Текст книги "Мечи с севера"

МАРИЯ И ФЕОДОРА

Трое викингов обернулись и увидели совсем рядом, в тускло освещенном, увешанном занавесями, коридоре худенькую бледную девочку лет двенадцати в темной дерюжной одежде. Она обеими руками прижимала к груди большое серебряное распятие.

Глаза у нее были такие большие и грустные, что Ульв сказал:

– Ну, малышка, не плачь. Пока еще никто не умер. Лучше скажи-ка, как тебя зовут и почему тебя так волнует судьба трех неотесанных чужеземцев?

Потупив взор, она ответила:

– Меня зовут Мария Анастасия Аргира, варяг.

Харальд с улыбкой протянул девочке руку.

– Ну-ка, Мария Анастасия Аргира, держи мою пятерню. Я посажу тебя к себе на плечи и от души покатаю по здешним коридорам.

Но она вдруг шарахнулась от его протянутой руки и затрясла головой:

– Пожалуйста, не дотрагивайтесь до меня. Я племянница императрицы Зои, царевна. К царевне нельзя прикасаться.

Развеселившись, Харальд погладил свою светлую бороду:

– По мне так ты просто девчонка. К тому же, на родине многие считают меня королем. Так почему бы королю не поиграть с царевной?

Мария снова покачала головой и сурово сказала:

– Здесь все по-другому. Мы в центре мира, в священнейшей из империй. Хоть ты силен и красив, ты всего лишь варвар-северянин, называющий себя королем. Ступайте за мной и не пытайтесь снова дотронуться до меня. Тут, во дворце, повсюду глаза и уши.

Она повернулась и быстро пошла прочь по коридору. Викинги пожали плечами и потопали следом. Тут и там в переходах, где сходились вместе несколько коридоров, им встречались дворцовые слуги в темных одеждах и с темными посохами, которые, все как один, приветствовали девочку легким поклоном, хоть она и не обращала на них никакого внимания.

Харальд сказал ей:

– Ну вот, теперь я вижу, что ты царевна. И куда же Ваше Высочество ведет нас? В казарму?

Мария, не оборачиваясь, ответила:

– Не называй меня Вашим Высочеством. Я в опале и меня лишили титула до тех пор, пока я не покорюсь. Моя другая тетя, Феодора, к которой я вас как раз веду, хочет, чтобы я ушла в монастырь. Я впала в немилость, потому что отказалась сделать это. Пойдемте немного быстрее, а то меня накажут еще и за то, что я так долго не возвращалась.

Викинги послушались, и вскоре она провела их низким сводчатым коридором в походившую на темницу комнату с голыми стенами. Там, посреди вымощенного каменными плитами пола, стояла на коленях седовласая старуха в одеянии из коричневой мешковины с куском толстой, завязанной узлами веревки на шее. Когда они вошли, она подняла на них потухшие глаза и проговорила неожиданно сильным и резким голосом:

– У меня обычай знакомиться со всеми поступающими на службу. Встаньте на колени тут, передо мной, и подождите, пока я закончу молитву. И ты, девочка, тоже становись на колени и обратись мыслями к своему религиозному долгу. Поспеши.

Закончила молитву Феодора, прямо скажем, нескоро. Она молилась на непонятном северянам языке. Не раз им казалось, что дело идет к концу, но старуха, сделав паузу, снова принималась что-то бормотать. А викинги все ждали и ждали, пока у них не начало ломить колени.

Наконец, Феодора замолчала и с трудом поднялась. Трое друзей тоже поднялись и встали перед простым деревянным стулом, на который она уселась. Оглядев их с ног до головы, она сказала:

– Вы явились в Византию в поисках легкой наживы, как все северяне. Но очень скоро вы убедитесь, что угодили в сети. В прошлом месяце четырем англичанам вырвали языки за то, что они забыли, как надо приветствовать логофета тайной канцелярии.

– Ох уж эти англичане! – воскликнул Харальд. – Они собственную голову где-нибудь забыли бы, если бы она снималась.

