Текст книги "Последний волк"

– Не-е-ет! – завопил он, когда окровавленная разверзнутая пасть стала надвигаться на него, застилая свет, и даже не попытался защитить шею. Крик вылился алым потоком, а Волк уже стоял посреди комнаты, крепко уперев лапы, и не мигая смотрел на Главаря, медленно, по сантиметру, приближающему к нему, поблескивая ножом в правой руке.

Главарь на глазах преображался. Чуть разгладились морщины на лице и подровнялись сгнившие зубы – и вот перед Волком предстало навеки ненавистное лицо Смотрителя, но и затем – удлинилась щетина и завитки волос на руках, вытянулись резцы, утолщились ногти, челюсти с носом, срастаясь, выдались вперед. «Оборотень! – озарило Волка. – Волкодлак!» Но страха не было в его сердце и он, поминая отца, собрался на главную битву.

– Это ты, приятель, – тихо прорычал Смотритель, – как же я сразу не разглядел. Ветошкой прикинулся. Хитер! И корешей моих положил. Но они твоих повадок не знают, – он бросил взгляд на перерезанное горло Молодого и чему-то удовлетворенно усмехнулся, – не знали, а я знаю, только вот эти знания мне дальше, к сожалению, не потребуются. Ты же Последний. Ну же, вперед. Не бойся. Это не больно.

Он ждал удара в горло или плечо и, когда передние лапы Волка еще только отрывались от пола, быстро поднял правую руку на уровень плеч, почти прижав к груди кулак с выставленным вперед ножом. Но Волк прыгнул ниже, он просто сбил Смотрителя с ног, ударив его в солнечное сплетение, и запоздалый удар ножом вниз лишь рассек воздух. Пока Смотритель, как после удара боксера-тяжеловеса, летел к стене и, ударившись о косяк, заваливался на бок, Волк отскочил назад и повторил прыжок. На этот раз он раздробил запястье правой руки и нож сам выпал из потерявших волю пальцев.

– Твоя взяла, – хрипел Смотритель, с трудом восстанавливая дыхание и с ужасом глядя на раздробленную кисть, вокруг которой быстро растекалась лужа крови. – Эй, Мария, так ведь тебя, кажется, зовут, быстро перевяжи меня. Не бойся, здесь уже все кончилось. Быстрее!

Тут он встретился глазами с Волком и страх волной, от враз закоченевших ступней, покатился по нему, залил липким и влажным промежность и вылился в хриплый вой: «Ты не сделаешь этого!» Волк долго глотал кровь, пока бьющий толчками фонтанчик в пасти не иссяк, потом подошел к Урке, свернувшемуся вокруг разорванной ноги и от потери крови почти не дышавшему. Тот посмотрел затуманивающимся взглядом на Волка и покорно подставил шею.

Дед умирал, прижав руку к развороченному выстрелом боку и навалившись на нее всем телом, как будто надеясь остановить кровь. Волк подошел к нему и посмотрел на него долгим грустным взглядом.

– Ты идешь в Долину Смерти, старик, – неожиданно услышал Дед угасающим, навсегда сливающимся с природой сознанием, – ты прожил славную жизнь, увидел взрослыми детей своих детей и погиб в битве. Немногим так везет.

– Ты прав, ты нашел нужные слова. Спасибо тебе, – сказал он, смотря на Марию, горестно застывшую в дверях, – за Марию спасибо.

– Прощай, старик, мне было хорошо с тобой.

* * *

Следователи появились ближе к полудню. Мария, отложив тяжелый лом, которым она долбила промерзшую землю, посмотрела на тяжело переваливающийся джип и скорбно кивнула Волку: «Тебе пора, сейчас здесь такое начнется…»

Волк еще раз прислушался, вопросительно посмотрел на Марию: «Все в порядке?» – не уловил в ее облике никакого страха, только горечь, обдумал ее совет и, коротко кинув: «Прощай!» – потрусил к лесу.

Мария долго смотрела ему вслед, прислушиваясь к усиливающемуся скрипу машины.

– Даже не обернулся! – подумала она, но без обиды.

