Текст книги "Божественная комедия (сборник)"

Но в глубине души майор готов был уже признать, что его переигрывают.

А с этой мыслью пришло странное ощущение, что в «камере разговоров» что-то неуловимо изменилось. Он не мог понять – что именно, но изменения были, явные изменения, они чувствовались. Майор поднял недоуменный взгляд на Дуайта и лейтенанта Чолло, и они, козырнув, вдруг вышли из камеры.

Разве он приказал им уйти?

Он переборол страх:

– Что вы еще умеете?

Анхела улыбнулась:

– Прикосновением ладони определяю температуру любого предмета с точностью до сотых долей градуса. Вдохнув запах самой чисто отмытой посуды, могу точно сказать, что в ней варили в последний раз. Умею различать сотню оттенков любого цвета, невооруженным глазом отслеживаю фазы Венеры, чувствую электромагнитные и атмосферные колебания. Могу смеяться одной стороной лица…

Досет с тупым изумлением увидел, как в уголке левого глаза Анхелы навернулась крупная слеза и печально поползла по смуглой щеке, в то время как правая сторона лица вызывающе смеялась.

– Надеюсь, я вас убедила?

Майор только покачал головой:

– Вы действительно можете разорвать провод на расстоянии?

Что-то щелкнуло. Майор Досет увидел: провод, подключенный к левой щиколотке Хосефа Кайо, упал на пол и завился спиралью. Одновременно ровным голубым светом озарило грязный кафель над ржавой раковиной. Такой же ровный голубой свет встал над Анхелой. Казалось, свет рождался из прозрачной голубизны браслета. Он рос, охватывая лицо, волосы, шею Анхелы. Она растворялась в этом стекленеющем, оплавленном голубизной воздухе.

Что за чертовщина?

Письмо археолога прямо на глазах Досета распалось на десятки мелких клочков, а ключ, массивный стальной ключ от сейфа, которым майор пользовался только что, оказался изогнутым и, кажется, продолжал изгибаться.

– Я догадывался, – покачал головой майор. – Видимо, вам понадобился двойник вашего браслета, вот вы и явились в «камеру разговоров». Вы воспользовались неожиданным появлением туземца, потому и не уничтожили следов его пребывания на вилле…

Он внимательно оглядел браслет, лежащий на столе.

Потом перевел взгляд на Анхелу, но задать вопрос она не позволила:

– Не мешайте. Я разговариваю с Хосефом.

– Как можно разговаривать, не произнося ни слова?

Майор покачал головой. Кем бы ни была эта Анхела, в смелости ей не откажешь.

Эта мысль, как ни странно, успокоила майора Досета. Преодолевая растерянность, он еще раз повторил про себя столь знакомое и ободряющее сочетание: в смелости ей не откажешь.

Глава седьмая
Вдова

Рассматривая волосы Анхелы, испускающие голубое сияние, майор Досет подумал: я, кажется, опоздал. Мне бы следовало встретить Анхелу раньше. Еще до марта. Впрочем, что изменилось бы? Разве я отказался бы от участия в военном перевороте? Да нет, конечно, нет. Но можно было иначе действовать. Народный президент мог быть убран иначе…

Он сумрачно поднял взгляд на Анхелу.

Двадцать четвертый век… Почему двадцать четвертый?..

И еще, Анхела ведь могла не выпроваживать Дуайта и лейтенанта Чолло. Она могла просто освободить туземца. Но почему-то она ничего такого не сделала, эта мысль поддерживала надежду. Может, она действительно лазутчица из будущего? А? Может, ее двадцать четвертый век давно сидит без угля и воды, без золота и платины? Может, они решили черпать нефть из нашего века? Если так, подумал майор, им непременно понадобится посредник. Умный, холодный. Умеющий все решать. В конце концов, чем я рискую? Это же угроза из будущего… Перенаселенное будущее покушается на наши энергетические запасы… Разве такие сообщения не заставят ООН и всякие там человеколюбивые организации отвязаться, наконец, от травли замкнутого режима Тании? Против общей опасности действуют сообща! А на страшную опасность, угрожающую всему земному сообществу, укажет именно он – майор Досет! Кто тогда решится вспоминать про Народного президента?

А если Анхела лжет?

