Текст книги "Рассвет"

Глава VII

Не случилось ровным счетом ничего, что могло бы помешать планам Филипа и Хильды; никакие несчастья не обрушились на них, никакие танталовы муки не обременили их души. Напротив, через сорок восемь часов после памятного свидания, описанного в предыдущей главе, они стали законными мужем и женой, что и подтвердили в свидетельстве о браке пастор лондонской церкви, клерк и служка.

За бракосочетанием последовал краткий период любовного безумия, которое в самый разгар жаркого лета превратило грязную и душную лондонскую квартиру в земной рай, в райский сад… куда – увы! – змею уже даже не было нужды искать вход…

Вполне естественно, что вскоре сияние безоблачного счастья несколько потускнело, и тогда молодая пара очнулась, чтобы обдумать свое положение – а обдумав, обнаружила в этом положении довольно много тревожных обстоятельств. Наибольшее беспокойство испытывал Филип, поскольку ему предстояло столкнуться с большим количеством сложностей в самое ближайшее время. Прежде всего, его мучила мысль о тайной помолвке с Марией Ли, – о чем, как мы знаем, его молодая жена понятия не имела – и что в любом случае было крайне неловким делом для женатого мужчины. Кроме того, над ним довлела строжайшая необходимость хранить свой брак с Хильдой в секрете – не говоря уж о том, что отныне ему предстояло большую часть времени проводить вдали от жены. Собственно, единственным утешением могло служить то, что у Филипа было достаточно денег, чтобы содержать супругу, поскольку отец, с тех пор как Филип окончил Оксфорд, назначил ему содержание – тысячу фунтов в год.

Хильда так же обнаружила, что ее семейное счастье вовсе не безоблачно. Во-первых, участившиеся приступы беспокойства у ее мужа, его капризы и меланхолия стали понемногу одолевать ее, и Хильда, руководствуясь обостренной женской проницательностью, начала подозревать, что Филип что-то от нее скрывает. Однако более всего ее гордую натуру раздражала необходимость скрывать их брак от всего мира – и сопутствующие этому нелепости и недомолвки. Хильде Каресфут не нравилось представляться «миссис Робертс» и соблюдать особую осторожность, не показываясь в людных местах в дневное время, поскольку кто-нибудь мог узнать в ней ту «красивую молодую леди», что была компаньонкой мисс Ли из Марлшира. Ей было неприятно лгать, отвечая на ласковые письма Марии Ли, в которых та постоянно просила ее вернуться; ответные послания приходилось сначала отправлять в маленький провинциальный городок на краю Германии – только оттуда они приходили к Марии Ли, да и сами по себе были полны лжи, так что Хильда постепенно начинала чувствовать, что ее совесть становится чернее сажи…

Одним словом, их союзу не доставало чувства уверенности и безопасности, которое при обычных обстоятельствах является отличительной чертой супружеских отношений в Англии; их же связь более походила на незаконную.

Все эти мелочи начали давать о себе знать уже через две недели блаженного счастья, лишь казавшегося безоблачным – и, по правде говоря, они были лишь предвестниками истинных неприятностей. Ибо однажды днем Филип впервые после свадьбы покинул свою молодую жену и посетил клуб, в который его недавно приняли. В клубе его ждали несколько писем его отца: в первом старый Каресфут требовал его немедленного возвращения, второе было написано убийственно вежливым слогом, а третье, самое свежее, сочетало в себе и родительскую тревогу, и родительский гнев – другими словами, Дьявол Каресфут хладнокровно сообщал о своем намерении нанять детективов для розыска Филипа, если тот не объявится в ближайшее время. Из этого же письма стало ясно, что кузен Джордж уже был отправлен в Лондон, чтобы разыскать Филипа, и портье клуба припомнил, что некий джентльмен, по описанию похожий на Джорджа, уже несколько раз спрашивал Филипа.

Проклиная собственную глупость за то, что он не поддерживал связи с отцом, Филип поспешил домой – и обнаружил Хильду в несколько расстроенных чувствах.

