Текст книги "Что случилось с Бэби Джейн?"

– В мусорной корзине? – Бланш пристально посмотрела на домработницу. – Вы ничего не путаете?

Миссис Ститт решительно кивнула и ткнула пальцем куда-то себе за плечо.

– Мне кажется, она просто… выбросила их! – Выказывая сдержанную, но оттого не менее явную неприязнь, которую она испытывала к Джейн с самого начала своей работы в этом доме, миссис Ститт никогда не называла ее по имени – просто «она». – Нет-нет, я вовсе не утверждаю, что видела это своими глазами, чего нет, того нет.

– Но как…

– Они пришли с телестудии, которая показывает ваши картины. В одном большом конверте.

– Должно быть, Джейн выбросила их случайно. – Бланш зябко поежилась. – Если на конверте был штамп студии, она, скорее всего, решила, что это какой-нибудь рекламный буклет…

– Конверт был открыт. – Миссис Ститт упрямо покачала головой. – А наверху лежало как раз это письмо. К тому же… – Она украдкой обернулась в сторону открытой двери.

– К тому же… – подтолкнула ее Бланш.

Вновь запустив руку в просторный карман фартука, миссис Ститт извлекла из него большой удлиненный конверт и, поколебавшись секунду, протянула его Бланш.

– Может, вам стоит взглянуть и на это.

Бланш взяла конверт. В левом верхнем углу были отпечатаны логотип и наименование студии, посредине – белая наклейка с именем и адресом Бланш. Во все остальном это был совершенно обыкновенный конверт.

– С обратной стороны, – бесцветным голосом произнесла миссис Ститт и отвернулась. – Переверните.

Бланш повиновалась не без легкого беспокойства.

Само это слово – злое, уродливое, непристойное – будто обрушилось на нее. Оно было нацарапано с такой яростью, что в некоторых местах острие карандаша прорвало плотную бумагу. Вновь повернув конверт лицевой стороной, Бланш поспешно положила его на колени, словно стараясь стереть подпись. Миссис Ститт посмотрела на нее и чинно сложила на груди руки.

– Мне очень жаль. – Ее голос несколько окреп, но все же звучал нервно. – Наверное, не надо было вам этого показывать. Видит бог, я терпеть не могу доставлять людям неприятности, но…

– Да нет, все нормально. – Бланш подняла руку и невольно метнула взгляд в сторону двери. – Честно говоря, я не думаю, что…

– Давайте это сюда, и обо всем забудем. – Миссис Ститт резко выбросила руку вперед и, забрав у Бланш с коленей конверт, свернула его в трубку и сунула в карман фартука. – Мисс Бланш, – продолжала она негромко и участливо, – я понимаю, что ничего такого особенного во всем этом нет. И все же нельзя, неправильно так поступать – во всяком случае, в ее возрасте снова вести себя так…

Бланш отвела глаза, опасаясь, что миссис Ститт уловит в ее взгляде внезапно возникший страх. «Джейн моя сестра, – упрямо твердила Бланш себе самой, – она присматривала за мной, была рядом, ухаживала все эти годы. И самое малое, что я могу сделать, – это попытаться ее понять. Она моя родная сестра…»

«Пусть так, дорогая, пусть она тебе сестра, пусть вы одна кровь и плоть, но надо же взглянуть правде в глаза: в глубине души она тебя ненавидит, словно змею, и ничто не доставит ей такой радости, как увидеть тебя поверженной».

Эти слова, сказанные давным-давно, вдруг всплыли в ее памяти. Они принадлежали Мартину Стэггу. Она тогда снималась в одной картине, и он вызвал ее к себе в кабинет…

– Знаю, тебе трудно с этим смириться, но Джени настолько обезумела от ревности, что уже не отдает себе отчета в том, что делает.

Марти был продюсером того фильма – крупный, добродушный мужчина с открытым щедрым сердцем и безошибочным чутьем на все, что имеет отношение к кинематографу. Если кто-нибудь из актеров попадал в беду, он всегда первым приходил на помощь.