Следователи были мужиками молодыми, хваткими и балагуристыми. Соскочив с джипа, они на минуту замерли, явно восхищенные статью Марии, а затем, едва ли не похлопывая ее пониже спины, предложили проводить к месту предполагаемого, по их словам, преступления. «Почудилось девушке! Чего не придумаешь, сидючи в этакой глуши!» – читалось на их лицах. Но они притихли, войдя в дом, сразу наткнувшись взглядом на Деда, прибранного, с горящей свечкой в сложенных на груди руках, лежащего в чистом, чуть сероватом исподнем на обеденном столе.

– Господи помилуй, – выкинул из подсознания один из следователей, постарше, и, нашарив взглядом темную икону в правом, рядом с покойником углу, перекрестился.

– Да-с, расслабились на природе, – произнес тот, что помоложе, – ну что ж, рассказывайте.

– Зашли как-то трое. Какие? Что их описывать, сами увидите, – следователи в изумлении тряхнули головами, – с оружием, вон оно в углу все свалено. Не с добром пришли, сразу было понятно, да и с оружием у нас тут, в заповеднике, так не разгуливают. Дедушку застрелили, – слезы непроизвольно потекли у нее из глаз, – ничего, я сейчас успокоюсь. Он хотел свою винтовку схватить, да видно не успел. Что со мной? Да ничего, испугалась только сильно. А с этими? Да вы сюда ступайте, – сказала им Мария, – так вам понятней будет, – и отвела их на ледник.

– Вы их что, собаками затравили? – спросил потрясенный следователь, разглядывая вынесенные из ледника и сложенные рядком трупы, и встревоженно оглянулся вокруг.

– Нет, это все Волчок. Он их зарезал.

– Кто такой?

– Волк, самый настоящий, у нас тут жил с начала зимы.

– Один против троих да с таким арсеналом, – с сомнением протянул младший из следователей.

– Гражданка, хватит нам сказки рассказывать, – строго сказал старший, – волков давно нет, только такие и остались, – кивнул он на лежащие тела.

– Зачем же вы так нехорошо о волках? – обиделась Мария.

– Смотрите, – закричал младший и ткнул пальцем в сторону леса, – ну зверь!

Волк сидел не просто на пригорке, он выбрал еще и слежавшийся высокий сугроб, он сидел на задних лапах, уперев вертикально передние, расправив плечи и гордо подняв голову, немного развернув ее от приезжих.

– Этот мог, – прошептал третий, врач, – как топором по глоткам прошелся, первый раз в моей практике.

– Эх, сейчас бы винтарь, снять его, – возбужденно воскликнул младший.

– Да как вы можете! – Мария бросилась между следователями и Волком, как будто те и вправду начали целиться. – Не из-за того, что меня спас, что люблю я его, в конце концов, он же – Последний!

– А вы откуда знаете? – поинтересовался старший.

– Я сама его выкормила, из соски.

– И где же?

– В столице, в зоопарке, – устало сказала Мария.

– Чего только не намечтают девушки, особенно в таком медвежьем углу, – подумал старший, но вслух сказал, – ладно, суду все ясно, пройдемте в дом.

Вечером, после долгих формальностей, старший протянул Марии протокол и запись ее показаний: «Надеюсь, этого хватит, постараемся не дергать вас в город.» Врач отдал Марии свидетельство о смерти Деда: «Можете хоронить. Давайте мы вас в город подбросим, там и похороните. Машина большая, ужмемся.»

– Да нет, спасибо. Я уж здесь, рядом с бабушкой и мамой.

– Как же одна?

– Ничего, я сильная.

