Электронная библиотека » Генри Миллер » » онлайн чтение - страница 13

Текст книги "Плексус"


  • Текст добавлен: 3 марта 2017, 20:20


Автор книги: Генри Миллер


Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Расставаясь, я всегда говорил матери:

– Ты уверена, что в доме не осталось ни одной из моих старых вещей?

Ответ всегда звучал одинаково:

– Забудь о них! – Последнюю парфянскую стрелу она посылала мне вдогонку на улице, стоя у калитки и прощаясь со мной: – Лучше бы ты все-таки бросил свое писательство и нашел работу! Моложе ведь, сынок, никто не становится. И прежде чем прославиться, ты можешь стать стариком.

Я уходил полный раскаяния: этим вечером мне не удалось приободрить моих стариков. На пути к станции надземки я миновал старый дом Тони Мареллы. Его старик по-прежнему держал сапожную мастерскую, фасадом выходившую на улицу. Карьера Тони началась с этой лачуги, где его вырастили родители. Сам домишко за прошедшие поколения не изменился ничуть. Менялся только Тони, он развивался в унисон со временем. Но я интуитивно знал, что он до сих пор разговаривает с родителями только по-итальянски, что, встречаясь с отцом, до сих пор горячо целует его и что он помогает старикам, выкраивая для них из своего скромного жалованья. В этом доме царила иная атмосфера! Как, должно быть, радуются родители, наблюдая, как Тони прокладывает себе дорогу в большой мир! Из произносимых им важных речей они, конечно, не понимают ни слова. Но они знают, что говорит он вещи правильные. И все, что он делает, выглядит в их глазах правильным. Он ведь и в самом деле хороший сын. И если он когда-нибудь взойдет на вершину, из него получится чертовски хороший президент.

Проигрывая все это в уме, я вспомнил, как мать обычно говорила отцу, какой радостью и гордостью Тони был для своих родителей. А я был занозой в мозгу у своих. Не приносил им ничего, кроме неприятностей. Хотя как знать? В один прекрасный момент все может преобразиться. Одним-единственным ударом я, может быть, переменю все. И я пока еще могу доказать, что не совсем безнадежен. Но когда? И как?

5

Как-то солнечным днем в самом начале весны, слоняясь по городу, мы обнаружили, что стоим на Второй авеню. Афера с «натюрмортами» дышала на ладан, и ничего стоящего в обозримом будущем не предвиделось. Попробовали закинуть удочки в Ист-Сайде, но безрезультатно. Одурев от палящего солнца, мы судорожно соображали, где бы раздобыть глоток чего-нибудь прохладительного, не имея при себе ни цента. Проходя мимо кондитерской, где призывно журчал фонтанчик с содовой, мы, не сговариваясь, решили зайти попить, а потом, прикинувшись простачками, сделать вид, что потеряли деньги.

Хозяин кондитерской, приветливый еврей, сам вышел нам навстречу. По его виду можно было подумать, будто он решил, что мы свалились с луны. Мы тянули время, попивая принесенные напитки и всячески втягивая его в разговор, чтобы смягчить предстоящее ему неприятное известие. Он казался польщенным нашим вниманием. Решив, что подходящий момент настал, я начал рыться в кармане в поисках мелочи и, разумеется, ничего там не найдя, попросил Мону достать сумку: дескать, оставил деньги дома. Поиск повторился с тем же неуспехом. Я спросил у хозяина, невозмутимо взиравшего на это представление, не будет ли он возражать, если мы занесем деньги чуть позже, благо живем по соседству. Его великодушие было беспредельным. Он попросту предложил нам забыть об этом долге. Затем вежливо поинтересовался, где именно мы поселились. К нашему удивлению, выяснилось, что он превосходно знает нашу улицу. Нам предложили еще выпить и угостили восхитительными пирожными, мгновенно таявшими во рту. Очевидно, ему не терпелось побольше разузнать о нас. Поскольку терять нам было нечего, я выложил все начистоту.

