Текст книги "В каждом времени – свои герои"

С неподдельным любопытством Ирина, ступив на незнакомую землю, рассматривала убогий сельмаг, а неподалёку от него – контору колхоза и клуб. Она сразу же опознала стоящую напротив школу по той картинке, которую словами обрисовала тётя Маша. Это было, добротно срубленное ещё до революции, здание. В отличие от всего, что его окружало, оно выглядело по-особенному. Крыша была покрыта железом, окрашенным в красный цвет. Фасадный и два боковых её ската венчали небольшие фронтончики, что придавало зданию школы торжественный вид и выделяло её на всём пространстве деревни. Сразу было видно, что прежние архитекторы и строители придавали большое значение внешнему облику своих детищ. Украшали их классическими портиками, башенками или куполами с пиками, похожими на шлемы русских богатырей. Всё это вызывало у хозяев или прохожих особое приподнятое настроение, чувство одушевлённости строения. Только борьба с «излишествами», которую провозгласил недавно глава государства, надолго оставила города и сёла без подобных «радостей».

Школа была четырёхлетняя, с двумя классными комнатами. Ученики занимались в две смены. В каждом классе – по три высоких окна, обрамлённых с улицы строгими по архитектуре наличниками. Отопление шло через две встроенные в стены круглые печи в металлической оправе чёрного цвета, с обручами. Внешняя часть печей была в классах, а внутренняя – в коридоре, откуда истопница их подтапливала. Туалет, проще говоря, дощатая уборная, отстоял от школы на почтительном расстоянии в углу большого двора. Зимой у детей, да и взрослых, возникали проблемы с посещением этого убогого сооружения.

Кроме учительской была в школе одна маленькая комнатка. Сюда нередко между уроками приходили учителя отдохнуть и поговорить с хозяйкой. Здесь жила Ефимия Даниловна – сторож и истопник школы, добрая набожная женщина. Имя её не случайно отражало благочестивость. Муж Ефимии погиб на войне, детей не было, вот она и обустроила здесь свой скромный быт. Пожилая, но сильная женщина, топила круглую печь в холодное время, носила на коромысле вёдра с чистой водой из колодца. Сливала её в большую кадушку, стоявшую на широкой деревянной скамейке в коридоре. На боку кадушки висел большой потемневший ковшик из оцинкованного железа. Ребята и учителя пили из него свежую прохладную воду в любое время года.

Комнатка Ефимии Даниловны, как и сам внешний облик школы, имела зримую связь с прошлым. В ней хранился один предмет, который вызывал любопытство учителей – большой кованый сундук с овальной крышкой. Такие сундуки, только попроще, имелись почти в каждой семье. В них хранили бельё, что-то из верхней одежды, полотенца и скатерти. Старые люди держали в них и «заветные узелки». Сундук истопницы был намного старше своей хозяйки и, наверное, достался ей от родителей. Говорили, что её отец в молодости был настоятелем сельской церкви, которую разрушили накануне войны. Его арестовали, и он бесследно исчез. От учителей Ефимия Даниловна тайны сундука особо не держала и показывала им редкое содержимое – несколько небольших старинных икон и толстые в красивых переплётах книги с маленькими трещинками и отслоениями, потёртые, видимо, не одной рукой. Здесь выделялся своим объёмом и декоративными замками «Служебник», рядом с ним «Псалтырь» с изображением царя Давида, и Евангелие. Чуть прикрытый простым маленьким молитвенником виднелся солидный фолиант «Апостола». Все книги были на старославянском языке с крупным кириллическим шрифтом. Такой набор церковных книг говорил об их прошлой принадлежности к храму. Никто из учителей не владел древним языком. К тому же культовые вещи не поощрялись советской властью, поэтому все делали вид, что ничего такого нет, сундук просто не существует. «Пусть баба Ефимия сама с ним и разбирается». Рассказывать другим тоже не хотели из уважения к пожилой женщине, чтобы не подвести её. К тому же престарелые родители некоторых учителей держали дома иконки, по-тихому отмечали «запрещённые» праздники: Рождество Христово и Крещение. А вот, когда наступала Пасха, уже никто не прятался. Всей семьёй красили и разрисовывали яйца, пекли пасхальные куличи, покрывали их белковой глазурью, которую усердно взбивала хозяйка дома, не доверяя никому. Само приготовление к Пасхе уже было праздником. Вокруг матери крутились на кухне с горящими глазами её девчонки. Да и мальчики не оставались в стороне. Каждый по-своему в творческом порыве красил куриные яйца, придумывал форму печенюшки, украшал избу. Все что-то лепили из теста, на щеках и носу появлялись белые мучные пятна, как доказательство их увлечённого старания.

