Текст книги "Рассвет"

Мистер Фрейзер был человеком весьма бесхитростным и доверчивым, однако по дороге домой, где его ждала свиная отбивная, у него возникли серьезные сомнения в искренности слов Филипа насчет того, что он вовсе не собирается делать того, о чем говорил.

– Он очень изменился! – размышлял вслух мистер Фрейзер, сидя за столом. – Ужасающе, я бы сказал – и я вовсе не уверен, что изменился к лучшему. Бедняга, он столько перенес… следует быть снисходительным к нему. Все это весьма болезненно, мне нужно чем-то отвлечься. Миссис Браун, не могли бы вы принести мне небольшую книжку цвета шоколада, которую вы найдете на столе в моем кабинете, после того, как принесете картофель? На ней еще надпись – «Платон»… Да-да, П-л-а-т-о-н…

Глава XIV

Степень ликования Джорджа в связи с известными уже событиями легче представить, нежели описать. Во всех хитроумных схемах, как правило, находится хоть одно слабое место, не позволяющее добиться окончательного успеха; планы рушатся из-за каких-то непредвиденных деталей или из-за пренебрежения банальными и очевидными мерами предосторожности. Однако здесь был один из противоположных случаев, лишь доказывающий общее правило. Ничего не упущено, всё было великолепно, как и полагается – в теории – хорошему плану. Звезды сошлись, результат превзошел все ожидания, ничто не подвело. Джордж в сердечном порыве готов был бы отдать тысячу фунтов на основание школы анонимного письма – или на установку памятника Хильде Каресфут, чья оскорбленная гордость и женская ревность так способствовали успеху предприятия Джорджа.

Если говорить серьезно – у Джорджа были все поводы радоваться. Вместо сравнительно скромной доли младшего сына он получил во владение прекрасное, ничем не обремененное имущество и состояние, приносящее ему более пяти тысяч в год, причем произошло это в период самого расцвета его молодости, когда он в полной мере обладал тягой к наслаждениям – и отныне мог ее удовлетворить, ни в чем себе не отказывая. Теперь все, что только можно было купить за деньги, будет принадлежать ему, включая уважение и лесть его более бедных соседей. Дополнительный аромат переполненной чаше его удачи придавало то обстоятельство, что победу свою Джордж вырвал из рук двоюродного брата, которого он ненавидел и которому еще в детстве поклялся отомстить. Бедный Филип! Теперь-то Джордж мог позволить себе жалеть его – банкрота во всем, лишенного чести и состояния. Он и жалел – публично и проникновенно, не испытывая при этом недостатка в тех, кто вполне сочувствовал ему самому.

– Разве я не говорила вам! – заявила миссис Беллами своим звучным, глубоким голосом в тот день, когда было оглашено завещание. – Разве я не говорила вам, что вы преуспеете, если позволите мне руководить вами – и разве я не выполнила свое обещание? Никогда более не сомневайтесь в моих суждениях, мой дорогой Джордж; они бесконечно глубже и энергичнее, чем ваши собственные.

– Истинно так, Анна, вы совершенно правы. Вы очаровательная женщина и умны настолько же, насколько прекрасны.

– Комплименты всегда желанны, и я по достоинству ценю ваш, однако должна напомнить, Джордж, что я выполнила свою часть сделки – теперь вы должны выполнить свою.

– О, об этом не беспокойтесь; у Беллами будет своя контора и двести фунтов в год вдобавок, а чтобы доказать, как я ценю вас – соблаговолите принять на память о нашей совместной победе!

С этими словами Джордж вытащил из кармана футляр и раскрыл его: внутри лежал роскошный гарнитур из сапфиров.

Миссис Беллами, как и все красивые женщины, любила драгоценности, сапфиры же просто обожала.

– О! – она всплеснула руками. – Благодарю вас, Джордж, они восхитительны!

– Возможно, – галантно отвечал тот. – Но они и вполовину не так прекрасны, как их новая хозяйка. Интересно, – добавил он с легким смешком, – что сказал бы старик, узнай он, что целая тысяча из его состояния ушла на ожерелье для Анны Беллами?