Мария вышла их проводить и, пока младший следователь и врач разбирались в машине, старший задумчиво, тщательно подбирая слова, проговорил:

– Все не так просто. Он, – следователь мотнул головой в сторону Волка, по-прежнему изваянием возвышавшегося на том же месте, – конечно, молодец, и тебя защитил, и бандитов порезал, но он нарушил закон, нет-нет, не человеческий, природный, Божий. Ведь ты посмотри, у животных, живущих рядом с человеком, я не имею ввиду змей, рыб, ты понимаешь, так вот, на этих животных наложен запрет – никогда не убивать сознательно человека, запрет на вкус человеческой крови. И они этот закон в большинстве своем блюли, медведи, тигры, те же волки уходили от столкновения с человеком, даже когда были заведомо сильнее, даже понимая, что от человека исходит много бед. Но иногда, редко, к счастью, появлялись звери-людоеды. Раз нарушив запрет, они уже не могли остановиться. И они уже не разбирались, кто прав, кто виноват, кто хороший, кто плохой, все для них были добычей, желанной добычей. Боюсь, что и этот не остановится. Мне бы, по-хорошему, надо было всех оповестить, потом облава и – конец. Но что-то мне запали в душу твои слова о Последнем. Не могу. Рука не поднимется. Пусть живет. Эй, долго вы там копаться будете, темнеет уже, – раздраженно крикнул он.

– Ну что, прощай, Мария, – переминались следователи возле машины, – не страшно здесь одной оставаться?

– Мне теперь ничего не страшно.

– С таким-то защитником! – младший, хохотнув, кивнул в сторону Волка.

– Нет, он уйдет, я думаю, как вы уедете, так и уйдет. Не для того же он рожден, чтобы всю жизнь просидеть сторожем у бабьей юбки.

– А для чего же? – поинтересовался врач.

– Не знаю. Да и он сам, наверно, не знает.

– А сама чем заниматься будешь?

– Обратно в столицу уеду. Мне институт закончить надо. А дальше – как получится.

Машина, засветив фары, медленно отъехала от дома. Мария, проследив их выезд на дорогу, вернулась в дом, постояла немного у дверей и потом решительно задвинула засов.

Фары на мгновение вырвали из сумерек Волка. Он встал, развернулся и большими прыжками помчался в лес, прочь от дороги, прочь от дома, прочь от людей.

Часть седьмая

Он нашел ее – свою Территорию, Территорию своего отца, Территорию его племени. Он пересек очередную реку, не очень широкую, он встречал и побольше, пересек по последнему, дрожащему под лапами льду, когда откуда-то с верховьев уже несся грохот освобождающего весеннего взрыва, и едва вступив на землю, замер. Какое-то неведомое ранее чувство умиротворенности и покоя ласковым облаком обволокло его, пропитало, дошло до самого сердца. Он, удивленный, обернулся назад и серое пятнышко белки, мерно покачивающейся на ветке сосны на другом берегу реки, вдруг вспыхнуло в мозгу путеводной звездой. Он медленно побежал вперед, наполненный робким поначалу чувством мистического узнавания, как будто он много лет жил на этой земле и теперь вернулся после долгого отсутствия. Ему был знаком и этот дуб, надвое расколотый молнией, и эта речушка, застывшая в ожидании сигнала от старшей сестры, чтобы сбросить зимнее одеяние и зажурчать радостной песней, а вот там, у далекой пока сопки, почти у самой подошвы, если взять немного вправо, напротив трех сосен, растущих из одного корня – не спутаешь, других таких нет – есть отличная, большая, сухая пещера, лучшего логова для волчицы с малыми волчатами не найти.

И птицы, порхавшие вокруг в предвкушении весны, и звери, те, которые могли укрыться в безопасной высоте деревьев, приветствовали его.

– Добро пожаловать на родную Территорию, Одинокий Волк! Отцы наших отцов передали нам память о тебе и мы рады, что ты вернулся!

Он не разубеждал их. Выпали годы, не было плена, не было клетки, жизнь, чуть запнувшись, мерно потекла вперед, как столетия до этого.

* * *

Но чем дальше, тем чаще стала на него наваливаться беспричинная тоска. Стая ли ласточек, весело кувыркаясь, просвистит в воздухе, стая ли белок рыжим всполохом пронесется по деревьям, стадо ли кабанов, блаженно похрюкивая, развалится в своей купальне – Волк прервет свой бег, застынет в безжизненной неподвижности, устремив пустой немигающий взгляд куда-то за пределы этого мира.

– А дальше что? Зачем я? Где мой путь? – рвали душу вопросы.

И ближе к полнолунию какая-то неведомая сила приводила его на границу его Территории, в горы на восходе, он долго стоял на высоком утесе, вглядываясь в бесконечную даль, и заводил свою песню.