– Я рада, что ты вернулся, любовь моя! – сказала она, притягивая мужа к себе и целуя его в лоб. – Я ужасно скучала по тебе. Даже не понимаю, как я могла жить все эти годы без тебя…

– Боюсь, дорогая, тебе придется пожить без меня еще некоторое время. Вот, послушай, – и он прочитал ей вслух все полученные письма.

Она внимательно слушала, а когда он закончил чтение, сказала с беспокойством в голосе:

– Что ты собираешься делать?

– Что делать? Разумеется, я должен немедленно ехать домой!

– А что же делать мне?

– Ну, я не знаю… полагаю, ты должна остаться здесь.

– Меня это должно обрадовать?

– Нет, дорогая, это, разумеется, не обрадует ни тебя, ни меня – но что же я могу поделать? Ты ведь знаешь, что за человек мой отец; если я останусь в Лондоне вопреки его воле – тем более что он беспокоится обо мне – то даже и не знаю, что может случиться. Вспомни, Хильда – ведь нам приходится иметь дело с Джорджем, который жизнь посвятил тайным попыткам занять мое место. Если я дам ему такую возможность, оставшись здесь, то заслужу все, что получу… вернее сказать – не получу!

Хильда вздохнула – и согласилась. Будь она помягче характером, она бы всплакнула, дала бы волю своим чувствам, но она никогда не отличалась мягкостью. Тем временем Филип, торопясь успеть отправить письмо сегодня же, написал весьма ласковое послание отцу, выражая в нем сожаление по поводу беспокойства, которое причинил своей небрежностью и забывчивостью. Он-де не писал домой, поскольку его навестили друзья по Оксфорду, и до сегодняшнего дня не заходил в клуб, а потому не знал о письмах. В конце Филип писал, что завтра же приедет домой и принесет извинения лично.

Это письмо он также дал прочитать жене.

– Как ты думаешь, сойдет? – с беспокойством спросил он, когда она закончила читать.

– О, да! – с легким сарказмом отозвалась Хильда. – Это шедевр лжи!

Филип выглядел рассерженным и обескураженным – однако возражать Хильде не стал. На следующее утро он отправился в аббатство Братем.

– Ах, Филип, Филип! – сказал его отец, слегка размякнув после четвертого бокала портвейна, выпитого в честь возвращения Филипа тем вечером. – Я догадываюсь, что на самом деле удерживало тебя в Лондоне. Что ж, молодые люди всегда остаются молодыми людьми, я тебя ни в чем не виню – однако не позволяй амурным делам вмешиваться в дела жизненно важные. Помни о Марии Ли, мой мальчик – у тебя в этом направлении есть серьезный интерес, и с ним шутить нельзя, о, да! Я искренне надеюсь, что ты не станешь шутить с этим!

Сын его не ответил ни слова, молча потягивая вино: сердце у него болело за оставшуюся в одиночестве молодую жену, а сам он задавался вопросом – что бы сказал его отец, если бы и в самом деле узнал, что удержало Филипа в Лондоне?!

После этого дела шли достаточно гладко примерно в течение месяца или даже более того. К счастью для Филипа, самый болезненный вопрос, касавшийся Марии Ли – и становившийся все болезненней по мере того, как Филип его обдумывал – был на некоторое время отложен, поскольку молодая леди уехала навестить свою тетушку на остров Уайт.

Дважды в течение этого месяца Филипу удавалось под разными предлогами удрать в Лондон и навестить свою жену – он нашел, что она ведет себя настолько терпеливо, насколько это вообще возможно в сложившихся обстоятельствах, однако счастливой не выглядит. Действительно, во время второго тайного визита Хильда настойчиво говорила о позоре своего положения и даже умоляла Филипа во всем признаться отцу и очистить свою совесть – либо позволить ей сделать это. Филип отказался от обоих вариантов, причем во время этого разговора были произнесены некоторые резкие слова, за которыми, впрочем, последовало примирение.

Вернувшись после этого домой, Филип обнаружил записку, подписанную «с любовью, Мария Ли», в которой сообщалось, что девушка вернулась домой и ждет его на обед завтра же.