На это замечание миссис Беллами ничего не ответила, очевидно, погруженная в свои мысли. Наконец, она заговорила.

– Я не хочу показаться неблагодарной, Джордж, но это, – она указала на футляр с драгоценностями, – не та награда, которой я ожидала: я хочу получить те письма, что вы обещали вернуть.

– Моя дорогая Анна, вы ошибаетесь – я никогда не обещал вернуть вам письма, я сказал, что при определенных обстоятельствах я мог бы попытаться их вернуть – это совсем не то же самое, что пообещать.

Миссис Беллами слегка покраснела, зрачки ее сонных глаз сузились, и теперь она выглядела довольно опасной.

– Видимо, я неправильно поняла вас, Джордж! – произнесла она.

– Да и зачем вам письма? Неужели вы мне не доверяете?

– А вам не приходило в голову, Джордж, что если бы вы прошли через нечто ужасное, то непременно захотели бы уничтожить все воспоминания о том темном времени? Эти письма – летопись моего темного времени, они – его свидетели. Я хочу сжечь их, растереть в порошок, уничтожить – как уничтожила я свое прошлое. Пока они существуют, я никогда не смогу чувствовать себя в безопасности. Предположим, вам вздумается предать меня, и вы позволите этим письмам попасть в руки других людей; предположим, что вы их потеряете – это разрушит мою жизнь. Я говорю совершенно откровенно, вы видите; я прекрасно осознаю опасность, мне угрожающую – главным образом, потому, что мне хорошо известно: чем ближе отношения мужчины и женщины, тем больше у них шансов стать злейшими врагами. Отдайте мне эти письма, Джордж, не стоит омрачать мое будущее тенями прошлого.

– В разговорах вы хороши так же, как и во всем остальном, Анна; вы действительно замечательная женщина. Но знаете, как ни странно, эти письма, чье существование вас так тревожит, представляют для меня огромный интерес. Знаете ли вы, что я люблю изучать характеры – довольно странное увлечение для молодого человека, не так ли? Так вот, учитывая мой невеликий жизненный опыт, я, тем не менее, никогда еще – ни в литературе, ни в реальной жизни, не сталкивался с таким потрясающим характером, какой проявился в этих письмах. В них я могу наблюдать в мельчайших деталях агонию сильного ума, могу разглядеть влияние тех барьеров, что стоят перед ним – религии, раннего обучения, чувства собственного достоинства и прочих курьезов, которые принято называть добродетелями. Ломаясь один за другим, подобно водонепроницаемым переборкам в пассажирских пароходах, эти барьеры падают – и корабль нравственности тонет… так что письма эти – свидетельство того, что вы, моя дорогая Анна, являетесь самой милой, самой умной и самой беспринципной женщиной трех королевств.

Она поднялась очень медленно, побледнев от ярости, и произнесла низким, прерывающимся голосом:

– Кем бы я ни была – такой меня сделал ты, Джордж Каресфут, и ты – дьявол, иначе ты не получал бы такого удовольствия от пыток, которым подвергаешь свою жертву прежде, чем уничтожить. Но не заходи слишком далеко, иначе ты можешь об этом пожалеть. Ты думаешь, со мной можно играть? Для этого ты слишком хорошо меня обучил.

Джордж издал несколько нервный смешок.

– Вон оно как, «grattez le Russe…»[3]3
  «Поскреби русского…» (фр.).


[Закрыть] – как там дальше? И на свет появляется истинный характер. Взгляните на себя в зеркало – ваше лицо великолепно, но не симпатично, оно опасно! Ну же, Анна, будьте благоразумны: если я отдам вам эти письма, я никогда не смогу спать спокойно. Ради собственной безопасности я не осмелюсь отказаться от своего преимущества. Вдруг вы захотите сказать обо мне нечто неприятное – я вовсе не хочу этого, вполне достаточно сказанного сейчас. Так вот, пока я держу при себе то, что в случае необходимости уничтожит вас и, вероятно, Беллами – ибо общество в нашей стране удивительно предвзято относится к некоторым вещам – у меня мало причин для страха. Возможно, в будущем вы сможете оказать мне какую-то услугу, за которую и получите эти письма – кто знает? Видите, я совершенно откровенен с вами по той простой причине, что знаю: бесполезно пытаться скрыть мои мысли от человека вашего ума.