Согнутый ключ… Порванный провод…

Расползшееся на клочки письмо… Голубое свечение…

Но главное, самолет с оружием. Она что-то знает о самолете…

Выбор следует делать сейчас. Нельзя терять время. Каким-то дальним уголком сознания майор Досет чувствовал, что чем быстрее он сделает выбор, тем труднее будет защищаться дочери банкира Ауса. Да, в конце концов, она еще ничем и не проявила свою силу. Ведь не уберегла же она туземца от ареста. И не спасла археолога. И не решилась просто забрать браслет…

Он почувствовал себя уверенней и вынул из коробки сигару.

Обрезав кончик, он неторопливо разжег сигару и выпустил клуб дыма.

Анхела чувствовала тяжелый взгляд Досета, но теперь он ей не мешал.

Теперь она напрямую слышала Хосефа Кайо – колебания его медленно умирающего мозга, отрывочные, с трудом фиксируемые мысли. «Запад Абу… Пять костров ромбом… Одиннадцатого… Пятнадцатого… Двадцать второго…» Без оружия либертозо обречены…

Я не вслух сказал это?

На какое-то мгновение Кайо разлепил опухшие веки и встретил внимательный мягкий взгляд Анхелы. Эта женщина… Она неудачно определила свой круг… Она всегда предпочитала жить где-то наверху, а народ этого не любит… Она слепа, а я не сумел ей помочь… Правда, она чиста… Когда танийцы забудут пустую жизнь Анхелы, они будут помнить о ней, как о прекрасной женщине… Кто сегодня помнит, чем занималась Джоконда в будничной жизни? Но все помнят о ее тайне…

Хорошо, что я думаю об Анхеле, сказал себе Кайо.

Думая о ней, я забываю про запад лесов Абу, совсем забываю.

Будь Анхела с нами, я бы мог шепнуть: «Запад Абу… Пять костров ромбом… Одиннадцатого… Пятнадцатого… Двадцать второго…»

Тогда либертозо получили бы оружие…

Не глядя на майора, Анхела дотянулась до лежащих на столе бумажных клочков, оставшихся от письма Курта Шмайза. Она знала: ее пальцы найдут нужный клочок. И они действительно его нашли. «Один процент…» Какая прекрасная цифра! Если бы Хосеф Кайо не умирал, Анхела вздохнула бы с облегчением. Ее план полностью удался. Она нашла спрайс. И она разгадала судьбу Риала. Но Хосеф Кайо умирал, и даже она, человек из будущего, уже ничем не могла помочь упрямому либертозо.

Вздохнув, она бросила бумажный клочок в большую, забитую пеплом пепельницу. «Один процент…» Слишком мало, чтобы разобраться в случившемся. Самые большие умы еще не скоро поймут, что будущее вторглось в их жизнь.

Майор проследил за ее движением и поднял трубку затрещавшего телефона:

– Ставка? Полковник Клайв? Да, на проводе майор Досет! Да, конечно, прибуду. Я сам хотел просить вас о встрече. Да, готов прибыть незамедлительно.

– Вы ни в чем не убедите полковника, – устало заметила Анхела.

Досет вздрогнул:

– Вы и мысли читаете?

– В пределах необходимого.

– Чем ограничиваются эти пределы?

– Жизнью и смертью.

Досет покачал головой:

– Что с туземцем?

– Он ушел…

Анхела произнесла «ушел», и внезапно ей изменили силы.

Чувство, о котором она раньше судила не по себе, вдруг обожгло ее, заставило побледнеть. Всему есть предел, сказала она себе. Но почему нет предела этой томящей боли? Только ли потому, что, прощаясь с Риалом, я надеялась на встречу, а теперь, прощаясь с Хосефом Кайо, знаю – встречи не будет?

Она зябко повела плечом.

То, над чем она билась более двадцати лет, из них семнадцать лет в Тании, предстало перед нею во всей своей страшной ясности. Дискуссии в Институте Времени. Прерывисто ли время? Или его свойства близки к свойствам света? А если время дискретно, то возможно ли попасть в некий его «разрыв»? Когда, наконец, было подтверждено, что высказанная Риалом теория верна и человек действительно может погрузиться в поток времени, дискуссии не закончились. Если уж сравнивать время с рекой, то река обладает течением… Да, да, течением… Значит, чтобы плыть в прошлое, то есть двигаться против массы необозримых «вод», нужно владеть колоссальной энергией. Оправдаются ли такие затраты?

