Текст книги "Нада"

Умслопогас становится вождем племени секиры

Когда Умслопогас и Джиказа Непобежденный пришли в загон, они остановились посреди его, на расстоянии десяти шагов друг от друга.

Умслопогас, вооруженный большим щитом и легкой, лунообразной секирой, а Джиказа – «Виновником Стонов» и небольшим шитом.

Гладя на такое вооружение, народ думал, что владелец секиры быстро расправится с незнакомцем.

По данному знаку Джиказа с яростным ревом налетел на Умслопогаса. Но тот не шелохнулся до той минуты, когда враг приготовился ударить. Тогда он внезапно отскочил в сторону, и сильно хватил по спине давшего промах Джиказу. Он ударил его гладью лезвия, так как убивать секирой не намеревался. В сотенной толпе раздался взрыв смеха. Джиказа чуть не лопнул от досады, от позора. Он обежал кругом, как дикий бык, еще раз налетел на Умслопогаса, поднявшего щит, чтобы встретить его. Тогда вдруг Умслопогас в то мгновение, когда великая секира занеслась высоко вверх, испустил как бы крик ужаса и побежал.

Опять раздался смех, а Умслопогас бежал все быстрее. За ним в слепой ярости гнался Джиказа. Туда, сюда по загону носился Умслопогас на расстоянии копья от Джиказы, держась спиной к солнцу, чтобы следить за тенью своего врага. Еще раз он обежал круг, а толпа рукоплескала этой погоне, подобной тому, как на охоте загонщики травят лань. Умслопогас так ловко бежал, что хотя шатался от слабости, и многие думали, что ему не хватит дыхания, однако несся все быстрее, увлекая за собой Джиказу. Когда наконец Умслопогас понял по дыханию врага и по дрожанию тени, что силы его истощились, он притворился, что сам падает, что сбивается с дороги вправо. Спотыкаясь, он уронил большой щит под ноги Джиказы. Тогда тот со слепу налетел на него, запутался в нем ногами и растянулся во весь рост на земле. Умслопогас видя это, опустился на него, как орел на горлинку. В одно мгновение он выхватил секиру «Виновник Стонов», сильным ударом отделил ее от ремня, прикреплявшего ее к руке Джиказы, и отскочил, занося большую секиру, отбросив все остальное оружие. Тут все присутствующие оценили его хитрость, и ненавидевшие Джиказу громко возликовали. Остальные молчали.

Медленно поднялся Джиказа с земли, удивляясь, что еще жив, схватил маленькую секиру Умслопогаса и, глядя на нее, зарыдал. Умслопогас же, подняв великого «Виновника Стонов», железную владычицу, рассматривал ее кривые, стальные зубцы, красоту рукоятки, обмотанной медной проволокой и кончающейся шишкой, как у палки. Он любовался ею, как жених красотой новобрачной. Потом на глазах у всех он, поцеловав широкое лезвие, громко воскликнул:

– Привет тебе, моя владычица, отвоеванная мной в сражении! Никогда мы с тобой не расстанемся, вместе и умрем, потому что я не допущу, чтобы кто-нибудь владел тобой после меня!

Так воскликнул он перед народом, потом обратился к плачущему, все утратившему Джиказе.

– Где же гордость твоя, Непобежденный? – смеялся Умслопогас. – Продолжай поединок. Ты вооружен, как был только что я, однако я перед тобой не струсил!

Джиказа с минуту поглядел на него, потом с проклятием швырнул в него маленькой секирой и, повернувшись, бросился бежать к воротам загона.

Умслопогас нагнулся, секира пролетела над ним. Так как он не двигался с места, то народ думал, что он даст Джиказе уйти. Но не того ему хотелось. Умслопогас подождал, пока Джиказа почти достиг ворот, тогда он с диким ревом, с быстротой молнии бросился вперед. Джиказа тоже прибавил шагу, вот он у ворот, вот они столкнулись, блеснула сталь, и вдруг все увидели, как Джиказа упал мертвый, убитый насмерть могучей секирой «Виновник Стонов» которой он и отцы его владели столько лет.

В толпе раздался громкий крик, что Джиказа, наконец, убит, многие рукоплескали Умслопогасу, называя его вождем, господином племени Секиры. Но сыновья побежденного, десять сильных, храбрых мужей, кинулись к нему, чтобы умертвить его. Умслопогас отбежал, занося «Виновника Стонов», а некоторые из советников бросились разнимать их крича: «Остановитесь!»

