Текст книги "Рассвет"

Карие глаза Филипа налились слезами, пока он слушал девушку – однако он справился с ними и произнес:

– Вы очень добры ко мне… вы единственный мой друг. Иногда мне кажется, что вы – ангел.

– Чепуха, Филип! Если бы вас услышали, вы бы отправились вслед за Грампс. Не хочу больше слышать ничего подобного!

Она говорила довольно резко – однако почему-то при этом вовсе не выглядела недовольной.

– Мне надо идти! – вздохнул он через некоторое время. – Я обещал отцу вместе с ним осмотреть новые постройки на ферме Рейнольда. Через двадцать минут я должен быть дома.

Они поднялись и вошли в дом через большое французское окно, выходящее прямо на лужайку, где они сидели.

В столовой Филип повернулся и после недолгого колебания выпалил:

– Мария, не сердитесь на меня, но… Можно вас поцеловать?

Мария Ли вспыхнула, как маков цвет.

– Как вы смеете просить меня о таком? Но… поскольку старая Грампс нас покинула, а новой Грампс пока не предвидится, мне приходится прислушиваться исключительно к собственным советам и действовать в соответствии с собственными пожеланиями… и потому, если вы действительно этого хотите, Филип, то… можно!

Филип поцеловал ее.

Когда он ушел, Мария Ли прислонилась лбом к холодному мраморному камину.

– Я его люблю! – прошептала она. – Никаких сомнений!

Глава III

Филип не очень-то любил прогулки с отцом – с тех самых пор, как обнаружил, что в девяти из десяти случаев они сводятся к довольно сухим лекциям по поводу управления имуществом, либо к коротким назидательным рассказам, касающимся поведения Филипа и содержащим строгую мораль. Сегодня совместная прогулка обещала стать особенно неприятной, поскольку отец вел себя прямо-таки ужасающе, убийственно вежливо – после утренней сцены иначе и быть не могло. О, насколько было бы приятнее провести этот день с Марией Ли! Дорогая Мария, он непременно навестит ее завтра…

Когда Филип вернулся домой, опоздав на десять минут, он обнаружил, что его отец стоит с часами в руках возле больших напольных часов в холле – словно собираясь сверять каждую секунду опоздания Филипа.

– Когда я просил тебя пойти со мной, Филип, я, если мне не изменяет память, особо упомянул, что ни в коей мере не хочу нарушать твои планы. Я прекрасно понимал, насколько мало интереса – в отличие от твоего брата Джорджа – ты испытываешь к ведению хозяйства в нашем поместье, и совершенно не собирался навязывать тебе свое общество в столь неинтересном мероприятии. Однако, поскольку ты любезно согласился сопровождать меня, теперь я весьма сожалею, что ты не посчитал нужным соблюсти пунктуальность. Я жду тебя уже семнадцать минут – позволь заметить, что в моем возрасте я уже не могу себе позволить так транжирить время. Могу я спросить, что тебя задержало?

Эта длинная речь позволила Филипу восстановить дыхание, поскольку домой он возвращался бегом. С ответом он не медлил.

– Я завтракал с мисс Ли.

– О! Тогда я больше не удивлен твоему опозданию. Кстати, должен сказать, что на этот раз я вполне тебя одобряю. Мисс Ли – молодая леди из хорошей семьи, у нее прекрасные манеры и внушительное состояние. Если она унаследует и поместье, то станет владелицей пяти тысяч акров неплохой земли. Луга поистине прекрасны, просто великолепны. Возможно…

Тут старик замолчал, прервавшись на половине фразы.

Выйдя из дома, они вместе пошли по тропинке, над которой причудливо сплетались ветви старых лип. В конце аллеи, возле самого озера, стоял огромный и древний, но все еще живой дуб – известен он был под именем Посох Каресфута. Это было любимое дерево старого сквайра – и лучшая древесина на много миль вокруг.

– Интересно, – сказал Филип, пытаясь завести непринужденную беседу с отцом, – почему это дерево называют Посохом Каресфута?