– Некоторые из них так и сделали, чужестранец, – сухо ответила Феодора. – Но чаще всего забывают глаза. Мы нация старая и потому гуманная. Но нам приходится обращаться с варварами по-варварски, когда нас к тому вынуждают их дикие выходки. Усвоить это – значит достичь мудрости. Вам следует также усвоить, что моя племянница, Мария Анастасия Аргира – дитя неразумное, и ее глупостям не следует потакать. Она скоро примет постриг в одном из здешних монастырей, каком я еще не решила, для ее же, своенравной, пользы. Поэтому я запрещаю вам кружить ей голову богопротивными рассказами о Севере. Я, мать народа, запрещаю вам это. Вы все поняли?

Харальд, обернулся ко все еще стоявшей на коленях малышке Марии и подмигнул ей. Она быстро отвернулась, точь-в-точь испуганная птичка.

Тогда он сказал Феодоре:

– Ты говоришь с человеком, сводный брат которого причислен к лику святых. Почему ты думаешь, что мои рассказы будут богопротивны?

Он был ужасно доволен своей находчивостью, ведь ему удалось ничего не обещать этой злющей старой карге. Но она проговорила с тонкогубой улыбкой, глядя на него снизу вверх:

– Ты такой же хитрец, как другие северяне. Смотри, как бы твоя гордость не стоила тебе слишком дорого.

Она вдруг наклонилась и позвонила в стоявший у ее ног серебряный колокольчик. Панель стены позади нее скользнула в сторону, и из проема в комнату шагнул человек.

Незнакомец был чернобров и черноволос, много ниже Харальда ростом, но так же широк в плечах. На его бледном лице лежала печать мрачного раздумья. Поверх чеканного золоченого панциря был накинут алый плащ с пурпурной каймою, подмышкой – серебряный шлем, украшенный по гребню конским хвостом. Вооружен он был по-древнеримски двумя мечами: коротким гладиусом, предназначенным для нанесения колотых ран, и мечом подлиннее, называемым спата. Синие ножны мечей крепились к перекрещенным у него на груди ремням.

Феодора произнесла тонким голосом:

– Вот человек, который отныне будет вашим хозяином, чужестранцы. Это ваш командир, мой родич Георгий Маниак. Вы обязаны во всем повиноваться ему, подобно рабам.

Харальд устремил на стратега холодный взгляд, надеясь заставить его отвести глаза. Но тот ответил ему столь пристальным взором, что викинг на какое-то мгновенье даже усомнился, что сможет выдержать его.

Маниак вдруг спросил зычным басом:

– В скольких сражениях вам доводилось биться?

Харальд постарался подсчитать, но не смог. Уж больно много раз они рубились с данами, с восставшими крестьянами, с вендами… Всего не упомнишь. Часто это были даже не битвы, а просто стычки.

Наконец, он сказал:

– Думаю, в двенадцати, плюс-минус одна-две. Воины ведут счет битвам не так усердно, как своему жалованию.

Георгий Маниак злобно ухмыльнулся:

– Жалование вы будете считать через месяц, не раньше. Сначала нам надо узнать, чего вы стоите. А теперь скажите, сколько раз вы бежали с поля боя в этих двенадцати великих битвах?

Харальд заскрежетал зубами, так что Ульв начал было опасаться, что он их себе переломает.

– Если ты, ромей, хочешь насмехаться надо мной, пойдем выйдем куда-нибудь, где можно развернуться.

Маниак как будто и не слышал этих слов. Он холодно спросил:

– Сколько человек вы убили?

На сей раз ему ответил Халльдор:

– У меня на родине считают, что воину не к лицу хвалиться своей удачей. Это тут, в Миклагарде, молодые петушки горланят на чем свет стоит. В Исландии орел молча делает свое дело.

