Текст книги "Новая царица гарема"

XXIII. Адъютант принца

Старший сын султана, принц Юсуф, на этот раз счастливо избежал угрожавшей ему тяжкой болезни. Он находился у своего царственного отца во дворце Беглербег. Десятилетний принц был необыкновенно бледный и слабый ребенок, но бойкий и любознательный, так что учителям его часто стоило труда удерживать его любознательность. В его характере, несмотря на юность, было что-то меланхолическое. Принц Юсуф был нежен, ласков и склонен к благотворительности. Открытый характер, добросердечие, простота и приятное обращение сделали его кумиром всей свиты, любимцем всех окружающих. Все восторгались любезностью молодого принца и везде хвалили его.

К Гассану, этому энергичному, сильному и очень скрытному сыну Кавказа, принц Юсуф почувствовал скоро истинную любовь и привязанность. Может быть, их сближению способствовало именно то обстоятельство, что рано обратившийся в юношу принц и еще довольно молодой адъютант были таких различных характеров. Может быть, принца привлекал всего более противоположный темперамент Гассана.

Как бы то ни было, новый адъютант скоро стал бессменным в свите принца. Юсуф не отпускал его более от себя, и когда Гассан-бей иногда пользовался свободными часами и оставлял дворец, принц был в невыразимом беспокойстве, беспрестанно смотрел на часы, тоскливо ожидая часа возвращения Гассана, и часто выходил к нему навстречу, выражая искреннюю радость при встрече. Гассан же, хотя и не был совершенно равнодушен к принцу, однако не выходил за грани холодной преданности. О теплом чувстве, казалось, не было и речи. Это была совсем другая, странная натура: как страстно ни был он возбужден, когда затрагивали его патриотизм, его честь, его достоинство, даже и в такие минуты оставался он по-прежнему холодным, скрытным и спокойным. Это спокойствие внушало уважение принцу. Он нашел в Гассане старшего брата, с которым мог делиться своими едва ли не слишком основательными для его возраста взглядами. Гассан был постоянно откровенен с принцем и смело указывал ему на все его недостатки, в то время как другие только льстили ему. Гассан был совсем не то, что остальные приближенные принца, и он больше других нравился последнему, ведь принц смотрел на него как на друга, отнюдь не как на подчиненного.

Принц должен был делать все для укрепления своих сил, поэтому Гассан занимался с ним фехтованием в большом фехтовальном зале Беглербега, он часто далеко ездил с принцем по воде, чтобы доставить ему возможность дышать укрепляющим морским воздухом, и действительно во всех отношениях неусыпно заботился о нем. Султан хлопотал о соблюдении всего, что могло укрепить его первенца, на которого он возлагал большие надежды. Он сам часто являлся осведомляться, достаточно ли развивались телесные и душевные силы принца, и скоро заметил редкую привязанность Юсуфа к новому адъютанту, которого он для него выбрал.

Однажды Юсуф и Гассан гуляли в тенистых аллеях сада в Беглербеге, чудный воздух его должен был благотворно действовать на принца. Солнце было близко к закату, между деревьями было разлито то свойственное одному югу освещение, которое можно назвать золотистым, пока при самом закате оно не перейдет в ярко-красное. Юсуф заставлял Гассана рассказывать ему различные эпизоды из истории прежних султанов и внимательно прислушивался к его словам, идя рядом и восторженно глядя на него. Цветущие кустарники разливали вокруг благоухание, птицы на ветках пели свою вечернюю песню, и Гассан с Юсуфом незаметно дошли до той части парка, которая в самом конце примыкает к пролегающей мимо большой дороге и отделяется от нее высокой стеной, местами заросшей вьющимися растениями. Скоро подошли они к месту, где находятся широкие решетчатые ворота, через которые туда и сюда катятся экипажи, и тут только заметили, где они.

Вдруг принц схватил своего адъютанта за руку и показал ему на решетку. По другую сторону решетки стояла, опираясь на палку, старая горбатая женщина, одетая в красное платье и с платком на голове. Она произвела на принца впечатление несчастной, нуждающейся в помощи, и он взглядом просил Гассана подать бедной горбатой старухе из своих денег, которые хранились у Гассана.

– Ты слишком сострадателен и добр, принц, – сказал тот в раздумье, – прошло только полмесяца, а я беру из твоих денег предпоследнюю золотую монету.

– Дай только, – просил Юсуф, – мы обойдемся и с одной монетой, мне ничего больше не надо в этом месяце.

В ту самую минуту, как Гассан хотел исполнить желание принца и бросить золотую монету горбатой женщине, которая выглядела цыганкой или ворожеей, к старухе в бешенстве подступил бостанджи, стоявший на часах по другую сторону ворот, и жестами угрожал пронзить ее штыком, если она тотчас же не удалится с этого места.

С криком протянула она вперед свои костлявые руки и палку, чтобы защитить себя от острого блестящего оружия.

– Что ты хочешь сделать? – закричала она. – Ты хочешь заколоть старуху Кадиджу?

