Текст книги "История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса"

Глава III
Что произошло между леди и адвокатом Скаутом [217]217
  Скаут – смысловая фамилия: фискал, ябедник.


[Закрыть]

Среди дня леди послала за мистером Скаутом и яростно на него накинулась за то, что он баламутит ее слуг, но он стал это отрицать – в согласии с истиной: он только заметил как-то мимоходом – и, пожалуй, правильно, – что год службы дает право поселения; итак, он повинился, что он мог в свое время разъяснить это пастору; и, насколько ему известно, сказал он, такой закон есть. – Я решила не допускать, – сказала леди, – чтоб мои уволенные слуги селились здесь у нас; и если таков ваш закон, я приглашу другого адвоката.

Скаут ответил, что, пригласи она хоть сто адвокатов, ни один из них и все они вместе не смогут изменить закон. Самое большее, что доступно адвокату, это помешать законам возыметь действие; а это он и сам может сделать для ее милости не хуже всякого другого.

– Я думаю, сударыня, – говорит он, – ваша милость не уловили различия: я только утверждал, что человек, прослужив год, становится поселенцем. Но есть существенное различие между поселением по закону и поселением фактическим. И когда я утверждал вообще, что человек становится поселенцем, то, поскольку закон предпочтительней факта, мои слова следовало понимать в смысле поселения по закону, а не фактического. Предположим теперь, сударыня, что мы допускаем законность его поселения: какую пользу могут они отсюда извлечь? Какое это имеет отношение к фактической стороне? Фактически он не поселился; а если он фактически не поселился – он не обитатель; а если он не обитатель, то он не принадлежит к этому приходу, – и тогда, несомненно, не здесь должны делаться оглашения о его браке. Мне мистер Адамс объяснил волю вашей милости и ваше нежелание, вполне основательное, допускать обременение прихода бедняками: у нас их и так слишком много; и, я думаю, следовало бы издать закон, по которому половину из них отправили бы на виселицу или в колонии. Если мы можем с очевидностью доказать, что он не поселился фактически, дело принимает совсем иной оборот. То, что я говорил мистеру Адамсу, предполагало еще и фактическое поселение; и действительно, будь оно тут налицо, я бы сильно колебался, как поступить.

– Довольно с меня ваших «фактических» и ваших «если бы», – сказала леди, – я не разбираюсь в этой тарабарщине; вы слишком много на себя берете, и очень дерзко с вашей стороны делать вид, будто вы управляете всем приходом; вас еще поставят на место, уверяю вас, – поставят на место. Что касается девчонки, так я решила: она здесь не поселится, – я не позволю всяким красавицам плодить детей и отдавать их нам на иждивение.

– Красавица! Ну и ну! Ваша милость изволили, конечно, пошутить, – промолвил Скаут.

– Так мне описал ее мистер Адамс, – ответила леди, – скажите, пожалуйста, что это за особа, мистер Скаут?

– Чуть ли не самое уродливое существо, какое только я видел. Жалкая, грязная девка, вашей милости едва ли доводилось когда-либо видеть такую.

– Ну хорошо, дорогой мистер Скаут, пусть она будет чем угодно, но вы же знаете, эти безобразные бабы тоже рожают детей; так что мы должны воспрепятствовать этому браку.

– Поистине так, сударыня, – ответил Скаут, – ибо последующий брак в единодействии с законом превращает закон в факт; и тогда он уже неоспорим. Я повидаюсь с мистером Адамсом, и мне, несомненно, удастся его убедить. Он может выставить, конечно, только то возражение, что он лишается платы за требу; но я уверен, что, когда это будет должным порядком улажено, не останется никаких препятствий. Нет, нет, это невозможно! Но ваша милость не может осуждать его за нежелание упустить гонорар. Каждый должен знать цену своим услугам. Что же касается до самого дела, то, если ваша милость соизволит поручить его мне, я позволю себе пообещать вам успех. Законы этой страны не столь грубы, чтобы разрешить ничтожному бедняку тягаться с владельцами такого состояния, как у вашей милости. У нас есть одна верная карта: притянуть молодчика к ответу перед судьей Фроликом, [218]218
  Фамилия судьи звучит как мрачная шутка: проказник, шалун.