Стратиг обернулся к Феодоре и сказал:

– Всемилостивейшая, я думаю эти трое нам подойдут. Они во многом похожи на тех, что уже показали себя отличными воинами. Суровый климат чудесным образом закаляет дух и тело северян.

Он поклонился и вышел через ту же потайную дверь, через которую вошел. Феодора улыбнулась Харальду и сказала:

– Ступайте. Да не забудьте начистить до блеска свое оружие. Командир не всегда будет с вами так же милостив, как сегодня.

Когда они вышли в коридор, Ульв заметил:

– Может быть я ошибаюсь, братья, но по-моему этот Маниак доставит нам немало хлопот.

– Эх, оказаться бы сейчас на Днепре! И чтобы доски палубы под ногами да свежий ветер в лицо, – отозвался Халльдор.

Харальд рассмеялся, положив руки на плечи своим названным братьям:

– Ну вот, не хватает нам еще пугаться этого душного старого дворца и какого-то там коротышки в золотом панцире. Пойдемте-ка лучше повеселимся.

И они двинулись в обратный путь по темным переходам, приводя одетых в черное дворцовых прислужников в немалое изумление своим жизнерадостным смехом.

ВАРЯГИ

Харальд и его дружина разместились в имперской казарме с максимальными удобствами, хотя для этого им сначала пришлось убедить остальных пять сотен варягов, что с ними шутки плохи. В первый вечер им пришел на помощь оркнеец Эйстейн сын Баарда и команда его драккара «Боевой Ястреб». В свое время Эйстейн позаимствовал у Олава, сводного брата Харальда, плащ и пару башмаков, Да так и не успел вернуть: Олав погиб в битве при Стиклестаде. Так что, помогая Харальду, он как бы возвращал долг покойному другу. Эйстейн добился, чтобы вновь прибывшие получили широкие ложа поближе к окнам и место за столом в пяти шагах от двери на кухню. По его словам, большего он сделать не мог.

Эйстейн рассказал Харальду, что варяги из англичан – народ в общем-то спокойный, если только не напьются по случаю какого-нибудь своего праздника, а вот данам и нормандцам[8]8
  Жители Нормандии.


[Закрыть] совершенно нельзя доверять. На это Харальд ответил:

– Мне уже доводилось встречать и тех, и других. Люди как люди. С ними можно поладить, если сам ведешь себя по-людски. У меня есть друзья даже среди желтолицых пацинаков, хоть я и не знаю их языка. Но я рад, что ты такого мнения об англичанах. Однажды, когда войду в силу, я отправлюсь к ним посмотреть, не придется ли мне впору английская корона.

Эйстейн сын Баарда, рассмеялся:

– Дай мне знать, когда поплывешь в Англию. Мне всегда хотелось стать там графом.

Харальд кивнул:

– Даю тебе слово, что сделаю тебя графом, как воссяду на английский престол. И своих названных братьев, Халльдора сына Снорре и Ульва сына Оспака, тоже. Эта страна дряхлеет на глазах, вливание свежей крови пойдет ей на пользу.

Стоило ему произнести эти слова, как могучего сложения одноглазый варяг, вдруг встал из-за стола и, подойдя к Харальду, толкнул его в грудь раскрытой ладонью так, что тот едва удержался на скамье.

– Меня зовут Гирик, я из Личфилда, что в Мерсии, – сказал он. – Ты, небось, слыхом не слыхивал, что есть такое селение, Личфилд?

Глянув на здоровенную красную ручищу нового знакомца, Харальд проговорил:

– А я было подумал, что это Тор спустился к нам из Валхаллы[9]9
  В скандинавской мифологии находящееся на небе, принадлежащее Одину, жилище эйнхериев – павших в бою храбрых воинов.


[Закрыть]. Не часто мне доводилось встречать богатырей вроде тебя, Гирик из Личфилда. Так что же ты хочешь мне сказать?

– Я англичанин, – ответил тот, – и, поверь мне, что ты раньше вырастешь семи футов росту, чем займешь английский престол.