«Как ты думаешь, почему она постоянно напивается и выходит в таком виде на люди? Посчитай, сколько раз за один только последний год она попадала во всякого рода переделки? Четыре, пять? Пять. Боюсь, в следующий раз ребята уж не поспеют вовремя, чтобы замять дело. И на чьей карьере это отразится? На ее? Да ни в коем случае, ее карьера закончилось, когда ей и двенадцати не исполнилось. Это тебе, и только тебе придется платить по счетам. И думаешь, она тебя пожалеет? Ты только подумай, зачем ей закатывать все эти пьяные скандалы на площадке и все равно цепляться за съемки? И почему это она заболевает всякий раз, когда тебя приходят снимать для рекламы, так что ты вынуждена оставаться дома и ухаживать за ней?

Только не думай, пожалуйста, будто я ничего не понимаю. Да, она была знаменита, что называется «звездой», и снималась не с кем попало. Все это я признаю. И семью, наверное, она кормила, и кормила неплохо. Вот и подумай, каково ей сейчас. Вроде как жизнь кончилась, даже не начавшись. Все вокруг нее крутятся, все кричат «ура», и вдруг – пустота. Лично мне не приходилось еще видеть вундеркиндов, которые бы выходили из таких переделок целыми и невредимыми. А Джейн вдвойне тяжело. Перед ней ты – младшая сестренка, ставшая такой звездой, что ей и не снилось. Ну и каково ей, по-твоему, все время оставаться у тебя в тени? Она ведь прекрасно знает, что единственная причина, по какой ей дают работу, – это некий пункт в твоем контракте. Да и не только она – все это знают! Вообрази, как все у нее внутри переворачивается. Не сомневаюсь, что ты руководствуешься самыми лучшими намерениями, но это не имеет никакого значения, добра ей ты не приносишь. Послушайся моего совета, давай исключим из контракта этот пункт. Бухгалтерия готова заплатить ей хорошие отступные, а рекламщики все обставят как надо. Пусть соскочит с подножки, пока окончательно не съехала с катушек, да и тебе всерьез не навредила».

Но она не последовала совету Марти. «Я дала Джени слово, – сказала она ему, – и назад его не возьму». И вот, по прошествии тридцати лет, его слова внезапно прозвучали с той же отчетливостью, что и тогда, когда он их произнес. Все дело, понятно, в старых фильмах и письмах поклонников. Лишнее подтверждение ее правоты: надо уезжать из этого дома, со всеми его тенями прошлого, и как можно скорее…

– Ваша сестра – нехорошая женщина, мисс Бланш.

Она вновь заставила себя посмотреть во встревоженное лицо миссис Ститт.

– Мисс Бланш, кто-то должен вам это прямо сказать, и думаю, что это мой долг. Ваша сестра нуждается, как бы это получше выразиться, во внимании. Можете уволить меня за эти слова. Мне все равно! Говорю ради вашей же пользы. Когда ее вот так заносит, не могу даже представить себе, как вы это выдерживаете. Лично меня всю трясет. Может, вы, потому что все время находитесь рядом, просто не видите того, что видят другие. И за то время, что я здесь, ей стало гораздо хуже.

– Хуже? – Бланш вскинула голову. – Что вы имеете в виду, Эдна?

– Вот это. – Миссис Ститт притронулась к карману фартука. – И то, что ведет она себя чаще всего… как испорченный ребенок. И то, что пытается не дать мне делать того, что вы велите, заставляя делать что-то другое. Затрудняюсь сказать в точности, но, в общем, ей становится хуже. И коль уж на то пошло, скажу вам прямо, что, если бы не вы, я давно отказалась бы от этой работы. С ней тяжело – выпивка и все такое…

Бланш выпрямилась в своей каталке, чувствуя настоятельную потребность сказать что-то в защиту Джейн.