Риал умел убеждать. Не случайно друзья называли его Творцом Времени.

В тот вечер, когда они простились на берегу, Риал проводил первый опыт: специальная капсула, временнáя ловушка, должна была на несколько часов доставить его в семидесятые годы двадцать второго века и вернуть обратно. Но внезапная гроза вывела из строя выносной распределитель энергии, и никто теперь не мог сказать, в какое именно время попал Риал в своей временной капсуле. Раз за разом гоняли специальную ловушку в предполагаемые точки перехода, но ловушка не приносила ничего. Наконец чудовищные энергетические потери заставили прекратить поиск. И только Анхеле удалось настоять в Большом Совете еще на одной попытке.

Она выбрала двадцатый век, Танию.

Она понимала, что в какое бы столетие ни попал Риал, он не мог не оставить в реальном времени каких-то вещественных, материальных следов. И легче всего такие следы можно отыскать в двадцатом веке, среди людей, интенсивно занимающихся наукой. К тому же она знала, что спрайс неуничтожим. Он мог оказаться на запястье кочевника Золотой орды или фаворитки Людовика XV, в свайном поселке древних норманнов или в лаборатории алхимика, но рано или поздно течение времени должно было вынести его в руки ученых двадцатого века, бурного, противоречивого, склонного к крайностям. Такая находка, несомненно, должна вызвать грандиозный информационный шум. Спрайс, то есть нечто соотносимое однозначно с будущим, мог указать, подтвердить – будущее, в котором отказывали человечеству многие весьма влиятельные философы, все-таки существует! Его не убила гонка вооружений, его не убили волнения темных обманутых масс, его не убили ошибки агрессивных лидеров! А раз так, раз будущее существует, раз оно никуда не делось, можно отказаться от крайностей борьбы. Можно отказаться от самой борьбы и просто дождаться будущего. Оно гуманно, оно всесильно. Оно протянет руку помощи своим слабым, погрязшим в неразрешимых проблемах предкам…

Теперь, после письма доктора Шмайза, Анхела окончательно поняла, в какое время был заброшен Риал, где именно он потерял спрайс. Конечно, там, в Шумере. Она и раньше догадывалась, изучая клинописные таблицы – уже известные и найденные Куртом Шмайзом. И полет Этаны на небеса! И борьба Энкиду с таинственным небесным быком! И оплавленные каменные эккуры Ларака! И взрыв, похожий на атомный!

Что могло вызывать эти явления?

Риал… Гиш… Хосеф Кайо… Странная невидимая связь тянулась от одного к другому… Бородатый доисторический царь со свирепым львом, зажатым под мышкой… Смеющийся Риал, выброшенный из своего времени… Наконец, либертозо, убитый своим временем… Давно привыкшая к своим внутренним монологам, Анхела покачала головой: герои всех времен совпадают в своей человечности. Где бы они ни умирали, они умирают не за себя. И потерявшая Риала, никогда не знавшая царя Гиша, отказавшаяся от Хосефа Кайо, она впрямь почувствовала себя вдовой…

Да, вдовой… Этуш не ошибся…

Анхела прощалась с Хосефом Кайо.

Она знала: круг замкнут. Она знала: ей еще не раз предстоит родиться там, в далеком двадцать четвертом веке, и ей еще не раз предстоит терять Риала и прощаться с Кайо. Люди не могут смириться со смертью, какими бы героями они ни были. Хосеф… И Риал… И царь Гиш… Правда, о царе Гише пели на доисторических базарах, его имя произносили в толпе, о нем вспоминали, услышав в ночи грозное рычание льва, шумерские пастухи, о нем говорили, качая черными бородами, жрецы в семиэтажных эккурах, а Хосеф Кайо, либертозо, сейчас уходил один… Совсем один… И не в пламени погребального костра, как цари Шумера, а на продранной железной сетке «Лоры»… И крылья добрых духов Утукку и Ламассу не реяли над умершим либертозо…