– Разве не по вашему закону, – сказал Умслопогас, – я, победивший вождя племени Секиры, становлюсь сам вождем?

– Таков, закон, – ответил один из престарелых советников, но вот что он также предписывает: ты должен победить всех, кто выступит против тебя. Так было при моем отце, когда дед покойного Джиказы завладел секирой, так должно быть и по сей день!

– Я согласен, – сказал Умслопогас, – но кто же еще поборется со мной за секиру «Виновник Стонов», за право власти над племенем Секиры?

Тогда все десять сыновей Джиказы, как один человек, выступили вперед, потому что сердца их обезумели от ярости из-за смерти отца, а также потому, что их род лишился власти. Им уже безразлично было – жить или умереть.

Кроме них никто не выступал, все мужи боялись Умслопогаса, боялись «Виновника Стонов».

Между тем он сосчитал их.

– Клянусь головой Чеки, их десять! – вскричал он. – Если теперь сражаться со всеми, то мне не останется времени разобрать дело Мезило и девицы Зиниты. Слушайте! Что скажете вы, сыновья Джиказы побежденного, если я предложу еще кому-нибудь драться со мной против десяти? Согласны ли вы на это?

Братья рассудили между собой, что такие условия более выгодны, чем если им выходить по одному.

– Пусть так! – ответили они, и советники тоже одобрили.

Умслопогас, бегал кругом по загону, заметил в толпе брата своего Галаци и понял, что тот жаждет разделить с ним бой. Тогда он громко крикнул:

– Выбираемый мной союзник, в случае нашей победы, станет вторым правителем племени Секиры!

Выкрикивая это, он медленно обошел ряды, всматриваясь в лица, пока не дошел до Галаци, опирающегося на «Стража».

– Вот большой человек с большой дубиной, – сказал Умслопогас. – Как зовут тебя?

– Мое имя Волк! – ответил Галаци.

– Скажи-ка, Волк, согласен ты разделить со мной бой двух против десяти? Если победа за нами, ты разделишь и власть мою над этим племенем!

– О, великий владелец Секиры, – ответил Галаци, – мне глушь леса, вершины гор дороже краалей и поцелуев жен, но ты так отличился, что я готов испытать радость битвы, я согласен драться с тобой рядом и видеть конец этого дела!

– Так помни уговор! – сказал Умслопогас. Удивительная пара дошла до середины загона. Они поражали всех, а некоторым даже пришло на ум, что это, несомненно, братья-волки с горы Привидений.

– Что, Галаци, ведь сошлись наконец «Виновник Стонов» с дубиной «Стражем»! – сказал Умслопогас. – Я думаю, не много сильнее их!

– А вот увидим! – ответил Галаци. – Во всяком случае, борьба веселая, а какой конец, там видно будет!

– Да, хорошо побеждать, но смерть всему конец, и это еще лучше!

Потом они стали сговариваться о способе борьбы, и Умслопогас, размахивая секирой, с любопытством рассматривал ее зубцы. После долгого разглядывания оба воина стали спиной друг к другу посреди загона; все присутствующие заметили, что Умслопогас держит секиру по-новому, кривыми зубцами к себе, тупым краем к врагу.

Десять братьев столпились вместе, потрясая ассегаями. Пятеро выстроились перед Умслопогасом, пятеро перед Галаци-Волком. Все были большого роста, рассвирепевшие от бешенства, от сознания позора.

– Одно колдовство спасет этих двоих! – сказал стоявший близко советник.

– Сильна секира, – ответил другой, – да и дубину я, как будто, знаю. Ее, кажется, зовут «Стражем Бродов». Горе неповинующимся ей. Я видал ее в деле, в дни моей юности. К тому же, вооруженные дубиной и секирой далеко не трусы. Это еще юноши, но они вскормлены волками!

Между тем подошел старец, которому надлежало дать условный знак. Это был человек, разъяснивший Умслопогасу закон. Условным знаком служило подброшенное копье, и когда оно коснется земли, бой должен начаться. Старец взял копье, подбросил его, но из-за слабости руки так неловко, что оно упало среди сыновей Джиказы, столпившихся перед Умслопогасом. Они раздвинулись, пропуская копье, привлекая взоры всех к месту его падения. Умслопогас следил за падением копья, не интересуясь местом. Вот оно коснулось земли, и, крикнув какое-то слово, они с братом, не дожидаясь натиска десяти, бросились вперед каждый на свою группу врагов.

Пока те десять, смущенные, не двигались с места. Волкибратья уже налетели на них, так как первенство принадлежало им.