– Да нет, Эдна, уверена, что все не так уж серьезно. Мне кажется, я понимаю Джейн. Она всегда была немного неуравновешенной, а в последнее время просто перенапряглась…

– Может, и так, – перебила ее миссис Ститт, – и все равно я считаю, что вы сделаете правильно, если направите ее к своему доктору. Понимаю, вам трудно увидеть то, что вижу я. Вы не выходите из дома, вам не с чем сравнивать, но, мисс Бланш, в последнее время… я просто начинаю за вас беспокоиться…

– Эдна!

– Нет, я не утверждаю, будто она совсем того – или что-нибудь в этом роде. Этого я ни в коей мере не утверждаю, но она становится… как бы это сказать, безответственной. Взять хоть то, что произошло сегодня утром. Само по себе это не так уж важно… Словом, иногда мне становится страшно, как подумаю, что вы с нею дома одна – особенно когда она напивается. Просто заснуть не могу, честное слово!

Бланш печально и беспомощно посмотрела на миссис Ститт. Она не могла заставить себя слушать эту женщину дальше. Быть может, все так и есть, быть может, как с годами вырабатывается привычка к боли, точно так же вырабатывается она и к разного рода странностям. Но Джейн ее родная сестра, единственный по-настоящему близкий ей человек во всем мире. Она отказывалась верить, что ее припадки становятся опасными. Во-первых, не так уж они и часты, Бланш привыкла воспринимать их как некий недуг, с которым она вынуждена мириться, как Джейн мирится с ее инвалидностью. Из них двоих Джейн хуже: все эти годы она прикована к беспомощной несчастной калеке, при которой, по сути, выполняет роль сиделки. Так разве не естественно, что время от времени она срывается и восстает? «Если бы только я послушалась Марти тридцать лет назад, – простонала про себя Бланш, – если бы в глубине души не понимала, что, общем-то, это моя вина…» Она посмотрела на миссис Ститт. Та нервно потирала руки.

– Вы явно преувеличиваете, – слова Бланш прозвучали резче, чем ей хотелось бы. – И вам совершенно не о чем беспокоиться.

Сразу почувствовав перемену в ее тоне, миссис Ститт густо покраснела и смущенно потупилась.

– Вы правы, мисс Бланш, – сказала она, – это не мое дело. Наверное, лучше бы мне держать свой длинный язык за зубами.

– Нет, нет, Эдна! – мгновенно вскинулась Бланш. – Поверьте, я ценю вашу заботу. Честное слово, ценю, даже больше, чем вы думаете, только… – Бланш показалось, что тени в холле побежали как-то иначе, она оборвала фразу на середине и, поколебавшись немного, вновь перевела взгляд на миссис Ститт. – А где Джейн?

– Внизу, – рассеянно ответила та, все еще погруженная в свои тревоги. – Извините, мисс Бланш. Не надо было мне вмешиваться. Не надо, это я сразу поняла, но… словом, хорошо бы забыть обо всем этом.

– Да бросьте вы, Эдна, даже не думайте! Вы не сделали ничего дурного. – Бланш вдруг очень захотелось, чтобы эта женщина ушла и оставила ее одну. – Право, все в порядке.

– В общем, мне показалось… эти письма… я подумала, что вы будете рады их получить.

– Ну да, конечно! Уверена, что Джейн выбросила их по недоразумению. Совершенно уверена.

Миссис Ститт кивнула и двинулась к двери.

– Что ж, – смущенно сказала она, – наверное, надо вернуться вниз, а то я до ночи не управлюсь. – У порога она на секунду остановилась. – Да, чтобы не забыть. В следующую пятницу я могу быть у вас только утром. Днем мне надо быть в городе, заседаю в жюри присяжных. Вообще-то могли бы и отпустить, мне ведь самой приходится на жизнь зарабатывать. Но придется идти, потому что судья говорит то же самое про работу.

– Конечно, Эдна, – улыбнулась Бланш.

– Но я могу прийти в понедельник утром, – если, конечно, это вас устроит. Хоть чем-то помогу…

– Хорошо, хорошо, Эдна, – поспешно сказала Бланш. – Спасибо, что предупредили.