– Ладно-ладно, возможно, вы и правы: бывает довольно трудно доверять даже самому себе, что уж говорить о постороннем человеке. В любом случае, – добавила она с горькой улыбкой, – вы дали мне Беллами, вы ввели меня в общество, вы подарили мне сапфировое ожерелье. Лет через двадцать, я надеюсь, если судьба будет ко мне добра, я потеряю дорогого Беллами – он действительно совершенно невыносим – и буду уже сама влиять на общество, а значит, иметь столько сапфировых ожерелий и других прекрасных вещей, сколько захочу. Перечисляя мои достоинства, вы забыли еще одно: амбициозность.

– С вашей внешностью, вашей решительностью и вашим умом – нет ничего, чего бы вы не смогли добиться, если захотите этого… и не станете врагом вашего преданного друга.

На этом беседа их завершилась.

Тем временем «дорогой» Беллами, после долгих и тревожных размышлений, как раз принял отважное решение, а именно – решил использовать свой супружеский авторитет в отношении миссис Беллами. В самом деле, гордость его сильно страдала от обращения супруги, поскольку ему казалось, что его совершенно игнорируют в его собственном доме. Вряд ли было бы преувеличением сказать, что мистер Беллами был ничтожеством. Он женился на миссис Беллами по любви, или, скорее, пав жертвой ее обаяния, хотя у нее не было ни гроша – женился через две недели после того, как Джордж впервые их познакомил. Выходя из церкви рука об руку со своей красавицей-невестой, он полагал себя счастливейшим человеком в Лондоне, однако теперь не мог не чувствовать, что супружество несколько не оправдывает его ожиданий. Во-первых, юношеские мечты о большой любви – а Беллами едва исполнилось тридцать – завершились довольно грубым пробуждением, поскольку в браке мечтать уже невозможно; хотя Беллами, как и большинство маленьких людей, был довольно высокого мнения о себе, но даже он быстро понял, что его жене было на него наплевать. К его обходительности она была холодна, как мраморная статуя, прекрасные глаза никогда не загорались нежностью при его появлении. На самом деле, как открыл Беллами, его жена была даже хуже статуи, ибо статуи не могут быть источником откровенных издевательств и презрительных комментариев – а вот миссис Беллами могла и довольно часто этим занималась.

– Конечно, хорошо, – размышлял ее муж, – жениться на самой красивой женщине в округе – но я не вижу в этом большого смысла, если она обращается со своим супругом, как с собакой!

Наконец, положение дел стало совершенно невыносимым, и мистер Беллами, мучительно обдумывая положение дел в тихом одиночестве своего кабинета, решил раз и навсегда заявить о себе, поставить вопрос ребром, а миссис Беллами – на ее законное место. Но для мужей марки «Мистер Беллами» одно дело – принять категорическую резолюцию, и совсем другое – воплотить эту резолюцию в жизнь, особенно в отношении жен марки «Миссис Беллами». На самом деле, если бы не небольшой инцидент, который мы собираемся описать подробнее, мистер Беллами вообще вряд ли когда-либо решился на активные действия.

Когда Джордж ушел, миссис Беллами уселась подумать – и мысли ее были отнюдь не веселы. Впрочем, это занятие ей быстро наскучило, и она решила полюбоваться сапфировым ожерельем, которое лежало у нее на коленях. В этот самый момент в комнату вошел ее муж, но она не обратила на него никакого внимания, продолжая рассматривать камни. Немного потоптавшись, словно чтобы привлечь к себе внимание, мистер Беллами подал голос:

– Мне удалось вырваться к обеду, дорогая.

– В самом деле?

– Ты могла бы уделить моему появлению чуть больше внимания.

