Текст книги "Изгнанница Ойкумены"

Глава четвертая
Флейта Хеширута

Первой пришла боль. На темя и затылок давил безжалостный пресс. Мозг, казалось, готов был выплеснуться наружу через трещины в висках. Пациенту доктор ван Фрассен купировала бы головную боль за минуту. Но себе – увы. «Врачу, исцелися сам!» Сейчас бы таблетку анестана…

Она открыла глаза.

Стена. Обита шелком. Светло-зеленым. С лотосами. Или это кувшинки? Окно. Мутная капля, которую посадили за решетку. Потолок. Роспись. Ветви, листья, цветы. Павлин с хвостом-фейерверком.

Где я?

Память вернулась, как нелюбимый, гулящий муж. Ударила кулаком в дверь, вломилась, буяня и вопя. Ее похитили! Выманили из посольства, заткнули рот… Наверное, у нее сотрясение мозга. Кто похититель? Чего он хочет? Выкуп? Или продаст в этот… в гарем?

Ее, должно быть, уже ищут…

Мягкое, упругое ложе. Значит, не тюремная камера, и не подземелья Эскалоны. Уже легче. Для того, чтобы сесть, потребовалось усилие. Теперь – переждать краткий приступ головокружения. И – оглядеться.

Комната – десять на пятнадцать шагов. Низкая тахта. В изголовье – аккуратная пирамида подушек. Два кресла. Над спинками нависают львиные морды. Зеркало. Стол – черепаха на ослиных ногах. Ваза с фруктами. Окно, глубоко утопленное в стену. Переплет – виноградные лозы из бронзы. Фактически, решетка.

Дверь.

Дверь была телепаткой – едва Регина решила, что надо бы проверить состояние замков, как раздался глухой лязг, и створки распахнулись. Внутрь протиснулись двое чернокожих громил – близнецы-братья тех, что сопровождали доктора ван Фрассен на базар. Замерли, охраняя вход: глаза – пуговицы, ряшки лоснятся от усердия. Следом за громилами объявился слуга в синем кафтане. В руках он нес кувшин и серебряный кубок. Игнорируя пленницу, слуга прошествовал к столу, поставил ношу рядом с вазой – и двинулся прочь.

– Эй! – опомнилась Регина. – Я гражданка Ларгитаса! Я протестую…

Слуга сгинул. Испарилась стража. Лязгнул засов.

Поговорили.

В горле пересохло. Кувшин манил. Вряд ли ей принесли отраву. Хотели бы убить – прирезали бы у посольства. Туфли забрали, мерзавцы. Или во время скачки потерялись. Ничего, мы и босиком. Дайте только шанс. Питье порадовало – кисленькое, с запахом айвы. А главное – холодное! Опустошив кубок, Регина налила себе второй. И, приложив металл ко лбу – вместо компресса! – двинулась к окну. Бежать вряд ли удастся. Но хотя бы выясним, где мы находимся. К счастью, отобрать часовой браслет-татуировку шадруванцы не могли. Четверть одиннадцатого по местному времени. Ник, небось, с ума сходит. Ага, после вчерашнего кальяна – как тут не сойти с ума…

За окном обнаружился парк. Фонтан – «дарган» о трех головах – весело бросал в небо струи воды, сверкающие на солнце. Ажурные беседки приглашали отдохнуть в тени. Арочный мостик через ручей. Светлая зелень подстриженных лужаек. Темная – раскидистых чинар. Дорожки, покрытые гравием…

Идиллия!

Окно было узким. Рассмотреть идиллию удалось лишь частично. За чинарами шла ограда с золочеными остриями по верху. Дорога… роща… Еще дальше начиналась гора. Или это не гора? Камень – не камень, глина – не глина. Грязно-бежевое, ноздреватое образование. Оно уходило вбок, за пределы поля зрения. Высоту этой штуки было трудно определить: обзор перекрывала крона платана. Ничего подобного в городе Регина не видела. Она взялась за бронзовый переплет – проверим на прочность? И услышала, как дверь открылась вновь.

– Каджар-хабиб? Вы?!

– Взвешивайте каждое слово, – шепотом предупредил толстяк. – Каждое, умоляю. И да поможет вам Господь Миров!