Значит, у нас ни гроша? Он так и подумал с самого начала, но у него не укладывалось в голове, как такая интеллигентная пара, блестяще говорящая по-английски, да вдобавок еще и коренные американцы, оказалась в столь плачевном положении в Нью-Йорке. Само собой, я сделал вид, что был бы рад любой работе. Правда, как бы ненароком, заметил, что мне не так-то легко ее найти, поскольку я не умею ничего, кроме как марать бумагу, да и то не бог весть как. Наш собеседник, однако, был иного мнения. Он заявил, что умей он читать и писать по-английски, то давно бы жил на Парк-авеню. Его история, довольно заурядная, заключалась в том, что лет восемь назад он приехал в Америку с несколькими долларами в кармане. Умудрился сразу получить работу на мраморных разработках в Вермонте. Работа была адская. Зато она позволила скопить несколько сот долларов. На эти деньги он накупил всякой всячины, покидал ее в мешок и стал уличным торговцем. Он и глазом не успел моргнуть (почти как у Горацио Элджера[57]57
  Горацио Элджер-младший (1832–1899) – американский писатель, поэт, журналист и священник, считающийся одним из самых плодовитых американских литераторов XIX в. Тематикой большей части произведений Элджера является жизненный путь бездомных нищих детей, которые самостоятельно, преодолев многочисленные трудности и неудачи, добиваются в итоге богатства, успеха, счастливой жизни и даже славы, благодаря тому что остаются честными, неунывающими и трудолюбивыми.


[Закрыть]
), как обзавелся сначала тележкой, потом лошадью, а затем и фургончиком. Он всегда мечтал осесть в Нью-Йорке и открыть свою лавочку. По стечению обстоятельств он быстро смекнул, что здесь можно сколотить кругленькую сумму на торговле импортными конфетами. Недолго думая, он накупил всевозможных сортов леденцов и карамели в ярких обертках и красивых коробках. Он в красках описывал свои похождения, начавшиеся с Коламбия-Хайтс, где мы волею судьбы сейчас обретались. Дела шли хорошо, незнание языка не стало помехой. Меньше чем за год ему удалось отложить сумму, достаточную, чтобы открыть собственное дело. Американцы, как выяснилось, страшные сладкоежки. Когда речь заходит о сластях, они никогда не торгуются. Наш собеседник скороговоркой просветил нас о существующих ценах. Не забыв при этом рассказать, какой навар имел с каждой упаковки. И наконец заявил, что если у него получилось, то почему бы и нам не попробовать. И чтобы не откладывать дело в долгий ящик, великодушно предложил снабдить нас – заимообразно – целым чемоданом этого добра: авось мы решимся попытать счастья.

Этот человек был так добр, так искренне пытался помочь нам, что у нас не хватило духу отказаться. Он доверху наполнил огромный чемодан и дал нам денег на такси. На том мы и простились. На обратном пути я неожиданно вдохновился этой идеей. Начать с нуля. С утра. С нашей улицы. Мону, похоже, не слишком прельщала эта затея, но и она шутки ради согласилась принять в ней участие. Хотя, честно говоря, за ночь мой ажиотаж несколько поутих.

(К счастью, О’Мара находился в отъезде – гостил у приятеля. Иначе он сжил бы меня со свету своими насмешками и издевками.)

На следующий день решено было начать и после полудня обменяться впечатлениями. К моему приходу Мона уже была дома. Она не выразила особого энтузиазма по поводу утренних успехов. Ей удалось продать несколько коробок, да и то с большим трудом. Рачительность, по ее словам, была не в характере наших соседей. (Нечего и говорить, что я не продал ни единой коробки. К тому времени у меня успело перегореть желание топтаться под чужими дверьми, униженно предлагая что-нибудь купить. Сказать правду, я уже готов был взяться за любую другую работу.)

Однако Мона считала, что не все потеряно, но за дело надо браться иначе. Назавтра она решила отправиться по конторам и учреждениям, где будет иметь дело с представителями сильного пола, а не с домохозяйками и прислугой. Если же и тут не выгорит, то надо попытать удачи в ночных клубах Виллиджа и, возможно, в кафе на Второй авеню. (Мысль о кафе пришлась мне по душе. Я подумал, что с этим смогу справиться и сам.)