Разумеется, он пошел – у него не было выбора. Удача снова благоволила к нему, поскольку у Марии Ли гостила некая крайне неуверенная в себе молодая леди, не отходившая от Марии ни на шаг – к большому отвращению последней и к еще большему облегчению Филипа. Впрочем, не избежал он и серьезного испытания: ему было зачитано письмо Хильды из Германии, весьма живо описывающее повседневную жизнь в маленьком немецком городке и состояние здоровья дядюшки, полностью, по словам Хильды, исключающее любые возможности ее возвращения в Англию. Увы! Филип прекрасно знал каждую строчку этого письма, поскольку именно его Хильда писать отказалась – и он сочинял его сам, всего неделю назад. Однако выяснилось, что Филип поднаторел в искусстве лжи: он прочитал письмо, не моргнув и глазом, после чего обсудил его содержание с Марией, ни разу не покраснев и не смутившись.

Тем не менее трудно было рассчитывать, что мисс Ли всегда будет видеться с ним в компании своей туповатой дуэньи, поэтому Филип серьезно обдумывал свою линию поведения на будущее. Сперва ему пришло в голову, что безопаснее всего было бы довериться Марии Ли, положившись на щедрость ее души – но когда дошло до дела, он оказался слишком слаб, чтобы признаться в своем позорном поведении женщине, чье сердце он завоевал и с которой был связан обязательствами, кои любой джентльмен должен почитать священными…

Филип представил то презрительное изумление, с которым она будет слушать его признание – и решил рискнуть, то есть – предпочел отдаленную катастрофу сиюминутному позору. В конце концов, он ухитрился установить с Марией доверительные и даже интимные, но одновременно совершенно безгрешные отношения, что поначалу несколько озадачило девушку, но потом она со всей пылкостью влюбленного сердца приписала сдержанность Филипа его благородной и романтической натуре.

Сама Мария совершенно не подходила на роль романтической и таинственной возлюбленной своего героя. Живая, искренняя и открытая, как солнечный луч, она не понимала, почему их отношения должны сохраняться в такой мрачной таинственности, и почему жених в тех редких случаях, когда осмеливается ее поцеловать, обставляет этот процесс таким количеством мер предосторожности, будто собирается совершить убийство.

Она была скромной и невинной девушкой; в глубине души она считала, что это совершенно чудесно – Филип в нее влюбился! Этим стоило гордиться, и Марии Ли было все труднее отказывать себе в удовольствии открыто провозгласить Филипа своим нареченным и похвастаться им перед друзьями и знакомыми – восхитительная слабость, свойственная любому женскому сердцу.

Однако, хотя подобное ограничение и вызывало у нее некоторое раздражение, она не позволяла себе принести в жертву тщеславию любовь и доверие Филипа. Все, что он делал, было, вероятно, мудро и правильно… тем не менее, она все же несколько раз воспользовалась оказией, чтобы изложить Филипу свои взгляды на их тайную помолвку и задать ему вопросы, на которые Филипу становилось все труднее отвечать.

Вот так, благодаря искусной дипломатии и огромному количеству лжи самого художественного толка Филипу удалось протянуть целых шесть месяцев; однако следовало признать, что в целом положение его нимало не улучшилось. Хильду все сильнее и сильнее раздражал позор ее положения; Мария Ли с каждым днем становилась все нетерпеливее и все сильнее жаждала обнародовать их помолвку; наконец, что немаловажно, отец почти ежедневно заводил с Филипом разговоры о мисс Ли, пока не вынудил его признаться, что между ними с мисс Ли возникло кое-какое взаимопонимание.

Старый сквайр был человеком проницательным и много повидавшим; ему не понадобилось много времени, чтобы догадаться: означенное взаимопонимание до сих пор не превращается в помолвку исключительно по вине Филипа. В самом деле, недавно Дьявол Каресфут окончательно уверился, что достопримечательности Лондона имеют для его сына особенную ценность. Разумеется, мысль о тайном браке ему в голову не приходила – он был слишком хорошего мнения о здравом смысле сына и не мог представить, что тот сознательно поставит под угрозу собственное наследство, женившись без отцовского разрешения и ведома. Однако упрямство Филипа раздражало его чрезвычайно. Дьявол Каресфут не привык к поражениям – не собирался сдаваться и теперь. Он всем сердцем желал заключения этого брака, и лишь очень, очень веская причина могла бы отвратить его от достижения этой цели.