[Закрыть] который, как только услышит имя вашей милости, отправит его в тюрьму, не вдаваясь в расспросы. А что касается этой грязной потаскухи, то против нее нам и начинать-то ничего не нужно: раз мы избавимся от молодца, эта уродина сама…

– Принимайте все меры, какие вы найдете нужными, милый мистер Скаут, – ответила леди, – но я хочу избавить приход от них обоих, потому что Слипслоп рассказывает мне такие истории об этой особе, что мне противна всякая мысль о ней; и хотя вы и говорите, что она так дурна собой, но, знаете, мой добрый мистер Скаут, разбитные девчонки, которые сами вешаются мужчинам на шею, всегда найдут среди них охотника; так что если мы не хотим, чтобы нам тут наплодили бедняков, следует избавиться и от нее.

– Ваша милость вполне правы, – ответил Скаут, – но, я боюсь, закон не дает нам для этого достаточной власти. Судья, однако, в угоду вашей милости выжмет из закона все, что будет возможно. Сказать по правде, большое счастье для нашей округи, что Фролик сейчас исправляет эту должность: он уже снял с нас заботы о нескольких бедняках, которых закон никогда не мог бы убрать. Я знаю многих судей, для которых посадить человека в смирительный дом так же нелегко, как лорду судье на сессии присудить к повешенью; но приятно смотреть, как его честь, наш судья, отправляет молодца в смирительный дом; он делает это с таким удовольствием! А когда уж он засадит человека, то потом о нем и слыхом не услышишь: за один месяц либо помрет с голоду, либо заживо сгниет.

Здесь появление нового посетителя положило конец разговору, и мистер Скаут, получив распоряжение вести дело и посулив полный успех, удалился.

Этот Скаут был из господ, которые, не обладая знанием закона, да и не пройдя соответственного обучения, берут на себя смелость,,наперекор парламентскому акту, [219]219
  Акт о достаточной квалификации юристов действовал с 1729 г. Нарушение его каралось крупным штрафом и запретом на юридическую практику.


[Закрыть] выступать в деревне в роли адвокатов и таковыми именоваться.

Они – проклятие общества и позор для сословия, к которому вовсе и не принадлежат и которое подобным проходимцам обязано той неприязнью, с какой на него смотрят слабые люди. С этим-то человеком, которого леди Буби еще недавно не удостоила бы и двумя словами, некое ее чувство к Джозефу, а также ревность и презрение к невинной Фанни вовлекли ее в доверительную беседу, и беседа эта случайно подтвердила кое-какие сведения, почерпнутые Скаутом ранее из намеков Слипслоп, при которой он состоял в кавалерах; они-то и дали ему возможность сочинить свою злую ложь о бедной Фанни, чему читатель, может быть, не подыскал бы достаточного объяснения, если бы мы не сочли удобным это ему сообщить.

Глава IV
Короткая глава, содержащая, однако, весьма существенные материи, в частности – прибытие мистера Буби и его супруги

Всю эту ночь и следующий день леди Буби провела в крайнем волнении; мысли ее были в расстройстве, а душу потрясали бурные и противоречивые страсти. Она любила, ненавидела, жалела, отвергала, превозносила, презирала одного и того же человека приступами, сменявшими друг друга через очень короткие промежутки времени. Во вторник был праздник, и она с утра пошла в церковь, где, к ее удивлению, мистер Адамс сделал вторичное оглашение помолвки таким же громким голосом, как и в первый раз. На ее счастье, проповеди не было, поэтому ничто не мешало ей сразу же вернуться домой и дать волю своей ярости, которую она и пяти минут не могла бы скрывать от молящихся; впрочем, их было немного – в церкви собрались только Адамс, его жена, причетник, сама миледи и один из ее слуг. Вернувшись домой, она встретила Слипслоп, которая обратилась к ней с такими словами:

– О сударыня, подумайте только! Ведь мистер Скаут, адвокат, свел их обоих к судье – и Фанни и Джозефа! Весь приход льет слезы, все говорят, что их теперь непременно повесят: потому что никто не знает, за что это их так…

– Думаю, что они того заслужили, – перебила леди, – зачем вы мне говорите об этих презренных тварях?