– Тоскует, – говорили обитатели леса и благоговейно стихали.

* * *

Небольшой автобус, рассекая темноту светом фар и тяжело переваливаясь на колдобинах, медленно полз по дороге, огибающей горную гряду. Студенты, заполнившие автобус не столько сумками, сколько бренчанием гитары и громкими песнями, подгоняли водителя: «Давай, давай! Кончилась практика! Эх, хорошее было времечко! Но – домой, домой, домой!»

И Мария, после смерти Деда вернувшаяся в столицу и переведшаяся на дневное отделение института, тоже горланила песни вместе со всеми и кричала в промежутках: «Домой, домой, домой!»

Вдруг водитель остановил автобус, выключил фары и протянув руку куда-то вперед и вверх, тихо сказал: «Смотрите! Первый раз такое вижу.»

Во внезапно наступившую тишину ворвался леденящий вой, наполнивший души какой-то неизбывной первобытной тоской.

Студенты вывалились из автобуса и задрали головы вверх. Над ними возвышался огромный обрывистый утес, на который облокотилась разбухшая желто-красная луна. И на фоне этой луны, многократно увеличенный ее лучами, так, что казалось, будто он заполняет полнеба, высился Волк. Он вытянулся вверх, так, что передние лапы, грудь, шея и морда образовали одну вертикальную линию, и устремив взгляд к тому, кто выше всех, изливал свою мольбу и давал обет.

* * *

Я уйду,

Но вернусь.

Я уйду, чтоб понять.

Я найду.

Я пойму.

И тогда я приду.

И тогда я вернусь.

Потому что найду.

Потому что пойму.

Я вернусь.

Я пойму.

* * *

И тут взорвался еще один крик.

– Волк! Волк! Вернись! Я люблю тебя, Волк!

Мария протягивала к нему руки, но Волк даже не посмотрел вниз.

Он, окончив свою песню, смотрел только вдаль, обозревая бесконечные пространства, которые ему предстояло пройти.

* * *

Долог и безостановочен был его путь. Он покрывал всех попадавшихся сук, но ни с одной не задержался, даже на день, а если кто и пытался увязаться за ним, то прогонял, злобно щеря клыки.

Он пересекал огромные равнины, переваливал через высокие горные хребты, переплывал речушки. Большие реки переходил по льду, а летом находил непонятное творение людей – четыре блестящих твердых ниточки, лежащих на толстых обрубках деревьев, по которым иногда проползали гигантские грохочущие змеи, и, проследив их путь, находил место, где они перебирались через реку.

И везде он спрашивал – у орла в небе, у соболя на дереве, в медведя в лесу: «Не видели ли вы моих братьев?»

И всегда до него доносилось: «Нет».

* * *

Четыре вехи было на его пути на восход.

В один жаркий июньский день необъятное плоскогорье отвесно стекло вниз и скрылось в беспредельной – на холод, тепло и восход – водной глади. Долго метался Волк по берегу в поисках спуска, пока не наткнулся на речушку, каскадами сбегавшую вниз, осторожно пробрался по самому краюшку и ступил на небольшую, усеянную мелкой галькой отмель в устье. Два смешных набитых жиром мешка с маленькими, как игрушечными, передними лапками встревоженно подняли головы, тонким свистом подзывая двух детенышей, которые белыми пушистыми шариками покатились под защиту их тел.

– Не волнуйтесь! Я пришел как друг! – крикнул им Волк.

Он подошел к самой кромке воды и напился. Вода была очень студеной, необычайно чистой и вкусной, как в озерцах на ледниках высоко в горах.

– Это Крайнее Море? – спросил он у нерпы.

– Нет, не Крайнее и даже не море. Есть у него границы и нет из него выхода в беспредельность океана. И в том наша главная скорбь.

* * *

Все реки несли свои прозрачные воды на холод в окружении гор. Лишь одна мутноватым потоком вырвалась на равнину и устремилась на восход. И вдоль нее положил свой путь Волк.