Недолго продолжался бой, но присутствовавшим минуты казались часами. Вскоре четверо братьев были убиты, а секира и дубина продолжали неистовствовать. Тогда остальные, разъяренные, поняв невозможность борьбы, бросились бежать.

– Эй вы, сыновья Непобежденного, стойте, не бегите так быстро! – закричал Умслопогас. – Я прощаю вас. Оставайтесь мести мои шалаши и возделывать мои поля с остальными бабами крааля! Теперь, советники, битва кончена, пойдемте в шалаш вождя, где Мезило ждет нас! – Он повернулся и пошел с Галаци, а за ним молча, пораженный всем виденным, следовал народ.

Добравшись до шалаша, Умслопогас сел на то место, где утром еще сидел Джиказа. Девица Зинита принесла воды, чистую тряпицу и обмыла ему рану, нанесенную копьем. Он поблагодарил ее, то когда она хотела сделать то же самое с еще более глубокой раной Галаци, тот грубо отстранил ее и сказал, что не желает вокруг себя никакой женской возни. Тогда Умслопогас обратился к сидевшему перед ним перепуганному Мезило-Борову.

– Ты, кажется, сватал девицу Зиниту, даже насильно преследовал ее? Я предполагал убить тебя, но на сегодня довольно крови! Приказываю тебе поднести свадебный подарок этой девушке, которую я сам возьму себе в жены. Ты подаришь ей сто голов скота! А потом, Мезило-Боров, удались отсюда, из племени Секиры, пока не случилось с тобой чего-нибудь худшего!

Мезило встал и пошел с позеленевшим от страха лицом. Заплатив все сто голов, он поскорее убежал по направлению к краалю Чеки. Зинита следила за его бегством, радовалась ему и также тому, что убийца взял ее себе в жены.

Между тем советники и военачальники преклонились перед тем, кого они прозвали убийцей, воздавая ему почести, как вождю, как владетелю секиры.

Став вождем многочисленного племени, Умслопогас возвысился, разбогател скотом, обзавелся женами. Никто не смел ему перечить. Изредка, правда, какой-нибудь смельчак дерзал вступить с ним в поединок, но никто не мог покорить его. Вскоре все знали, к чему ведет клев «Виновника Стонов». Галаци также возвысился, но мало жил с племенем. Он больше любил дикие леса, высокие горы и часто, как в старину, носился ночью по лесу, по равнинам, сопровождаемый воем волковпривидений.

Но Умслопогас реже охотился с волками. Он проводил ночи с Зинитой, которая любила его и от которой у него рождались дети.

Проклятие Балеки

Снова, отец мой, рассказ возвращается к началу, как река течет с верховьев. Я расскажу о событиях, случившихся в краале Гибамаксегу, прозванном белыми людьми Гибеллик или крааль Погибель стариков, потому что Чека умертвил в нем всех старцев, непригодных к войне.

В знак печали по погибшей от его руки матери Чека назначил на целый год траур, и никто не смел ни рожать детей, ни жениться, ни есть горячей пищи. Вся страна стонала и плакала, как плакал сам Чека. Беда ждала смельчака, рискнувшего появиться перед царем с сухими глазами.

Приближался праздник новолуния, со всех сторон сходились люди, тысячами, десятками тысяч, оглашая воздух жалобным плачем. Когда все собрались. Чека со мной пришел к народу.

– Теперь, Мопо, – сказал царь, – мы узнаем, кто чародеи, навлекшие наше горе, и кто чист сердцем!

С этими словами он подошел к одному знаменитому вождю, по имени Цваумбана, главе племени Амабува, явившемуся сюда с женой и со всей своей свитой. Этот не мог больше плакать: он задыхался от жары и жажды. Царь посмотрел на него.

– Видишь, Мопо, – сказал он. – Этот скот не горюет по моей покойной матери. О, бессердечное чудовище! Неужели ему радоваться солнцу, пока ты и я плачем, Мопо? Нет, ни за что! Уведите его, уведите всех, кто при нем, уведите бессердечных людей, равнодушных к смерти моей матери, погибшей от злых чар! – Чека, плача, пошел дальше, я, рыдая, следовал за ним, а вождя Цваумбана со всеми его приближенными убили царские палачи и, убивая, плакали над своей жертвой. Вот мы подошли к человеку, быстро понюхавшему табак. Чека успел это заметить.