Еще долго, оставшись одна, она сидела в задумчивом молчании. Недавнее ощущение благополучия и покоя полностью испарилось. Она начала было разворачиваться к окну, но остановилась – вновь почудилось какое-то движение в холле. Вспомнив про письма, все еще лежавшие у нее на коленях, Бланш собрала их и сунула в карман.

Поглаживая их, она попыталась успокоиться, но все равно услышала донесшийся откуда-то издалека пронзительный голос:

– У меня есть талант! Пусть никто этого не видит… Все равно есть!

– Извините, – сказал голос на другом конце провода, – мистер Хэнли сейчас беседует с клиентом. Ему что-нибудь передать?

– Да нет, спасибо… разве что скажите, что звонила Бланш Хадсон. Мой номер…

– О, мисс Хадсон! Если у вас что-нибудь срочное, уверена, что мистер Хэнли захочет выслушать вас.

– Нет-нет, ничего срочного. Но когда он освободится, я хотела бы поговорить с ним.

– Разумеется, мисс Хадсон. Я сразу же соединю его с вами. Скажем, через полчаса. Это удобно?

– Отлично. – Бланш немного помолчала. – Знаете что… скажите мистеру Хэнли, что я решила продать дом. Наверное, он удивится. И еще скажите, что готова продать его первому, кто пожелает.

– Хорошо, передам. – В голосе секретарши послышалось некоторое удивление. – И соединю его с вами.

Бланш попрощалась и уже собиралась повесить трубку, но вдруг прислушалась. Хотя секретарша уже отключилась, на линии все еще смутно слышались какие-то звуки, словно чье-то дыхание. Это продолжалось секунду-другую, потом раздался негромкий щелчок, и наступило молчание.

Бланш озабоченно нахмурилась и поставила телефонный аппарат с колен на стол. Она нарочно перенесла его из коридора к себе в комнату, чтобы Джейн внизу не слышала ее разговоров. Вообще, у нее не было особенных причин секретничать, да, пожалуй, если подумать, то и вообще никаких. Просто Бланш казалось, что лучше сначала переговорить о продаже дома с Бертом, а потом уж, когда все окончательно прояснится, посвятить в свои планы Джейн. Времени для этого было достаточно. К тому же ей было понятно: сама идея переезда подействует на Джейн в ее нынешнем состоянии особенно угнетающе.

И уж вовсе не было смысла раздражаться, даже если Джейн действительно подслушивала: если поймать ее с поличным, все равно она найдет какую-нибудь отговорку, а потом снова, при первой же возможности, возьмется за свое. Однако Бланш все равно было неприятно думать, что она находится под колпаком. К тому же она со смутной тревогой гадала, как Джейн воспримет идею продажи дома. Развернув стул так, чтобы было видно окно, Бланш вгляделась в ажурный переплет карниза, четко проступающий на фоне пронзительно-голубого неба. Завитки внутри других завитков, покрупнее, четкие прямые линии, внезапно суживающиеся и обрывающиеся. Как сама жизнь. Как разум и безрассудство… Бланш отбросила мелькнувшую было мысль и быстро отвернулась от окна.

Взгляд ее снова остановился на телефонном аппарате, и Бланш вдруг четко осознала, что Джейн, узнав о продаже дома, наверняка воспротивится. По опыту она знала, что сестра встречает в штыки любую ее идею. А уж если она что-то замышляет втайне – тогда жди беды!

Бланш изо всех сил вцепилась в ручки стула. Все, решено, она от своего не отступит. Надо только придумать, как подавить бунт Джейн в самом зародыше. Хорошо бы, допустим, заставить ее поверить, что она, Бланш, как раз против продажи дома, это Берт, несмотря на все ее возражения, настаивает… приводит финансовые резоны…

Бланш решительно тряхнула головой: точно, так и надо действовать. Стоит Джейн увериться, что сестра против, и она будет за. Или, по крайней мере, не поднимет скандал. Бланш посмотрела на кнопку вызова, рядом с ночным столиком, но тут же, сдвинув брови, повернула голову к открытой двери.