– Я быстро расту, – миролюбиво заметил Харальд. – Но я послушаю твоего совета и подожду, пока буду нужного роста.

И он повернулся к столу, вместе с Эйстейном сыном Баарда, поскольку слуги как раз внесли в залу подносы с горячими колбасками и ячменным хлебом. Но англичанин вдруг ухватил его за плечо и рывком повернул к себе.

– Вот этой самой рукой я сразил графа Годвина, – проговорил он. – А раз справился с ним, и с тобой справлюсь. До приезда сюда я был кузнецом. Много боевых коней подковал я, и ни один из них не шелохнулся, пока я не закончил работу.

Ульв и Халльдор придвинулись поближе, но Харальд знаком приказал им не вмешиваться.

– Послушай, Гирик из Личфилда, я почувствовал тяжесть твоей руки, сразу видно, что ты был кузнецом, – мягко сказал он. – Но сейчас будь паинькой, возвращайся к своей трапезе. А то еще вляпаешься в такое, о чем, стоя за наковальней, и слыхом не слыхивал.

Произнося эти слова, он по-дружески улыбался Гирику, а его руки так и оставались заложенными за поясной ремень. Гирик из Личфилда вдруг ударил его кулаком. Харальд чуть отклонился в сторону, так что удар пришелся ему вскользь по плечу, и сам дважды рубанул англичанина ребром ладони по шее. И тут же отступил назад, чтобы тот мог беспрепятственно упасть.

Когда Гирик пришел в себя настолько, что мог сидеть, и принялся трясти головой, чтобы в ней прояснилось, Харальд промолвил, склонившись над ним:

– Мы называем такой удар «Поцелуй Тора». Он может прийтись очень кстати, когда под рукой нет боевого топора. Когда-нибудь, когда у тебя будет время, я научу тебя этому приему. Мне кажется, что такому как ты, он может очень и очень пригодиться.

Трое варягов подняли Гирика, но он не мог стоять без посторонней помощи, так что его усадили на скамью поближе к подносам с колбасками, чтобы он смог поесть.

Он сказал Харальду:

– Граф Годвин был ничто в сравнении с тобой, норвежец. И когда ты отправишься завоевывать английскую корону, я буду сражаться на твоей стороне, если, конечно, ты примешь меня.

Харальд утихомирил его, засунув в рот кусок кровяной колбасы.

– Приму, Гирик из Личфилда. Боюсь, однако, что я уже наобещал довольно графств. Тебе придется довольствоваться кузней в Личфилде.

С этой минуты не было у Харальда в Миклагарде друга преданней Гирика, которого знали и побаивались повсюду в городских тавернах и игорных домах. Видя, что Гирик подружился с Харальдом, прочие варяги из англичан тоже поклялись во всем поддерживать норвежца. Харальд и сам еще не догадывался об этом, но те два удара ребром ладони дали ему в полное распоряжение целую армию.

ТОПОРНАЯ ЗАБАВА

Однако, отнюдь не всегда стычки заканчивались столь благополучно. Каждое утро варяги должны были сопровождать базилевса в храм Святой Софии, проходя торжественным маршем мимо акведуков, цистерн и обширных беломраморных колоннад. Там правитель Византии произносил проповедь или зачитывал отрывок из какого-нибудь теологического трактата, а перед отбытием передавал патриарху в залог за возвращаемую ему высокую императорскую корону мешочек золота.

После обеда, когда на улице немилосердно пекло, базилевс обычно восседал на своем огромном троне, украшенном золотыми платанами и гранатовыми деревьями с золотыми же птицами, снабженными механизмом наподобие часового и потому «умевшими» петь, на ветвях. Все это великолепие предназначалось в первую очередь для того, чтобы пускать пыль в глаза иноземным послам, прибывавших к византийскому двору из Германии, Персии и даже самой Индии. К тому же, по незаметному для постороннего глаза знаку императора, трон вдруг взмывал ввысь и как бы парил в воздухе над головами коленопреклоненных послов, неизменно выказывавших тем немалое изумление, искреннее или притворное. (Происходило это под напором воды в потаенных водоводах.)