– Вы здесь как врач? – зло спросила Регина. – Или как поэт?

Каджар-хабиб вздохнул:

– Как переводчик. Сейчас здесь будет его величество.

На этих словах в комнату вошли две девушки. По контрасту с ожидаемыми головорезами они выглядели неестественно хрупкими. Головы они брили наголо. Регине девушки сразу напомнили Бритву – психира Кавабату, сменявшего одну из частей своей личности на высокие гонорары.

– Это Белые Осы, – предупредил Каджар-хабиб. – Ради всего святого, не делайте резких движений.

Одевались девушки по-мужски, с нарочитой бедностью: черные штаны, белые рубахи, обувь с вязаным верхом. Каждую крест-накрест опоясывали перевязи с метательными ножами. Встав по обе стороны от двери, они замерли, как статуи. Только глаза блестели – птичьи, черные, беспощадные.

– Когда войдет его величество, поклонитесь.

На пороге возник шах. Хеширут IV был сегодня одет подстать Осам, только без ножей. Поверх рубахи мальчик накинул короткую, расшитую золотом безрукавку. Он вел себя как зрячий. Уверенно прошел в комнату, не обращая внимания ни на толстяка, склонившегося в раболепном поклоне, ни на кивнувшую Регину. Взял из вазы гроздь душистого, темно-розового винограда; отщипнул ягодку, кинул в рот. Приблизился к окну, любуясь парком. Лишь странный поворот головы – казалось, шах смотрит искоса, крадучись – выдавал правду: Хеширут «смотрел» ушами.

Он здесь все знает, поняла Регина. Все, до мельчайших подробностей. Должно быть, слуги внимательно следят, чтобы обстановка, а в особенности – расположение вещей, всегда была одинаковой. Тогда память заменит зрение.

Царственный мальчик сказал что-то – тягучим, сладким, как мед, голосом.

– Сперва его величество собирался казнить вас, госпожа, – перевел Каджар-хабиб, трясясь от страха. – Но потом, по зрелому размышлению, передумал.

– За что? – возмутилась Регина. – Я гражданка Ларгитаса! Я требую…

В ответ на ее требования шах бросил два-три слова.

– Если вы не замолчите, – сказал толстяк, – вам отрежут язык.

Стало ясно: да, отрежут. Без соблюдения международных норм. Махнув рукой на гуманность, и даже удивившись – что это за гуманность такая? Вот прямо сейчас одна из девиц достанет ножик и исполнит приказ, а Каджар-хабиб позаботится, чтобы гражданка Ларгитаса не захлебнулась собственной кровью. Уж на это здешней медицины хватит.

В тишине Хеширут продолжил – спокойно, не торопясь.

– Вы посмеялись над надеждами его величества, – переводил толстяк. Пот градом катился по его лицу. – Вы солгали насчет звезд. Без астролябии, без долгих вычислений ни один звездочет не предскажет благосклонность или тлетворное влияние светил. Ложь заслуживает наказания.

Мальчик у окна съел еще одну виноградинку. У него вдруг задергалась щека. Шах прижал ее свободной ладонью и держал до тех пор, пока дрожь не унялась. Заговорил он не сразу. Сперва, с молчаливой силой, сдавил гроздь в кулаке. Сок потек сквозь пальцы – на штаны, на ковер. Остро запахло мускатом. Уронив мокрые выжимки, Хеширут наступил на них, растер подошвой и откашлялся.

Мед клокотал в его голосе, как в перегонном кубе.

– Если вы солгали про звезды, вы могли солгать и про возможность вернуть зрение его величеству. Но могли и не солгать. Эта двойственность – залог того, что вы еще живы. Его величество не казнит вас. Благодарите владыку. Вас всего лишь ослепят. Вы спрашивали: пришел ли я, как врач? В некотором смысле, да. Не волнуйтесь, я буду осторожен.

Последнее толстяк явно прибавил от себя.