Старые деревни всегда хранят какую-то историческую тайну, легенду или малопонятные современнику предметы, которые до поры до времени ждут того, кто к ним прикоснётся с особым вниманием. Тот, кто откроет, начнёт распутывать ниточку связей, поймёт, что история непрерывна и всё перетекает из одного состояние в другое, преобразуя жизнь. Прошлое остаётся родным для каждого нового поколения, понимает оно это или нет. И приходит время, когда то самое прошлое начинает тревожить, напоминать о себе, проявлять себя в каких-то вдруг обнаруженных вещах. Случилось это и в конце пятидесятых годов вместе с духовным потеплением в стране. Не случайно в деревнях вскоре появились «деловые» люди. Высматривая острым взглядом, они изучали побеленные известью убогие углы, особенно, если в одном из них – красном, на полочке располагалась божница с иконой, покрытой по её краям узким полотенчиком с расшитыми внизу краями. А если там ещё лежало «Святое Евангелие», то старикам предстояло отбиваться от назойливого посетителя едва ли не кулаками. Они за «так», за бутылку водки или самогонки, просто за «пятак» у каких-нибудь безалаберных наследников выклянчивали иконы, церковные книги, предметы культа. И только часть этого богатства попадала в музеи, рассеявшись в основном по чёрным рынкам. К счастью, до бабы Ефимии «ценители старины» не добрались.

Ирине Алексеевне дали третий класс, где предстояло учить детей по всем предметам. Ученики ненамного отличались от неё по возрасту. Половина из их числа оставалась на второй год. Самый старший из третьеклассников был всего на три года моложе Ирины. Некоторые из сельских учеников «блистали особым талантом». Так, Боря Овечкин садился за одну и ту же парту в том самом 3-м классе во второй раз. До этого дважды усваивал программу второго класса. Это был полноватый, с широким улыбчивым лицом, вихрастым чубом пшеничного цвета, чуть скошенного на правый висок, никогда не унывающий мальчик. Входил в класс, будто на митинг, обводил всех смешливыми глазами и восклицал: «Привет, мальцы!», – и садился за парту, поднимая не спеша крышку. Он был уже знаменит на всём школьном пространстве и даже за его пределами. Ученики поглядывали на Борьку с явным интересом и рассказывали друг другу и своим родителям забавные случаи из его познавательных «достижений».

У всех на слуху был прошлогодний диктант по русскому языку. Можно подумать, рассказ о нём – простая выдумка ребят, анекдот. Но анекдоты рождаются в суровой реальности, когда плач уже ничему не помогает, а вот смех становится самым доходчивым средством для сознания. Прежняя учительница диктовала предложение: «Вася взял санки и пошёл на горку с друзьями покататься». Боря уверенно написал слово «пошёл» через букву «о» – «пошол». Это бы не повлияло заметно на оценку, если в других предложениях он обязательно не делал одну-две ошибки. Но учительница почему-то обратила особое внимание именно на эту ошибку, показала её всему классу и вызвала Овечкина к доске.

– Боря, напиши, пожалуйста, слово «пошёл» правильно много-много раз так, чтобы заполнилась вся доска.

Боря пыхтел и старательно стучал мелом по доске, заполняя её злополучным словом. В самом конце, когда ещё оставалось место на одну строчку, учительница попросила:

– Боря, теперь напиши предложение: «Мой папа утром пошёл на работу».

Боря, со вспотевшим лбом, старательно вывел: «Мой папа утром пошОл на работу». Класс взорвался хохотом, а учительница печально опустив руки, поставила в журнале очередную двойку. Может, зря смеялись ребята, и так расстраивалась учительница. Ещё совсем недавно, в двадцатые годы, в той же деревне взрослые крестьяне учились грамоте по «Азбуке для неграмотных» А.И. Кандорского, а в ней это слово писалось через «о». Вот такой он – «живой» русский язык!

Не смеялся только Ленин, который хитровато смотрел с маленького портрета на стене, под которым были слова: «Учиться, учиться и учиться». Его совсем недавно повесили на стену. Учителя как-то спросили Ефимию Даниловну:

– Вы же учились ещё до революции в школе, какие портреты тогда висели здесь? А потом?