 
Эй, почтарь, благие вести:
В небо путь всегда прямой.
Хоть ты с нами и не вместе,
Я пишу тебе, родной.
Я лююююблю тебя, папочка…
 

Джейн, застыв на месте, прислушивалась к этим отдаленным, щемящим сердце звукам, вплывающим в комнату. Глаза ее закрылись, она просто сидела как завороженная, и в какой-то момент по ее измученному телу пробежала слабая дрожь.

Она стояла посреди комнаты – не женщина, а чучело, укутанное в поношенное домашнее хлопчатобумажное платье с узором из сирени и нарциссов. На ногах – туфли из грубой красной кожи и бледно-розовые короткие носки. Выше них на ногах вздувались извилистые голубые вены побитой годами старухи. В крашеные вишнево-красные завитки волос был вплетен шелковый бант такой пронзительной голубизны, что в полумраке казалось, будто он излучает собственный свет.

Прижав ладони к лицу, словно в молитве, она придала ему притворно благостное выражение и заговорила речитативом:

– Теперь, когда я такая хорошая и делаю все, что мне велят…

А ее отражение в милосердно смягчающем черты огромном, во всю стену, зеркале напротив откликалось:

– Я мамин ангелок, а папа говорит, что я – чистое золото.

Комната изначально проектировалась как репетиционная для Бланш, где она читала сценарии и готовила песни и танцы для будущих фильмов. Бланш относилась к своему ремеслу серьезно, и эта комната была ее идеей.

После несчастного случая она, естественно, потеряла свое прежнее предназначение, и годами сюда никто не заходил. Деревянный пол оставался голым, небольшой рояль аккуратно пристроили в углу у окна, и на клавиши падал солнечный свет. В металлических канделябрах на стенах все еще виднелись плафоны – свечи с оранжевыми лампочками на конце, формой напоминающие колеблющееся пламя. А в зеркале отражался накопившийся за годы слой пыли, безмолвно опускающейся на пол.

Тем не менее Джейн нашла этой комнате применение. Она приходила сюда время от времени, чтобы оживить моменты своего детства, а также убежать от тяжелых разочарований набегающих лет. Нередко она заходила сюда в сумерках просто посидеть – не перед роялем, на единственным в комнате стуле, а на полу. Прищурившись, словно от яркого света, она неотступно вглядывалась в зеркало на противоположной стене, пока в его обманных глубинах не проступали те контуры прошлого, которые она искала. Чаще всего в такие моменты зеркало медленно превращалось в океан. А пол, на котором она сидела, скрестив ноги, как ребенок, играющий в свои детские игры, – в берег. Внезапно наступало лето. Время каникул. Слышался звук набегающей волны. А рядом был отец.

– Не сиди на солнце так долго, детка. Нельзя чтобы у нашей звездочки обгорела кожа!

Он стоял на крыльце дома и выглядел как всегда озабоченным – как бы с ней чего не случилось.

– Не подходи слишком близко к воде, Джени! Большой волной может смыть.

Это была ее любимая греза – океанское побережье. Бывало, она целый час могла просидеть на полу, просто вслушиваясь в шум набегающих волн и отцовский голос. Правда, в последнее время в прошлом обнаружилось и кое-что другое – то, что притягивало ее еще сильнее. Она отыскала старые альбомы с фотографиями, газетными вырезками, записями песен и стихов, которые Джени когда-то исполняла на сцене.

– Но когда я веду себя плохо…

Внезапно вспомнив строку, которая всегда от нее ускользала, она прижала ладони к бедрам и широко расставила ноги, приняв позу сорванца-хулигана. В ее голосе послышались неуверенно-басовитые ноты:

– …Огрызаюсь на каждом шагу…

Ее детское личико перекосило от злобы. Она изо всех сил затрясла головой, и вместе с ней затряслись ее пухлые щеки и дурацкий бант в волосах.