– Почему? В тебе именно сегодня появилось что-то примечательное?

– Нет, но… примечательное, или нет – но человек, который был так глуп, – мистер Беллами особо подчеркнул голосом слово «глуп», – чтобы вступить в брак, имеет право ожидать, что его хотя бы заметят, когда он придет домой, и не станут игнорировать, как если бы он был бочкой с маслом в бакалейной лавке!

Тут он выпятил грудь, потер руки и взглянул на жену вызывающе.

Супруга откинула голову на спинку стула – и расхохоталась от души.

– Мой дорогой Джон, вы меня просто убьете! – произнесла она, наконец.

– Могу ли я поинтересоваться, – холодно спросил мистер Беллами, – над чем вы смеетесь?

– Над вашим немного вульгарным, но ярким сравнением – сразу ясно, откуда вы черпаете вдохновение. Правда, лучше было бы упомянуть маргарин, а не масло – тогда было бы идеально.

Ее муж нервно покосился на свою маленькую пухлую фигурку, отразившуюся в зеркале.

– Должен ли я сделать вывод, что вы называете меня «маргарином», миссис Беллами?

– О, если угодно. Масло или маргарин – не столь важно, но учтите, что вы непременно растаете, если будете кипятиться.

– Я совершенно не кипячусь, я холоден и спокоен, мадам! – отвечал он, задыхаясь от ярости. Тут взгляд его упал на ожерелье. – Что это за ожерелье? Кто дал его вам? Я требую ответа!

– Вы требуете? Поосторожнее со словами, прошу вас. Мистер Джордж Каресфут подарил мне это ожерелье. Оно стоит тысячу фунтов. Вы удовлетворены?

– Нет, я не удовлетворен! Ноги этого проклятого Джорджа Каресфута здесь больше не будет. Я отошлю ему его проклятое ожерелье! Я буду отстаивать свои гражданские права, как англичанин и супруг, я…

– Вы сейчас сядете и выслушаете меня.

Тон, которым были произнесены эти слова, заставил мистера Беллами позабыть обо всех абсурдных лингвистических и юридических эскападах, срывавшихся мгновение назад с его уст – и он уставился на свою супругу. Она встала и указывала ему на стул. Лицо ее было спокойно и бесстрастно, только зрачки пульсировали с пугающей быстротой. Беллами хватило одного этого взгляда. Он струсил и послушно уселся на стул.

– Вот и хорошо, – спокойно сказала Анна Беллами. – Теперь мы можем побеседовать в спокойной обстановке. Джон, вы юрист и потому, я полагаю, более или менее светский человек. Теперь я прошу вас взглянуть на меня повнимательнее. Скажите – как юрист и светский человек – считаете ли вы вероятным или возможным, чтобы я вышла замуж за вас по любви? Буду говорить прямо: ничего подобного, конечно, не произошло. Я вышла за вас, потому что вы более всего подходили для моих целей. Если вы поймете и признаете сей факт, это избавит нас обоих от большого количества неприятностей. Что же касается ваших слов о самоутверждении и использовании своего авторитета, то это просто глупость. Вы хороши в своем деле, вы прекрасный и честный адвокат, но неужели вы полагаете, что хоть в чем-то равны мне? Если вы так думаете – вы совершаете ужасную ошибку. Будьте осторожны и более не ставьте подобных опытов. Впрочем, не думайте, что с моей стороны был только голый расчет, это не так. Если вы будете вести себя должным образом и станете руководствоваться моими советами, я сделаю вас одним из самых богатых и влиятельных людей в графстве. Если откажетесь – я избавлюсь от вас в тот же момент, как только буду в силах. Я должна занять высокое положение – и если вы не последуете за мной, я займу его одна, без вас. Что касается ваших жалоб на то, что я вас игнорирую, не забочусь о вас – этот мир очень велик, дорогой Джон. Найдите себе утешение в другом месте. Я не стану ревновать, обещаю. Ну, думаю, я все объяснила. Намного удобнее, когда все всё ясно понимают. Пойдемте обедать?