Он почуял море задолго, по наполненному простором ветру, чуть сдобренному островатым ароматом гниющих водорослей. Низкий, пологий спуск вынес его на отмель, на десяток прыжков от воды покрытую дарами прилива -спутавшимися клубками водорослей, кусками дерева, проморенными океанской водой до одинакового темно-коричневого цвета, отмытыми до снежной белизны костями. Легкий туман колыхался над водами, заслоняя горизонт, но к вечеру он ненадолго поднялся и вновь Волк увидел необъятную водную ширь – на холод, тепло и восход. Но вскоре туман опять пал на море, спасая Волка от созерцания бесконечности.

Вода была горько-соленой и чуть мутноватой, вероятно от близости устья большой реки.

И здесь, на отмели в бухте чуть дальше на холод, он встретил братьев тех смешных мешков с жиром, которых несколько месяцев назад оставил скорбеть на прекрасном озере.

Они были чуть другими, буровато-серыми в мелких темных пятнах, и держались кучкой, залежкой особей на двадцать, не считая детенышей, что почему-то понравилось Волку.

– Я приветствую вашу Стаю. Я пришел как друг, – сказал Волк.

– Мы тоже рады приветствовать тебя, – ответил самый старый из племени ларга, – давно мы не слышали таких почтительных слов. К сожалению, мы не знаем, кто ты, и никогда не встречали твоих братьев.

– Меня зовут Волк, Последний Волк, и я ищу моих братьев по всей земле.

– Да, по всей земле, – повторил его слова вожак, – в море твоих братьев нет.

– Но я встречал ваших братьев и все они мечтали о море, которое потеряли или которого не знали. Это – море?

– Да, это – море.

– Это – Крайнее Море?

– Нет, это не Крайнее Море. Старики рассказывали мне, молодому, как они уходили на льдинах или по льду, как получалось, на восход. Там лежит благословенная земля, там прекрасная охота, там в устьях рек от рыбы не видно дна, сколько не ныряй, и не встретишь двуногого.

– А вы там не были?

– Нет. Я слишком стар, а молодые считают, что здесь достаточно добычи и страшно им двинуться в путь навстречу неизвестному.

* * *

Долгие месяцы пробивался Волк на холод, переваливая через хребты, часто скользя по поверхности ледников, дробящихся по краям в крупные, в полкогтя, сверкающие кристаллы, или спускаясь ниже, в сопки, покрытые редкими приземистыми деревьями, скорее кустарниками. Часто попадались ему странные, но уже виденные им раньше, в другие, счастливые годы, сооружения людей, как будто призванные защитить их от своеволия природы – высокий, не перепрыгнешь, забор, башенки по углам, глухие, в высоту забора ворота. Но жестокий ветер, свободно гулявший между сопок, уже выломал некоторые доски и лишь залетал внутрь тына, пробегал, клубясь поземкой, между невысокими длинными зданиями и улетал прочь, успокоенный – люди ушли, будем верить, навсегда, это не их царство.

Но вот студеное море, густым туманом стоявшее на восходе, ушло на тепло, потом на закат и Волк, постоянно державший его с правой стороны, наконец повернулся к нему спиной и продолжил свой путь на восход.

Необычная это была страна! Вдруг в окружении сопок взмывал вверх, упираясь в облака, идеальный конус с легкими серебристыми морщинами ледников, или в нескольких долинах, окутанных горячим, немного удушливым паром, вдруг из прозрачного, со светло-коричневым дном озерца размером в пару прыжков, взметался вверх фонтан бурлящей, выдыхающей из себя пар воды, и опадал мириадом брызг, и перетекал в соседние озерца, уже спокойные, все менее клубящиеся паром по мере удаления от фонтана, и если окунуться в эти, не такие горячие, и полежать расслабленно, то потом чувствуется такая сила и такой голод, что никакая охота, никакая добыча не могут их удовлетворить. И часто около этих огромных конусов гор вдруг начинала подрагивать земля, немногочисленные птицы и звери в безотчетном ужасе уносились прочь, но Волк спокойно продолжал свой путь – он не ждал от земли ничего плохого.