Поразмыслив и придя к описанным выше выводам, он не стал ничего говорить Филипу – но немедленно начал претворять в жизнь собственный план. К трем часам пополудни он приказал запрячь в экипаж пару лошадей – пользовался этим средством передвижения сквайр нечасто – и велел кучеру проследить, чтобы его парик был правильно завит. Всем в поместье было хорошо известно, что плохо завитый парик кучера оказывает отвратительное воздействие, во-первых, на нервы мистера Каресфута, а во-вторых, на ближайшие жизненные перспективы его владельца.

Ровно в три часа тяжелая, запряженная двумя громадными серыми красавцами карета, раскачиваясь на тугих рессорах, подъехала к парадному входу, и на крыльцо, опираясь на трость с золотым набалдашником, вышел сквайр, как обычно, одетый в старомодные бриджи. Он торжественно прошествовал к карете и уселся точно посередине заднего сиденья, не откидываясь на спинку, как это принято в наши разнузданные дни, но держа спину идеально прямо. Невозможно представить себе более внушительное зрелище, чем этот старый джентльмен, медленно едущий в величественном экипаже по деревенской улице. Зрелище это до такой степени потрясло перепуганных появлением сквайра детей (оно и впрямь было непривычным, поскольку сквайр не выезжал из поместья уже несколько лет), что они преодолели свое природное любопытство и разбежались.

Когда карета миновала ворота Аббатства, сквайр приказал ехать к дому мисс Ли, куда и прибыл вполне благополучно. Здесь его с почетом проводили в гостиную, и слуга отправился на поиски мисс Ли, которая вскоре нашлась в саду.

– К вам джентльмен, мисс!

– Меня нет дома! Кто там еще?

– Мистер Каресфут, мисс.

– Ах, да почему же ты сразу не сказал!

Считая само собой разумеющимся, что Филипп нанес ей неожиданный визит, Мария Ли побежала к дому.

– Ах, Филип! – воскликнула она, распахивая двери. – Как это мило с твоей… о-о-о!

Мистер Каресфут-старший развернулся от камина, где он стоял, подошел к ней и поклонился самым внушительным своим поклоном.

– Моя дорогая Мария, впервые за долгие годы я слышу, как меня называют Филипом. Увы! Боюсь, что это случайность – ни приветствие, ни этот милый румянец не предназначались для меня… но для кого же?

– Я подумала, – отвечала Мария, все еще в замешательстве от неожиданной встречи, – что это ваш сын Филип, он так давно меня не навещал…

– Воистину удивительно, что у него хватает выдержки не приходить туда, где его ожидает столь теплый прием! – И старый сквайр вновь поклонился с такой благородной грацией, что остатки самообладания окончательно покинули бедную маленькую Марию Ли. – А теперь, моя дорогая, – продолжал ее гость, распрямляясь и устремляя на девушку пронзительный взор своих удивительных синих глаз, – с вашего разрешения мы присядем и поговорим. Не хотите ли снять свою шляпку?

Мария немедленно повиновалась, сняла шляпку и смиренно села под огнем пылающих глаз, в разное время производивших столь любопытный эффект на таких разных людей, как покойная миссис Каресфут и ныне здравствующий Джим Брейди. Однако никакие темы для разговора в головку мисс Ли не приходили.

– Дорогая моя! – продолжал тем временем Дьявол Каресфут. – Я взял на себя смелость коснуться темы, которая весьма тесно связана с вашим счастьем, но одновременно является весьма деликатной – и я заранее прошу у вас прощения. Извинить меня может лишь то, что вы – дитя моего старого друга… ах! Мы ведь дружили пятьдесят лет назад, моя дорогая! Да. Кроме того, я, в некотором роде, также лицо заинтересованное… Вы меня понимаете?