Однако мистеру Беллами расхотелось обедать.

В перерывах между приступами мучительной головной боли, вызванной вспышкой гнева, он бормотал себе под нос у себя в кабинете:

– Рано или поздно час отмщения настанет, миссис Беллами, и когда это случится – вы еще пожалеете…

– Я холоден и спокоен, мадам!

Глава XV

Возможно, настало время, чтобы читатель узнал немного больше о старинном доме и поместье, где жили персонажи, чья история изложена на этих страницах.

Так называемый Эбби-Хаус был на самом деле частью монастыря: на протяжении поколений именно здесь жили настоятели. Как и древние руины, он был построен из серого камня, окончательно изменившего свой цвет из-за лишайника и мха, полностью заполонивших его стены, прочные и толстые. Внешне это было длинное неказистое здание, крытое старинной узкой черепицей, которая с течением лет сменила свой цвет с красного на рыжевато-коричневый. Парадный зал находился в отдельной пристройке на северной оконечности дома, соединенной с главным зданием крытой галереей. Фасад смотрел на запад, перед ним простирался парк, по большей части заросший могучими дубами, некоторые из которых, возможно, выпустили свои первые листья еще при Вильгельме Завоевателе. Весной их яркая зелень оттенялась красно-коричневой листвой благородного орешника, росшего вдоль проселочной дороги длиной примерно в полмили, по которой можно было попасть на большую дорогу, ведущую в Роксем.

Позади дома раскинулся сад, обнесенный стеной; разбитый еще монахами аббатства, он славился тем, что зацветал на две недели раньше, чем все остальные сады в округе. Пройдя вдоль южной стены этого сада – и сделав при этом около сотни шагов – посетитель оказывался возле руин старого монастыря, которые в течение нескольких поколений служили каменоломней для близлежащих деревень; впрочем, несмотря на это, до сих пор пребывали в сохранности великолепные ворота, по которым можно было судить, насколько величественной и большой была эта постройка когда-то. Пройдя через эти ворота, вы оказывались возле ограды, отмечавшей границы старого кладбища, ныне распаханного фермерами, а затем и возле церкви – вполне хорошо сохранившейся, с высокой башней, однако не слишком интересной с точки зрения архитектуры, если не считать прекрасных медных украшений и большой статуи монаха, вырезанной из дуба – предположительно, это было изображение настоятеля аббатства, умершего во времена Эдуарда I. Примерно в ста пятидесяти шагах от церкви стоял домик викария – довольно современное здание, вовсе не имевшее никакой архитектурной ценности и построенное все из того же серого камня.

К югу от Эбби-Хаус простиралась небольшая лужайка, а за ней – сад, окаймленный кустарником и украшенный двумя великолепными кедрами. Одно из этих прекрасных деревьев стояло на самом краю участка, а прямо под ним пролегала тропа сквозь густой кустарник. Эта аллея, вдоль которой росли величавые липы, называлась «Туннелем» и заканчивалась небольшой поляной, на которой стоял Посох Каресфута. Озеро было отчасти естественным водоемом, расширенным и облагороженным монахами; длиной оно было примерно в милю, шириной – от пятидесяти до двухсот ярдов. Формой озеро напоминало мужской башмак: каблук был обращен на запад, как и дом, самая узкая часть башмака, «подъем», находилась напротив, а «подошва» уходила в восточном направлении.

Аббатство Братем в целом было прекрасным старинным уголком Англии, однако самой примечательной его чертой была атмосфера мира и покоя, царившая здесь с незапамятных времен. Здесь дух наш не был потрясен тем религиозным благоговением, которое обычно охватывает нас под сводами древних соборов – однако с не меньшей силой воздействовала на человека здешняя природа. Из поколения в поколение этот дом был местом обитания людей, схожих с нами; они ушли и были забыты, но дом – дом остался единственным свидетелем истории их жизни. Руки, давно обратившиеся во прах, сажали эти старые дубы и кусты орешника, которые до сих пор одеваются зеленью по весне, а осенью сбрасывают листву и всю зиму стоят, словно огромные скелеты, простирающие костлявые руки к небу в ожидании новой весны…