– Смотри, Мопо, у чародея нет слез, а бедная мать – мертва. Он нюхает табак, чтобы прослезить свои сухие от злобы глаза. Уберите это бесчувственное животное, ах, уберите его!

Так убили и этого. Скоро Чека совсем обезумел от ярости, бешенства, от жажды крови. Он приходил, рыдая, к себе в шалаш пить пиво, и я сопровождал его, так как он говорил, что горюющим надо подкрепляться. По дороге он все размахивал ассегаем, приговаривая: – Уберите их, бессердечных тварей, равнодушных к смерти моей матери!

Тогда попадавшихся ему на пути убивали. Когда палачи уставали, их самих приканчивали. Мне тоже приходилось убивать, иначе меня бы убили. Наконец, сам народ потерял рассудок от жажды, от неистового страха. Стали нападать друг на друга, каждый выискивал своего врага и закалывал его. Никого не пощадили, страна походила на бойню. В тот день погибло семь тысяч человек, но Чека все плакал, повторяя: – Уберите бесчувственных скотов, уберите их!

В его жестокости, отец мой, таилась хитрость, потому что, закалывая многих ради забавы, он одновременно разделывался с теми, кого ненавидел или боялся.

Настала ночь. Закат был багровым, все небо казалось кровавым, кровь текла по всей земле. Тогда резня прекратилась, все ослабели, люди, тяжело дыша, валялись кучами, живые вместе с мертвыми. Видя, что многие умрут до рассвета, если им не позволят вкусить пищи, напиться, я сказал об этом царю. Я не дорожил жизнью и даже забыл о мести, такая тоска меня грызла.

На другой день Чека, сказав, что пойдет прогуляться, приказал мне и еще кое-кому из приближенных и слуг следовать за ним. Мы молча выступили, царь опирался на мое плечо, как на палку.

– Что скажешь ты о своем племени, Мопо, о племени Лангени? Я не заметил их! Были они на поминках? – спросил Чека.

Я отвечал, что не знаю, но Чека остался очень недоволен. Между тем мы дошли до места, где черная скала образует большую, глубокую щель. Название этой щели Ундонга-Лука-Татьяна. По обе стороны ее скала спускается уступами, и с высоты открывается вид на всю страну. Чека уселся на краю бездны, размышляя. Немного погодя он оглядел местность, увидел, что массы людей, мужчин, женщин, детей, шли по равнине по направлению к краалю Гибатиксегу.

– По цвету щитов, – сказал царь, – мне сдается, что это племя Лангени, твое племя, Мопо!

– Ты не ошибся, о, царь! – ответил я. Тогда Чека послал гонцов, приказав им добежать как можно быстрее и призвать к нему племя Лангени. Других гонцов он послал в крааль, шепнув им что-то, чего я не понял; Чека, следя за направляющейся к нему по равнине черной лентой людей, видел, как гонцы сошлись с ними, как люди стали взбираться по склонам.

– Сколько их числом, Мопо? – спросил царь.

– Не знаю, о, Слон, я давно не видел их, но кажется, они насчитывают до трех полных отрядов!

– По-моему, больше, – сказал царь. – А что, по-твоему, Мопо, заполнит ли твое племя вот эту щель под нами? – Он кивнул на скалистую пропасть. Тут, отец мой, я весь задрожал, угадав намерение Чеки. Отвечать я ему не мог, язык мой прилип к гортани.

– Людей много, – продолжал Чека, – однако я бьюсь об заклад на пятьдесят голов скота, что они не наполнят щели!

– Царь изволит шутить!

– Да, я шучу, Мопо, а ты, шутя, бейся об заклад!

– Воля царя – священна, – пробормотал я, видя, что отказаться нельзя. Между тем, мое племя приближалось, его вел старец с белой головой и бородой. Вглядевшись, я узнал в нем отца своего Македаму. Подойдя к царю, он отдал ему высшую честь «баете» и пал ниц на землю, громко славя его. Тогда тысячи людей попадали на колени, славя царя так громко, точно гремит гром. Родитель мой Македама все лежал в пыли, распростертый перед царским могуществом. Чека повелел ему встать, ласково приветствовал его, все же остальные мои соплеменники не двигались, колотя лбами землю.

– Встань, Македама, дитя мое, встань, отец племени Лангени! – сказал Чека, – расскажи мне, отчего ты опоздал на поминки?

– Долог наш путь, о, царь, время коротко, к тому же женщины и дети сильно утомились!

– Довольно, дитя мое, я убежден, что ты горевал в душе, а также горевало твое племя. Скажи мне, все ли тут?