– Нет… не совсем…

– Что ж, тогда простите старика, который не может позволить себе попусту тратить драгоценное время и должен сразу перейти к сути вопроса. Я пришел спросить вас, Мария Ли, существует ли между вами и Филипом некая предварительная договоренность? Другими словами – помолвлены ли вы?

Теперь его глаза оказались прямо напротив, и девушка чувствовала, как взгляд старого сквайра буквально вытягивает из нее все секреты, словно штопор – пробку. И вот пробка выскочила с негромким хлопком…

– Да, мы помолвлены.

– Благодарю вас, моя дорогая. Как давно вы помолвлены?

– Около восьми месяцев.

– И почему же вы держите ваши отношения в тайне?

– Я не знаю. Так хотел Филип. Он сказал никому не говорить…Честно говоря, я думаю, что мне не стоило и вам…

– Успокойтесь, моя дорогая. Филип уже сказал мне, что между вами возникло… взаимопонимание, и я просто хотел услышать подтверждение этой прекрасной новости из ваших уст. Молодые люди бывают такими хвастунами, моя дорогая, и склонны иногда фантазировать, когда дело касается дам. Я рад слышать, что правильно его понял.

– А я очень рада, что вы довольны! – застенчиво сказала девушка.

– Доволен? – старик поднялся и принялся ходить по комнате в очевидном волнении. – Доволен – это не то слово, которое здесь уместно. Я рад! Рад так, словно кто-то подарил мне еще одно поместье. Послушайте меня, Мария, я мечтал об этом всем сердцем! Я годами думал об этом. Я любил твоего отца, девочка, а ты очень похожа на него… ах, я и тебя очень люблю, потому что ты честная, прямая, добрая, щедрая девочка, ты принесешь добрую кровь в эту семью, которой, наверное, как раз щедрости и недостает – а иногда я думаю, что и честности тоже. Земли твои сольются с нашими землями, я рад и этому – я не могу их купить, но зато они объединятся, благодаря вашему браку. Мне всегда хотелось успеть перед смертью увидеть, как Аббатство, Айлворт и Рютем будут обнесены единой оградой… Подойди же и поцелуй меня, моя дорогая!

Мария выполнила эту просьбу.

– Я постараюсь стать вам хорошей дочерью, – сказала она, – если стану женой Филипа, но… (тут голосок ее дрогнул) я хочу, чтобы вы правильно меня поняли… мы помолвлены, да, но в последнее время мне иногда кажется, что Филип… что он, возможно, хочет ее разорвать, а я…

– Разорвать помолвку?! – старик почти выкрикнул это, синие глаза его горели мрачным огнем. – Прекрати думать об этом, ради всего святого! В тот день, когда он посмеет так поступить с тобой, я немедленно оставлю все свое состояние и имущество его кузену, Джорджу… О, я напугал тебя, прости, прости меня, девочка! Однако я все же скажу: в его собственных интересах я советую тебе как можно скорее заставить Филипа выполнить данное обещание. Ах, сменим тему. Новости так взбодрили меня, что я хочу собрать у себя небольшое общество. Ты приедешь и пообедаешь у нас в следующий четверг?

– С большим удовольствием, мистер Каресфут.

– Благодарю тебя. Знаешь что? До тех пор, пожалуй, не говори о нашем разговоре Филипу – конечно, если он сам тебя об этом не спросит. Сперва я хочу переговорить с ним.

Мария Ли, разумеется, согласилась – и старый сквайр покинул ее дом столь же величаво, как и прибыл.

Глава VIII

В тот вечер отец изрядно удивил Филипа, сообщив, что собирается устроить в четверг прием.

– Видишь ли, Филип, – сказал он с мрачной улыбкой, – мне остался год… или менее того, и я хотел бы повидаться с некоторыми моими соседями перед тем, как уйду. В последние годы я мало с кем общался. Я собираюсь устроить прием по всем правилам и пригласить всех соседей. Как ты полагаешь, сколько человек сможет разместиться в старом банкетном зале?