Это глупое представление весьма скоро наскучило варягам-новобранцам, и они пристрастились проводить свободное время между утренним и полуденными дежурствами на площадке за Ипподромом, где в землю было врыто около сотни толстенных ясеневых столбов (перед крупными представлениями на Ипподроме к этим столбам привязывали диких зверей). Варяги-северяне изобрели новую забаву, позволявшую одним выказывать мастерское владение боевым топором, а другим – весело провести время, заключая пари насчет того, кто одержит победу в состязании. Правила были просты: один из воинов, послюнив палец, делал отметку на столбе, а другой, посмотрев на нее, должен был с закрытыми глазами перерубить столб точно на этом уровне своим двуручным топором (ими были вооружены все варяги). Если же ему не удавалось перерубить столб до конца или удар приходился мимо отметки, он считался проигравшим.

И вот однажды жарким полуднем, когда базилевс парил на своем троне над послом из Багдада, а Харальд веселился от души, сидя в пыли в загоне за Ипподромом и наблюдая, как его товарищи состязались во владении топором, на землю рядом с ним вдруг легла черная тень, и кто-то громко произнес:

– Встать, скоты! Я вас научу приветствовать командира!

Харальд обернулся и увидел стратига Маниака. Тот стоял в пяти шагах позади него с перекошенным от ярости лицом, в шлеме и раздуваемом ветром алом плаще.

Варяги все как один обратили свои взоры к Харальду. Он же спокойно ответил стратигу:

– Мы делаем то, за что нам платят, командир, упражняемся во владении оружием, чтобы лучше защищать императора.

Темные глаза Маниака метали молнии:

– Вам платят за то, чтобы вы были при базилевсе, а не за то, чтобы вы развлекались, сидя в пыли, тогда как Его Величество в любой момент может пасть от кинжала убийцы.

Харальд зевнул, как будто разнежась на солнышке, и сказал:

– Если такое случится, что люди скажут об императорском главнокомандующем, оставившим свой пост у волшебного стула, вместо того, чтобы честно смотреть, как тот ездит вверх-вниз?

Варяги-новобранцы засмеялись было, но товарищи поопытней их тут же утихомирили. Услышав смех, Георгий Маниак весь как-то передернулся в своем золоченом панцире. На лице у него вдруг выступил пот, просто-таки градом полил, стекая прямо на напомаженную бороду. Казалось, его вот-вот хватит удар.

Внезапно его тень стрелой рванулась к Харальду, и северяне с ужасом увидели, что в обеих руках у него по мечу. Раздался хриплый крик ярости.

Харальд не стал пытаться подняться или обнажить меч. Вместо этого, он отклонился вправо, нанеся при этом стратигу удар левой ногой. Мечи Маниака глубоко ушли в столб, привалившись к которому варяг только что сидел. Сам же военачальник покатился по земле, потеряв свой шлем и запутавшись в плаще.

Над Ипподромом повисло тяжелое молчание. Северяне застыли на месте, как будто ожидая, что боги вот-вот поразят их громом.

Маниак встал и поднял с земли свой шлем с вываленным в грязи плюмажем. По лицу у него текли слезы, и он не произнес ни звука, явно опасаясь, что голос его может сорваться. Вместо этого он поднял правую руку, видно давая кому-то знак. Откуда-то выскочили десятка два булгар с копьями наперевес. Они окружили Харальда, как будто он был каким-то опасным зверем, направив копья прямо ему в лицо.

– Ох, и осторожный же вы, булгары, народ! Даже на зайца, небось, в одиночку не ходите? —усмехнулся викинг.

Они отобрали у него меч и топор, потом заставили встать. Ульв и Халльдор двинулись было ему на помощь, но Гирик и Эйстейн их удержали.