Было страшно так, что это уже не походило на страх. Думалось легко и свободно. Дышалось без проблем. Сердце – и то не давало сбоя. Ослепят. Сейчас. Уникум-универсал, скопец и поэт, возьмет иглы и проколет ей зрачки. Ничем нельзя помешать. Никакие возражения не будут приняты. Люди, чей мозг – пустота, кастрирующие гинекологов и лишающие зрения детей – наследников трона… Что мы забыли на этой планете? Зачем здесь дипломатическая миссия Ларгитаса? Зачем здесь ты, доктор ван Фрассен?! – ну, с тобой все ясно, ты здесь затем, чтобы утолить мстительность Хеширута…

– Если вы не лгали, – продолжал толстяк, втягивая голову в плечи, – вы излечите себя. Любые лекарственные средства, любые инструменты будут предоставлены в ваше распоряжение. Когда ясность взора вернется к вам, вы излечите его величество. И получите награду. Хотите что-то сказать? Это дозволено.

– Я предлагаю лучший вариант, – заторопилась Регина. – Свяжитесь с посольством. Пусть Ларгитас предоставит нам необходимое оборудование и специалиста-офтальмолога. Уверена, в самом скором времени…

Уверенности не было. На одной чаше весов – безопасность доктора ван Фрассен, полезного специалиста. На другой – большая политика. Приятно думать, что за тобой, угодившей в переплет, родное государство пришлет эскадру быстрого реагирования. В последний момент, едва игла приблизится к зрачку гражданки Ларгитаса, гром ударит с ясного неба, и ворвется отряд специального назначения с лучевиками наперевес. Однажды так и было – на Террафиме. Повторится ли удача на Шадруване?

Что-то подсказывало: вряд ли.

– Здравая мысль, – сказал Хеширут при посредничестве толстяка. – Когда вас ослепят, мы свяжемся с посольством. Пусть пришлют все необходимое. И пусть поторопятся. Мы не расположены ждать. Не рассчитывайте на роскошь и приятное обращение. Даром кормить не будут. Слепая, вы станете работать. Для наложницы вы стары и непривлекательны. Кухня? Пряжа? Что вы умеете делать?

– Я умею играть на флейте.

– Да? – заинтересовался мальчик у окна.

Я идиотка, думала Регина, пока несли флейту. Зачем я это сказала?! Надо тянуть время. Играть на флейте, ходить на голове, делать малолетнему ублюдку массаж, простой и эротический. Все, что угодно. Все, что оттягивает прикосновение иглы к зрачку. Но ведь он потребует, чтобы я играла! Значит, будешь играть, ответил кто-то, злой и безжалостный.

Как?

Как умеешь.

Еще учась в медицинском университете, она приобрела флейту. И шесть месяцев брала уроки в музыкальной школе. Казалось, возьми инструмент в руки – заиграешь сходу. «Под шелухой» это удавалось ей лучше лучшего. Увы, в реальности дело обстояло совсем не так. Беглость пальцев. Постановка дыхания. Звукоизвлечение. Аппликатура. Губы, воспаленные после упражнений. Техника, такая естественная с изнанки бытия, не давалась. Требовала ежедневных, многолетних тренировок. Требовала бросить все остальное, принести в жертву ненасытному монстру музыки. Что ж, Регина бросила – флейту. Два-три раза в год она доставала ее из шкафа, вспоминала простенькие мелодии; спотыкаясь, пыталась что-то сыграть с листа…

И прятала до следующего приступа ностальгии.

Так Ник в юности бренчал на гитаре. Расхожий набор аккордов; слабый, с трещинкой, тенор. Романсы про любовь. Девушкам нравилось. Помнится, Регина даже ревновала. Нику повезло – его не преследовали комплексы. «Под шелухой» он не был гитаристом-волшебником. Он вообще никогда не бывал «под шелухой»…

В дверь вошел слуга – знакомый, в синем кафтане. Он нес флейту. Три минуты ожидания, не больше – от приказа шаха принести инструмент до явления слуги. Это время показалось Регине вечностью. Каджар-хабиб притворялся невидимкой. Сопеть, и то перестал. Сам Хеширут недвижимо застыл у окна. Лишь правая рука выдавала его состояние: каждые тридцать секунд мальчик начинал вытирать ладонь о штаны, делал несколько резких, раздраженных движений – и прекращал.