– Я думаю, человек сорок пять…

– Сорок пять! Я помню, как на празднование моего совершеннолетия собрались шестьдесят человек, хотя было тесновато… Полагаю, мы ограничимся пятьюдесятью.

– Вы собираетесь пригласить пятьдесят человек? – переспросил Филип в ужасе.

– Разумеется, а тебя прошу помочь мне с приглашениями. Список того, что нужно сделать, я уже подготовил – не будешь ли ты столь любезен отправить его Беллу в Роксем. Я хочу поговорить с ним: он должен будет прислать своих людей, чтобы привести в порядок старый зал. Заодно напиши и Гунтеру – повар должен быть здесь во вторник и закупить лучшие продукты для ужина на пятьдесят человек. Винами я займусь сам: пора добраться до того великолепного портвейна, который заложил в винный погреб еще мой дед. Ну же, шевелись, мой мальчик, мы не должны терять время – все письма и приглашения следует разослать сегодня же!

Филип прилежно исполнял все указания отца, но в глубине души был уверен, что тот слегка повредился рассудком. Да где это слыхано – торжественный ужин на пятьдесят персон, тем более – в доме, где подобные развлечения были чрезвычайно редки, а гостей всегда отбирали весьма придирчиво? Огромными выходили и расходы: Филип полагал, что человеку не следовало бы разбрасываться направо и налево деньгами, которые в скором времени должны будут перейти другому человеку. Впрочем, ясно было одно: Дьявол Каресфут принял решение – и пытаться его оспорить Филипу было явно не по силам.

Когда все приглашения были доставлены адресатам, в окрестностях Братемского Аббатства приключилось сильнейшее волнение. Всеобщее любопытство достигло наивысшей точки – и потому отказов приехать было совсем немного.

Наконец, настал торжественный день, все гости собрались, и среди этой толпы особенно выделялся старый сквайр, безукоризненно одетый по старинной моде – с бриллиантовыми пряжками на туфлях, в пышном жабо, шелковых чулках… да и сам по себе настолько величественный, что все взгляды были прикованы только к нему.

Стоя в дверях дома, он встречал всех своих гостей с безупречным радушием и манерами, которых не постыдился бы и посол; однако когда приехала мисс Мария Ли, Филип с каким-то пророческим трепетом заметил, что вместо привычного поклона отец наградил девушку поцелуем… Филип было наблюдателен от природы и не мог не почувствовать, что вся собравшаяся компания буквально изнемогает от любопытства. Почти все эти люди на протяжении многих лет были соседями Каресфутов – чаще всего на протяжении нескольких поколений – и потому были близки, насколько это вообще позволяют довольно жесткие традиции английской деревни. Все гости были хорошо осведомлены об особенностях семейной истории Каресфутов, однако эти знания в данный момент были совершенно бесполезны, и все собравшиеся пребывали в абсолютном и полном неведении относительно причины и цели этого грандиозного собрания.

Наконец, к облегчению всех, появился последний из приглашенных гостей, и прозвонили к ужину. Началась суматоха с рассаживанием, гости искали своих соседей по столу, чтобы идти в банкетный зал, и тут произошел небольшой пикантный инцидент, главную роль в котором сыграла Мария Ли. Она как раз устроилась в уголке гостиной, размышляя, собирается ли Филип пригласить ее к столу и почему они в последнее время так редко виделись. Внезапно девушка поняла, что вокруг стало очень тихо, а все взгляды устремлены на нее. Подняв голову, она поняла причину этого: прямо к ней чеканным и величавым шагом направлялся старый мистер Каресфут и уже протягивал ей свою руку, явно намереваясь провести ее в банкетный зал лично, предпочтя ее всем замужним матронам и титулованным особам. Больше всего Марии хотелось, чтобы пол немедленно разверзся и поглотил ее – это было бы гораздо предпочтительнее. Однако этого не произошло – и потому ей ничего не оставалось, как принять предложенную руку и отправиться в зал со всем достоинством, какое она только смогла собрать в этот трудный момент. Мария слышала невольный ропот удивления, носящийся над толпой. Она шла во главе процессии через широко распахнутые дубовые двери, затем вниз по дубовой лестнице с резными перилами, по коридору, задрапированному алой тканью и, наконец, через очередные резные двери – в старинный банкетный зал. На пороге она – как и все входившие за ней – не сдержала изумленного и восхищенного восклицания, ибо открывшийся вид, безусловно, этого заслуживал.