– Твое невежество удивляет меня, Филип, впрочем, я вполне допускаю, что люди могут жить где-то годами, совершенно не впитывая местные традиции. Возможно, тебе известно, что монахи из аббатства были изгнаны Генрихом VIII. Тогда на месте этого дуба рос другой, еще более огромный – говорили, что в нем было не менее шестнадцати мер древесины. По преданию, он был посажен первым настоятелем аббатства, когда Англия еще была саксонской… В ту ночь, когда монахи покинули аббатство, над Англией разразилась ужасная буря. Дело было в октябре, когда деревья еще не сбросили листву. Свирепый порыв ветра вырвал громадный дуб с корнем и швырнул его в озеро. Взгляни: видишь в озере песчаный остров посередине, там, где глубина воды не менее восьми футов? Вот туда он и упал. Люди говорили – это знак того, что монахи навсегда покинули Аббатство Братем… и люди оказались правы. Но когда твой предок, йомен Каресфут купил эту землю и переехал сюда жить, зимой ударил сильнейший мороз, и озеро промерзло до дна. Каресфут пригласил соседей и работников в свой новый дом, чтобы вместе с ними отпраздновать удачную покупку. Для него это был торжественный день, день его гордости. Гости уже изрядно съели, выпили хмельного эля – и тогда Каресфут позвал их на берег озера, чтобы они стали свидетелями некой церемонии. Когда гости спустились на берег, перед ними предстало удивительное зрелище: упряжка из шести лучших тяжеловозов Каресфута тащила через замерзшее озеро пятидесятилетний дуб – прямо вместе с землей и корнями. Рядом с тем местом, где стояли гости, была вырыта огромная яма глубиной в десять футов и шириной в четырнадцать – сюда-то и посадили Посох Каресфута. После этого твой прапрадед в девятом колене увел гостей обратно за стол и произнес перед ними речь – это была его первая и последняя речь, и ее надолго запомнили в наших краях. На современном английском языке она звучала бы так:

«Соседи! Дуб Приора ушел под воду, и люди говорили – это знак того, что монахи больше никогда не вернутся в Братем, и что его вырвал из земли ветер, ниспосланный самим Господом. И вот, соседи, как вы знаете, здешние земли и плодородные болота, что вниз по ручью, милостью короля достались человеку, который не отличит глины от суглинка, или луга от пастбища – а уж от него, милостью Божией, все это перешло ко мне, и я собрал вас, чтобы отпраздновать это событие. Теперь, соседи, хоть вы, может, и сочтете это ребячеством, есть у меня мысль – и я настроен воплотить ее в жизнь. Когда я был еще мальчишкой, пас я свиней вон на том холме, где дубрава, чтобы они могли до отвала наесться желудей – было это еще до того, как папаша фермера Гиртона соизволил поставить там изгородь, которая всех нас сейчас так раздражает. Ну, так вот там я и нашел желудь величиной с утиное яйцо, коричневый и крепкий. Принес я этот желудь и посадил в добрую землю, в углу сада моего отца, думая, что он вырастет, и однажды я сделаю из него хороший крепкий посох… Было это пятьдесят лет назад, ребята, и вот там, где раньше рос Дуб Приора, я сегодня воткнул свой посох. Монахи рассказывали, что в святой земле Израиль каждый мужчина должен посадить фиговое дерево и виноградную лозу. Ну, что такое фиговое дерево, я, честно сказать, не знаю, а что до остального – так посажу я лучше вместо ползучей и ко всему цепляющейся лозы добрый английский дуб, и если он приживется, то не будет знать топора, даст тень путнику и родит желуди. Весной покроет его зеленая листва, зимой будут его ветви наги – и так будет продолжаться из года в год, пока десять поколений моих детей и детей моих детей не смешают свой прах с моим на старом нашем семейном погосте. Теперь, соседи, уж простите меня – больно долго я говорил, а говорить я не мастак, но уж потерпите – больше-то я так долго болтать не стану, это уж в такой великий день захотелось мне поговорить. Вас же я попрошу пожелать Посоху Каресфута здравия и помолиться Господу, чтобы он дал этому дубу долгую жизнь, и чтобы листья его покрывались листвой, пока дети чресел моих будут сидеть в его тени. Пусть земля родит зерно, пусть луна каждую ночь всходит на небо, и пусть потомки мои вспоминают добрым словом старика, который посадил этот дуб в добрую английскую землю!»

Лицо старого сквайра смягчилось, пока он рассказывал эту старую семейную легенду, а живое воображение юного Филипа нарисовало причудливую картину старого мира, где крестьяне стоят в снегу, на морозе, вокруг вот этого самого дерева…

– Филип! – внезапно сказал старый Каресфут. – Однажды ты станешь владельцем Посоха, английским йоменом. Если сердце твое будет крепко, как английский дуб, ты устоишь против любого ветра и любого ненастья, как всегда и делали твои предки. Однако идем, нам пора!