С учреждениями оказалось и впрямь лучше, чем с жилыми кварталами, хотя ненамного. Невозможно достучаться до человека, сидящего за письменным столом, особенно когда единственное, что ты можешь ему предложить, – леденцы. И постоянно приходилось выслушивать какие-то гнусности. Правда, двое, дай им Бог здоровья, все-таки купили штук шесть упаковок. Скорее всего, просто сжалились. Моне особенно понравился один из них. Она даже собиралась еще раз повидать его. Он, естественно, употребил все свое красноречие, дабы убедить ее бросить это занятие.

– Мы еще о нем поговорим, – пообещала она.

Я на всю жизнь запомнил свой дебют в роли бродячего торговца. Для затравки я решил навестить кафе «Ройал» – это было мое излюбленное место, и я был хорошо знаком с завсегдатаями. (Я тешил себя надеждой, что встречу там кого-нибудь, кто даст мне толчок в нужном направлении.) Было обеденное время, и публика вяло ковырялась в своих тарелках, когда на пороге возник я с маленьким чемоданчиком, набитым конфетами. Оглядевшись, я не увидел ни одного знакомого лица. Еще раз пошарив глазами вокруг, я остановил свой выбор на развеселой компании, сидевшей за длинным столом. С них я и решил начать.

К несчастью, их настроение не соответствовало серьезности моей миссии.

– О, импортные леденцы! – язвительно сострил один умник. – А как насчет шелка?

Его приятелю захотелось опробовать качество товара и убедиться, что он и в самом деле из-за океана, а не с соседней улицы. Он взял несколько коробок и предложил их сидевшим за столом. Глядя на их спутниц, я самонадеянно решил, что дело сделано. Подошел с другой стороны и остановился возле того, кто показался мне в этой компании заводилой. Тот без умолку сыпал остротами.

– Леденцы, говоришь! Подзаработать решил! А с виду такой приличный и по-английски сечет! Небось после колледжа. – И т. д. и т. п. Он сгреб несколько штук себе и передал коробку дальше, не переставая подавать реплики, от которых окружающие помирали со смеху.

Я стоял как столб. Никому, похоже, не приходило в голову поинтересоваться ценой. Равно как и заявить о желании что-то приобрести. Это напоминало игру в парчизи. Наконец они напробовались, почесали языки на мой счет и… заговорили о каких-то совершенно посторонних вещах, обо всем на свете, только не о конфетах и не о вашем покорном слуге, который не двигался с места в надежде, что о нем вспомнят.

Я довольно долго стоял, пытаясь представить, как далеко может зайти эта затянувшаяся шутка. Не предпринял ни малейшей попытки собрать разбросанные коробки. Молчал, словно воды в рот набрал. Постепенно мой взгляд из вопрошающего сделался свирепым. За столом возникла некоторая неловкость. Заводила, возле которого я возвышался немым упреком, наконец сообразил, что происходит что-то неладное. Он повернулся вполоборота, смерил меня взглядом, словно впервые увидел, и произнес, будто отгоняя назойливую муху:

– Ты еще здесь? Не нужны нам твои конфеты. Проваливай отсюда.

Я промолчал, только осклабился. У меня тряслись руки. Я еле сдерживался, чтобы не вцепиться ему в глотку. В голове не укладывалось, что меня просто-напросто разыграли – даже не меня, а в моем лице белого, потомственного американца, вдобавок еще и художника; чего только я не наприписывал себе в момент уязвленной гордости! Тут мне вспомнилось, как сам я в один прекрасный день в этом самом кафе разыграл гнусную комедию над старым нищим евреем, имея целью исключительно насмешить приятелей. Я мгновенно оценил горькую иронию происходящего. Сейчас на месте беспомощного нищего стоял я. Стоял как мишень. Печальный гвоздь жестокой программы. Знатная получилась забава. Знатная, разумеется, в том случае, если сидишь за столом, а не стоишь на задних лапках, как собачка, выпрашивая объедки. Меня бросало то в жар, то в холод. Я готов был провалиться сквозь землю от стыда и унижения: казалось, еще минута – и я растерзаю негодяя, осмелившегося сыграть со мной такую шутку. Уж лучше сгнить в тюрьме, чем терпеть новые издевательства. Словом, я решил устроить потасовку и так разорвать порочный круг.