«Он психопат. Идея-фикс, отягощенная вседозволенностью. Вседозволенность, отягощенная массой запретов. Владыка-раб. Я бы не взялась его лечить. Великий Космос, кому ты врешь?! Ты бы бегом побежала его лечить. Босиком через всю Галактику. Если бы только могла, если бы это на миг отдалило блеск иглы у твоего зрачка…»

– Играй! – велел шах.

– Умоляю вас, не сердите его! – перевел толстяк.

С головой погружаясь в безумие происходящего, Регина взяла флейту. Поднесла к губам, пробежалась пальцами по клапанам. Невероятное совпадение: строй инструмента не отличался от привычного ей. Хроматический звукоряд, диапазон свыше трех октав. Религиозный фанатик счел бы это знамением. Доктор ван Фрассен сочла это последней сигаретой смертника.

– Играй!

«Reves D'automne» Ланье. Не потому что наилучший выбор. Потому что запомнился больше всех. Вдох. Выдох. Холод клапанов. Почему они такие холодные? Мелодия сделала шаг, другой, споткнулась на ровном месте. Возвращение головной боли: мелкие зубки впились в виски. Пальцы двигались неэкономно. Широкая кантилена. Не укорачивай звук. Выдох без толчков. Мама, мамочка, о чем я думаю? Это не музыка, это позор. Но он слушает, и значит, я выиграла еще секунду. Еще такт. «Reves D'automne». Осенние мечты. Единственная мечта – сбежать отсюда. Куда угодно, лишь бы подальше. В подземелья Эскалоны. В снега Кутхи. В карантин правительственной виллы. В питомник химер. Он слушает. Играй, несчастная. Дыши – нота за нотой. «Reves D'automne». Мечтай, пока можешь…

Осенние мечты.

Листья под ногами.

Сухая, выгоревшая трава.

Ветер играет в кронах олив.

Летят, дрожат паутинки.

Эхо в холмах.

Наплывом, поверх воображаемых холмов, она видела парк. В краешке окна, доступном взгляду, бил фонтан. Над ручьем выгибал спину арочный мостик. Листва платана слегка шевелилась. Изображение двоилось – должно быть, от страха. Два мостика. Два ручья. Два фонтана. Тема и контртема. Двухголосье.

Одна спина Хеширута IV.

Почему он молчит? Это не музыка, это головная боль.

Ладони шаха вцепились в виски, словно это у него раскалывалась голова. Сдавили, пачкая кожу виноградным соком. Сейчас он велит принести иглы. Мелодия сбилась в очередной раз. Не в силах видеть, как мальчик отдаст приказ, Регина отвела глаза. Комната. Каджар-хабиб истекает потом. Готовы жалить Осы у дверей. Львиные морды кресел. Черепаха стола. «Reves D'automne». Ветер в оливах. Такт за тактом. Лед клапанов. Сейчас пьеса закончится. Начать по-новой?

Она не чувствовала пальцев.

Желтое небо.

Желтая трава.

Желтые от солнца деревья.

Нимб прозрачного света.

Осенние, тихие мечты.

Дитя с флейтой.

Мальчик шарахнулся от окна. Казалось, ему прямо в лицо оскалилось чудовище. Хеширут метнулся по комнате – наискось, свалив кресло, ударившись голенью о край тахты. В ужасе захрипел толстяк – смертно, страшно. Можно было присягнуть, что Каджар-хабиба душит удавка палача. Вздрогнули Осы, не зная, кого убивать. А мальчик все никак не мог остановиться. Разбил вазу: фрукты раскатились по ковру. Схватил подушку: не сразу, дважды промахнувшись. Регина следила за ним, сбившись с ритма, извлекая уродливые диссонансы – мелодия, дрянь этакая, сбежала, остались жалкие обрывки. Юный шах кинулся к ней – к мелодии? обрывкам? доктору ван Фрассен?! – с разбегу упал на колени, белыми глазами впился в пленницу, ища и не находя. Понимая, что это конец, боясь встретиться с ним взглядом – живым с мертвым – Регина смотрела поверх головы Хеширута. Зеркало. Да, это мое отражение. Мои волосы. Мой лоб. Моя татуировка на крыльях носа.

Да, я такая.

Шах задохнулся. Протянув руку, он тронул Регину за нос – смешно, как маленький. Так и держал, не отпуская. Слезы катились по щекам Хеширута. «Слезные железы работают нормально,» – машинально отметила доктор ван Фрассен. Флейта выпала из ее пальцев.