Навсегда ли мы строим здания? – с горечью подумала Анхела. – Навсегда ли мы входим в жизнь? Навсегда ли мы вводим в сердце любовь и ненависть? Она смотрела на распростертого на «Лоре» либертозо и понимала, что только так вот и рождаются мифы. Когда даже небеса вверху еще не были названы, сказала она себе, и земля внизу еще не была отделена от неба, когда изначальный Апсу, а с ним Мумму и Тиамат еще мешались вместе, пришла пора создавать мифы, – первое, но, может быть, самое главное оружие человека в борьбе за самого себя, в борьбе за свое будущее. И одной стороной лица, не видимой собирающему бумаги майору, Анхела заплакала – по своей не случившейся любви к Кайо, по своей потерянной любви к Риалу…

Что ж, сказала она себе, годы, проведенные в Тании, не пропали напрасно.

Я знаю, что случилось с Риалом. Я знаю, что трагедия, разыгравшаяся в Шумере, трагедия, подробности которой еще не скоро станут известны, пока не понята, к счастью, не опознана людьми текущего века. А это значит, что ошибка Риала, его странная гибель никак не смогут повлиять на мироощущение человечества, на его желание строить будущее, не ожидая ничьей помощи.

Значит, пора возвращаться…

Но странно, мысль о возвращении в двадцать четвертый век почему-то не принесла ей облегчения. Почему? – удивилась она. Спрайс на столе. Письмо археолога уничтожено. Что может помешать возвращению? Уже сегодня временная ловушка нырнет из будущего в Ниданго, в точку перехода, лежащую недалеко от шоссе, с которого виден одинокий шпиль монастыря Святой Анны.

Она судорожно искала: что?

И нашла.

«Запад Абу… Пять костров ромбом… Одиннадцатого… Пятнадцатого… Двадцать четвертого…»

Опустив боковое стекло джипа, майор Досет смотрел на пролетающие мимо деревья.

Чуть повернув голову, он мог видеть своего технического помощника. Волосатые руки Дуайта крепко сжимали руль. От серой армейской формы несло табаком и потом. Так же, табаком и потом, несло от замерших позади морских пехотинцев. А вот от эксперта Витольда, сжимающего в руках портфель с документами, пахло просто старостью. Но и табаком тоже.

Майор искоса взглянул на Анхелу.

Чем пахнет она? Лесными цветами? Полевой травой?

Трудно уловить, слишком силен запах бензина, пота, табака.

Посредник между веками! Звучало неплохо. Он несколько раз повторил про себя эти два слова. Я, кажется, дождался своего часа. После первого же сообщения о разгаданном им вторжении из будущего танийцы навсегда забудут про смерть какого-то там Народного президента и заговорят о логике Досете, о его прозорливости, и на этот раз я не упущу шанс! Если эта странная женщина и впрямь мост между веками, то посредине моста встану я. Мне виднее, кого впускать, а кого не впускать в будущее. Мне виднее, как строить отношения с будущим.

Майор расправил отяжелевшие, вдруг уставшие плечи.

Мы – военные! Мы – профессионалы! Будущему все равно не обойтись без нас.

Эта мысль была яркой. Она полыхнула в мозгу майора даже ярче, чем вспышка, ослепительно расколовшая ночь.

Мина, подложенная под настил шоссе, оторвала мотор джипа и убила всех, кроме Анхелы Аус.

Взрыв был таким мощным, что несколько либертозо, пробиравшихся в лес Абу, остановились и настороженно обернулись в сторону шоссе.

«Твоя работа, Густаво!» – одобрительно сказал один и похлопал по плечу смущенного Густаво.

«Хорошая, сильная мина, – сказал второй. – Хосеф Кайо называет такие мины «вдовами». Их везут к нам на самолетах. Когда мы встретим Хосефа Кайо и он приведет нас к лесному аэродрому, у нас будет много таких мин».

Божественная комедия

Часть вторая
Чистилище: Пленный дух

Белый квадрат
(за пять лет до рая)

…упал фужер.

Залаяли иностранцы.

Белые перчатки до локтей. Бриллиантовые запонки, лица в экземе, от зависти, наверное. «Вы тоже из них?» – физик Расти (Ростислав) Маленков (почетный гость) смотрел, впрочем, не на гостей, а на стену, украшенную модным пустым квадратом, на месте которого могло находиться полотно Снукера (Родецкого). Мадам Катрин улыбнулась: «Наверное». Она тоже смотрела на модный белый квадрат. Тридцать на тридцать пять. Там мог бы сейчас висеть желтый смычок, струящийся по коричневым дрожащим струнам.