– Все тут, о, Слон, все в сборе. Краали мои опустели, скот без пастырей бродит по холмам, птицы клюют заброшенные посевы!

– Так, Македама, так, верный слуга мой, я верю, что ты стремился погоревать со мной. Так слушай же: расположи племя по левую и по правую от меня стороны, вдоль уступов, по самому краю расщелины!

Тогда Македама исполнил царский приказ, никто из приближенных не догадывался, в чем дело, только я, изучивший злое сердце Чеки, все понял. Толпы народа сотнями, десятками рассыпались по склонам и скоро покрыли всю траву. Когда все встали, Чека опять обратился к Македаме, отец мой, повелел ему спуститься на дно пропасти и там завопить. Старец повиновался. Медленно, с большим трудом, слез он на дно. Оно было так глубоко, так узко, что свет едва проникал туда, волосы старца чуть белели издалека в надвигавшемся мраке. Тогда, стоя там, внизу, он поднял вопль; звук этого вопля слабо долетел до толпы, он звучал глухо, будто голос с занесенной снегом горной вершины.

Так пел мой родитель, старец Македама, глубоко на дне расщелины. Он пел тихим, слабым голосом, но его песнь подхватывали люди наверху и так отвечали ему, что, казалось, горы дрожали.

К тому же шум разверз собравшиеся тучи, пошел дождь крупными медленными каплями, блистала молния, гремел гром.

Чека слушал, слезы текли по его щекам. Дождь хлестал все сильнее, окутывая людей как бы сетью, а люди все кричали, заглушая непогоду. Вдруг они замолчали. Я посмотрел вправо. Повсюду развевались над их головами перья воинов, вооруженных копьями. Я посмотрел влево – и там развевались перья, блистали копья.

Опять из толпы вырвался вопль, но вопль ужаса и отчаяния.

– Вот они когда горюют, – сказал Чека, – вот, когда племя твое искренне тоскует, не одними только устами!

При этих словах его толпа людей колыхнулась, как волны, в одну сторону, в другую и, подгоняемая копьями воинов, с ужасным криком стала падать целым потоком мужей, жен, детей на дно пропасти, далеко вниз в мрачную глубину…

Отец мой, прости мне слезы; я слеп, стар, я – словно маленький ребенок, я плачу, как плачут дети. Всего не перескажешь. Скоро все кончилось, все стихло…

Так погиб Македама, погребенный под телами своих соплеменников, так кончилось племя Лангени. Сон матери оказался вещим: Чека отомстил за отказанную ему когда-то кружку молока.

– Ты проиграл, Мопо! – сказал, немного погодя, царь. Смотри, тут есть еще место. Мы до краев наполнили наш склад, но разве некому заполнить вот это пустое место?

– Есть еще человек, о царь! – отвечал я. – Я тоже из племени Лангени, пусть мой труп ляжет здесь!

– Нет, Мопо, нет! Я не нарушу обета, да и кто останется горевать со мной?

– В таком случае никого нет!

– А я думаю, что есть, – сказал Чека, – есть у нас с тобой общая сестра, да вот она идет!

Я поднял голову, отец мой, и вот что увидел. Я увидал Балеку, направляющуюся к нам и закутанную в тигровую шкуру. Два воина охраняли ее. Она выступала гордо, как царица, высоко держа голову. Вот она заметила мертвых, они чернели, как стоячая вода в пруду… С минуту она дрожала, поняв, что ее ждет, потом двинулась, стала перед Чекой и посмотрела ему в глаза, оказав:

– Не видать тебе покоя, Чека, с этой ночи до конца дней твоих, пока тебя не поглотит вечная жизнь. Я сказала. – Чека слышал и испуганно отвернулся.

– Мопо, брат мой, – обратилась ко мне Балека, – поговорим в последний раз, на то царская воля!

Я отошел с ней в сторону с копьем в руке. Мы одни стояли около трупов, Балека надвинула на брови тигровую шкуру и быстро прошептала:

– Видишь. Мопо, слова мои оправдались, поклянись теперь, что если ты останешься жить, то эти самые руки отомстят за меня!

– Клянусь, сестра!

– Прощай Мопо, мы всегда любили друг друга. Сквозь дымку прошлого я вижу нас детьми, играющими в краалях Лангени; будем ли мы снова играть так, в иной стране? А теперь, Мопо, – она твердо взглянула на меня широко раскрытыми глазами, – теперь я устала. Я спешу к духам моего племени, я слышу, они зовут меня. Все кончено!..