Через некоторое время он снова заговорил.

– Кстати, Филип. Помни то, что я сказал тебе утром – я надеюсь, что ты будешь помнить! Ибо, хоть я и говорил в гневе – никогда не пытайся обмануть меня, или ты очень пожалеешь. Теперь я должен сказать тебе еще кое-что. Я хочу, чтобы ты отправился в колледж и получил образование, чтобы однажды, как и положено Природой, занять мое место и достойное место в обществе. Занятия в Оксфорде начнутся через несколько дней, в ближайшие годы ты будешь учиться в колледже Святой Магдалины. Я не ожидаю, что ты станешь ученым – но рассчитываю, что ты откажешься от грубых и необдуманных поступков и дурацких идей, став наконец-то и по поведению, и по уму джентльменом.

– Джордж тоже отправится в колледж?

– Нет. Я поговорил с ним об этом – он не хочет. Рассуждает он довольно мудро, поскольку считает, что с его не слишком большими перспективами лучше потратить время на изучение способов зарабатывать себе на жизнь. В связи с этим он собирается поступить на работу в адвокатскую контору в Роксеме – Фостер и Сын, вернее, Фостер и Беллами, поскольку молодой Беллами – он юрист – приходил сегодня утром не для того, чтобы рассказать о твоем поступке, а чтобы официально сообщить, что теперь он является младшим партнером в фирме, и они будут рады видеть Джорджа в должности клерка. Молодой Беллами – весьма трудолюбивый и умный молодой человек, Джорджу будут полезны и его пример, и его советы.

Филип кивнул и продолжил путь молча, размышляя о любопытных изменениях в его жизни, которые принесла эта прогулка. Он был очень рад тому, что на некоторое время расстанется с Джорджем, и был достаточно умен, чтобы оценить те социальные и интеллектуальные преимущества, которые даст ему обучение в университете; впрочем, совершенно неожиданно ему не понравились две вещи. Во-первых, пока он будет вести академические исследования, Джордж, по сути дела, останется дома – до Роксема было всего шесть миль – и сможет без помех приводить в действие любые свои коварные планы (а Филип был уверен, что коварные планы у Джорджа есть). Во-вторых – Оксфорд страшно далеко от Марии Ли! Впрочем, оба этих возражения Филип благоразумно оставил при себе.

Тем временем они с отцом дошли до фермы, которую намеревались осмотреть, и старый сквайр, с характерной для него проницательностью и стремительностью, быстро решил, что еще должно быть сделано, а что – переделано, после чего они повернули в обратный путь.

По пути домой, проходя через заросли кустарника, они наткнулись на весьма солидного парня лет пятнадцати, который нес в руках гнездо, полное птенцов черного дрозда.

Если и было в этом мире что-то, способное в один миг пробудить самые нежелательные черты характера Дьявола Каресфута – так это внезапная встреча с чужим мальчишкой, в особенности – с мальчишкой, ворующим птичьи гнезда в его владениях. Во-первых, он ненавидел нарушителей, во-вторых, одним из любимых его развлечений были прогулки ранним утром под аккомпанемент пения птиц. Соответственно, при виде обоих раздражающих факторов он замер, выпрямился во весь рост и обратился к дрожащему от ужаса юнцу самым сладким тоном:

– Вас зовут, я полагаю, Брейди? Джим Брейди – поправьте меня, если я ошибаюсь – и вы явились сюда, чтобы… чтобы… Чтобы воровать у меня птиц?!

Испуганный мальчишка медленно пятился, на него наступал старик с горящими синим огнем глазами – все это продолжалось до тех пор, пока юный нарушитель границ не врезался спиной в большое дерево, мешающее дальнейшему отступлению. Замерев на месте, он стоял так около тридцати секунд, корчась под прожигающим его насквозь взглядом, а затем, не в силах больше терпеть эту пытку, бросился на землю и заревел в голос:

– О, п’жалста, п’жалста, сквайр, не смарите на м’ня такими жуткими глазами! Лучше, того-этого, побейте меня, тока не смарите, сквайр! Я за весь год, почитай, и двух десятков птиц не взял, да вот это гнездо, а Том Смит спер аж пятьдесят две штуки, да еще и молодую сову поймал! Ой, ой, сквайр, не смарите так!