Здесь повсюду чувствуется бремя чужих жизней – давно закончившихся, иссякших, но, тем не менее, реальных. Здешний воздух полон воспоминаний, наводящих на те же размышления, что и серая пыль в каком-нибудь хранилище. Даже летом, в момент полного расцвета природы, это место навевает грусть. Зимой же, когда ветер стонет в голых ветвях деревьев, когда мокрый снег застилает пепельное небо, когда безмолвны птицы, а на почерневших лугах не видно скота – унылая меланхолия этого места становится физически осязаемой.

Этот старый дом, возможно, был порталом в те тусклые земли, которые мы называем Прошлым; камни его с печалью смотрят на безумное легкомыслие тех, кто вскоре неминуемо пересечет этот порог – и на мудрость умеющих слышать отголоски уроков прошлого, предупреждающих грядущие поколения.

Именно здесь и росла юная Анжела Каресфут.

Прошло около девяти с половиной лет с тех событий, что были описаны на предыдущих страницах. Однажды вечером мистер Фрейзер, священник, подумал, что весь сегодняшний день он провел в помещении, да еще и собирается посвятить себя чтению до глубокой ночи – так не лучше ли немного поразмяться.

Это был высокий худощавый человек, чье сложение выдавало нервную и развитую натуру; у него были темные глаза, чувствительный рот, он сутулился и отличался той особой бледностью, которую почти всегда приобретают любители академического учения – у него буквально на лице было написано «студент».

История жизни мистера Фрейзера была достаточно распространенной. Он обладал весьма хорошими академическими способностями, в молодости отличился в колледже, причем как в классическом, так и в математическом направлении. Будучи еще совсем молодым человеком, он был назначен в местный приход, благодаря некоторым связям – и вполне удовлетворился этим: доход получился приличный, население же было невелико. Освободившись таким образом почти от всех жизненных тягот, он погрузился в свои книги, занимаясь приходскими обязанностями, скорее, в качестве отдыха и развлечения, и никогда не стремился отказаться от своих бесцельных занятий в пользу борьбы за славу и успех.

Мистер Фрейзер был из тех, кого принято называть способными людьми, не нашедшими себе применения. Впрочем, если бы люди знали получше его застенчивую чуткую натуру, они бы поняли, что он, вне всякого сомнения, в большей степени создан для одинокого и мирного образа жизни, избранного им, нежели для того, чтобы стать частью активной и жадной толпы тех, кто на протяжении веков активно борется за возможность поскорее вскарабкаться по скользким склонам горы, которую венчает храм величайшего из наших богов – бога Успеха.

Таких людей довольно много вокруг нас; ты, мой читатель, наверняка знаешь одного или двух. С бесконечным терпением они трудятся, накапливая мёд знаний, прилежно собирают данные статистики, вычисляют путь звезд – и так без конца и без определенной цели. Как правило, они не пишут книг – они собирают знания ради самих знаний, ради обучения и ради чистой любви к ним, радуясь этому процессу и не считая его пустым трудом. Так продолжается из года в год их жизнь, покуда не иссякнет золотая чаша, не разобьется кувшин, которым они черпают из фонтана неведомого, и собранные ими знания не канут туда, откуда пришли. Увы! Одно поколение не может передать свою мудрость и опыт – особенно опыт! – другому поколению в совершенной и законченной форме. Если бы такое было возможно, мы, мужчины, стали бы богами при жизни.

Итак, стоял тихий осенний вечер в конце октября, когда мистер Фрейзер отправился на прогулку. Луна уже светила с небес, когда он вернулся от озера, по берегам которого бродил, обратно на церковный двор, через который ему предстояло пройти к своему домику. Однако к его удивлению, возле ворот в этом уединенном месте он заметил маленькую фигурку, сидевшую возле того места, где покоились останки старого сквайра и его невестки Хильды. Мистер Фрейзер пригляделся: фигурка, казалось, не сводила взгляда с могил. Потом она повернулась – и священник узнал большие серые глаза и золотые волосы маленькой Анжелы Каресфут.