– Не вижу, – шепнул ей мальчик. – Все. Больше ничего не вижу.

Ее туфли не нашлись. Взамен принесли другие. Винно-красный бархат, расшитый золотом и жемчугом. Подошва из слоеной кожи, носы – орлиные клювы. В них не ходилось – леталось. Пыхтя, как древний паровоз, Каджар-хабиб еле поспевал за Региной. Слуга, кланяясь, распахнул дверь. На подъездной аллее, упиравшейся в ступени центрального входа, выстроился целый караван. С десяток вьючных лошадей и пять верблюдов – тюки и свертки, рулоны ковров, увесистые сундуки…

– Дары его величества Хеширута IV, милостивого и справедливого! – с воодушевлением объявил толстяк. – Лучшие харсадские ковры, шайлянский шелк, платья, достойные принцесс, драгоценности, каких не постесняется царица джиннов; золотые монеты и слитки…

– Дары?

Соображалось плохо. Пленница, кандидатка в слепые рабыни; почетная гостья, солнце врачей, чья любая прихоть вызывает один ответ: «Слушаю и повинуюсь!»… У кого угодно голова кругом пойдет. Особенно на фоне весьма вероятного сотрясения мозга.

– Это наименьшее из того, что готов сделать его величество для лучезарной хабиб-ханум, чье чудесное искусство пленило сердце и душу его величества!

– Издеваетесь?

Каджар-хабиб прижал руки к груди. Он был пафосен, как глава нотариальной коллегии, оглашающий завещание триллионера. За возможность прозреть, читалось на его лице, юный шах отдаст все. Вон, персональный дворец предлагал… Регина напомнила себе про этикет. Мало ли на что способен вновь обидеться припадочный Хеширут? Ошибешься – и до посольства можно не доехать.

– Я в восхищении от щедрости владыки!

Толстяк кивнул с удовлетворением – хабиб-ханум кое-чему научилась, да – и не замедлил перевести ее слова дворцовому распорядителю, отиравшемуся рядом. Караван тем временем разрастался. Дюжина вооруженных всадников, разделившись надвое, заняла позиции в авангарде и арьергарде. Из боковой аллеи торжественно выплыл паланкин. Антигравы в нем отсутствовали; паланкин несли восемь великанов. Следом подогнали тележку-двуколку, запряженную мышастым мулом.

– Идемте, моя госпожа. Им приказано с почетом доставить вас в посольство.

Один из рабов-погонщиков упал на колени перед паланкином. Ткнулся лбом в землю, подставляя спину – живая ступенька. Добро пожаловать «на борт», лучезарная! Регина растерялась. Ступать на спину живому человеку?! Каджар-хабиб деликатно коснулся ее запястья, привлекая внимание. Из-за паланкина как раз выходил еще один человек. Тоже, вне сомнений, живой и очень знакомый. Неброский кафтан без шитья, войлочная шапка-миска…

Кейрин-хан остановился в двух шагах от «солнца врачей». Задержал на Регине взгляд: не злой и не добрый. Он словно заново оценивал. Женщину? Вещь? Новые перспективы дипломатии? Удовлетворившись осмотром, истинный хозяин Шадрувана что-то сказал и удалился, помахивая нагайкой.

Регина перевела дух. В переводе она не нуждалась – все было ясно и так.

– Он видел? Он в курсе?!

– Моя госпожа зрит суть вещей! Кейрин-хан видит, как ползет муравей по склону горы, и слышит, как чихает ребенок в колыбели. Как же ему не знать каждый шаг его величества?

Мужская спина не дрогнула под ее ногой. Регина с комфортом расположилась в паланкине, воздвигнув целый бастион из многочисленных подушек. Отдернула парчовый полог, планируя наслаждаться видами. Каджар-хабиб, кряхтя, забрался в двуколку. Взял в руки вожжи, но трогаться не спешил. Чего они все ждут? Сигнала?

Неужели – ее?