Взбешенный до предела последней информацией, мистер Каресфут немедленно внял словам жертвы, прекратил сверлить Джима взглядом и пустил в дело свою малаккскую трость с золотым набалдашником, наградив поверженного врага парой крепких ударов, хотя впоследствии сам Джим клялся, что «палка-то сквайрова – ништо против взгляда его ужасного… Ух, как смотрел, аж нутро горело и все кишки узлом завязались».

Когда Джим Брейди ушел, чтобы никогда более не возвращаться, а старый Каресфут успокоился и вернулся к своей обычной манере поведения, он заметил своему сыну:

– У человеческого взгляда есть какое-то любопытное свойство – мне кажется, в моем взгляде оно как-то особенно развито… Ты видел, как мой взгляд подействовал на мальчишку? Я проводил над ним эксперимент. Помню, с твоей бедной матерью творилось то же самое. Никогда она не могла вынести моего взгляда.

Филип не ответил, но про себя подумал: если она подвергалась подобным экспериментам, то ничего удивительного.

Вскоре после возвращения домой Филип получил записку от мисс Ли. В ней говорилось:

«Мой дорогой Филип!

И что Вы думаете?! Сразу после Вашего ухода я получила дневную почту, которую Джонс (это мясник) привез из Роксема. Несколько писем, одно от Грампс, другое от дяди Тома. Грампс учудила! Вы спросите – что именно? В Канцелярии признали, что она не была «неподходящей особой», но, несмотря на это, она так зла на дядю Тома, что не вернется ко мне. Она приняла предложение поехать в Канаду в качестве компаньонки какой-то дамы. Итак, прощай, Грампс!

Теперь о дяде Томе. Канцелярия предложила мне жить с моими родственниками, пока я не достигну совершеннолетия, и будет выплачивать им за меня четыре сотни в год, что я считаю неплохой сделкой. Я уверена, что не смогу съесть на четыреста фунтов даже за год, хотя у меня и прекрасный аппетит. Я и понятия не имела, что они все меня так любят – они все хотят, чтобы я переехала и жила с ними всеми; всеми, кроме тетушки Чамберс, разумеется, потому что она живет в Джерси. Дядя Том написал мне, что будет рад, если его дочери переймут от меня мои прекрасные отточенные манеры и будут брать с меня пример (только представьте, «мои отточенные манеры», а я ведь прекрасно помню, как маленький Том, этот славный парнишка, рассказал мне, что еще в прошлом году слышал, как его отец говорил Эмили – это старшая дочь дяди Тома – что я бесцеремонная, высокомерная, дурно воспитанная мисс, но Эмили должна терпеть меня и угождать мне). Нет, я не стану жить в доме дяди Тома – так и скажу Канцелярии. Если уж мне надо уехать из моего дома, я лучше поеду к тетушке Чамберс в Джерси. Джерси – чудесное место, там полно цветов, и всякий без труда может выучить французский язык; кроме того, мне нравится тетушка Чамберс, у нее нет детей и вообще нет ничего, кроме воспоминаний о дорогих умерших родственниках. Однако мне совсем не хочется уезжать из моего дома, и я чувствую большое желание расплакаться. Но к черту Канцелярию, дядю Тома и его назойливость – надеюсь, вы сможете найти время и прийти завтра утром, чтобы проводить меня? До свидания, дорогой Филип,

Ваш нежный друг,

Мария Ли».

Разумеется, назавтра Филип нашел время – и вернулся, выглядя совершенно безутешным.

Глава IV

Вскоре Филип отправился в колледж, а Джордж принялся строить карьеру юриста в Роксеме, однако нам нет нужды углубляться в слишком подробное описание этого периода их жизни.

В колледже Филип неплохо справлялся с учебой и не наделал долгов, поскольку был Каресфутом. Благодаря своей огромной физической силе, он стал первоклассным спортсменом и в течение двух лет участвовал в лодочных гонках от колледжа Святой Магдалины. Книгами он также не пренебрегал, однако чтение его носило несколько беспорядочный и бездумный характер и касалось изучения мистических предметов. Те, с кем он вместе учился, любили его, но популярной личностью его назвать было нельзя: для того, чтобы стать всеобщим кумиром, ему недоставало темперамента. Временами он был веселее всех весельчаков, но затем его внезапно одолевал приступ черной меланхолии, и он погружался в глубочайшую и мрачную депрессию, которая могла длиться несколько дней. Его сокурсники, для которых увлечение Филипа мистикой было неиссякаемым источником шуток, утверждали, что в эти дни он готовится к визиту своего фамильяра[2]2
  Фамильяр – согласно средневековым поверьям, существо, обычно животное или птица (кошка, сова и т. п.), служащее магу и отражающее частичку вложенного в него духа хозяина. – Здесь и далее примеч. переводчика.