– Анжела, моя дорогая! Что ты делаешь здесь так поздно? – с некоторым удивлением поинтересовался мистер Фрейзер, протягивая девочке руку.

Она немного покраснела и ответила довольно неловким рукопожатием.

– Не сердитесь на меня! – сказала она тихо. – Я была так одинока сегодня – вот и пришла поискать себе компанию.

– Поискать компанию здесь? Что ты имеешь в виду?

Анжела опустила голову.

– Ну же! – подбодрил ее мистер Фрейзер. – Скажи мне.

– Да я и сама толком не знаю, как же я вам объясню?

Священник выглядел еще более озадаченным, и девочка заметила это.

– Я постараюсь вам объяснить, но только вы не сердитесь на меня, как Пиготт, когда она не может меня понять. Иногда я чувствую себя ужасненько одинокой… Как будто я что-то ищу и не могу найти. Тогда я прихожу сюда, стою здесь и смотрю на могилу моей мамы – и чувствую, что я уже не одна, и мне не так одиноко. Вот и все, что я могу вам сказать. Вы считаете меня глупой, да? Пиготт считает.

– Я думаю, что ты очень странное дитя, Анжела. Ты не боишься приходить сюда ночью?

– Боюсь? О, нет! Сюда никто не приходит; люди из деревни не осмеливаются приходить сюда после наступления темноты, они говорят, что руины полны призраков. Джейкс мне сказал. Я все-таки, наверное, глупая, я их не видела ни разу, но очень хочу увидеть. Я надеюсь, это ведь не дурное желание? Только вот я однажды сказала об этом папе, а он весь побелел и разозлился на Пиготт за то, что она учит меня глупостям – только Пиготт здесь совсем ни при чем. Нет, я не боюсь сюда приходить; мне здесь нравится, здесь так тихо… Я думаю, если человек достаточно долго побудет в тишине, то сможет услышать то, чего не слышат другие люди.

– А ты что-нибудь слышишь?

– Да я слышу разное… только не могу понять, что. Вот послушайте ветер в ветвях этого каштана, с которого сейчас падают листья. Он что-то говорит… если бы я только могла расслышать!

Он узнал большие серые глаза и золотые волосы

– Да, дитя мое, ты в каком-то смысле права: вся Природа рассказывает нам одну и ту же вечную историю – если бы только наши уши могли ее слышать! – отвечал священник со вздохом; на самом деле разговор с ребенком пробудил в нем мысль, которая не раз приходила и ему в голову; более того, слова девочки глубоко заинтересовали его – в них была странная, древняя мудрость.

– Хороший сегодня вечер, не так ли, мистер Фрейзер? – сказала девочка. – Хотя всё вокруг умирает… В этом году всё умирает тихо, без боли, а в прошлом году погибало под дождем и ветром. Взгляните на это облако, плывущее через луну, – разве оно не прекрасно? Интересно, чья это тень… Мне кажется, все облака – это тени кого-то на небесах.

– А если облаков на небе нет?

– О, значит, небеса спокойны и счастливы.

– Но ведь небеса всегда счастливы.

– Правда? Я не понимаю, как они могут быть всегда счастливы, если мы туда уходим. Ведь из-за этого так о многом можно жалеть и грустить.

Мистер Фрейзер задумался: на последнее замечание Анжелы трудно было найти ответ. Он взглянул на пушистое облако и сказал, постаравшись ответить Анжеле в ее стиле:

– Мне кажется, это облако – тень орла, который несет ягненка своим орлятам.

– А мне кажется, – уверенно возразила девочка, – что это тень ангела, который несет дитя домой.

Ее слова снова заставили священника умолкнуть – идея Анжелы была куда более поэтична, нежели его собственная. Мистер Фрейзер подумал: «Это дитя обладает очень странным умом!»

Не успел он обдумать это хорошенько, Анжела заговорила совсем другим тоном:

– Вы видели Джека и Джилл? Они такие забавные!