Выглянув наружу, доктор ван Фрассен царственно махнула рукой. Миг – и процессия тронулась с места. Когда дворец, с его ажурными башенками, куполами, шпилями и галереями, остался позади, внимание Регины вновь привлекла гора, которую она видела из окна своего узилища. Исполинский хребет стеной уходил ввысь, теряясь в облачной дымке. Странно: при посадке она ничего подобного не заметила. Спросить у Каджар-хабиба? И что толстяк ей ответит? Ну, узнает она, что это «великая гора Уч-Кугуч», где живут джинны в ассортименте. Что дальше? Лучше по возвращении спросить у Ника…

«О чем я думаю? Плыви по течению, подруга. Плыви, пока несет. Думать, бояться, строить гипотезы – потом, все потом. Когда Шадруван останется за кормой рейдера…»

Некстати вспомнился брамайн-факир, развлекавший туристов на Китте – грязный, тощий, в одной набедренной повязке. Брамайн играл на флейте странного вида, а перед ним, словно в трансе, раскачивалась огромная кобра. Малыш Хорхе, знавший все на свете, тогда еще рассказал Регине, что змеи практически глухи, а факир просто лупит змею своей флейтой, лупит смертным боем, и потом кобра при виде флейты встает в боевую стойку, но атаковать боится. Так это или нет, Регина не проверяла. Забыв про брамайна, они с малышом Хорхе отправились в бар…

Насилие, как инструмент.

Музыкальный инструмент насилия.

…не сейчас.

Дорога свернула вправо. Склон горы исчез позади. С обеих сторон потянулись виноградники, перемежаемые рощицами деревьев, низкорослых и кудрявых. Местами рощи подступали к самой дороге. Далеко ли до города? Она уже хотела спросить об этом у Каджар-хабиба, когда меж деревьев ей почудилось движение. Ну да, вон опять… Животное? Мобиль? Откуда в этой глуши мобиль? Наконец удалось разглядеть: поджарое, сухое тело, треугольник мощных задних лап и мясистого хвоста, «лебединая» шея…

– Эй, вы, стойте! Стойте, говорю! Опустите паланкин!

Толстяк с изумлением воззрился на хабиб-ханум. Но вспомнил, кто здесь главный, а заодно – о своих обязанностях переводчика. Караван встал. Паланкин опустили на землю, и доктор ван Фрассен с проворством девчонки выскочила наружу, обойдясь без «живых ступеней».

– Фрида! Девочка моя!

Она шагнула к обочине. Мигом позже химера выскочила на прогалину – и быстрей ветра устремилась к каравану. За спиной Регины рассыпался нестройный хор изумления. «Еще бы! – гордость бурлила в крови „солнца врачей“. – Выставьте на дистанцию Фриду и ваших скакунов! Я буду знать, на кого делать ставки…»

– Дарган!

– Кайсун-дарган!

– Фрида! Живая…

Сейчас ей было все равно, как она выглядит со стороны – безумная чужестранка, с умилением протягивающая руки навстречу ящеру. А Фрида и не думала сбавлять скорость. Словно собралась в порыве чувств с разбегу броситься на шею любимой хозяйке.

– Фрида, стой! Зашибешь, дурища…

Целофузис прибавил ходу.

– Стой! Я кому сказала?! Стоять!!!

Регина ухватилась за ментальный поводок – и вспомнила: поводок оборван! У нее нет прямого контакта с Фридой. Паузы химере хватило, чтобы пронестись мимо хозяйки, обдав ту горячим ветром. О, Фрида действительно кинулась на шею – ближайшему рабу-погонщику. Узкая морда «клюнула» несчастного; горло его расцвело жуткой алой розой. Хрипя, раб упал на колени. Пыль перед ним превращалась в темно-бурую лужу. А целофузис, не мешкая ни секунды, уже атаковал новую жертву.

– Нет, Фрида! Назад!

Химера не понимала команд. Не желала подчиняться. Для нее битва у посольства не закончилась. Кругом враги. Вот они – наконец-то. Врагов надо убивать. Хозяйку надо спасать. Убивать – можно. Нужно. Необходимо. Хозяйка разрешила.

Демон насилия – вот кем была сейчас Фрида.