[Закрыть] – однако эту шутку Филип никогда не мог оценить по достоинству. Дело в том, что приступы тоски были присущи ему с рождения – возможно, истоки их крылись в состоянии рассудка его покойной матери еще до его появления на свет, когда все ее мысли были окрашены болезненным ужасом, который внушал ей муж, и постоянным беспокойством, как бы не рассердить его.

В течение трех лет, проведенных в колледже, Филип почти не виделся с двоюродным братом, поскольку в Братеме оказывался не часто, предпочитая проводить каникулы за границей, а если и оказывался – то встреч избегал уже Джордж. Между молодыми людьми словно установилось негласное соглашение видеться как можно реже. Однако, хоть и не видясь с кузеном, Филип, тем не менее, осознавал, что влияние Джорджа на Дьявола Каресфута за эти годы только возросло. Письма старого сквайра были полны рассказов об успехах племянника, о том, как он замечательно управляет имением (которое почти полностью теперь перешло в его руки). К своему изумлению и отчасти отвращению, Филип обнаружил, что Джорджа в округе все чаще называют «молодым сквайром». Задолго до окончания учебы в университете Филип решил, что при первой же возможности сделает все возможное, чтобы поставить кузена на место – однако не насильственными методами, к которым прибегал в юности, а тем, что станет столь же способным, усердным, вежливым и милым.

Наконец, настал день, когда он должен был попрощаться с Оксфордом навсегда – и вот Филип оказался в железнодорожном вагоне второго класса (он всегда ездил вторым классом, считая более дорогие билеты бесполезной тратой денег), который вез его в Роксем.

Незадолго до отправления поезда с платформы в Паддингтоне Филипа ждал приятный сюрприз: в его вагон вошла чрезвычайно элегантная и статная молодая леди, судя по ее сильному акценту, с которым она обратилась к носильщику – иностранка. С непосредственностью и храбростью, которые присущи любому юноше двадцати одного года, он немедленно представился незнакомке – обладательнице прекрасных голубых глаз с поволокой, великолепных волос и фигуры, которая не опозорила бы и Диану. Филип предложил ей все небольшие услуги, которые один попутчик может оказать другому. Вначале они были восприняты весьма сдержанно, потом – с благодарностью, и вскоре лед полностью растаял, и красивая пара всецело отдалась разговору, оживленному ровно настолько, насколько позволяло молодой леди ее знание английского. Она сообщила, что ее зовут Хильда фон Хольцхаузен, она из немецкой семьи и приехала в Англию, чтобы стать компаньонкой какой-нибудь леди и усовершенствовать свой английский. Она уже побывала с той же целью во Франции и превосходно знала теперь французский, но если так же хорошо она освоит и английский, то на родине ее ждет место директрисы в государственной школе. Отец и мать ее умерли, у нее нет ни братьев, ни сестер и очень мало друзей.

Куда именно она едет? В место под названием «Роксхам»… Роксем, благодарю вас… так и написано на билете. Она собирается стать компаньонкой милой молодой леди, очень богатой, как и все англичане. Она познакомилась с ней, когда вместе со своими французскими хозяевами путешествовала и посещала Джерси. Ее зовут мисс Ли.

– Вы шутите! – воскликнул Филип. – Она вернулась в Рютем?

– Что? Вы ее знать?

– Да! Я… то есть, я ее знал три года назад. Я живу в соседнем приходе.

– Ах! Тогда, возможно, вы есть джентльмен, о котором я слышать, как она говорить – мистер Кар-эс-фут, которого она, кажется, любить… как это слово… очень любить?

Филип рассмеялся и покраснел, после чего сознался: да, он действительно тот джентльмен, которого мисс Ли, «похоже, очень любила».

– О, я очень рада есть! Тогда мы будем друзья и будем часто увидимся, так?

Филип безоговорочно согласился, что она должна видеться с ним очень часто.