«Видите того человека в черном костюме? Да, да, усатый. Он написал толстенную книгу, доказывая, что мы еще найдем знаменитое полотно Снукера…»

«А вы в это не верите?»

Физик рассмеялся: «Ни на секунду. Как и в то, что вы останетесь в России».

«И зря… Это я не о себе… У Родецкого был шанс, но он его не использовал, теперь прячется, как этот иранец… Как его? Ну да, Рушди… Ах, Снукер, Снукер. Я все же не понимаю, почему какую-то ирландскую проститутку нужно бояться больше чем исламистов».

«Власть времени…»

«Вы о возрасте?»

«Не совсем… – Баронесса Катрин фон Баум сводила Маленкова с ума. – Каждому времени сопутствуют явления, порождаемые только самим временем. Я думаю, например, что первые христиане не нуждались в квантовой физике».

«А в чем они нуждались?» – легкий взмах ресниц.

«В последователях. И только. Неадекватное восприятие мира разрушает личность».

Негромкие голоса, покашливания. Звон бокалов. «Только Леонардо сумел приблизиться к более или менее правильному пониманию времени». Галстуки, прически. «Время разделяет ужаснее, чем пространство». Волны зависти, непонимания, изумления. «Мы никогда не сможем поговорить с Родецким, неизвестно даже, жив ли он». Бананы в углу (нелепая инсталляция), их сладковатый запах. Из-за круглой колонны, поддерживающей выпуклый, как небо, свод, внимательно смотрела на белый квадрат девчонка. Круглое лицо, не румяное, нет, платиновый отлив коротко постриженных волос, темная родинка чуть выше верхней губы, справа. Глаза чуть разной величины, но, может, это так свет падал.

«И я второе царство воспою, где души обретают очищенье и к вечному восходят бытию…»

«Это вы о чистилище?»

Физик посмотрел на мадам Катрин с уважением.

«Конечно. Говорить стоит только о глубинных уровнях. Написанный вами роман привнес в мир свою долю дикости, но ничего страшного в этом нет. Ценностная ориентация меняется постоянно. Раньше ходили на Репина, потом на импрессионистов, теперь на белый квадрат. Видели, во что превращается розовый коралл, извлеченный из моря?»

«Просто в камень».

«Тогда, сестра, к чему распространяться? Уже я вижу тот грядущий час, которого недолго дожидаться, когда с амвона огласят указ, чтоб воспретить бесстыжим флорентийкам разгуливать с сосцами напоказ…»

Он вдруг спросил: «Какими духами вы пользуетесь?»

«Шанель Эгоист Платинум».

Улыбка мадам Катрин начиналась в уголках губ, потом нежной вспышкой (так казалось Маленкову) озаряла салон. Конечно, присутствующим не хватало сейчас скандала. Конечно, они сейчас предпочли бы иметь дело с самим Снукером. Не с белым квадратом на стене (хотя загадка греет), а, может, с криком, матом, битьем посуды.

«Если бы сейчас на стене появилось полотно Снукера…»

«Они, наверное, обиделись бы? Но почему?»

«Да потому что истина никогда не укладывается в одну человеческую жизнь».

«Значит, дело всего лишь в скоротечности нашей жизни? В том, что мы проживаем подаренные нам годы слишком быстро? В том, что мы заключены в своих собственных телах, навсегда, навечно заключены, и именно это определяет движения нашего пленного духа?»

«В точку, – негромко засмеялся физик. – Вы сформулировали замечательно. Мы действительно не можем вырваться из собственных тел. Пленный дух. Это вы хорошо сказали. Жизнь человека ограничена семью-восемью десятками лет. Трудно с этим смириться».

«Это вы о себе?»

«Простите, но и о вас тоже».

«Даже тюрьму можно украсить, – улыбнулась мадам Катрин. – Бриллианты на шее, – она повернула голову, и камни на шее вспыхнули. – Золото в ушах, кольца, наряды, шляпки, ну вы знаете».

«И все равно вы остаетесь в тюрьме. Вы обречены умирать в своем теле. Оно изначально обречено, даже если прекрасно».