– Ах, дорогая моя госпожа, – отвечает Слипслоп, – не жалко разве, что такой симпатичный молодой человек должен умереть насильнической смертью? Я надеюсь, судья примет в подсчет его молодость. Что до Фанни, так, по-моему, не так уж важно, что с ней будет; и если бедный Джозеф что-нибудь натворил, я готова поклясться, что это она его запутала: когда уж мужчина попался с наличным, так и знай, что тут кроется одна из этих гнусных тварей, которые позорят весь наш женский пол.

После минуты раздумья леди огорчилась не менее, чем сама Слипслоп: хоть ей хотелось, чтобы Фанни услали как можно дальше, удаления Джозефа она вовсе не желала, а тем более вдвоем с его любезной. Она молчала, не зная, как ей быть или что сказать по этому случаю, когда во двор вкатила карета шестерней и один из слуг доложил госпоже о приезде ее племянника, мистера Буби, с супругой. Она распорядилась провести их в гостиную, куда направилась и сама, постаравшись согнать с лица следы волнения и несколько успокоив себя мыслью, что при таком обороте брак по крайней мере предотвращен, а дальше, к какому бы ни пришла она решению, у нее будет возможность его исполнить, поскольку она располагает для этого превосходным орудием в лице адвоката Скаута.

Леди Буби подумала, что слуга ошибся, упомянув супругу мистера Буби, так как она не слышала еще ничего о женитьбе племянника; каково же было ее изумление, когда тот, как только она вошла в гостиную, представил ей свою жену со словами:

– Сударыня, перед вами та самая очаровательная Памела, о которой вы, как я уверен, достаточно наслышаны.

Леди приняла гостью с большей любезностью, чем он ожидал; даже с отменной любезностью, ибо она была безупречно вежлива и не обладала ни одним пороком, несовместимым с благовоспитанностью. Минут десять они сидели и вели безразличный разговор, когда вошел слуга и шепнул что-то мистеру Буби, который тотчас сказал дамам, что вынужден их покинуть на часок ради одного очень важного дела; и так как их беседа в его отсутствие представляла бы для читателя мало наставительного или забавного, мы их также оставим на время и последуем за мистером Буби.

Глава V,
содержащая в себе судебные материалы: любопытные образцы свидетельских показаний и прочие вещи, небезынтересные для мировых судей и их секретарей

Не успели молодой сквайр и его супруга выйти из кареты, как их слуги принялись справляться о мистере Джозефе, от которого, говорили они, их госпожа, к своему великому удивлению, не получала вестей с тех самых пор, как он уволился от леди Буби. На это им тут же сообщили последнюю новость о Джозефе, с которой они и поспешили познакомить своего господина, и тот решил немедленно отправиться к судье и приложить все усилия к тому, чтобы возвратить своей Памеле ее брата, прежде чем она узнает, что могла его потерять.

Судья, к которому потащили преступников и который проживал неподалеку от Буби-холла, оказался, на счастье, знаком мистеру Буби, так как владел поместьем по соседству с ним. Итак, приказав заложить лошадей, сквайр отправился в своей карете к судье и прибыл к нему, когда тот уже заканчивал дело. Гостя ввели в залу и сказали, что его милость сейчас придет к нему сюда: ему осталось только приговорить к отправке в смирительный дом одного мужчину и одну женщину. Убедившись теперь, что нельзя терять ни минуты, мистер Буби настоял, чтобы слуги провели его прямо в помещение, где судья, как он сам выражался, «отбывал свою повинность». Когда его туда впустили и между ним и его милостью произошел обмен первыми приветствиями, сквайр спросил судью, в каком преступлении виновны эти двое молодых людей.