От фройляйн Хильды фон Хольцхаузен Филип узнал о мисс Ли множество подробностей. Оказалось, что, достигнув совершеннолетия, Мария Ли вернулась, чтобы поселиться в своем старом доме в Рютеме; она пыталась уговорить свою тетю сопровождать ее, но не преуспела – старая леди была слишком привязана к Джерси. Хильда пробыла на острове достаточно долго, девушки подружились, и дружба эта завершилась для Хильды предложением стать компаньонкой Марии Ли и поселиться в ее доме. Предложение Хильда приняла с радостью, поскольку оно ее полностью устраивало.

Упоминание имени мисс Ли пробудило в памяти Филипа приятные воспоминания, которые в иной обстановке могли бы стать вполне сентиментальными… однако под огнем голубых очей прелестной иностранки Филип не мог испытывать сентиментальных чувств ни к кому, кроме фройляйн Хильды. «Путешествие закончилось слишком быстро!» – втайне подумали оба, ступив на платформу Роксем. Однако попрощаться они не успели – к ним навстречу уже бежала молодая женщина с изящной фигурой, одетая в бело-розовое платье и шляпу с широкими полями.

– Хильда, Хильда! Вот и я! Как поживаете, дорогая? Добро пожаловать домой! – она уже собиралась поцеловать гостью, как вдруг взгляд ее упал на Филипа, стоявшего рядом. – О, Филип! – она покраснела – Разве вы меня не узнаете? Я, должно быть, сильно изменилась. А вот я бы узнала вас где угодно – и я так рада вас видеть, просто ужасненько рада… простите за сленг, но это такое облегчение – говорить «ужасненько», не опасаясь тети Чамберс… Только подумайте, три года прошло с нашей последней встречи! Вы помните Грампс? Как я выгляжу? Как вы думаете, вы будете меня любить так же, как раньше?

– Я думаю, что вы выглядите той же самой милой девушкой, какой всегда и выглядели, только стали еще красивее – и я не смогу любить вас больше, чем уже люблю.

– Мне кажется, в Оксфорде вас неплохо научили говорить комплименты! – отвечала она, краснея от удовольствия. – Однако насчет красоты – это ерунда, я-то знаю, что нет!

Тут она огляделась по сторонам, убедилась, что никто их не слышит (Хильда была занята с носильщиком, грузившим ее багаж), и прошептала:

– Просто взгляните на мой нос – и вы немедленно возьмете свои слова обратно. Он сплющился и стал еще шире и унылее, чем раньше. Я думаю, мне надо сыграть с Судьбой в кости, поставив на кон этот нос. Ах! Вот и Хильда. Разве она не прелесть? Вот вам и настоящая красота. У нее нет никакого такого носа. Пойдемте же, проводите нас до экипажа. Вы должны непременно пообедать с нами завтра! Я так рада вернуться в свой старый дом – и собираюсь развести грандиозный сад. «Жизнь коротка, радости мимолетны!», как говорит тетя Чамберс, так что я собираюсь все успеть, покуда она еще длится. Я вчера видела вашего отца. Он чудесный старик, хотя у него ужасные глаза. Ах, я никогда не чувствовала себя такой счастливой, как сейчас! До свидания! В час дня ждем!

И Мария Ли уехала, оставив Филипа в глубокой задумчивости.

Прием, оказанный Филипу дома, был сердечным – и обнадеживающим. Он обнаружил, что отец сильно постарел, но все так же красив и благороден – и, судя по всему, от всей души рад его видеть.

– Я рад тебя видеть, мой мальчик! – сказал Дьявол Каресфут. – Ты вернулся, чтобы занять полагающееся тебе место. Взгляни на меня – и ты поймешь, что ждать осталось недолго. Нет-нет, Филип, долго я не протяну, я чувствую это. Восемьдесят два – хороший возраст, чтобы уйти. У меня было достаточно времени, я привел все дела в порядок, и теперь мне пора уступить место тебе. Вчера я вместе со старым Джейксом ходил наметить место для моей могилы. Есть отличный тихий уголок позади камня, который считается могилой старого йомена Каресфута, того, кто посадил Посох Каресфута – вот там я и хотел бы оказаться, в его компании. Не забудь об этом, когда придет время, Филип. Там и еще место есть, имей в виду – хотя, возможно, ты предпочтешь место в фамильном склепе.

– Отец, вы не должны говорить о смерти! Вы проживете еще много лет!

