно заговорит, она все равно непременно заговорит! Надо только правильно нажать на нее. В успех беседы с раненым либертозо майор не верил – либертозо бесчувственны, но Анхела… Когда туземец завопит от боли, когда электрический ток вывернет его кости из суставов, когда из прокушенных губ густо хлынет кровь, Анхела, конечно, заговорит. А пока…