Женщина задумалась:

– Точно помню, до 1917 года здесь был портрет царя Николая Второго. Потом долго висел какой-то плакат. Кажется: «Слава Великому Октябрю!» или «Славься Великий Октябрь!?» В 30-е Ленин вместе со Сталиным были на плакатах. А перед самой войной – один Сталин.

Ефимия уже плохо помнила, что же и когда вывешивали на стены классных комнат. Ясно было одно – содержание «картинок» отражало тот или иной исторический момент. Учителя с азартом стали вспоминать сами своё ученическое время, даже порылись в старых учебниках и вместе восстановили историю обязательной школьной наглядной агитации. Одно время здесь был яркий цветной плакат, где Сталин стоял с детьми, а внизу надпись: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Вот только в 1955-м или в 1956 году опять Ленина «повесили». Боря твёрдо исполнял завет вождя, и школу не бросил.

Ирина Алексеевна быстро познакомилась с классом, небольшим учительским коллективом и комсомольцами колхоза. Не прошло и месяца, её избрали секретарём комсомольской организации. Как будто ждали её здесь. Человек со средним образованием, да ещё комсомолка, по-особому ценился в деревне.

«С чего начать, как войти в доверие ребят, как повысить успеваемость, чтобы не было второгодников? А как быть с дисциплиной?» – уже не в первый раз думала Ирина Алексеевна. От внезапно нахлынувшей робости она забыла на время все методические наставления и умные книжки. На первых уроках шум стоял как на деревенской сходке, ученики хлопали крышками парт, что-то постоянно искали на полу, громко разговаривали. Они решили испытать её «на прочность». Есть такая особенность у детей – пробовать всё на прочность: гнуть, ломать, дразнить, меряться силами. Молодая учительница даже заметила, как один из учеников, упорно двигавший что-то под партой, снизу исподволь, не по-детски тяжёлым взглядом, наблюдает за ней, ждёт, какова будет реакция Ирины Алексеевны. А несколько ребят, не отпросившись, ушли с третьего урока. Ирина в отчаянии выбежала в каморку истопницы и расплакалась. Всё перевернулось в её сознании. Разом стали ненужными все «мудрые мысли» из её записной книжки, они только мешали ей найти верное решение, чтобы преодолеть свою беспомощность.

– Зачем я, бестолковая, пошла в учителя? Где у меня такие силы, авторитет, чтобы урезонить этих сорванцов? Хорошо советовала некая Кононенко в книжке «Мы и дети». Писала, что надо сразу, буквально с первых минут зарекомендовать себя полным хозяином класса. Она, как офицер на плацу, строго наставляла: «Вы ведёте урок, и никто не смеет мешать вам!» А-у-у, Кононенко! Где вы?

Ефимия Даниловна, сидевшая в уголке на табуретке, тяжело поднялась, положила свои большие жилистые руки с тёмными пятнами, какие появляются в преклонном возрасте, на плечи Ирины. Сочувственно, по-матерински сказала:

– Доченька ты моя, не плачь, не ты первая здесь, такие у нас ребята. Нет в домах присмотра за ними. Родители весь день на работе, а вечерами дома по хозяйству занимаются. Да у некоторых-то и родителей нет. Тепла родительского нет. Возьми мальчишек Олениных. Старший брат их воспитывает. А у Миши Пантюхова одна мать троих детей поднимает. Учителя здесь не держатся, все норовят скорее в район или в город уехать. А ты успокойся. Знаю, что комсомольцам запрещено верить в бога, но ты можешь и не верить. А всё же, если помолишься, тебе станет легче. По себе знаю.

– Что вы, Ефимия Даниловна, я дома-то всё время с мамой спорила, она тоже хранила иконку.

Ирина Алексеевна не сказала, что она стеснялась, что в их доме была иконка. Когда к воротам усадьбы подходили гости, она поспешно её убирала или разворачивала ликом к стене.

Ефимия Даниловна не торопясь открыла сундук, достала среди солидных книжищ одну маленькую, с оборванными затёртыми уголками, в сером бумажном переплёте и текстом на понятном современном русском языке:

– Вот послушай. У каждого человека от рождения есть ангел-хранитель. Хочешь ты того или нет, он всегда наблюдает за тобой и помогает в трудную минуту. Но ты должна поговорить с ним, ощутить его святой дух. Здесь есть одна коротенькая молитва, возьми, почитай.