К счастью, он, видимо, уловил ход моих мыслей. Вот только не мог решить, как спустить на тормозах это маленькое приключение. До меня донеслось, как он – примирительным тоном – произносит:

– В чем дело?

После этого еще несколько минут я не слышал ничего, кроме собственного голоса. Я истошно орал уже не помню что. Орал как полоумный. Не знаю, чем бы это закончилось, если бы меня не скрутили официанты, дружно бросившиеся ко мне с намерением вытолкать на улицу. Но в этот момент вмешался мой главный обидчик и заставил меня отпустить. Он вскочил и положил руку мне на плечо:

– Извини, друг, зря это я. В мыслях не было доводить тебя до крайности. Присядь с нами. – Он потянулся за бутылкой и налил бокал вина.

Кровь еще не успела отхлынуть от моего лица, и я продолжал метать яростные искры из глаз. Руки заметно дрожали. Компания сидела, уставившись на меня одного. Она была похожа на многоглазое гигантское чудище. За другими столиками тоже начали оборачиваться в мою сторону. От руки, лежащей на моем плече, исходило тепло. Мой бывший мучитель нежно уговаривал меня выпить. Я поднял свой бокал и не глядя осушил его. Он поспешно наполнил его вновь и осушил собственный.

– За твое здоровье! – (Остальные последовали его примеру.) – Меня зовут Спилберг, – представился он. – А тебя как величать?

Я назвался (собственное имя странно отозвалось в ушах), и мы чокнулись. И тут народ как прорвало, все наперебой загалдели, как им, мол, стыдно за свою недостойную выходку.

– Цыпленка хочешь? – предложила весьма симпатичная молодая особа, сидящая напротив. Она передала мне большое плоское блюдо.

Сил на сопротивление у меня не осталось. Подозвали официанта. Не хочу ли я чего-нибудь еще? Кофе, разумеется, и глоток шнапса? Я кивнул. Я до сих пор не вымолвил ни слова, разве что сказал, как меня зовут. (Как здесь оказался Генри Миллер? Эхо отзывалось у меня в мозгу: Генри Миллер… Генри Миллер.)

Из мешанины слов, немилосердно терзающих мой слух, я уловил наконец следующее:

– Как его сюда занесло? Это что, эксперимент?

Я уже немного пришел в себя и смог выдавить некоторое подобие улыбки:

– Да, что-то вроде.

Моего недавнего мучителя распирало от желания пообщаться на серьезные темы.

– Чем ты занимаешься? Ну, где вообще работаешь? – допытывался он.

Я постарался объяснить в двух словах, не вдаваясь в подробности.

– Вот, значит, как! Теперь все ясно.

Оказывается, он с самого начала так и думал. Не может ли он чем-нибудь помочь? Он знаком со многими редакторами. Сам когда-то мечтал стать писателем… Остановить его не представлялось возможным.

Я просидел с ними часа два, выпивая и закусывая и не испытывая ни малейшей неловкости среди своих новоявленных друзей. Каждый купил у меня коробку этих проклятых конфет. Пара энтузиастов даже прошлась по залу и, обнаружив знакомых, сладкими речами ввела в расход и их, что, надо сказать, привело меня в немалое замешательство. Мне воздавали почести, подобавшие разве что писателю номер один во всей Америке. Поражала искренность их симпатии ко мне. Ведь только что я был мишенью для их грубых и жестоких насмешек. За разговором выяснилось, что все они до одного – выходцы из еврейских семей. Все – добропорядочные буржуа, живо увлекающиеся искусством. Похоже, они решили, что я – один из них. Собственно, мне было без разницы. Я впервые столкнулся с американцами, для которых слово «художник» было созвучно слову «волшебник». То, что я оказался и художником, и уличным разносчиком одновременно, только усилило их интерес. Их предки все были торговцами, и если не художниками, то, по крайней мере, не чужды грамоте. Так что я, как говорится, попал в струю.