– …Вот чертенок, – ругается мама…

Она вытянула руку и погрозила толстым пальцем, как грозят родители расшалившимся детям.

– Вот бесстыдница, – па говорит…

Уронив руки и сложив их в ангельском смирении на груди, она твердо шагнула вперед, словно в сторону рампы, и, вопросительно округлив глаза, обратилась к своему зеркальному отражению:

– А теперь скажите мне, пожалуйста, ведь я еще маленькая, сама не знаю…

В комнате раздался звук зуммера, исходящий со стороны коридора, и тут же оборвался. Джени нахмурилась, и ее отражение в зеркале тоже насупилось. Она застыла на месте и прислушалась. Последовало продолжительное молчание, а затем, словно рассерженное насекомое, вновь запищал зуммер. Она еще больше сдвинула брови, резко повернулась и, вырвав бант из волос, швырнула его через всю комнату. Бант ударился о крышку рояля и соскользнул на пол. Джени пересекла комнату, рванула дверь и выглянула в сумрачный зев коридора. Справа, со стороны кухни, еще раз донесся звук зуммера. Выждав немного, она вернулась в комнату, подошла к роялю, резким движением подняла крышку и тут же нарочно, изо всех сил, с грохотом захлопнула ее. Стук эхом отозвался в коридоре, а потом распространился по всему дому.

Джейн подняла голову, ожидая, пока снова наступит тишина. Телефон молчал. Вновь повернувшись к зеркалу и кокетливо склонив голову набок, она изобразила искусственную улыбку. Затем сделал книксен, стерла улыбку с лица, вышла из комнаты в коридор и направилась в сторону кухни. При этом взгляд ее снова устремился наверх, туда, где была комната Бланш. Оттуда пробивалась полоска света, и Джени, казалось, поймала ее с какой-то сердитой радостью.

Несколько минут спустя она вновь появилась в коридоре, на сей раз с большим лакированным обеденным подносом, накрытым безупречно накрахмаленной белой салфеткой. Быстро пройдя мимо уборной, она вошла в гостиную – просторную, вытянутую в длину комнату со сводчатым потолком и лестницей в левом углу, ведущей на узкую подвесную террасу. Напротив лестницы был большой резной камин из розового итальянского мрамора. Внешняя стена комнаты представляла собой ряд высоких, сходящихся наверху окон; у входной двери стоял тяжелый обеденный стол с резной крышкой. За окнами виднелась узкая бетонная площадка с мраморной балюстрадой, из центра которой круто уходили вниз ступени, ведущие к подъездной дорожке.

Обстановка комнаты представляла собой странное смешение цветов и стилей. Перед камином стоял гигантский продавленный диван, обитый выцветшим зеленым бархатом, с массивными четырехугольными витыми деревянными ручками. Рядом стул с такими же ручками, а между ними втиснулся кофейный столик с блестящей крышкой из светлого дерева. У левой стены, близ лестницы, стоял массивный рабочий стол с витыми ножками, со стулом в том же стиле, с кожаным сиденьем. В центре одного из окон был закреплен белый пластмассовый телевизор – поменьше, чем в комнате Бланш. Шторы, уложенные складками, из безвкусной розовой ткани, откровенно не сочетались с ковром – длинной, хитроумно расцвеченной в красные и голубые цвета дорожкой в восточном стиле. Из блестящей серебряной рамки на краю каминной доски с улыбкой взирала на все это блондинка с красивыми угольными глазами, в которых застыла пустота.

Джени пересекла комнату и стала подниматься по лестнице, со злобой рывками бросая вперед свое плотное тело. Наша великая несравненная кинозвезда проголодалась – великая звезда серебряного экрана, считающая, что, коль скоро ее дурацкие старые фильмы показывают по телевизору, она снова может вертеть людьми, как ей заблагорассудится…

При звуке шагов на лестнице Бланш быстро развернула каталку в сторону открытой двери. Надо соблюдать максимальную осторожность. Взвешивать каждое слово. Стоит дать Джейн возможность занять какую-то определенную позицию в том, что касается продажи дома, и все, ее с места не сдвинешь. Даже и надеяться нечего. При приближении сестры Бланш невольно вцепилась обеими руками в подлокотники кресла.