– Кто такие Джек и Джилл?

– О, мои вороны, разумеется! Я их достала из старого дерева с дуплом, того, что на берегу озера.

– Дерево на берегу озера! Да ведь дупло с вороньим гнездом футах в пятидесяти над землей! Кто тебе их достал?

– Я сама. Сэм – вы знаете Сэма? – очень боялся туда лезть. Он сказал, что упадет и что взрослые птицы выклюют ему глаза. Ну вот, поэтому я встала утром пораньше и пошла туда. На шее у меня висела сумка. Я пришла и полезла наверх. Это было довольно трудно, я даже чуть не упала один раз, но потом все-таки залезла на ветку возле самого дупла. Она очень качалась, она совсем гнилая была, просто ужас! А внутри было гнездо, и там огромные разинутые рты. Я забрала двоих птенцов, а одного оставила родителям. Когда я уже почти слезла, взрослые птицы набросились на меня, били меня крыльями и клевали – о, они очень больно клюются! Смотрите-ка! – и Анжела показала священнику шрам на руке. – Вот тут они меня клюнули. Но я крепко держала сумку и все-таки слезла. И я очень рада, что у меня получилось, потому что теперь мы большие друзья, и я уверена, что взрослые вороны были бы рады, если б знали, как хорошо я присматриваю за их детьми, учу их всему… и манеры у них самые милые. Только, мистер Фрейзер, вы не говорите Пиготт, ладно? Она-то не умеет лазать по деревьям и не любит, когда я это делаю. Она не знает, что я сама их достала.

Мистер Фрейзер рассмеялся.

– Я не скажу ей, Анжела, но ты, моя дорогая, должна быть осторожна – однажды ты можешь упасть и убиться.

– Не думаю, что это случится, мистер Фрейзер, если, конечно, это не предназначено именно мне. Бог приглядывает за мной – и когда я на дереве, и когда я на земле.

И снова священнику не хватило слов – он не мог разрушить веру девочки.

– Пойдем-ка, я провожу тебя домой, моя милая. Скажи мне, Анжела, ты хотела бы учиться?

– Учиться? Учиться чему?

– Читать книги, учить разные языки, на которых говорили другие народы, даже те, которых уже давно нет; учиться считать и измерять расстояния…

– Да, я хотела бы учиться очень многому! Только кто же меня научит? Все, что знает Пиготт, я выучила уже два года назад, а теперь я пытаюсь побольше узнать о деревьях, цветах и звездах – но только смотрю на них, а понять ничего не могу.

– Ах, моя дорогая, единение с Природой – это прекрасно, Природа – лучший учитель! Однако чтобы иметь разум, способный оценить ее дары, нужно приобрести фундаментальные знания, и над этим нужно работать. Необразованный человек малочувствителен к красоте и чудесам, что таятся вокруг, он глух к небесам. Если хочешь, я буду учить тебя, Анжела. Я ведь почти ничем не занят, и мне это доставит огромное удовольствие, но ты должна пообещать, что будешь прилежной ученицей и станешь выполнять все, что я тебе говорю.

– О, как вы добры! Конечно же, я буду трудиться! Когда мы начнем?

– Я не знаю… завтра, если хочешь. Однако сначала я должен поговорить с твоим отцом.

Лицо девочки погрустнело при упоминании об отце, а потом она тихо произнесла:

– Моему отцу все равно, учусь я или нет. Я почти не вижу его; я ему не нравлюсь. Я не вижу никого, кроме Пиготт, вас, старика Джейкса и Сэма. Вам необязательно спрашивать моего отца – он не станет скучать по мне, пока я учусь. Спросите лучше Пиготт.

В этот момент им навстречу выбежала и сама Пиготт, крайне взволнованная.

– Ох, вот вы где, мисс Анжела! Где вы были, непослушная девчонка? Снова любовались на звезды? Честное слово, когда-нибудь вы меня убьете своими выходками. Это очень нехорошо с вашей стороны, мисс Анжела!