Принц Юсуф дал знак адъютанту удержать часового и защитить горбатую старуху.

– Оставь старуху! – приказал Гассан-бей громовым голосом, который так испугал бостанджи, что он, схватив штык, бросился в сторону. Гассан отворил ворота и впустил в парк беспрестанно кланявшуюся почти до земли старуху, чтобы дать ей денег. Старая хитрая Кадиджа узнала теперь принца и его адъютанта и бросилась перед ними на песок, произнося громкие похвалы.

– Это твое милосердие спасло бедную гадалку! Ты не преминул помочь ей! – воскликнула она, обращаясь то к принцу, то к Гассану, бросившему ей золотую монету, которую Кадиджа еще с более громкими похвалами подняла и судорожно прижала к своим сухим губам.

– Аллах, бесконечна твоя милость, что ты удостоил меня перед кончиной узнать прекрасного, светлейшего принца и его благородного воспитателя, – громко воскликнула она, – как должна прославлять я этот день, доставивший мне такое счастье! Я видела тебя, прекрасный, светлейший принц, исполнилось теперь мое заветное желание! Но увеличь еще дальше твою бесконечную доброту и милосердие, о восходящая звезда Востока, дозволь старой Кадидже доказать тебе свою признательность. Протяни ей твою левую руку, великий, светлейший принц, и старая Кадиджа, к которой приходят знатный и простолюдин, богатый и бедный, чтобы она разгадала им сны, предскажет тебе твое будущее. Твое милосердие так велико, исполни просьбу галатской гадалки.

Принц Юсуф, по-видимому, не чувствовал охоты знать свою будущность, но так как старая Кадиджа беспрестанно умоляла о позволении, то Юсуф бросил вопросительный взгляд на Гассана.

– Если прикажешь, принц, я дам гадалке мою руку, – сказал тот, – чтобы ты услыхал, что она мне предскажет.

– Сделай это, если ты этим не пренебрегаешь! Я тебе предскажу все, что готовится тебе в будущем, благородный воспитатель, и ты когда-нибудь вспомнишь старую Кадиджу и ее слова, ибо они сбудутся, верь мне в этом! – воскликнула снотолковательница.

Между тем во дворе быстро темнело и таинственный сумрак покрывал сидящую на корточках на земле старуху. Сама она и ее слова производили неприятное впечатление, и Гассан хотел уже оставить ее и идти дальше с принцем, не дожидаясь ее пророчества, как заметил, что Юсуф, никогда еще не видавший и не слыхавший ворожеи, казалось, заинтересовался всем происходившим. Он решил исполнить желание принца, хотя внутренний голос и побуждал его бежать от гадалки.

– Так говори же, – сказал он презрительным тоном, желая заглушить этот внутренний голос, – говори твои сказки!

– Ты не веришь, благородный воспитатель, что слова старой Кадиджи сбудутся! – воскликнула гадалка. – Ты думаешь, что я говорю одни слова без смысла и без основания, но старая Кадиджа подробно читает твою судьбу по линиям твоей руки, и что она говорит, должно сбыться, если ты даже и попытался бы избежать этого! То же было с великим и могущественным пашой Багдада, которому я однажды гадала. Он посмеялся надо мною, когда я ему сказала, что он умрет через своего сына, ибо у него тогда еще не было сына, как он закричал мне это со смехом при отъезде. Через несколько лет у паши родился сын, которого он, вспомнив мое пророчество, поскорее отправил в дальний город. Два или три года спустя паша, проезжая через тот город, захотел видеть своего маленького сына. Чтобы добраться до жилища мальчика, он должен был пройти через мост, и когда нянька с ребенком встретили его на мосту, туда бросился с обеих сторон народ, чтобы видеть и приветствовать пашу. Тогда мост обрушился, и в числе утонувших были паша и его сын!

– Удивительно! – пробормотал принц Юсуф.

– Все сбывается, что предсказывает старая Кадиджа, – продолжала ворожея, – протяни мне свою левую руку, благородный воспитатель светлейшего принца, я только хочу бросить взгляд на ее линии, где написано все!

Гассан протянул старухе свою руку.

Едва взглянула она на ладонь, как в ужасе закричала и протянула к небу свои смуглые, исхудалые руки.

– Аллах! – вскричала она несколько раз. – Кровь, ничего, кроме крови! Уста мои содрогаются говорить тебе твою судьбу, благородный бей, я боюсь твоего гнева.

– Неужели ты думаешь, что твои слова пугают меня? – спросил Гассан презрительным тоном. – Я могу все выслушать, итак, говори же, старуха!