Ирина всхлипывая, начала медленно читать. Ефимия ласково наблюдала за ней. С первых строчек Ирина ощутила приятное уединение, удалённость от груза собственных проблем, обиды, отчаяния. Её душа наполнялась ощущением растущей энергии, уверенности в своей силе. Она не осознавала вполне смысл текста. Произошло незримое возвышение внутреннего духа над всем, что её тревожило. Так бывает, когда близкий человек, может мама, лаская и жалея, поглаживая родное существо по голове, говорит ей тёплые слова, оберегая от какого-то зла, или смягчая, принимая на себя душевный удар от неприятного случая, какой-то жгучей несправедливости.

У девушки уже высохли слёзы, она закрыла книжку. Что-то тёплое и успокоительное проникло в её душу. На секунду закружилась голова, но вдруг всё встало на место. Низкое осеннее солнце блеснуло лучом по белой стенке комнатушки и старому сундуку. Через минуту, нежно обняв добрую женщину, Ирина Алексеевна решительно направилась в класс.

Ирина Алексеевна прежде всего хотела познакомиться с родителями Бори Овечкина. Она всё же не отвергала совсем советы авторов «всяких там» педагогических книжек с наставлениями. Сказано же в них, что надо взять в руки отъявленных сорванцов, вожаков-зачинщиков всех беспорядков в классе. Через них очень хорошо можно воздействовать на остальных ребят. Овечкин, естественно, стоял на последнем месте по успеваемости. Не теряя времени, Ирина Алексеевна поставила себе задачу поближе изучить все обстоятельства, которые мешают ему нормально учиться. Некоторые особенности поведения мальчика, его ответы на вопросы подсказывали молодой учительнице, что в Борькиной голове и характере есть доброе начало. В нём детство боролось с ранним взрослением. Боря мог добродушно пошутить, сделать внушение нашкодившему однокласснику, после которого тот больше заглядывал ему в рот, нежели проявлял желание что-нибудь натворить. Голова тоже, не сказать, что глупая. Но часто он бывает рассеянным, невнимательным.

Её встретила ещё не старая деревенская усадьба, похожая на многие другие. На улицу выходили двухстворчатые тесовые ворота с калиткой. Забор из штакетника отделял усадьбу в пределах фасада дома, а дальше стояло простое ограждение из тонких ошкуренных жердей, расположенных горизонтально. Оно больше служило здесь препятствием от проникновения скота. Небольшой дом, срубленный из толстых сосновых брёвен, с покрытой шифером крышей, выглядел этаким крепышом, будто он стоял здесь много веков. За воротами виднелась большая собачья будка, но из неё, неожиданно для Ирины, выглянул подросший щенок сибирской лайки, который не торопился проявлять агрессию, а только ожидал, как поведёт себя гостья. Ирина постучала по калитке, но никто не ответил. Лайка выскочила из будки и неуверенно зарычала. Ирина приоткрыла шире калитку и увидела в глубине двора Борю, который нёс большую охапку сена.

– Ирина Алексеевна, я сейчас, только положу Красуле это сено, она у нас приболела, и мама не отправила её в стадо.

Красуля – худая красношёрстная корова стояла в яслях под навесом и ожидала корм. Боря деловито по-взрослому разложил сено, почесал немного ей лобную часть от больших грустных глаз до корней рогов и, улыбаясь, направился встречать Ирину Алексеевну. Можно было подумать, что он сам родитель и вот сейчас начнёт говорить о своём сыне. За его спиной молодая учительница увидела грядки с остатками ботвы от морковки и свёклы, а за ними – ещё не прибранное после копки картофельное поле. Прямо за домом рядками торчали огромные капустные кочаны. До них очередь не дошла. Рубить капусту готовились ближе к снегу, по холодам. Боря действительно играл здесь роль хозяина, он почти на равных с родителями участвовал во всех огородных делах, и даже косил сено на лесных полянах. Запах навоза, разворошённой земли и сена щекотали чувствительный нос Ирины. Но её это нисколько не смущало. Напротив, располагало к простой доверительной беседе. Боря открыл вначале скрипучую тонкую дверь на веранду, за ней входную дверь в дом, окрашенную в жёлтый цвет. Ирина оказалась в уютном жилом пространстве, которое служило кухней, столовой и гостиной. Большая русская печка занимала место слева от двери. Полати были занавешены ситцевыми шторами, между стеной и печкой лежала высокая поленница крупных сосновых дров. От печки шёл приятный жар, а на широкой плите в сером чугунке закипал свекольник. Рядом умеренно шипел чуть закоптившийся эмалированный чайник с высоким выгнутым носиком.