«Вы говорите так, будто додумались до чего-то интересного».

«Слышали о теории относительности?»

«А-а-а, изыскания этого гениального клерка! Однажды в Берне я видела фотовыставку, посвященную его житию. На одной из фотографий он, скажем так, неприлично показывал зрителям язык. Это запомнилось. Тем более что журналисты писали, что язык он якобы показывал самому Богу…»

Наконец она меня увидела! – обрадовался Маленков.

Влажные губы, нежный блеск глаз, поворот красивой головы.

Я ее заинтересовал. Чудесные гладкие ноги, заброшенные одна на другую (мадам Катрин опустилась в кресло). Плевать на Снукера. Я хочу мадам Катрин. Плевать на желтый смычок, я хочу скользить губами по ее обнаженному плечу. Важна музыка, а не инструменты.

«Я думаю, из любой тюрьмы можно выйти».

«Пленный дух… Испущенный дух… Вы об этом?»

«Ну что вы! Смерть – никогда не выход, если вы имеете в виду смерть. Тюрьма заперта, да. Но к любой тюрьме можно подобрать ключи».

«Неужели вы готовы позвенеть ими передо мной?»

«А вы… Готовы услышать?..»

Мадам Катрин вопросительно улыбнулась.

«Мне сейчас не хватает самого малого. Круговой лазер. Слышали о таком?»

«Никогда. Но, судя по вашему взгляду, это требует больших вложений?»

«Гораздо бóльших, чем вы подумали».

«И тогда перед нами откроется рай?»

«Можно сказать и так».

«Значит, речь идет минимум о миллиарде евро?»

«Моя работа окупится чрезвычайно быстро».

«А что это такое – круговой лазер?»

Теперь Маленков посмотрел на нее с восхищением.

«Всего лишь техническое устройство, в котором световой луч, вращаясь по кругу, пронизывает фотонный кристалл. – Наверное, физик считал, что его поймет любая домохозяйка. – Траектория луча искажается, а значит, изменяется скорость света. Понимаете? Искривленное пространство-время превращает луч света в спираль. Размешивали густое варево в закипающей кастрюле? – Маленков посмотрел на мадам Катрин с внезапным сомнением. – Перемешиваемое пространство-время начинает вращаться все быстрее и быстрее, как бы отдельными слоями. И если сквозь это адское варево пропустить нейтрон, то его спин… Ну, спин – это что-то вроде вращения вокруг собственной оси, понимаете?..»

«Абсолютно не понимаю».

«Ну, значит, вам этого и не надо».

«Но все же попробуйте мне объяснить…»

«Ладно, – негромко рассмеялся Маленков. – Приведу как пример. Самое изящное, самое благородное кресло времен Короля-Солнца скажет о времени его правления меньше, чем любой забулдыга из самого дальнего его окружения. Нет, не спрашивайте, – физик, улыбаясь, поднял руку. – Я не знаю, как выглядели забулдыги в окружении Короля-Солнца. Может, как Снукер. Но я знаю, что, прошивая слои перемешиваемого пространства-времени, нейтрон совершит путешествие во времени».

«Это, конечно, всего лишь теория?» – улыбнулась мадам Катрин.

«Русский космонавт Сергей Авдеев провел в космосе семьсот сорок восемь суток. За два года, проведенных на круговой орбите, в своем движении в будущее он обогнал нас, жителей планеты Земля, на одну пятидесятую секунды. Для обывателя это не прозвучит, но физика восхищает».

Ему не хватает решительности, думала мадам Катрин.

Когда этот физик станет знаменитым, как тот бернский клерк, он перестанет искать меня. Обычная утеря ценностей, он прав. Он начнет посещать не модные галереи, выставляющие то, чего, может, и не существует на свете, а зал все с той же «Джокондой». Он сугубый реалист. Он знает, что моя красивая тюрьма к тому времени здорово обветшает. Одна пятидесятая секунды. Много это или мало? Похоже, скорый успех ему не грозит. Мадам Катрин трезво оценивала ситуацию. Ничто так не помогает оценивать ситуацию, чем хороший коньяк. Уже через десять лет (а хватит ли физику десяти лет?) моя тюрьма потребует капитального обновления. Природа много дарит, но много и отбирает. Если быть честной, природа отбирает всё. Я не успею к его путешествиям во времени, да и зачем мне это? Если рай построят, первой в него войдет вон та девчонка с родинкой выше верхней губы… Не я… Это ее губы обратят на себя внимание очередного физика…

Белый квадрат.