Булгары повели Харальда прочь, подталкивая его копьями. Набежали еще булгары, стали теснить северян. Один из булгарских начальников крикнул:

– Попробуете помочь этому кабану – выколем ему глаза. Слепым будет. Поняли?

– Это с ним так и так сделают за то, что сбил спесь с Маниака, – мрачно шепнул Эйстейн.

Булгары отвели Харальда в переулок возле Форума Константина, где стояли в ряд каменные хлева для предназначенных на убой свирепых быков. Хлева эти были без окон, с толстыми крепкими дверьми. В одну из этих построек, самую низкую и темную, Харальда и затолкали, немилосердно тыкая копьями. Прежде чем за ним закрыли дверь, он повернулся и громко сказал:

– А где же наш малыш Маниак? Скажите ему, чтобы почистил свой плащ, прежде чем отправиться завтра на парад. Негоже военачальнику показывать прилюдно, до чего ему жаль самого себя.

Один из булгар ткнул Харальда древком копья в шею. Он упал лицом вниз, и кромешная тьма накрыла его.

ХАРАЛЬДОВА ПЕСНЬ

Это была далеко не лучшая ночь в жизни Харальда. Его темница оказалась душной и вонючей, где-то в темноте все время жужжала муха. Но больше всего он страдал от тесноты: там было недостаточно места, чтобы великан мог вытянуться в полный рост, и ему приходилось лежать скрючившись.

Потирая ушибленную шею, Харальд пожалел, что не успел разглядеть лицо ударившего его булгара. Потом вдруг подумал, что ему, наверное, вообще больше никого не придется увидеть. За недели, проведенные в Миклагарде, он много слышал о том, как в Византии ослепляют людей. Обычно это делалось на Ипподроме при большом стечении народа. Кусок раскаленного железа подносили близко-близко к глазам, но не дотрагивались до них: ромеи считали, что нельзя лишать человека какой-либо части тела, так как в Судный день он должен целым восстать из мертвых.

Харальд принялся размышлять о том, что за странный народ эти византийцы. Живя в своем маленьком затхлом мирке, они почему-то исполнены чувства собственной значимости и убеждены в том, что их подход ко всему на свете единственно верный.

«Интересно, сколько их, ромеев? – подумал он. – Не может быть, чтобы очень много, а то им не пришлось бы нанимать в свою армию воинов из Италии, Франции, Англии, Дании, Норвегии, Швеции и даже из турецких земель».

Ему вспомнилось многое из виденного в странствиях. Вот князь Ярослав и златовласая, совсем еще юная Елизавета с доверчиво сидящей у нее на руке говорящей птичкой. Вот Ульв и Халльдор, вот его новые друзья, Эйстейн и Гирик. Потом он вернулся мыслями к своему сводному брату Олаву, великому человеку, который так нежно заботился о нем до самой гибели в битве при Стиклестаде. Ему вдруг показалось, что Олав здесь, с ним, в душной темнице, и от того она наполнилась ярким светом.

«Что это ты приуныл, братишка? – спросил Олав. – Раньше, когда мы были вместе, ты никогда не унывал. Не робей, Харальд, все не так безнадежно, как кажется. Ты отлично слагаешь песни. Теперь самое время этим заняться. Тогда ожидание не покажется тебе таким тягостным».

Олав исчез, и свет в темнице померк.

Харальд потер свои глаза и проговорил:

– Да, брат, я так и сделаю. Спасибо, что напомнил.

И принялся слагать песнь. Она вышла не самой удачной, но занятие это действительно отвлекло его от мрачных мыслей.

Песнь была такая:

 
В застенке византийском темном
Жду неминучей смерти злой.
А в Новгороде торг веселый,
Шумит и Киев золотой.
 

 
Играет море лунным светом,
Здесь, в Миклагарде, звездная ночь.
Мне б волю, я б отплыл с рассветом
Из Золотого Рога прочь.
 

 
Легко в Босфоре мореходу,
А в Черном море просто рай.
Но я б в любую непогоду
Пошел к верховьям Днепра.
 