Вот-вот должен был появиться отец. Мама Бори, ещё молодая женщина лет тридцати пяти, всплеснула руками, машинально обтёрла их о серое полотняное полотенчико у рукомойника и торопливо заговорила:

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогая Ирина Алексеевна. Мне Боря уже рассказывал про Вас. Проходите вот сюда, к столу, садитесь. А я тут ужин готовлю, скоро Красульку доить, вон мне сынок помогает. Что-нибудь опять натворил, или так, познакомиться к нам пожаловали?

– Познакомиться, посмотреть, как живёт мой ученик, – ответила Ирина. Она медленно осматривала комнату. Ничего особенного, всё самое необходимое и неприхотливое: стол, покрытый клеёнкой, самодельные табуретки, герани на подоконниках да несколько семейных фотографий между окнами. Слева от стола был проём в стене, без двери, занавешенный такой же, как на полатях русской печи, ситцевой занавеской. Наверное, за ним располагалась спальня, а может, и две: детская и взрослая.

– Галина Николаевна, а где Боря делает уроки? – продолжила разговор Ирина Алексеевна.

– Вот здесь же, на этом столе, никто ему не мешает, – ответила хозяйка дома.

– Да что это вы меня называете по отчеству, зовите просто – Галина.

– Нет, я так не могу, вы старше меня, к тому же родительница ученика, – наставительно заметила Ирина.

– Неловко как-то слышать своё имя с отчеством-то, все зовут меня Галей, – заключила Галина Николаевна.

Она совсем недавно пришла с работы, спешила справиться с ужином для семьи, потому с некоторым смущением и торопливостью подходила то к печке, то к столу, за который посадила учительницу. На её круглом, разгорячённом лице Ирина заметила следы усталости, того неженского груза забот и физического труда на два фронта – в колхозе и дома. С раннего утра до позднего вечера она крутилась между домашними животными, печкой, работой на ферме. Семья требовала особого внимания, особенно школьник – единственный её ребёнок. Сама обстановка делала его взрослее, самостоятельнее, накапливала в нём житейский опыт, закаляла физически. Вот только с учёбой получалось не всё гладко. Не видел он в ней интереса. Сейчас смотрел на свою учительницу и маму с ожиданием чего-то нехорошего для него, за что получит вечером от отца нагоняй.

В доме было тепло и чисто. Ирине понравилось здесь, Боря не мешал разговору. Он привык быть один дома после школы. Сам растапливал печку, чистил картошку на ужин к приходу матери, подсыпал курам зерно во дворе. Домашние задания считал делом второстепенным.

– Ирина Алексеевна, а я масло умею делать! – вдруг заявил он.

– Как это? У вас маслобойня домашняя? – удивилась Ирина.

– Да нет же, сейчас покажу! – Боря вынес из кладовки стеклянную трёхлитровую банку, закрытую крышкой и заполненную наполовину сливками. В ней уже были заметны маленькие желтоватые шарики.

– Я начал после школы его делать, потом ушёл на огород. Сейчас вы увидите. Он встряхнул банку на вытянутых руках. Потом энергично продолжил это нехитрое упражнение. В банке всё больше появлялось масляных зёрен, которые собирались в жёлтые комки. Ирина удивлённо посмотрела на мальчика, его маму и, улыбаясь, сказала:

– Молодец, Боря, и в магазин не надо ходить. Если я тебя попрошу, ты сможешь рассказать ребятам в классе, как делают масло? А я добавлю, как это происходит на молочных заводах, ладно?

Боря зарделся, и ответил:

– Да что там, могу и рассказать, только ребята сами знают, как это делается.

Тут вмешалась Галина Николаевна:

– Ирина Алексеевна, не принимайте это всерьёз. Боря вечно что-нибудь придумывает. У нас есть маслобойка.

Ирина Алексеевна поговорила с Галиной Николаевной на отвлечённые темы. О Борисе они больше не обмолвилась ни одним словом. Обычно для такого разговора отправляют ребёнка «погулять» или «делать уроки», но Ирина решила не трогать его. Ей всё было понятно. «Зачем я умничаю, пытаюсь, заглядывать в методички, наставлять, заставлять ребёнка делать именно вот так, а не иначе. Наверное, лучше будет просто и понятно работать с ним в школе, больше доверять, искать стимулы, по-матерински помогать и находить добрые слова. Ведь он другой, не такой как мы – взрослые. Он только начал познавать этот мир и многому учится у нас, смотрит по-детски, шаловливо на этот мир, острее чувствует наше невнимание, равнодушие, несправедливость, которую ещё не осознаёт умом», – так думала молодая учительница, закрывая за собой калитку на выходе.