Смутная дымка времени.

А если этот Маленков действительно на пороге величайшего открытия?

Кажется, он что-то сунул мне в сумочку. Скорее всего, визитку. Мог бы догадаться, что ему ничего не светит, как мне самой не светит встреча с Родецким-Снукером. Физик всю свою жизнь проведет в России в своем закрытом научном городке, он даже Лувра никогда не увидит, а я буду медленно угасать в собственном теле. Мне никогда не увидеть Снукера, а Маленкову никогда не построить рай. По гладкой спине мадам Катрин пробежали мурашки. Просто украсть у природы – это у человечества никогда не получалось. Потерять легче. Утратить легче. Чуть не с восьмого класса мадам Катрин (тогда Катька Лажовская) хранила в дневнике пожелтевший листок из старого немецкого «Журнала для семейного чтения». Загадка двадцатого века. Утерянный шедевр художника Родецкого. Может, загадкой все это стало только в двадцать первом веке, но писали о загадке много.

Смычок, текущий по струнам.

Никто, правда, не доказал, что такое полотно существовало.

Ссылаются на современников Снукера. Ну да, они есть. Некая проститутка (по другим сведениям – служанка из ирландского бара), пьяные матросы, случайно оказавшиеся в том же баре. Почему Снукер писал в их присутствии? Почему он написал именно смычок и струны, когда известно, что он не выносил музыки? В некоторых воспоминаниях о Родецком писали как о человеке, бежавшем из империи зла. Другие считали его чуть ли не советским агентом. Волшебный смычок и пропитые глаза. Катька Лажовская плакала от разительного несоответствия. Такие люди, как Снукер, рождаются явно в неурожайный год. Советский режим исторг художника из себя, как рвоту. На страничке немецкого «Журнала для семейного чтения» сохранилась реконструкция апокрифического полотна и обрывок интервью.

«…вы пробовали не пить?»

«…а вы пробовали не врать?»

«…наглые художества этой бывшей советской собаки».

«…Он говорит банальности, но рука его гениальна. Правда, нож Мертвой Головы уже хорошо заточен, знаменитая предсказательница подтвердила трагический финал, но теория принудительного ознакомления с искусством, протаскиваемая Родецким…»

Мне уже двадцать пять, подумала мадам Катрин с горечью.

Блондинка, рост 179 см, из них 110 – ниже талии. Голубые глаза, нежная кожа, темная родинка над правым соском. Серебряная медаль в школе, незаконченный университет, внезапный отъезд (почти бегство) в Италию с почти чужим человеком, мужчины, деньги…

Это, наверное, должно писаться вот так:

мужчиныденьгифэшнвечеринкиходитьпомагазинамразводить цветы.

(ФАЙЛ ОБОРВАН)

ненавижу:

подгоревшую яичницу

совхозного быка Сергуньку

алгебру и тригонометрию

Левку Старостина, дурачка

Дашку Мешалкину, выдру болотную рассказ А. Беляева «Мертвая голова»

дивизию СС «Мертвая голова»

бабочку «Мертвая голова»

Нинку Барсукову школьную форму пьяного папу проституток учителя физкультуры когда говорят: «давай знакомица»

металлистов, райтеров, ниферов, хиппи, скинов теток из вагонного депо умные книги футбол

обожаю:

плюшевого медведя

«Маркшейдер Кунст»

Ляльку Шершавину клубничное варенье красивые блокнотики книгу «Всадник без головы»

ситец в горошек стиль кино

(ФАЙЛ ОБОРВАН)