Ну попал – и ладно. Я гадал, что бы сказал Ульрик, наткнись он здесь на меня. Или Нед, который до сих пор вкалывал на могучего старца Макфарланда. Мои размышления были прерваны появлением моего приятеля-врача. Тоже еврей, тот специализировался по ушным болезням. Он двигался в нашу сторону. (Я задолжал ему приличную сумму.) Стараясь не попасться ему на глаза, я выскользнул на улицу и вскочил на ходу в первый проходящий автобус. Стоя на подножке, я приветственно помахал приятелю рукой. А через несколько кварталов сошел на какой-то остановке и устало поплелся обратно на свет ярко горящих фонарей. Обратно. Чтобы начать все сначала. Продавать где придется леденцы, и почему-то всегда – евреям. Которые относились ко мне с сочувствием и которым было немного стыдно за меня. Странное ощущение испытываешь, ловя на себе сочувственные взгляды тех, чье достоинство веками втаптывалось в грязь. Эта перемена ролей вносила в мою смятенную душу какое-то умиротворение. Я содрогался при мысли о том, что могло бы произойти, имей я неосторожность наткнуться на сборище горластых ирландцев.

Домой я приковылял уже за полночь. Мона встретила меня в хорошем настроении. Она продала чемодан конфет. Целиком. (Не сходя с места.) Вдобавок ее накормили обедом и напоили вином. Где? У папаши Московица. (Я-то обошел стороной это заведение, потому что заметил, как туда направился ушной доктор.)

– А я так понял, что ты сегодня вечером собиралась в Виллидж.

– Я там уже была, – откликнулась Мона, поспешно добавив, что встретила там того банкира, Алана Кромвеля, который как раз искал место, где можно спокойно посидеть и поболтать.

Она затащила его к папаше Московицу, где играли на цимбалах и все в таком роде; Московиц купил у нее коробку леденцов, затем представил ее своим друзьям, которые тоже изъявили желание подсластиться. А потом неожиданно появился тот человек, с которым она познакомилась в первый день хождения по конторам. Его зовут Матиас. Оказалось, они с папашей Московицем подружились еще на родине. Само собой, Матиас тоже купил полдюжины коробок.

Тут Мона сказала, что подумывает заняться недвижимостью. Матиас, похоже, изъявил готовность обучить ее этому делу. Он считает, что с домами у нее получится не хуже, чем с конфетами. Для начала, конечно, надо выучиться водить машину. Он ее научит. Это всегда пригодится, независимо от того, будет она продавать недвижимость или нет. Можно будет иногда кататься на машине. Правда, здорово? Мона продолжала трещать без умолку.

– Они с Кромвелем поладили? – Мне наконец удалось прервать этот поток.

– Еще как!

– В самом деле?

– А почему бы и нет? Оба умные, интеллигентные, тонкие люди. Кромвель – алкаш, но не дурак.

– Ладно, ладно. Что за важную новость тебе сообщил Кромвель?

– А, ты об этом. Нам не удалось поговорить. Было столько народу…

– Ну хорошо. Я хотел сказать, что ты молодчина. – Немного помолчав, я добавил: – Я тоже продал немного.

– Я тут подумала, Вэл… – начала она, словно не слыша меня.

Я знал, что за этим последует. И скорчил кислую мину.

– Нет, правда, Вэл, не годится тебе быть лоточником. Оставь это мне. Я легко справлюсь сама. А ты сиди дома и пиши.

– Но я не могу писать сутки напролет.

– Ну тогда читай или ходи в театр, повидай друзей. Ты совсем их забросил.

Я пообещал подумать. Она тем временем выгрузила на стол содержимое кошелька. Выглядело солидно.

– Вот патрон удивится! – сказал я.

– Ой, совсем забыла! Я видела его сегодня вечером. Пришлось зайти к нему за новой партией товара, когда все закончилось. Он сказал, что, если дела так пойдут и дальше, вскоре мы сможем открыть собственное дело.

– Отлично!

Еще пару недель дела шли прекрасно. Мы с Моной нащупали компромисс. Я таскал ее поклажу и ждал с книжкой на улице, пока Мона зарабатывала деньги. Иногда за нами увязывался Шелдон. Он не только помогал мне таскать эту тяжесть, но и, невзирая на наше слабое сопротивление, платил за ужин в еврейской кулинарии на Второй авеню, куда мы пристрастились ходить по вечерам. Там невероятно вкусно кормили. Море сметаны, редиска, лук, штрудель, бастурма, копченая рыба, всевозможная выпечка, черный хлеб всех сортов на выбор, восхитительное масло, русский чай, икра, яичная лапша и – сельтерская. Потом – домой на такси, через Бруклинский мост. Каждый раз, выходя из такси у освещенного подъезда, я гадал, какие мысли приходят в голову владельцу этих величественных каменных стен при виде жильцов, с завидным постоянством появляющихся под утро с огромными чемоданами.