 
Когда бы мне домой добраться!
Я б не просил иных наград.
Лишь никогда б не возвращаться
В клятый Константинов град.
 

Несколько раз повторив эти вирши, он решил, что рифмы могли бы быть и получше. Когда-то ему помогал с рифмами один скальд по имени Стув, живший недалеко от Бергена. За рог имбирного пива любую рифму подберет. Но Берген далеко, да и жив ли еще старый Стув? Харальд с грустью подумал о том, что и скальды смертны. Воин рано или поздно должен погибнуть, такое уж у него ремесло. Но поэтам и сказителям следовало бы жить вечно. А разве не грустно, когда падет добрый конь или сломается славный меч? Но всего печальней, когда в безлюдных местах, где-нибудь в отдаленном фьорде или возле одинокого рифа к западу от Оркнеев затонет добрый корабль и некому оплакать его гибель, кроме чаек, и безвестно лежит он на дне, пока не покроется водорослями. Хуже всего, если он затонет на пути в Гренландию. Там совсем уж безлюдно.

При мысли о затонувших кораблях Харальд почувствовал, что слезы наворачиваются ему на глаза, и постарался выбросить это из головы. Он занялся сочинением мелодии для своей песни. Но это давалось ему еще труднее, чем слова. Ему хотелось, чтобы мелодия была веселой, а выходило как-то тоскливо, вроде ночного крика тюленей или стенаний взлетающего со скалы голодного баклана.

«Никудышный из меня скальд, даже для короля», – подумал Харальд. Вдруг дверь темницы распахнулась и кто-то крикнул:

– Выходи, Харальд Суровый! Выходи!

«По крайней мере, не придется больше корпеть над стихами и мотивом», – подумал он.

Потом повернулся и пополз к выходу из застенка, зажмурясь от слепящего солнечного света. И оказался у ног множества обступивших темницу людей.

Ему пришло в голову, что негоже воину умереть вот так, на четвереньках, и решил подняться.

Так он и сделал. И увидел смеющихся Ульва с Халльдором, а с ними Эйстейна и Гирика. Весь переулок до самого Форума Константина был запружен вооруженными топорами варягами, которые приветствовали его смехом и криками. Среди них были и англичане, и даны, и франки, и даже итальянцы.

Ульв сказал с гордостью:

– Видишь, брат, мы пришли за тобой.

Харальд кивнул.

– Могли бы прийти и пораньше. У меня все ноги свело, пока вы там возились.

Он изо всех сил старался казаться мрачным.

– Ноги у него затекли! Велика беда! – ответил Ульв. – Тут пятьсот человек, готовых нести тебя на руках.

Четверо ближайших соратников Харальда подняли его себе на плечи и понесли в Форум, а варяги с радостными криками теснились вокруг, прямо как на празднике. Постепенно к ним присоединились толпы дворцовой прислуги, зазвучали византийские песни. Некоторые, в основном девушки, стали кидать Харальду алые цветы, но варяги сказали им, чтобы шли к себе на кухню и не путались в дела мужчин.

Когда они достигли главных ворот дворца, булгарские стражники, опустив копья, пропустили их.

– Вот нежданная перемена, – заметил Харальд. – Маниаку это не понравится.

– Что за дело! – ответил Ульв. – Он впал в немилость за то, что обидел тебя. Говорят, Зоя даже грозилась подвергнуть его публичной порке. А тут это, похоже, дело нешуточное.

– Не дело так поступать с воином, – сказал Харальд. – Он всего лишь исполнил свой долг. К тому же, я его тоже обидел. Я не держу на него сердца.

– Так и скажи Зое. Она как раз прислала за тобой, – встрял в разговор Халльдор. – Дай-ка мы умоем и причешем тебя, прежде чем пойдешь к ней.

– Нет уж, – заявил Харальд, – или я пойду к ней как есть, или не пойду вовсе.

И отправился в палату императрицы как был, весь в пыли, со спутанными волосами и всклокоченной бородой.