…не всегда видели пьяным. А иногда Снукер посещал художественные салоны. Писали о его единственном потрепанном костюме из серого рубчатого плиса. Кажется, пару раз он попадал в тюрьму, из-за этого Катька Лажовская уже в пятнадцать лет задумалась о бессрочном заключении. Одни считают, что тюрьма – это когда отсидишь и выйдешь честный, а Катька считала, что тюрьма это – тело, в котором ты родишься на свет. В отличие от обычной, из тела выпускает только смерть; поэтому смерть иногда называют освобождением. Конечно, женщине дано впускать в себя, но этим все и ограничивается. Стоило Катьке представить, как нежно скользит по струнам желтый смычок, как низ живота сводило горячим теплом. Какая-то американка заплатила за мгновенный рисунок Снукера очень неплохие деньги, но Снукер (Родецкий) догнал американку у выхода из кафе и порвал рисунок. У Катьки Лажовской сжимались кулачки. Почему Родецкого все ненавидели? Он, может, дружил с Репиным, пил квас с бурлаками на Волге, с художником Герасимовым присутствовал на допросе коммуниста. Теория принудительного ознакомления с искусством, якобы протаскиваемая Родецким, Катьку Лажовскую не пугала. „Никто не покупает моих картин“. Вот что было важно. Растаптывая рассыпавшиеся по полу кровавые помидоры, Снукер гонял по кафе папарацци. Он не любил желтую прессу. Правда, ни с какой другой он никогда не имел дела. Боялся Мертвой Головы? Ну и что? В этом нет стыдного. На что способна обманутая ирландская проститутка с остро отточенным ножом, Катька уже понимала. Вон даже Нинка Барсукова, малолетка, промышлявшая на железнодорожном вокзале, в мужском туалете сумела избить полковника…

(НЕТ ДОСТУПА)

«…поездка на дачу с родителями.

Весь день дождь. Читала „Пену дней“ Бориса Виана и ела ягоды.

Дача – дерьмовый SPA! Потом подвалила тусовка. Шашлыки, волейбол, купание в реке, пиво. +30 по Цельсию, и ни облачка на небе. А свет отключили. А пиво тёплое. А волейбольный мяч забыли. А соседи – фанаты русского шансона („Королева Марго, Маруся…“). А еще – жилистое мясо. Юлька сломала ноготь на мизинце и была стервозна, хотя казалось, что дальше некуда. „Кто знает Снукера?“ Юльку я ненавидела. Она прочитала в английском журнале, что Снукер был педиком. „Лучше уж Санька Хлыстов, – сказала она, обрабатывая сломанный ноготь. – Такому уроду, как этот Снукер, нипочем нельзя давать“. Будто ее просили об этом. Зачем вставать в 7:00, чтобы тащиться за 50 км по жаре в чёрной тонированной машине без кондиционера и со сломанной магнитолой? Меня ломает в такую жару переть на другой конец города, если там опять будет Юлька. Дома холодильник, неограниченный телефон и душ. А в потайном ящичке письменного стола…»

«…разобрала шкаф в надежде, что как только выкину старые вещи, так сразу появится место для новых. Под покровом ночи вытащила во двор два огромных страшных мешка и ужаснулась, поняв, что места все равно нет. Соседка жаловалась, что пенсии не хватает прокормить трех детей, а я думаю, как организовать дополнительную гардеробную в зале. У соседки обгрызенные ногти. По воскресеньям ее муж ловит злых духов на стакан водки и выбрасывает в окно…»

«…приехала ещё одна Юлька.

По дороге на заднее сидение машины была добавлена Юлька № 1.

Покурив, мы решили подорвать этот город к чёртовой бабушке.

Указанный план включал в себя последовательное, методичное и тщательное посещение всех увеселительных заведений города (кроме, естественно, бань, трактиров, пивных и грязных рюмочных). Принцип: от моего дома и до – пока не устанем. Успели посетить „Провиант“ – до его закрытия (встретили Адриано), „Santory“, „Паскевич“ (Адриано появился и там), „Cafe-Piano“ (джаз-вечеринка с живой музыкой, Адриано зажигает), „Монпансье“ (отдых от табачного дыма), „Coffe Solo“ (терпеть не могу итальянцев, потные руки и волосы на ладонях), „Glamour“, „ТИНТО“. Под утро завалились ко мне, прихватив по пути по две бутылочки пива Red и потеряв наконец Адриано. Из солидарности к Юльке № 2, которая была за рулём, мы весь день почти ничего крепче кофе не пили. Зато обсудили всех встретившихся знакомых: кто урод, кто милашка, кто просто сучка, кто перекрасился, женился, поправился, кто оказалась овцой, потому что заявилась на вечеринку в такой же кофточке, как Юлька № 1. Если бы еще она не вспоминала про Снукера…»