Каджар-хабиба спас страх. Видя летящую на него смерть, толстяк рухнул на спину, закрыв лицо руками. Двуколка перевернулась; бесясь, заржал мул. Клыки химеры щелкнули над скопцом, не найдя вожделенной глотки. Взмах когтистой лапы – чья-то лошадь шарахнулась, сбросив всадника, заплясала с распоротым боком. Рев верблюда – Регина не знала, что верблюды так громко, так дико ревут. Рык ящера – Регина не знала, что Фрида умеет так рычать.

А еще она не знала, как справиться с поводком.

Окажись на месте целофузиса барс, не говоря уже о горале – все решилось бы намного проще. Восстановить поводок – дело секунд. Но только не в случае с ящером: слишком мал мозг, слишком первобытны инстинкты. В их простоте – их сила: попробуй, перешиби! Успев хлебнуть свободы, химера отчаянно сопротивлялась. Она-то точно знала, что делать. А хозяйка ей мешала! Верность против покорности, и верность побеждала. Поводок тянулся от Регины к химере, внедряясь в мозг Фриды – медленно, слишком медленно…

Второй всадник успел взмахнуть саблей, защищаясь. Фрида подпрыгнула, зубы ее с хрустом вонзились в плечо шадруванца. Тот вывалился из седла, и сверху на жертву обрушился ящер: прижал к земле, впился когтями, разинул пасть.

Поводок набрал силу.

– Нельзя! Назад!

Кому она кричала? Фриде? Всадникам с пиками, окружавшим химеру?

– Стоять! Всем стоять!

Всадники все поняли верно. Госпожа кричит? – конечно, от страха. Убить даргана, и госпожа успокоится. Сейчас они поднимут Фриду на пики… Это было жестоко, но ни на что другое у Регины не осталось времени. Властный импульс ворвался в мозг химеры, блокируя двигательные центры. Фрида свалилась, как подкошенная, рядом с раненым. Доктор ван Фрассен метнулась к химере, едва не угодив под копыта; упала сверху, накрывая собой. Сейчас ей в спину вонзится жало копья…

Смерть медлила. Вокруг ржали и фыркали лошади, вопили люди. Басовым контрапунктом ревели верблюды. Регина осторожно повернула голову. Всадники гарцевали шагах в семи, не решаясь приблизиться. Пики – наизготовку, на лицах – растерянность. Безумная чужачка закрыла собой даргана! Что делать? Кого казнить?! Из-под перевернутой двуколки выбрался Каджар-хабиб. Перепуганный насмерть, весь в пыли, но в целом невредимый.

– Переведите им: пусть отъедут назад! И не вздумают нападать на зверя! Я сама с ним справлюсь. Да, займитесь ранеными. Инструменты и перевязочные материалы у вас, надеюсь, с собой?

Толстяк тупо кивнул. Чувствовалось, что из инструментов у него только кромешный ужас, а кивает он просто так.

– Переводите, идиот!

Икая через слово, Каджар-хабиб заговорил. Всадники сдавать назад не спешили. Когда толстяк замолчал, один из них что-то крикнул в ответ.

– Они боятся, что вы не справитесь.

– Не их забота…

Фрида шевелилась под ней. Тело химеры вспучивалось и опадало, как тесто. Регина ощутила под рукой шерсть – и поднялась на ноги.

– Пусть посмотрят сами – и успокоятся.

На дороге лежала коза – темно-рыжая, с белыми «чулочками». Дрожа всем телом, коза безуспешно пыталась встать. Ноги ее не держали, встать не получалось. Меж всадниками пронесся вздох восхищения.

– Опасности больше нет. Или вы собираетесь воевать с несчастной козой?

– Воины говорят: вы – великая чародейка! Они умоляют не превращать их в козлов и баранов. Они полностью в вашей власти…

– В козлов? Надо подумать…

Регину разбирал нервный смех. Она взглянула на труп раба с разорванным горлом – и чуть не подавилась этим смехом.

– Займитесь ранеными. Вам помочь?

– Нет-нет, моя госпожа! Я сам!

– Как закончите – скажете. Пусть раненых отвезут обратно. И убитого – тоже.

Было трудно поднять вздрагивающую химеру на руки. Было трудно разместиться вместе с ней в паланкине. Трудно и тесно. Ничего, удалось. Всю оставшуюся дорогу Фрида дремала, тычась носом в ладонь хозяйки. Простила, надеялась Регина. Только бы простила…