– Ничего особенного, – ответил судья, – я их приговорил всего лишь к одному месяцу тюрьмы.

– Но в чем же их преступление? – повторил сквайр.

– В краже, коль угодно знать вашей чести, – сказал Скаут.

– Да, – говорит судья, – грязное дельце о краже. Мне, пожалуй, следует подбавить им кое-что в поученье, всыпать, что ли, розог. (Бедная Фанни, которая до сих пор утешалась мыслью, что она все разделит с Джозефом, задрожала при этих его словах; но, впрочем, напрасно, потому что никто, кроме разве сатаны, не стал бы выполнять над ней такой приговор.)

– Все же, – сказал сквайр, – я еще не знаю, в чем преступление, то есть сущность его.

– Да оно тут, на бумаге, – ответил судья, показывая запись свидетельских показаний, которую он за отсутствием своего секретаря вел сам и подлинный экземпляр которой нам с превеликими трудностями удалось раздобыть; приводим ее здесь verbatim et literatim [220]220
  Слово в слово, буква в букву (лат.).


[Закрыть] «Показания Джеймса Скаута, отваката, и Томаса Троттера, фермера, снятые предо мною, мировым судьей иво виличисва в Сомерсетшире.

Оный свидетели говорят, и первым от сибя говорит Томас Троттер, что… дня сего даннаво Октября, в воскрисенье днем, в часы между 2 и 4 папалудни, названные Джозеф Эндрус и Фрэнсис Гудвил шли через некое поле, принадлежашчее отва-кату Скауту, и по дороге, што ведет через выше означинное поле, и там он увидил, как Джозеф Эндрус атрезал ножом одну ветку арешника, стоимостью как он полагает, в полтора пенса или около таво; и он говорит, што названная Фрэнсис Гудвил равным образом шла по траве, а ни по вышеозначинной дороге через вышеозначинное поле, и приняла и понесла в своей руке вышеозначинную ветку и тем самым свершила соучасье и садействие названному Джозефу. И названный Джеймс Скаут от своего лица говорит, что он доподлинно думает, что вышеозначинная ветка есть его собственная ветка…» – и так далее.

– Господи Иисусе! – сказал сквайр. – Вы хотите отправить двух человек в смирительный дом за какую-то ветку?

– Да, – сказал адвокат, – и это еще большое снисхождение: потому что, если бы мы назвали ветку молодым деревцем, им обоим не избежать бы виселицы.

– Понимаете, – говорит судья, отводя сквайра в сторону, – я бы не был в этом случае так суров, но леди Буби желательно удалить их из прихода; Скаут прикажет констеблю, чтоб он им позволил сбежать, если они захотят; но они, понимаете ли, намерены пожениться, и так как они по закону – здешние поселенцы, леди не видит другого способа помешать им лечь обузой на ее приход.

– Прекрасно, – сказал сквайр, – я приму меры, чтобы успокоить мою тетушку на этот счет; равным образом я даю вам обещание, что Джозеф Эндрус никогда не будет для нее обузой. Я буду вам очень обязан, если вы вместо отправки в смирительный дом отдадите их под мой надзор.

– О, конечно, сэр, если вам это желательно, – ответил судья; и без дальнейших хлопот Джозеф и Фанни были переданы сквайру Буби, которого Джозеф превосходно знал, ничуть, однако, не подозревая, в каком они состояли теперь близком родстве. Судья сжег ордер на арест; констебля отпустили на все четыре стороны; адвокат не стал жаловаться на то, что суда не будет; и подсудимые в великой радости без конца благодарили мистера Буби, который, однако, не пожелал ограничить этим свою обязательность: приказав лакею принести чемодан, который он нарочно велел прихватить при отъезде из Буби-холла, сквайр попросил у судьи разрешения пройти вместе с Джозефом в другую комнату; здесь он велел слуге достать один из его личных костюмов с бельем и всеми принадлежностями и оставил Джозефа переодеваться, хоть тот, не зная причины всех этих любезностей, отказывался принять эту милость так долго, как позволяло приличие.