Не глядя на нее, Джейн нарочито резко, так, чтобы зазвенели серебро и фарфор, опустила поднос на стол, после чего повернулась и направилась к двери. Бланш подалась вперед пыталась остановить ее.

– Джейн… – собственный голос даже ей самой показался неестественным. – Джейн, я звонила не из-за обеда. Спасибо, что принесла. Нет, мне просто… надо с тобой кое о чем поговорить.

Джейн остановилась на пороге и обернулась. Глаза ее были тусклыми и пустыми. Несколько секунд Бланш просто смотрела на ее коренастую согнутую фигуру в бесформенном платье, на нелепо покрашенные блестящие волосы, на детское лицо, обезображенное возрастом и переживаниями. Глядя на сестру и почему-то не в силах отвернуться, Бланш испытывала смешанное чувство страха и жалости. В конце концов она отвела взгляд.

– Джейн, боюсь, у меня не лучшие новости. В последнее время происходят кое-какие неприятности – я имею в виду финансовые неприятности, – и, по словам Берта Хэнли, нам придется оставить этот дом. Я уже… – Заметив, что Джейн слегка напряглась, Бланш на секунду замолчала. – Наверное, мне следовало раньше тебе об этом сказать, но Берт считал, что все еще может перемениться и…

– Когда ты разговаривала с Бертом Хэнли?

Бланш осеклась и, посмотрев на сестру, столкнулась с устремленным на нее немигающим, выжидательным взглядом. У нее перехватило дыхание.

– Когда? На прошлой неделе, кажется…

Джейн, не сводя с нее все того же ровного взгляда, решительно покачала головой.

– На прошлой неделе Берт Хэнли сюда не звонил. И ты ему не звонила, это я точно знаю.

– Я… он… словом, верно, по телефону мы не говорили, – запинаясь, проговорила Бланш. – На самом деле он прислал мне письмо. Да и какое это имеет значение?

– Не писал он тебе никаких писем, – вновь покачала головой Джейн. – От него ничего не слышно с тех самых пор, как…

– Говорю же, писал!

– Почту домой приношу я, – устрашающе ровным голосом отчеканила Джейн. – Уж я-то бы знала.

Бланш залилась краской и нервно облизала губы.

– Ну, значит, это было раньше. Письмо пришло вместе с уведомлением о скидке.

– С тех пор уж почти месяц прошел. Со дня на день придет новое, за текущий месяц. В таком случае…

– Джейн, – устало перебила ее Бланш, – ну какое имеет значение, когда и каким образом Берт связался с мной? Разве об этом речь? Дело в том, что…

Под сверлящим взглядом Джейн, уголки рта которой тронула почти неуловимая тень, она замолкла.

– Ты лжешь, – спокойно сказала Джейн. – Ты лгунья, Бланш.

Бланш резко подалась вперед, но тут пронзительно зазвонил телефон, и, оглянувшись, она инстинктивно развернула каталку в сторону стола. Все случилось так внезапно и стремительно, что она даже не успела тронуться с месте, как Джейн подскочила к столу и вцепилась в аппарат.

– Джейн!

Не обращая на нее внимания, Джейн вынесла аппарат в коридор и сняла трубку.

Слишком потрясенная, чтобы вымолвить еще хоть слово, Бланш немо и беспомощно слушала.

– Да? Нет, сейчас она не может подойти к телефону… Нет-нет, с чего вы взяли?.. Тут какое-то недоразумение, она вовсе не собирается… Да, вполне уверена… Разумеется… В таком случае, она передумала, так что можете не беспокоиться… Да, если вам угодно, конечно… Да-да, все в порядке… Да… Хорошо, передам… Если угодно, пожалуйста, но… Да… Ладно… Всего доброго.

Положив трубку, Джейн вернула аппарат на тумбочку, с которой Бланш переставила его себе на стол, и направилась к лестнице.