Это была она, благословенная страна старика-ларги! За несколько дней пути он не встретил ни одного человека, даже более-менее свежего следа. Кого было много, так это рыбы в реках – она пришла из моря, чтобы освоить эту землю, так понимал Волк, кого не было вообще, так это мелких пичуг, и без них лес безмолвствовал. Животных было мало, пару-тройку раз находил Волк на склонах сопок кучи больших рогов – наверно, олени приходили сюда по весне и, отвоевав себе самок, отбрасывали ненужное оружие. Пустота царила на этой земле. Но это была не пустота выжженного ветром и холодом края, оставшегося у него за спиной, а пустота рождающейся земли.

– Наверно, из этого грохота, из этой рвущейся на свободу силы родилось мое племя. И придет время, оно возродится.

Но вот до Волка донеслось и уже не умолкало два шума. Первый – шум морского прибоя, равномерно отсчитывающий время от создания мира, и второй – мерный рокот, в котором иногда вспыхивали крики битвы.

Огромное стадо морских котиков – не пересчитать – заполнило берег. Большие пышноусые секачи возвышались над своей, кишащей самками и сеголетками территорией, зорко наблюдая за своим гаремом и «холостяками», обосновавшимися на краях лежбища и нетерпеливо ожидавшими возможности сбить секача с его места и воцариться в женском царстве. И вот самый горячий врывается в круг и бросается на старика с воинственным гортанным криком, но после скоротечной битвы возвращается обратно, побитый, и самки легким поцелуем в кончик морды успокаивают царственного супруга – ты великолепен и мы навсегда останемся с тобой.

Трудно было Волку перекричать этот гомон, но донесся до него ответ.

– Это Крайнее Море. Есть на восход несколько небольших островков, но это чисто наша территория и нет там твоих братьев. А дальше – беспредельная ширь и никому не дано пересечь ее.

Волк бросил последний взгляд на неустанно колыхающиеся свинцовые воды, вобрал в себя их бесконечность и двинулся в обратный путь.

* * *

Зима навалилась внезапно и жестоко. Еще, казалось, день был равен ночи и впереди две луны, чтобы нагулять жирок перед зимней бескормицей, но нет, задул ветер с холода и белые мухи стали безжалостно жалить задние лапы, спину, уши. И лишь оранжевые капли морошки на враз поседевшей земле напоминали о разноцветье короткого лета.

Он убегал от холода и перевел свой дух только тогда, когда природа вновь раскрылась навстречу солнцу.

Все здесь было не так, как на его Территории. Травы заслоняли небо и все деревья застыли в собственнических объятьях жен-лиан. Огромные бабочки вдруг разлетались брошенным в небо букетом, и змеи, недовольно шипя, отползали в сторону с нагретых солнцем камней.

И вот, когда Волк остановился, завороженный этим буйством природы, из зарослей, неслышно ступая большими мягкими лапами, вышла гигантская кошка, много больше Волка, с яркими черными полосками на рыже-палевой шкуре.

– Извини, что я нарушил границу твоей территории, – сказал Волк, предупреждая прыжок, – я не претендую на твою добычу. Я хочу пройти на тепло. Я ищу своих братьев.

Да, Последний Волк, ты блюдешь Закон. Все правильно.

Ты слышал обо мне?

Вести в лесу разносятся быстро – ты знаешь.

Да, кроме одной. Весть о моих братьях давно затерялась в шуме деревьев и никто не может подхватить ее и вынести на простор.

Я понимаю тебя. Я – друг. Отведай моей добычи. Это здесь, рядом.

Они лежали рядом, у ручья, после плотного обеда, блаженно рыгая и изредка подбегая к воде, отпиваясь.

– Интересно, как получается в жизни, – проговорил Тигр, – ты, рожденный в неволе, вернул в мир свободу, а мы, рожденные в свободе, благодушествуем в неволе.

– Я не готов ответить тебе. Просто никогда не задумывался над этим. Я, наверно, родился с этим чувством, с этой жаждой свободы и мне кажется, что всем вокруг оно должно быть свойственно. Я часто ошибался, – признался Волк.

– Ты еще молод и твои ошибки движут мир.