Вокруг Моны постоянно толпились новые поклонники, от воздыхателей не было отбою. А она была не в том положении, чтобы просто послать их куда подальше. Одного из них, художника-еврея, звали Мануэль Зигфрид. Денег у него особо не водилось, зато он был счастливым обладателем превосходной коллекции книг и альбомов по искусству. Мы постоянно брали у него что-нибудь посмотреть, особенно эротические рисунки. Больше всего нам нравились японцы. Ульрик даже приносил с собой лупу, чтобы не пропустить ни одного штриха.

О’Мара был за то, чтобы продать их, а затем, устами Моны, объявить, будто у нас их украли. На его взгляд, слишком уж щепетильно мы себя вели, и эта щепетильность не вызывала у него восторга.

Однажды, когда в очередной раз зашел Шелдон, чтобы отправиться вместе с нами, я дал ему посмотреть один из самых откровенных альбомов. Мельком бросив взгляд на страницу, он поспешно отвернулся. Потом закрыл лицо руками и стоял в такой позе, пока я не убрал книгу.

– Что с тобой?

Он приложил палец к губам и отвел взгляд.

– Не бойся, они не кусаются.

Шелдон не ответил, продолжая пятиться к двери. Вдруг он схватился руками за горло и стремглав выскочил в туалет. Его рвало. Вернувшись, он подошел, взял мои руки в свои и сказал еле слышно, умоляюще глядя мне в глаза:

– Ни в коем случае не показывайте их миссис Миллер. – Его голос понизился до шепота.

Не желая спорить, я приложил два пальца к губам, как бы давая слово, и понимающе кивнул:

– Как скажешь.

Он почти безотлучно находился при нас. Когда я бывал не в настроении разговаривать, он терпеливо стоял у меня за спиной как истукан, пока я читал. Через некоторое время мне осточертело пребывать в компании хлопающего глазами идиота. Мона была только рада, когда в очередной раз я сказал, что останусь дома. Она будет себя менее скованно чувствовать. Нам всем от этого будет только лучше.

Как-то вечером, лениво переругиваясь с О’Марой, тоже довольным, что я остался дома, я выдвинул новую сногсшибательную идею. Мне загорелось организовать заказ сластей наложенным платежом. О’Мара, которого хлебом не корми – дай ввязаться в какую-нибудь авантюру, немедленно клюнул на мое предложение.

– Тут-то мы и развернемся, – оживился он.

Мы не откладывая принялись составлять план действий: придумывать шапку к посылочному бланку, текст сообщений, циркулярных и сопроводительных писем, перечень адресатов и так далее. Размышляя об именах, я прикинул всех клерков, телеграфисток, управляющих, с которыми водил знакомство в телеграфной компании. Вряд ли они откажутся. Ну что им стоит раз в неделю купить коробочку леденцов. Собственно, на большее мы и не замахивались – нас вполне устраивала одна коробка в неделю. Мы совершенно не задумывались, что человек может озвереть, если его постоянно пичкать леденцами, даже импортными. Постоянно – то есть коробка в неделю, а недель, между прочим, в году целых пятьдесят две.

Мы решили пока не посвящать Мону в наш замысел.

– Ты ведь ее знаешь, – многозначительно заметил О’Мара.

Нетрудно догадаться, что наше предприятие кончилось, не успев начаться. Бланк заказа был очень красив, шрифт великолепен, однако результат был нулевой. В самый разгар событий Мона все-таки раскусила нашу тайну. Она скептически отнеслась к развернутой кампании, считая, что мы понапрасну тратим время. К тому же все это ей уже порядком надоело. Матиас, ее приятель от недвижимости, был готов в любой момент помочь ей устроиться на работу. Она похвасталась, что уже научилась водить машину. (Правда, мы оба не поверили.) Несколько удачных сделок, и мы сможем купить дом. И понеслось… Да, еще этот Алан Кромвель. Она ведь так и не рассказала мне о предложении. Все ждала подходящего момента.