– Джейн! – Бланш покатила кресло к двери.

Джейн обернулась и невинно посмотрела на сестру.

– Это ведь Берт звонил?

Какое-то время Джейн стояла на пороге, не говоря ни слова. Затем покачала головой.

– Да нет, просто телефонная реклама. Что-то насчет обивки мебели. Я ответила, что тебя это не интересует.

– Но ты еще добавила, что я передумала. Джейн, ты ведь не…

– Эта дама из рекламного агентства сказала, что ты у них значишься в списке потенциальных клиентов, – безмятежно пояснила Джейн. – Врет, конечно. – И вновь уголки ее губ тронула слабая улыбка. – На твоем месте я бы не утомляла себя телефонными разговорами.

– Джейн…

– На все звонки я буду отвечать внизу, так что тебе не придется…

– Джейн, прошу тебя…

Но та уже растворилась в тени коридора, и Бланш поняла, что она не вернется.

Подкатив кресло к порогу, она посмотрела на телефон. Наверняка это был Берт. В этом не может быть никаких сомнений. Как и в том, что Джейн велела ей больше не пытаться звонить Берту. А что, если не послушаться и сделать по-своему? Что тогда? Бланш перевела взгляд на свои ноги и тут же вновь посмотрела в сторону. Ей казалось, что повисшая в доме тишина обволакивает и удушает ее. Внезапно ей сделалось страшно, и она откатилась в середину комнаты.

Довольно долго Бланш сердито уговаривала себя, что глупо так нервничать из-за нелепых выходок сестры. Что она, ребенок, что ли! Да и не случилось ничего страшного. Джейн всегда так себя ведет, всегда старается вывести ее из себя, напугать. Когда они были еще детьми, Джейн постоянно таскала у нее игрушки и прятала их – примерно так, как сейчас унесла телефонный аппарат, разве что сейчас она сделала это не тайком, а силой.

Право, Бланш просто позволяет себе волноваться по пустякам. Что делать – понятно: немного подождать, а затем, полностью придя в себя, позвонить Берту и все ему рассказать. А Джейн… что ж, пусть себе злится.

Бланш развернула было кресло к окну, но краем глаза заметила стоящий на столе поднос с едой. Обед. Что ж, неплохая мысль. Для начала надо пообедать. Неспешно и спокойно поесть, полностью взять себя в руки. За едой она забудет про все эти телефонные звонки – как и про неудавшуюся попытку объяснить Джейн необходимость продажи дома. А потом, дав себе достаточно времени переварить пищу, она направится к телефону и позвонит куда надо.

Молча поздравив себя с принятым решением, Бланш подъехала к столу. Она ведет себя вполне благоразумно, слава богу, не дает воли чувствам. И чем больше она обо всем этом думает, тем отчетливее начинает понимать, что утренний срыв отчасти связан со вчерашним разговором с миссис Ститт. Что ж, хороший урок на будущее. Отныне она сделается глуха к тревогам других и сама – решено! – ни с кем не станет делиться своими.

С едва заметной улыбкой Бланш потянулась к подносу и сняла с него салфетку. Улыбка тут же исчезла, рука застыла в воздухе. В глазах плеснулся ужас. Бланш конвульсивно прикрыла ладонью рот, чтобы не дать вырваться наружу зародившемуся в горле крику.

Казалось, она бесконечно долго всматривалась в то, что лежало на тарелке, – в застигнутую смертью птичку, в глазницах которой застыл такой же ужас, что и у нее. Это был воробышек, или малиновка, словом, птенец, и пролежал он мертвым так долго, что даже разложение уже давно закончилось. Остались только несколько спутавшихся перьев, тонкая, пергаментного цвета кожица да белые косточки. Все это с адской предусмотрительностью было обложено листьями латука, а сам трупик сверху покрыт толстым слоем майонеза. Рядом с тарелкой, на салфетке с вышитыми инициалами Бланш, были аккуратно положены нож и вилка.