Пока Джозеф облачался, сквайр вернулся к судье, которого застал в беседе с Фанни, ибо, когда разбиралось дело, она стояла, нахлобучив шляпу на глаза, которые к тому же тонули в слезах, и таким образом скрыла от его милости то, что, может быть, сделало бы излишним вмешательство мистера Буби, – по крайней мере лично для нее. Судья, как только увидел ее просветлевшее личико и ясные, сиявшие сквозь слезы глаза, втайне выругал себя за то, что помыслил было засадить ее в острог. Он охотно отправил бы туда свою жену, чтобы Фанни заняла ее место. И, почти одновременно загоревшись желанием и задумав план его осуществления, он те минуты, на которые сквайр уединился с Джозефом, употребил на то, чтобы изъявить ей, как он сожалеет, что, не зная ее достоинств, обошелся с нею так сурово; и он сказал, что поскольку леди Буби не желает, чтоб она проживала в ее приходе, то он, судья, рад приветствовать ее в своем, где он ей обещает личное свое покровительство; к этому он добавил, что если она пожелает, то он возьмет ее и Джозефа в услужение к себе в дом, и подкрепил это уверение пожатием руки. Она любезно поблагодарила судью и сказала, что передаст Джозефу это предложение, которое он, конечно, с радостью примет, потому что леди Буби прогневалась на них обоих, хотя ни он, ни она, сколько ей известно, ничем не оскорбили миледи; но она объясняет это происками миссис Слипслоп, которая всегда недолюбливала ее.

Вернулся сквайр и помешал продолжению этого разговора; судья, якобы из уважения к гостю, на деле же из страха перед соперником (о женитьбе которого он не знал), услал Фанни на кухню, куда она с радостью удалилась; и сквайр, со своей стороны уклоняясь от хлопотных объяснений, тоже не стал возражать.

Даже будь это в моих возможностях (что едва ли так), не стоило бы приводить здесь разговор между двумя джентльменами, поскольку он, как мне передавали, касался лишь одного предмета – скачек. Джозеф вскоре облачился в самый простой костюм, какой он мог выбрать, – синий камзол, штаны с золотой оторочкой и красный жилет с такой же отделкой; и так как этот костюм, который сквайру был широковат, пришелся ему как раз впору, то юноша был в нем необычайно хорош и выглядел вполне благородно: никто не усомнился бы, что костюм соответствует его положению в той же мере, в какой он был ему к лицу, и не заподозрил бы (как можно заподозрить, когда милорд ***, или сэр ***, или мистер *** появляются в кружевах и вышивке), что это посыльный от портного несет домой на своей спине ту одежду, которую ему полагалось бы нести под мышкой.

Сквайр попрощался с судьей и, вызвав Фанни и заставив ее и Джозефа, вопреки их желанию, сесть вместе с ним в карету, велел кучеру ехать к дому леди Буби. Не проехали они и десяти ярдов, как сквайр спросил Джозефа, не знает ли он, кто этот человек, поспешающий через поле:

– Право, – добавил он, – я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так шибко шагал!

– О сэр, – ответил пылко Джозеф, – это же пастор Адамс!

– Ах, в самом деле, он! – сказала Фанни. – Бедняга, он бежит сюда, чтобы попытаться помочь нам. Это самый достойный, самый добросердечный человек.

– Да, – сказал Джозеф, – и да благословит его бог! Другого такого нет на свете.

– Конечно! Он лучший из людей! – вскричала Фанни.

– Вот как? – молвил сквайр. – Так я хочу, чтобы лучший из людей сидел со мной в карете.