– Я ведь тоже один, – проговорил после долгого молчания Тигр, – один на этой огромной Территории, где все подчиняются мне, даже двуногие в трепете убегают, лишь завидев мой застарелый след. Но некому передать мне свои владения. Нет, я – не Последний. Там, далеко на тепло, есть мои братья. Орлы донесли мне весть о них.

– Так чего ты здесь сидишь! Вперед! Я готов идти с тобой, может быть, и мне повезет, и я тоже найду своих братьев.

– Там нет твоих братьев. Там долгая жара и очень много двуногих. Что ж до меня… Ты принес свободу в этот мир, но не все готовы воспринять ее. Я не могу уйти отсюда, со своей Территории, понимаешь, не могу. Духу не хватает, – выдавил Тигр.

– Чего же ты ждешь?

– Чего? Что родится молодой, такой, как ты, и вспомнит зов предков, и вернется на их землю, и упокоит мой дух. Ты кинул клич, но мы боимся услышать его, не можем откликнуться твоему порыву. Великая Сказка о тебе только начала складываться и лишь новое поколение, от рождения внимающее ей, последует за тобой.

– Ты сказал мне много нового, непонятного. Но у меня впереди долгий путь, я успею обдумать.

– Куда ты, Волк? Оставайся! Моя Территория – твоя Территория.

– Я дошел до Крайнего Моря на восходе, но не нашел своих братьев. Теперь я пойду к Крайнему Морю на закате. Может быть, там мне повезет больше.

– Прощай. Удачи тебе, – крикнул Тигр в спину удаляющегося Волка и тихо прошептал, – я тебе не сказал, что дело твое воссияет тогда, когда от тебя останется только Великая Сказка. Тебе не дано этого понять.

* * *

И вот в своем беге на закат он попал в знакомые места: вот она, та поляна, на которой они загнали косулю с Лобастиком и Ушастиком, а вот если пробежаться по той еле заметной тропке, да у корявого дуба взять вправо, то в двадцати прыжках откроется поворот на лужайку возле логова. Все здесь знакомо, все памятно!

Волк остановился, присел, оглянулся, взгрустнул.

– Эй, друг, – крикнул он сидящему на березе Ворону, – ты не помнишь ли, здесь жила когда-то семья волков, что с ними сталось?

– Здесь когда-то жил Волк и он вернулся, если не ошибаюсь, – ответил Ворон.

– Да, это я. Ответь мне, что случилось с остатками моей Стаи?

– Помнится, ты ушел с симпатичным парнем. Он обещал вырасти в хорошего охотника и, несмотря на молодость, знал Закон, – ответил Ворон.

– Он погиб на охоте, – коротко ответил Волк.

– Достойная смерть, – сказал Ворон и почему-то добавил, – ты не должен винить себя.

– Я задал тебе вопрос, – напомнил Волк.

– Успокойся, я не так стар, чтобы забывать заданные мне вопросы, и не так молод, чтобы отвечать на них не подумав. После твоего ухода, через пару лун, твоя подруга родила. Как я понимаю, это были твои дети. Хорошие получились, крепкие. Шесть серых, двое черных. Потом один серый и один черный умерли, погибли, да не суть, дело прошлое, остальных она подняла. Мне, к сожалению, никогда такого не удавалось, двоих-троих, не больше, да и то давно, я уж и сам забыл – когда. Но при ней был тот, второй, который остался. Ты многому его научил, почтительный сын и хороший охотник. Не знаю, как бы они без него выжили. Он собирал щедрую дань с Леса и его обитатели, плача, отдавали положенное.

– Где они? – прохрипел Волк.

– Весной они ушли, как-то резко поднялись – и ушли. Но не вместе. Четверо серых, из молодых, два парня, две девчонки, ушли на восход. И что их туда потянуло? – глаза Ворона неожиданно блеснули. – А старуха, извини, твоя бывшая, со старшим сыном и сеголетками, одним черным и одним серым, ушли на закат. Почему – не знаю, но того двуногого, которого твоя облизывала, я больше не видел.

– Слишком много знаешь! – воскликнул Волк.

– А я наблюдательный, – ответил Ворон и добавил, – и пуганый.

– Ладно, без обид. Спасибо.