– Ну и?.. – поинтересовался я.

– Он предложил мне писать колонку для газет. Херстовских. Одну в день. Гарантированно.

Я так и подскочил:

– Что? Колонку в день? – Чтобы в синдикате Херста предложили целую колонку никому не известному автору!

– Это его забота, Вэл. Он знает, что делает.

– И что, они готовы запускать это в номер? – осведомился я, чуя подвох.

– Нет, – ответила она. – Во всяком случае, не сразу. Какое-то время, пару месяцев, придется потрудиться, и если им понравится… Да и вообще, какая тебе разница! Главное, Кромвель готов платить нам сто долларов в неделю из своего кармана. Он уверен, что ему удастся договориться с управляющим синдикатом. Они близкие друзья.

– И о чем я – ой, извини, ты должна будешь писать?

– О чем угодно.

– Невероятно! Я себе этого не представляю!

– Зато я представляю. Иначе и раздумывать не стала бы.

Я вынужден был признать это убедительным доводом. Итак… Она будет продавать недвижимость, а я – писать статьи. Неплохо.

– Говоришь, сотня в неделю? Как мило с его стороны. Я о Кромвеле… Похоже, он о тебе очень высокого мнения. – Мое лицо хранило абсолютно невозмутимое выражение.

– Ему это ничего не стоит, Вэл. Он просто хочет помочь.

– А он знает обо мне? Ну в смысле, неужели он ничего не подозревает?

– Нет, конечно. Ты что, рехнулся?

– Да нет, просто интересно. Иногда такие типы… С ними иногда можно поговорить почти обо всем. Любопытно было бы взглянуть на него.

– Это легко устроить. – Мона улыбнулась.

– Что ты имеешь в виду?

– Давай как-нибудь вечерком встретимся у папаши Московица. Я скажу, что ты мой давний друг.

– Это мысль. Надо будет зайти к старику. Забавно будет. Можешь сказать, что я врач. Подходит? Но прежде надо разделаться с этими леденцами, – вставил я. – У меня тут появилась одна мыслишка. Если отправить мальчишек-рассыльных по телеграфным агентствам, мы могли бы сорвать солидный куш. Сотни две разошлись бы моментально.

– Хорошо, что напомнил, – перебила Мона. – Хозяин кондитерской пригласил нас в субботу на обед. Хочет отпраздновать наши успехи. По-моему, он хочет взять нас в свой бизнес. Я прошу тебя не делать никаких резких движений, а то старик обидится.

– О чем разговор! Он наш добрый ангел! Сделал для нас больше, чем все наши друзья, вместе взятые.

Следующие дни пролетели за сочинением посланий моим старым приятелям из телеграфной компании. Подумав, я присовокупил несколько и для знакомых чиновников в офисе вице-президента. По ходу дела я сообразил, что вместо пары посыльных потребуется как минимум втрое больше, если мы хотим побыстрей закончить с этим.

Я примерно подсчитал, сколько мы получим с этого мероприятия, – выходило около пятисот долларов. Недурно для ухода на покой из леденцового бизнеса, подумал я, нетерпеливо потирая руки.

Настал решающий день. Я собрал шесть шустрых мальчуганов, снабдил их необходимыми инструкциями и приступил к ожиданию.

К вечеру они начали по одному появляться, с той же ношей в руках. Не продано ни коробки. Ни единой. Я не верил своим глазам. Выложив рассыльным довольно внушительную сумму, я растерянно опустился на пол посреди груды сваленных свертков.

Письма, которые я так старательно прикреплял к каждой коробке, остались невскрытыми. Я недоверчиво перебирал их, сокрушенно качая головой над каждым.

– Невероятно, невероятно, – машинально повторял я.

В самом низу лежали письма, адресованные Хайми Лобшеру и Стиву Ромеро. Я беспомощно мял в руках конверты. Это было выше моего понимания. Если уж нельзя рассчитывать на испытанных друзей вроде Хайми и Стива, то на кого вообще можно рассчитывать?