И с этими словами он велел остановить лошадей, а Джозеф по его приказу окликнул пастора, который, узнав его голос, еще прибавил шагу и вскоре поравнялся с ними. Сквайр, едва сдерживая смех при виде пастора, пригласил его сесть в карету; тот долго благодарил и отказывался, говоря, что может пойти пешком рядом с каретой и ручается, что не отстанет, но его в конце концов уговорили. Теперь сквайр поведал Джозефу о своей женитьбе; но он мог бы и не утруждать себя напрасно, так как его лакей уже выполнил эту задачу, покуда Джозеф переодевался. Далее он высказал, каким счастьем наслаждается он с Памелой и как он ценит всех, кто связан с нею родством. Джозеф кланялся многократно и многократно изъявлял свою признательность, а пастор Адамс, только теперь заметивший новый наряд Джозефа, прослезился от радости и принялся потирать руки и прищелкивать пальцами, как одержимый.

Они подъехали к дому леди Буби, и сквайр, попросив их подождать во дворе, прошел к своей тетке и, вызвав ее из гостиной, сообщил ей о прибытии Джозефа в таких словах:

– Сударыня, так как я женился на добродетельной и достойной женщине, я решил признать ее родственников и оказывать им всем должное уважение; поэтому я почту себя бесконечно обязанным перед всеми моими близкими, если и они поведут себя так же. Правда, ее брат был вашим лакеем, но теперь он стал моим братом; и я счастлив одним: что ни нрав его, ни поведение, ни внешность не дают мне оснований стыдиться, когда я его так называю. Словом, сейчас он стоит внизу, одетый, как подобает джентльмену, и мне желательно, чтобы впредь на него так и смотрели, как на джентльмена; вы меня несказанно обяжете, если допустите его в наше общество, потому что я знаю, что это доставит большую радость моей жене, хотя она никогда не упомянет о том.

Это была милость Фортуны, на какую леди Буби не посмела бы надеяться.

– Племянник, – ответила она ему с жаром, – вы знаете, как меня легко склонить ко всему, чего захочет Джозеф Эндрус… фу, я хотела сказать, чего вы захотите от меня; и так как он теперь с вами в родстве, я не могу принимать его иначе, как своего родственника.

Сквайр сказал, что весьма обязан ей за такое великодушие. И, сделав затем три шага по комнате, он снова подошел к ней и сказал, что он просит еще об одном одолжении, которое она, верно, окажет ему так же охотно, как и первое.

– Тут есть, – сказал он, – одна молодая особа…

– Племянник, – молвит леди, – не позволяйте моей доброте соблазнять вас на столь обычное в этих случаях желание обратить ее против меня самой. И не думайте, что если я с таким снисхождением согласилась допустить к своему столу вашего шурина, то я соглашусь терпеть общество всех моих слуг и всех грязных девок в округе.

– Сударыня, – ответил сквайр, – вы, вероятно, никогда не видели это юное создание. Мне не случалось встречать ни в ком такой нежности и невинности в соединении с такою красотой и таким благородством.

– Я ее ни в коем случае не допущу к себе, – возразила леди с горячностью, – никто в мире не уговорит меня на это, я даже самую просьбу эту нахожу оскорбительной, и…

Зная ее непреклонность, сквайр ее перебил, попросив извинения и пообещав больше и не заикаться о том. Затем он вернулся к Джозефу, а леди к Памеле. Он отвел Джозефа в сторону и сказал ему, что сейчас поведет его к его сестре, но что ему пока не удалось получить разрешения на то же для Фанни. Джозеф просил, чтоб ему позволили повидаться с сестрой наедине и затем вернуться к Фанни; но сквайр, зная, какое удовольствие доставит его супруге общество брата, не согласился и сказал Джозефу, что такая недолгая разлука с Фанни не страшна, раз он знает, что она в безопасности; и в добавление он выразил надежду, что Джозеф и сам не захочет сразу уйти от сестры, с которой так давно не виделся и которая его так нежно любит… Джозеф тотчас сдался, ибо поистине ни один брат не мог любить сестру свою сильнее; и, сдав Фанни на попечение мистера Адамса, он последовал за сквайром наверх, между тем как девушка, радуясь, что ей не нужно являться к леди Буби, отправилась с пастором в его жилище, где, как она полагала, ей был обеспечен радушный прием.