Зал был велик – шестьдесят футов в длину и тридцать в ширину. Высокий потолок пересекали арки из массивных темно-каштановых балок, рельефно высвеченные светом десятков свечей. Стены были обшиты старинными дубовыми панелями, от времени ставшими почти черными, украшенными портретами и сверкающими доспехами.

В центре зала стоял длинный и широкий стол, где на белоснежной скатерти сиял фамильный сервиз Каресфутов, отбрасывая искрящиеся блики отраженных огоньков свечей – весь этот блеск вызывал нешуточное головокружение ошеломленных и восхищенных гостей.

– О! Как красиво! – в изумлении воскликнула Мария.

– Да! – отвечал сквайр, занимая свое место во главе стола и усаживая Марию по правую руку. – Сервиз хорош, признаю. Потребовалось лет двести, чтобы собрать его, однако более всего преуспел в этом мой отец: он потратил на эту посуду десять тысяч фунтов и собирал ее всю жизнь. Вон то золотое блюдо на буфете тоже принадлежало ему… я же потратил всего две тысячи. Запомните, моя дорогая, – тут он понизил голос, – когда все это окажется в вашем ведении, сохраните коллекцию в целости, но я не рекомендую приобретать что-то еще: здесь и так слишком много для семьи простого деревенского сквайра.

Мария Ли вспыхнула и замолчала.

Ужин был великолепен и прошел вполне традиционно, как и все подобные ужины, иногда прерываемый спокойной и не слишком интересной беседой. На самом деле, если бы не великолепие обстановки и сервировки, Марии было бы довольно скучно, даже невзирая на цветистые и многочисленные комплименты ее величественного кавалера. Она немного завидовала тем, кто сидел на другом конце стола, ибо там, сквозь сверкающие блики хрусталя и серебра виднелось лицо Филипа, оживленное и сияющее, а в паузах она могла слышать его негромкий смех.

«В каком прекрасном он настроении!» – думала Мария Ли.

Филип и в самом деле был в прекрасном настроении. Его красивое лицо, в последнее время столь мрачное, теперь озарялось улыбкой, он смеялся и вел остроумную и легкую беседу с соседями по столу.

– Филип, кажется, очень счастлив, не так ли? – вполголоса заметил Джордж миссис Беллами, сидевшей рядом с ним.

– Должно быть, вы скверно умеете судить по лицам о настроении, если считаете, что он счастлив. Я наблюдаю за ним весь вечер – и сделала совершенно противоположный вывод.

– Вот как? Почему же? Взгляните: он смеется.

– Разве вы никогда не видели, как человек смехом пытается скрыть свои страдания? Не смотрите на смеющийся рот – взгляните в его глаза. Они наполнены страхом, они расширены от ужаса – особенно когда он смотрит на своего отца и мисс Ли. Вот, посмотрите… О, нет, он несчастлив, и если я не ошибаюсь – будет еще несчастнее к концу этого вечера. Нас не просто так здесь собрали.

– Надеюсь, что нет, надеюсь… В любом случае, нам придется вести себя в соответствии с тем, что мы знаем. Давайте сменим тему? Вы прелестно выглядите сегодня.

– Разумеется, я прелестна. Хотелось бы мне вернуть вам комплимент – но увы, по совести говоря – не могу. Вы когда-нибудь видели подобный сервиз? Только взгляните на это блюдо.

– Оно великолепно! – со вздохом сказал Джордж. – Я никогда раньше не видел всю коллекцию и даже представить не мог, что буду есть с этих тарелок. Да и доведется ли мне такое в дальнейшем…

– Да! – негромко произнесла миссис Беллами, одарив Джорджа странным взглядом своих больших глаз. – Если вы и дальше будете слушаться меня – доведется. Говорю вам это наверняка – а я никогда не ошибаюсь. Тише, что-то сейчас произойдет. Что такое?