– Нет, Филип. Возможно – год, два, не больше. Или месяц. Или день. Жизнь моя висит на волоске, – тут он указал себе на грудь. – Эта машинка может сломаться в любой момент, если перенапряжется. Кстати! Видишь тот шкаф? Открой его. Видишь пузырек с красной этикеткой? Хорошо. Если ты когда-нибудь увидишь, что меня настиг сердечный приступ (у меня уже был один – тебя здесь не было – и я чуть не умер), поспеши к этому шкафу изо всех сил и дай мне выпить половину того, что в пузырьке. Это потрясающее восстанавливающее средство, и старый Кейли говорит, что если я не приму его во время следующего приступа, то… Дьяволу Каресфуту придет конец.

С этими словами старик энергично постучал тростью об дубовый пол.

– Филип, я хочу, чтобы ты поскорее занялся делами и осмотрел поместье, чтобы без помех взять на себя управление им после моей смерти. Я надеюсь, ты будешь относиться к нему бережно, преумножишь его и всегда будешь помнить, что большая собственность – это священная ноша. Еще две вещи, которые я должен тебе сказать. Во-первых, я вижу, что вы с Джорджем не ладите, и это меня огорчает. Ты всегда был о нем плохого мнения и считал, что он замышляет недоброе. Уверяю тебя, ты ошибался! Джордж – самый порядочный молодой человек и единственный сын моего дорогого брата. Я хотел бы, чтобы ты не забывал об этом, Филип: кровь не водица, вы с ним останетесь единственными Каресфутами, когда меня не станет. Ты, возможно, думаешь, что я собираюсь обеспечить Джорджа за счет твоих средств – это не так. Возьми этот ключ… и открой верхний ящик секретера. Дай мне конверт. Это – мое завещание. Если ты его прочтешь и сможешь понять, что там намудрили законники – моему разуму это недоступно – то увидишь, что все остается тебе, за исключением дальней фермы в Холстоне, трех ферм в Эссексе, которые я купил два года назад, и двенадцати тысяч фунтов наличными. Разумеется, ты знаешь, что Эбби-Хаус и все окрестные земли являются неотчуждаемым имуществом – так было всегда на протяжении нескольких поколений. Положи конверт на место… И последнее, сын мой: я хочу, чтобы ты женился. Я хотел бы застать своего внука в этом доме. Я хочу, чтобы ты женился на Марии Ли. Мне нравится эта девушка. Она из хорошего марлширского рода – наши семьи породнились в 1703 году. Кроме того, она принесет тебе большое приданое. Она умненькая и достаточно симпатичная для хорошей жены. Надеюсь, ты как следует все обдумаешь и примешь решение.

– Да, отец, но… быть может, она не захочет выходить за меня? Я обедаю у нее завтра.

– Полагаю, тебе не стоит опасаться отказа – однако не стану больше тебя задерживать. Пожмем друг другу руки, мой мальчик. Возможно, ты станешь лучше думать о своем старом отце, когда окажешься на его месте. Я надеюсь на это. Мы часто ссорились, иногда я бывал неправ, но я всегда стремился исполнять свой долг по отношению к тебе, мой мальчик. Не забудь о завтрашнем обеде – и прояви себя с лучшей стороны.

Филип вышел из кабинета отца, до глубины души тронутый добротой и вниманием, с которыми тот его встретил; кроме того, юноша был рад узнать, что наследство его куда больше, чем он ожидал, а кузену Джорджу достанется не так уж и много.

«Этот рыжий лис напрасно интриговал!» – подумал Филип с тайным удовольствием.

Затем он задумался о своем браке и пожелании отца на сей счет. Как известно читателю, Марию Ли он действительно очень любил – и даже до того, как понял это, уже знал, что она станет ему хорошей женой; такой брак во всех отношениях отвечал и здравому смыслу, и собственным интересам Филипа. Да… он примет совет отца…

В тот вечер он повторял это очень часто – и каждый раз перед его мысленным взором возникали нежные голубые глаза с поволокой и статная осанка компаньонки мисс Ли. Ах, что это были за глаза! Кровь Филипа быстрее бежала по жилам, когда он думал о них; в глубине его сердца брезжило желание, чтобы Хильда и Мария поменялись местами…

Однако, несмотря на мысли о юной леди, которой предстояло стать его женой, и юной леди, глазами которой он восхищался, спал в ту ночь Филип крепче и лучше, чем когда-либо…