Моя рука непроизвольно потянулась к конверту, на котором стояло имя Стива Ромеро. Поверх шапки было что-то накорябано. У меня вырвался вздох облегчения. Может, хоть он мне что-то объяснит.

«Спивак перехватил твоего посыльного в конторе. Заставил всех отказаться. Извини. Стив».

Я вскрыл письмо Хайми. То же самое. Конверт Костигана. Аналогичная история. Тут я рассвирепел. Ублюдок Спивак! Так-то он отплатил мне! Ладно, скотина, дай срок! Встретимся – задушу прямо на улице.

Я вертел в руках письмо Костигана. Костиган по прозвищу Кастет. Мы не виделись целую вечность. Он наверняка с удовольствием возьмется проучить Спивака. Все, что ему требовалось, – это заманить Спивака темным вечером куда-нибудь поближе к реке и всыпать как следует. Ничего себе, поработал подлец! Обзвонил все филиалы в Бруклине, на Манхэттене и в Бронксе! Странно, что Хайми мне не сигнализировал. Избавил бы меня от кучи хлопот. Скорей всего, ему некого было попросить об этом.

Я перебирал в памяти всех знакомых громил, в былые годы всегда готовых услужить мне. Служащий ночной смены из отделения на Четырнадцатой улице, азартный игрок; его ублюдок-шеф уже много лет тщетно уговаривал президента компании использовать для доставки телеграмм почтовых голубей. Редко мне попадались более безжалостные и бездушные существа, чем этот hombre[58]58
  Человек (исп.).


[Закрыть]
из Гринпойнта; он мог пойти на что угодно, если ему посулить пару долларов, которые он тут же спустит на скачках. Был еще один – горбун в рыбной лавке, этакий Джек-потрошитель в штатском. Ночной посыльный, Артур Уилмингтон. Бывший проповедник Слова Божия, он превратился в старую развалину и делал в штаны. Хитрюга Джимми Фальцоне – малыш с лицом ангела и повадками убийцы. Краснорожий громила из Гарлема, пробавлявшийся торговлей наркотиками и поддельными чеками. Вечно пьяный великан Лопес – кубинец, который мог переломать вам все ребра одним движением руки. И поляк Ковальский – дебильный малый, имевший трех жен и четырнадцать детей: этот за доллар был способен на все, кроме мокрого дела.

Для моего предприятия этот сброд совершенно не годился. Я подумал о Гасе – полицейском, который сопровождал Мону в ее походах по Виллиджу, когда она это позволяла. Гас был из тех преданных псов, которые могут до смерти измолотить мужика, если женщина хоть словом заикнется, что тот ее оскорбил. Был еще добрый католик Бакли, частный сыщик. Тот по пьянке любил извлекать из-за пазухи маленькое черное распятие и требовать, чтобы мы поочередно прикладывались к нему. Однажды нам пришлось спрятать его пушку, когда он чересчур раздухарился.

Мона застала меня по-прежнему сидящим на полу в состоянии прострации. Наша неудача, казалось, не слишком ее расстроила. Наоборот, она была даже рада, что все так получилось. Может, это раз навсегда отвратит меня от заведомо обреченных затей. Из нас двоих только она умеет добывать деньги и при этом обходиться без лишней суеты. Когда же я наконец привыкну ей доверять?

– Ладно, с этим покончено, – согласился я. – Если Кромвель не передумает насчет своих ста баксов, как-нибудь выкарабкаемся, а?

Мона с сомнением покачала головой. Конечно, нам двоим сотни в неделю хватило бы, но ведь есть еще алименты, надо помогать ее матери и братьям, то-се…

– А ты не получила те деньги по закладной, о которых спрашивала твоя мать?

Да, еще несколько недель назад. Ей не хочется говорить об этом сейчас: рана еще не успела затянуться. Она вскользь заметила, что, сколько бы ни было денег, у них есть странная особенность моментально улетучиваться. Есть только один выход: сорвать грандиозный куш. Она все больше склоняется к решению заняться операциями с недвижимостью.

– Послушай, пора нам завязывать с этой леденцовой эпопеей, – продолжал настаивать я. – Сходим к патрону на обед, все ему объясним. Меня тошнит от этого купи-продай. И мне не нравится, когда этим занимаешься ты. Это отвратительно.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
  • 3.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации