Текст книги "Что случилось с Бэби Джейн?"

– Нет. – Бланш покачала головой. – Сейчас я не могу объяснить, это не телефонный разговор, но… приезжайте, пожалуйста, немедленно, до того, как вернулась Джейн. Доктор… прошу вас…

– Да-да, разумеется. Но скажите хоть в общих словах, в чем дело? Если Джейн нет дома… может, она ко мне подъедет? Может, нужны анализы…

– Да нет, – прервала его Бланш, – вы не понимаете. Это не имеет отношения к физическому здоровью. И она никогда к вам не придет – по своей воле. А я беспомощна…

– То есть это какой-то эмоциональный срыв?

– Вот-вот, – Бланш уцепилась за эти слова как за соломинку. – Точно. Это эмоциональный срыв.

– Агрессия?

– Агрессия? – Бланш прижала руку к лбу, все еще стараясь привести в порядок мысли. Самое главное – заставить его прийти сюда до того, как Джейн вернется и найдет ее внизу. Заставить любой ценой, говорить можно все, что угодно.

– Да, она ведет себя агрессивно. Приезжайте немедленно.

– Может, вызвать полицию?..

– Нет! – в ужасе вскричала Бланш. – Вы не понимаете. О полиции мы после поговорим.

Бланш замолчала. Ей вдруг стало очень страшно. В холле что-то переменилось, стало чуть светлее… Где-то позади хлопнула дверь. Бланш в страхе оглянулась, чувствуя, как на лбу проступает холодный пот. Когда она только спустилась вниз, кухонная дверь была лишь чуть приоткрыта, а сейчас распахнута. От ужаса перед глазами Бланш возникла пелена, и все же она различила на пороге сутулую фигуру Джейн.

– Мисс Хадсон, – говорил меж тем доктор Шелби, – Это действительно так срочно?

– Да, – отстраненно пробормотала Бланш, не в силах отвести глаз от сестры. – Да…

– Что ж, хорошо. Приеду, как только смогу.

Послышался щелчок, и на линии повисло молчание. Бланш оторвала трубку от уха, но по-прежнему держала ее в липкой от пота ладони.

– Джейн, – выдохнула она, гадая, давно ли она здесь и неужели все слышала? – Джейн, я… я сама спустилась. Даже представить себе не могла, что получится, но…

Джейн приблизилась, и трубка выскользнула из рук Бланш. Повинуясь бездумному порыву бежать, она потянулась к дверной ручке, попыталась распрямиться, но силы окончательно оставили ее. В этот момент в полутьме мелькнула чья-то рука, и щеку Бланш обожгло сильным ударом. Она сползла на пол, попыталась опереться на локоть и, дрожа от страха, подняла голову.

– Джейн! – прошептала Бланш. – Джейн, прошу тебя! – Увидев склонившееся над собой лицо сестры, она закрыла лицо к руками.

– Как ты здесь оказалась, кто помог тебе спуститься? – голос Джейн отозвался в ее ушах, словно по металлу прошлись наждаком.

– В доме никого нет, Джейн, – отчаянно замотала головой Бланш. – Выслушай меня…

И вновь перед ней мелькнула рука. На сей раз удар, нанесенный с той же бессмысленной яростью, пришелся по затылку.

– Я и так уже все услышала! Я слышала, что ты обо мне сказала! Думаешь, я не понимаю, что тут происходит, что ты задумала против меня?

Бланш подняла испуганное лицо. По щекам ее струились слезы.

– Пожалуйста, Джейн, прошу тебя! Ничего я не задумала! Просто… – Последовал третий удар – в переносицу. В голове у Бланш словно что-то взорвалось, пронзительная боль заставила забыть слова. – Джейн, не надо!..

И тут ее грубо схватили под мышки и подняли на ноги.

– Не надо! Прошу тебя…

Ее волокли, тащили – через коридор в гостиную. Послышался треск – видно, стул, стоявший у порога, был отброшен в сторону, – и Бланш внезапно подумала, что никогда раньше не отдавала себе отчета, какая же Джейн сильная.

Меж тем она волокла ее вверх по лестнице. Словно откуда-то издали до Бланш доносился собственный голос, умоляющий Джейн оставить ее в покое. Бланш упала, и зазубрина на ступеньке, словно нож, впилась ей в ребра, но дрожащие от ярости руки вновь подхватили ее и поволокли дальше. Казалось, прошла вечность, пока впереди показалось кресло, и ее грубо развернули и усадили в него. Со стоном страха и боли Бланш бессильно откинулась на спинку.

– Джейн! – прохрипела она, но ее голос утонул в ее собственном прерывистом дыхании.

Кресло пришло в движение, тронувшись с места так резко, что Бланш отбросило вбок. Темный зев коридора распахнулся перед ней, сомкнул челюсти, проглотил.

Наступило мгновение колеблющейся тьмы, затем она с немыслимой скоростью помчалась в свою комнату. Из туманного хаоса материализовалась ее кровать, резко придвинулась, ударилась краем о ручку кресла. Внезапно комната закружилась, и Бланш вновь швырнуло в сторону. Быстро уменьшающимся черным пятном в полумраке возникла дверь, ведущая в коридор, и она поняла, что кресло катится к противоположной стене. Вскрикнув от страха, Бланш потянулась к вращающимся колесам, но в последний момент инстинктивно отдернула руку – пальцы могли попасть в спицы. Последовал удар о стену, и Бланш едва не потеряла сознание от удара в поясницу.

Задыхаясь, она попыталась ухватиться за правый подлокотник, но тщетно. Опираясь всей тяжестью тела на руку, Бланш не сводила глаз с фигуры, застывшей на пороге.

– Джейн, – прохрипела она, – послушай…

Некоторое время Джейн стояла на месте, молча глядя на сестру. Потом повернулась к выходу.

– Джейн!

В нее уперся горящий взгляд:

– И не жди никакого доктора, – отчеканила Джейн. – Никто к тебе не придет.

– Джейн! Джейн! Погоди!

Хлопнула дверь.

Наступило продолжительное молчание, которое нарушил скрежет ключа в замочной скважине.

– Джейн! – выкрикнула Бланш. – Ради всего святого! Не запирай меня! Джейн! – Она в ужасе смотрела на безжизненную белизну двери. – Пожалуйста, – прорыдала Бланш, – Джейн…

Комната снова закружилась перед ее глазами, и Бланш с силой вцепилась в ручки кресла. Но кружение продолжалось, длилось безжалостно и несло с собой устрашающую тьму, которая все сгущалась и сгущалась вокруг нее, толчками выдавливая воздух из легких.

Спустившись в нижний коридор, Джейн подошла к телефону и набрала номер. Услышав ответ, она понизила голос и придала ему некоторую нервную таинственность, так что он зазвучал точь-в-точь как голос Бланш.

– Добрый день, это снова мисс Хадсон, – начала она. – Позовите, пожалуйста, доктора.

– Сию минуту, мисс Хадсон. – В голосе медсестры звучало явное удивление.

Последовало долгое молчание, затем доктор Шелби взял трубку.

– Я уже еду, мисс Хадсон. Мисс Хилт поймала меня в лифте.

– Доктор Шелби… – Джейн остановилась и еще больше понизила голос. – Не хочу, чтобы Джейн меня слышала… Доктор… Я должна перед вами извиниться… Просто… Словом, мне больше не требуется ваша помощь… Это было… глупое недоразумение. Хорошо, что я успела вас предупредить.

– Но…

– Да-да, конечно… Но сейчас все прояснилось. Оказывается, она – Джейн – сама ходила врачу… к другому… И так лучше…

– Ну что же… – в голосе доктора Шелби послышалось легкое раздражение… – конечно, если она наблюдается у кого-то другого…

– Да-да, – поспешно откликнулась Джейн, – именно так. Так что вряд ли бы с вашей стороны было правильно… вмешиваться, верно?

Повесив трубку, Джейн отнесла аппарат на место, в нишу, и решительно направилась в гостиную.

Часть 2

– Нашел что-нибудь в объявлениях?

Эдвин Флэгг неловко развернулся на вертящемся табурете у пианино и посмотрел на мать, опускавшую поднос на карточный столик. Не ответив, он бросил газету на пол.

Дел Флэгг выпрямилась и вытерла ладони о выцветшее домашнее платье, с нелепым намеком на былую чувственность проведя ими по расплывшимся с возрастом бедрам вверх, к талии.

– Мне показалось, ты вроде что-то отметил?

В мягких мясистых складках на лице Эдвина шевельнулось что-то похожее на холодное неудовольствие. И все-то старушка Дел замечает. Шага без нее не сделаешь. Удивительно еще, что в туалет его не провожает. Флэгг рассеянно поднял газету и протянул ей.

– Вот, смотри.

– Но это же прекрасно!

В бледно-голубых глазах Эдвина мелькнула болезненная усмешка. Еще не прочитала, а уже восторгается. Стоило бы ему рыгнуть, и она тут же помчалась бы докладывать соседям.

– Подумаешь, великое дело, – проворчал он.

С видом оскорбленного достоинства Дел Флэгг оторвала близоруко прищуренные глаза от газеты. Такое выражение у нее появлялось всегда, стоило ему заговорить с матерью недостаточно любезно.

Недовольно фыркнув, Эдвин еще раз крутанул табурет, взял с подноса большой сэндвич с тунцом и, отправив его в рот, хмуро обежал взглядом комнату. Старое кресло-качалка с потертой спинкой. Продавленный диван с тонким блестящим покрывалом из синтетики. Пожелтевший дешевый постер фильма «Конец пути». Жутковатый на вид телевизионный экран – сделанный из гипса и формой походящий на индейский вигвам, – который при включении начинал светиться пронзительно красным светом. Взгляд Эдвина, критически выхватывая по очереди все эти предметы, со все большей тоской скользил от одного к другому.

Квартира, одна из десяти в угловом доме, выходящем в переулок в бедном районе города, производила унылое впечатление старости и разрушения. Эдвин жил здесь с тех самых пор, как помнил себя. Вместе с Дел, бедной, простодушной, слепо обожающей его Дел, он прожил здесь уже тридцать лет. Но, сколь бы уродливо ни было помещение изнутри, мир снаружи казался еще уродливее. Асфальт на мостовой, обрамленной кустиками пожухлой травы и сорняками, потрескался и пошел буграми. Неухоженные кусты олеандра, посаженные у каждого подъезда, зачахли и утратили форму, а их листья покрылись пылью и сажей. В такой вот атмосфере Эдвин устроил свою жизнь, которая на самом деле была бегством от жизни.

Здесь же, много лет назад, он узнал, что рожден вне закона. Об этом ему сказала не Дел, а соседские дети, наградившие его обидным прозвищем. С того самого дня и поныне, переживая свои унижения и позор глубоко в душе, куда Дел, как он надеялся, никогда не проникнет, Эдвин вынашивал ненависть и отвращение к матери, равные по силе разве что ее любви к нему. И с того же дня он постоянно и неустанно убегал от мира, который, в его детском понимании, мог считать его лишь презренным ничтожеством.

Унаследовав от неизвестного отца ум, во много раз превосходящий материнский, Эдвин рано научился использовать безграничную и нерассуждающую любовь Дел в своих эгоистических интересах. В школе он занялся музыкой, истово уверовав в то, что она станет главным делом его жизни и избавит его от унылой устрашающей необходимости искать иные источники заработка.

А если в последующие десять лет Эдвин так ни цента и не заработал своими музыкальными композициями, то произошло это только от того, что рынок не оценил по достоинству его гений. Не то чтобы Эдвин сам нашел такое объяснение – его с готовностью выдвинула Дел. И вообще, все это время ему не приходилось оправдываться перед матерью за свои неудачи. Напротив, это она его всячески утешала. А Эдвин именно так это и планировал.

На жизнь тоже зарабатывала она – уборкой в домах. На главное, а именно на то, чтобы Эдвин мог, ни о чем не задумываясь, заниматься своей «карьерой», этого вполне хватало. Все шло более или менее гладко – до самого недавнего времени.

В последние несколько месяцев Дел заметно сдала. Сначала в руках, а затем в плечах начал развиваться артрит, да так стремительно, что она уже не могла работать постоянно. А потом и от разовых вызовов пришлось отказаться – боль стала невыносимой. Наступили тяжелые времена, и по мере того как таяли сделанные Дел скудные накопления, становилось все более очевидно, что отныне тяжесть повседневных забот должна лечь на плечи Эдвина – хотя бы просто потому, что он здоровее матери. Если не чудо, а на него рассчитывать было трудно, ему придется-таки выйти в мир в поисках хлеба насущного.

После спокойного одиночества, в котором он прожил всю жизнь, такая перспектива казалась устрашающей. Он не знал, с чего начать, более того, не знал, может ли начать вообще. Провал представлялся неизбежным: Эдвин самому себя казался человеком, абсолютно неприспособленным ни к какому делу, за которое платят деньги.

При встрече с незнакомыми людьми он сразу залезал в свою скорлупу, часто ему было трудно даже открыть рот. Он не производил приятного впечатления и знал это: он был тучен и неуклюж, бледен и малоподвижен. Молодость уже давно прошла, даже волосы начали редеть, и на розоватом лбу обозначились две неуклонно расширяющиеся бороздки. Эдвин боялся всех мужчин, даже тех, что были моложе его. Женщины же, в большинстве своем, инстинктивно его сторонились, чувствуя в нем ненависть ко всему женскому полу, коренящуюся в ненависти к Дел.

Но даже если представить себе, что он соберется с силами и примется за поиски работы, что это могло быть? Что он умел делать? Более того, чему он мог научиться? Если речь шла о чем-то, требующем участия рук, то ничему, потому что их он должен беречь для игры на рояле. В цифрах он не разбирался, а уж о каких-то механических действиях и говорить не приходилось – тут он был более чем безнадежен. Если же говорить о торговле, то от самой мысли о ней у Эдвина сводило желудок.

Таким образом, оставалась только музыка. При том, что Эдвин самым печальным образом транжирил дарованные ему богом способности, следовало признать, что, в принципе, играл он недурно. Но опыта выступлений на профессиональной сцене у него не было, как не было и связей, и он не принадлежал ни к какому профессиональному объединению. Так что он не мог извлечь ни малейшей пользы даже из того единственного, что действительно умел делать. О том, что будет, когда иссякнут последние накопления Дел, он понятия не имел. Может, существует какая-то городская служба или служба штата, которая в нужный момент примет какие-то меры и не даст им погибнуть от голода. Эдвин на это очень надеялся, да ему ничего другого и не оставалось, потому сам он ничего поделать не мог.

Однако же, помимо всего прочего, существовали и определенные моральные обязательства, даже Эдвин не мог этого не понимать. Надо было сделать хоть какое-то усилие. Вот он в последнее время и начал посылать Дел к соседке, миссис Стил, чтобы одолжить у нее утреннюю газету – просмотреть объявления о найме. Так Эдвин в театральном разделе наткнулся на это необычное объявление: требуется аккомпаниатор-аранжировщик.

Дел Флэгг, подвергшая его такому же тщательному исследованию, с каким музейный хранитель рассматривает древние манускрипты, в конце концов оторвалась от газетной полосы и широко улыбнулась:

– Ну что ж, похоже на то, что это как будто специально тебе адресовано, разве не так?

Не глядя на мать, Эдвин кивнул. По здравому рассуждению он решил, что ничем особенным эта ловушка, обещающая хороший заработок, ему не грозит. Даже если принять во внимание его явную неприспособленность к любой наемной работе. Хотя Дел и права, эта объявление было действительно адресовано словно бы специально ему, он сильно сомневался, что за ним стояло что-то реальное. Эдвин был не настолько наивен, чтобы полагать, будто настоящие звезды эстрады ищут аккомпаниаторов через объявления в газетах. Впрочем, вреда от того, чтобы обвести его карандашом или даже набрать указанный номер, не будет. Он выполняет свой долг, ищет работу, ну а если ничего не получится, никто не сможет упрекнуть его в бездействии.

– Как сэндвич?

Уловив в голосе матери жалобную нотку, Эдвин кивнул:

– Очень вкусно.

Дел разгладила газету, осторожно нажав на место, помеченное Эдвином. Ему показалось, что она уже решила, о чем теперь следует беспокоиться. Говорят, в молодости мать была красива и даже снималась в массовках. Но теперь в это трудно было поверить. Выглядела Дел ужасно: растрепанные седые волосы, покрытое морщинами бульдожье лицо. Неожиданно она оторвалась от газеты и тревожно нахмурилась:

– Ты ведь позвонишь?

Эдвин ответил не сразу.

– Скорее всего, – произнес он наконец, пожав плечами.

– Как ты думаешь, кто это… я имею в виду, что это за звезда?

– Понятия не имею.

– Ночные клубы, выходит?

Эдвин кивнул. О господи, ну какое это имеет значение?

– Так там сказано. А что?

– Думаешь тем, кто считает себя художником, подобает играть в ночных клубах? – Дел задумчиво посмотрела на сына, снова разгладила газету и положила ее на табурет. – А что это за клубы – в городе или и за городом тоже?

– Ну откуда ж мне знать? Ведь не я писал объявление. И в газету его давал не я.

– Ну… не знаю. – Дел, стараясь не выдать взглядом тревогу, посмотрела на сына. – А ты уверен, что хочешь ехать в такую даль… я имею в виду за город, и выступать с кем-то в этом роде?

Эдвин почувствовал, что начинает раздражаться.

– С кем-то в каком роде? – сердито бросил он.

– Ну… это ведь может оказаться кто угодно. Не нравится мне это.

– Знаешь, если мне нужна работа и ее предлагают, придется, наверное, делать то, чего от меня хотят, разве не так?

– Ну да, конечно, – мрачно кивнула Дел, – если ты готов к этому. – Она посмотрела куда-то в сторону. – А ведь я совсем одна тут останусь, когда тебя увезут. Это будет… странно. Понимаешь, что я хочу сказать?

Раздражение шевелилось где-то внутри Эдвина, как маленький злобный зверек. Боже мой, чего бы он только не отдал, лишь бы оказаться подальше отсюда – подальше от нее – на свободе! Впервые в жизни Эдвин испытал нечто вроде тщеславия и даже пожалел, что не поверил объявлению. Неплохо было бы, если бы дело оказалось реальным и он получил бы эту работу – играл бы в телевизионных студиях и ночных клубах за много миль отсюда. Если бы только эта старая глупая сучка знала, как ему хочется – не терпится! – уехать и избавиться от нее.

– А что, если и мне с тобой отправиться? – При этой мысли Дел улыбнулась. – Может, никто не будет возражать…

Эдвин не сводил с нее глаз, изо всех сил сдерживая желание вскочить и отдубасить ее как следует.

– Правда, есть одна вещь…

Дел замолчала, приглашая Эдвина задать напрашивающийся вопрос, заставляя его целиком сосредоточиться на ней. Какое-то время он упрямо не открывал рта, но молчание затягивалось, и Эдвин вынужден был сдаться.

– Ну, и что же это такое?

– В объявлении не говорится, кто эта звезда – мужчина или женщина. Просто звезда. А ведь могли бы подумать, что тебе это интересно, разве не так?

Эдвин отвернулся, потянулся к подносу и взял толстый кусок пирога. Он понимал, к чему она клонит. Дав после рождения Эдвина обет не связываться с мужчинами, Дел отринула секс как занятие дурное и греховное и ожидала, что и весь мир последует за ней. В любом случае, если она тревожилась по поводу затянувшегося безбрачия Эдвина, то напрасно: он и сам не желал вылезать из своей скорлупы. Поздно уже.

– А какая разница? – спросил он.

– Ну, если ты с кем-то путешествуешь…

– О господи! – взорвался Эдвин. – Боже всемогущий, я еще не получил работу. Я даже еще никому не звонил. А ты уже…

– Да я что, я ничего, – испуганно забормотала Дел. – Просто так, для разговора.

Погрузившись в мрачное молчание, Эдвин откусил большой кусок пирога и задержал его во рту, наслаждаясь сладостью, словно умеряющей скопившуюся внутри горечь. Тем временем Дел не сводила с него взгляда – робкого, ускользающего.

– Так ты будешь звонить?

Эдвин пожевал еще немного, потом проглотил.

– А ты ведь не хочешь этого, правда?

– Да что ты, что ты, родной, с чего ты взял? Просто… как бы сказать… я… Словом, если ты куда-нибудь уедешь, я, наверное, умру от одиночества.

Хоть Эдвин и не верил, что за объявлением стоит что-то реальное, но чем больше мать противилась, тем больше ему хотелось действовать, словно бы подтверждая реальность родившегося в груди нового чувства.

– Пока это единственное, что я нашел с тех пор, как начал просматривать объявления. – Эдвин указал на газету.

– Я знаю. Знаю. – Дел уныло посмотрела на сына и, встав, протянула ему трубку. – Звони. Не хочу, чтобы ты считал, будто я тебя отговариваю.

Эдвин положил недоеденный пирог на поднос и с некоторой тревогой посмотрел на телефон. Теперь, когда он добился своего, ему вдруг стало страшно. Он ненавидел этот дом и ненавидел свою жизнь здесь с матерью. Но это зло было ему знакомо, а то, что царило в окружающем мире, еще предстояло открыть.

Эдвин потянулся к телефону, коснулся трубки, потом отдернул руку. Вот этого кошмара погружения во враждебную неизвестность он больше всего и боялся, всю жизнь боялся. Эдвин почувствовал, как на лбу выступают крупные капли пота. С трудом сглотнув, еще раз посмотрел на отмеченный в газете номер телефона и снова потянулся к трубке. Затем медленно поднял взгляд на Дел. В глазах его застыло испуганно-просительное выражение.

– Может, ты сама позвонишь? – Эдвин вернул трубку матери. – От моего имени…