Ужин подошел к концу, и в соответствии со старомодным этикетом скатерть была убрана. Теперь перед гостями сиял полировкой старинный дубовый стол с массивной столешницей дюйма в два толщиной.

Когда по бокалам разлили вино, старый сквайр жестом приказал слугам удалиться, затем шепнул что-то на ухо мисс Ли, отчего она залилась румянцем, и поднялся со своего стула посреди воцарившейся мертвой тишины.

– Взгляните на лицо своего кузена! – почти беззвучно шепнула миссис Беллами.

Джордж последовал ее совету: лицо Филипа ужасно побледнело, черные глаза блестели, словно горящие угли…

– Друзья и соседи! Среди вас или ваших отцов я прожил много лет, – начал свою речь Дьявол Каресфут, и его голос, несмотря на кажущуюся мягкость, с легкостью заполнил весь зал. – Если предание не лжет, то именно в этом самом зале и за этим столом единственный Каресфут, когда-либо произносивший торжественную речь по собственному желанию, освободил себя от собственного бремени. Это был мой предок в восьмом колене, старый йомен Каресфут – и та речь была для него очень важна: в тот день он посадил у воды Посох Каресфутов, великий дуб, ознаменовав тем самым зарождение нашего дома, дома сельских джентри. Прошло несколько столетий с тех пор, как мой предок стоял вот на этом самом месте, где теперь стою я – и наверное, он так же, как и я теперь, опирался рукой на этот стол, обращаясь к похожей компании… Возможно, она была не так пышно разодета, а возможно – не сочтите за неуважение – была одета и попышнее, но это не столь важно. Главное – компания была такой же душевной, как и нынешняя. Тот саженец дуба превратился в самое большое дерево в округе, и мне подумалось, что и я, по примеру моего предка, должен собрать под древней крышей этого дома старых друзей и соседей, чтобы поделиться с ними моей радостью.

Никто из сидящих здесь не может глядеть на старика, который просит сейчас вашего внимания, не осознавая то, что сам он давно уже понял: дни его сочтены. С жизнью прощаться трудно. Когда человек стареет, ужасы Неведомого кажутся ему столь же пугающими и громадными, какими казались и в юности – а то и страшнее. Однако ж с этим приходится примириться – наш уход есть жесткий и неизбежный факт. Старый человек понимает это – и оглядывается вокруг в поисках утешения. Таковых утешений он находит всего два: во-первых, с годами утихают его страсти и исчезают интересы, имевшие такую силу в молодости, и, во-вторых, Природа в неизбывной милости своей дарует молодость и силу новому поколению, которому предстоит заменить изношенную дряхлость того, кто вскоре погрузится в забвение. Жизнь моя почти окончена, и вскоре тихое кладбище за церковью потребует свою дань – но я буду жить в своем сыне. Мысль эта приносит мне удовлетворение – насколько вообще может радовать меня мысль о семье – а кроме того, я спокоен за столь долго собираемое наследство, за имущество и достояние, которые во многом помогли этой земле стать такой, какая она нынче есть.

Однако же вы, наверняка, удивлены и желаете знать – что же это за особая цель, с которой я пригласил вас сегодня вечером в мой дом. Будьте уверены – я сделал это не для того, чтобы заставить вас выслушивать мрачные проповеди о не очень-то интересном факте моего приближающегося конца… Нет! Я пригласил вас по совсем иной, радостной и вполне определенной причине. Одно лишь желание давно владело мной: перед смертью я хотел увидеть на своих коленях ребенка моего сына, маленького Каресфута, того, кто когда-нибудь займет мое место и место своего отца. Вероятно, дождаться его я уже не успею – но должен вам сообщить, что первый шаг к этому уже сделан. Я говорю о помолвке моего сына – и мисс Марии Ли, юной леди, что сидит справа от меня.