* * *

Волк три дня носился по округе, пытаясь найти следы тех четырех, молодых, понимая в глубине души, что дождь и время давно смыли их, но бегал, спрашивал, искал. Уж он-то знал, сколь необъятны леса и поля во все стороны, куда ни кинь взор, как легко в них затеряться и как тяжело найти дорогу к дому. И он успокоился, и продолжил свой путь.

Волк обошел столицу с холода. Он шкурой чувствовал этот ненавистный ему город, иногда порывы ветра доносили ему его запахи, вовек незабываемые, но это лишь ускоряло бег.

Он не мог знать, что в это время, точнее, через несколько лет после его пробега, в столице начался род психоза или моды на новую породу собак, крупных, серых, с белым подшерстком. Эта порода появилась неожиданно, щенки рождались от сук разной породы, лишь потом поняли, но как-то сразу забыли, что все они пропадали из дома в интересный период. Щенки были крепки, росли быстрее братьев и сестер, радостно урчали, когда им давали свежее мясо, и легко задавали тон в кругу сверстников. Они были прекрасными охранниками для тех, кто их вырастил, но по всем статьям, кроме злобы и физической силы, провалились, когда их попробовали полицейские службы – они совершено не поддавались дрессировке. Быстро выяснилось, что чаще всего щенки рождаются от немецких овчарок, но строго определенных линий.

Особенной популярностью пользовались собаки немолодого собачника из пригорода, интеллигентного, с барскими замашками человека, жившего в окружении постоянно сменяющегося молодняка и четверых взрослых собак, одной суки, постарше, классической немецкой овчарки с утекающим за пределы человеческой памяти рядом предков, другой помоложе, совсем серой, и двумя кобелями приблизительно того же возраста, одним классическим «немцем», как две капли воды похожим на мать, но чем-то неуловимо отличающимся, так что даже специалисты в недоумении разводили руки: «Экстерьер превосходный, но что-то есть не то, в выражении глаз что ли?», другой унаследовал от матери только длинные уши, а в остальном – «Чистый волк. И откуда только взялся?». Приплоды от его собак давали наилучшие результаты, даже от черного кобеля получалось один-два серых щенка, что уже почиталось за счастье. Но этот человек был очень разборчив, на него не действовали никакие просьбы, обычно подкрепленные увесистыми пачками денег, никакие звонки, никакие записки самых известных людей. Он просто заводил очередника в вольер со щенками и ждал несколько минут. Если к ногам посетителя подкатывался серый комочек, он брал его на руки и отдавал со словами: «Он сам вас выбрал. Будьте счастливы.» А если не подкатывался, то успокаивал: «Сегодня не ваш день. Очистите ваши помыслы и приходите месяца через три, к следующим.»

Суки работали на износ, кобелей вязали с двухлетнего возраста. Вскоре по городу ходили гордые серые псы. Они были красивы, их шерсть струилась и бег был бесподобен, сочетая легкость и мощь. Они не признавали ошейников и поводков и гуляли по аллеям и бульварам свободно, с презрительной невнимательностью к окружающим. Собаки их трепетали и обходили стороной, люди же вскоре привыкли и даже не хватали на руки детей при их приближении. Но кроме неспособности к дрессировке у них был еще один большой недостаток, который проявился лишь со временем и не позволил, в результате, зарегистрировать эту породу в качестве официальной, «Столичной». Перед полной луной ими овладевало беспокойство, они метались и завывали, а потом некоторые на обычной прогулке вдруг исчезали под воздействием неизвестного импульса, устремляясь крупными прыжками на север или на восток, и люди приветствовали этот побег, благожелательно расступаясь, и машины, когда их выносило на мостовую, резко тормозили, объезжали и останавливались, и все они, соблюдая ритуал, начинали громко хлопать в ладоши, залихватски свистеть, жать в клаксоны и кричать: «Молодец! Удачи тебе!»

Они никогда не возвращались и их бывшие хозяева постепенно смирились с мыслью, что это навсегда, и когда случался очередной побег, хозяева обреченно говорили соседям и знакомым: «Вот и нашему срок пришел. Жаль, нам было хорошо с ним.» И немедленно вставали в очередь за новым.