– Ужас и страх! – вскричала ворожея. – Таких знаков и линий я никогда еще не видывала, а я видела тысячи тысяч рук! О, господин, господин, берегись летних дней года, в которые ты увидишь здесь светлейшего принца в опасности! Берегись иностранного конака! Кровь и опять кровь; кровь, которую ты прольешь, пристанет к твоим рукам! Жажда мести и ненависть приведут тебя к ужасному делу, о котором будут рассказывать города и народы. Страшно и ужасно это дело: никогда еще подобного не случалось! Но так же ужасно будет и наказание, которое постигнет тебя и пред которым ты сам явишься встретить смерть с улыбкой на устах. Аллах! Аллах! – снова воскликнула старая ворожея и протянула руки к небу. – Ужас и страх! Язык мой немеет!

– Кончай, старуха, – приказал Гассан строго, почти мрачно, – что бы ни было, я не буду мстить тебе за твои пророческие слова.

– Я не виновата в твоей судьбе, я говорю только то, что написано в линиях твоей руки, ничего более того, что тебе определено и предначертано! Ты за свое дело претерпишь ужасную смерть, благородный бей и воспитатель, будет воздвигнута виселица и…

– Ужасно… довольно! – воскликнул принц Юсуф. – Пойдем, дорогой мой Гассан-бей, не будем слушать дальше слова колдуньи.

Гассан пристально и мрачно взглянул на старуху – ее слова глубоко вошли в его душу, однако он презрительно махнул рукой.

– Иди, безумная, – приказал он, указав на решетчатые ворота, – каких только страшных слов ты не наговорила!

Старая Кадиджа повернулась и в вечерних сумерках оставила парк Беглербега. Юсуф и Гассан серьезно и в молчании возвращались через покрытые уже густой мглой аллеи во дворец; тут принц упал на грудь Гассана.

– Этого не может и не должно случиться! – воскликнул он в сильном беспокойстве. – Ты не кончишь так ужасно! Ты будешь жить, чтобы я долго, очень долго имел удовольствие называть тебя своим другом.

Всегда сдержанный и суровый Гассан, был, по-видимому, тронут этим выражением глубокой привязанности. Он заключил Юсуфа в свои объятия, как друга, и оба не подозревали, что именно эта дружба и приближала их к исполнению страшного пророчества.

XXIV. Воскресшая из гроба

Сади пробудился наконец от своего душевного опьянения – могущество обольщения и магическая сила величия, неумеренного честолюбия и богатства, все, что действовало на него так неотразимо вблизи принцессы, разлетелось теперь в прах. Прелестный образ Реции снова возник в его душе. Он слышал ее тихие слова любви, видел ее блестящие счастьем глаза, потом опять слышались ему ее тихие стоны. Где была Реция? Где томилась бедняжка? Подвергалась ли она преследованиям необъяснимой, лютой злобы, жертвой которой пали уже ее отец Альманзор и брат? Она навела его на след этого преследования, рассказав ему о своем происхождении. Отец ее, Альманзор, вел свое происхождение по прямой линии от калифов из знаменитого рода Абассидов, которые имели право на престол. Альманзор, старый толкователь Корана, до сих пор не обнаруживал своих прав, но у него хранились рукописи, доказывавшие его происхождение и права. Эти рукописи также бесследно пропали вместе с ним. Боялись ли прав этого потомка некогда могущественного и славного царского рода, или хотели на всякий случай устранить этих потомков; как бы то ни было, но внезапная смерть Абдаллаха и бесследное исчезновение Альманзора достаточно свидетельствовали о преследовании.

Сади терзался упреками, которые он делал самому себе, обвиняя себя в том, что Реция и мальчик были у него похищены. В ее смерть он не верил, но где же должен был он искать ее? Удалось ли шейх-уль-исламу и его слугам забрать ее в свои руки? Все эти вопросы неотступно преследовали Сади. Его воображению представлялась бедняжка, томящаяся в заключении: он слышал ее вопли, понимал ее душевную тоску. Время от времени возвращался он на развалины своего дома, чтобы здесь напасть на следы преступления. Но все поиски его были тщетны. Никто из соседей не видал Реции и мальчика, никто не слышал их криков о помощи во время пожара.

Даже старая Ганифа и та ничего более не знала о Реции и больше не видела ее. Поэтому Сади перестал обращаться к ней с расспросами и не возвращался более на развалины своего дома. Он направлял свои поиски совсем в другую сторону.

Когда он уже перестал посещать обугленные остатки жилища, все еще лежащие на каменном фундаменте, когда он уже более не показывался на развалинах родительского дома на Коралловой улице, однажды ночью тут началось странное движение. Что-то подобно привидению пробиралось между обугленными балками, стенами и камнями, и, если кому-нибудь случилось быть свидетелем этого таинственного видения, тот, испуганный этим страшным зрелищем, принял бы его скорее за призрак, чем за человеческое существо. Гибкое, ловкое и быстрое, как ящерица, привидение двигалось так проворно и ловко и имело такие неуклюжие формы, что никто не замечал его.

С наступлением глубокой ночи, когда на улицах воцарилась мертвая тишина и потухли огни в домах, когда последние потребители опиума и курители табака из кофеен возвращались в свои дома, и головы женщин, наслаждавшихся прохладой и свежестью ночного воздуха и только ночью показывавшихся у открытого окна, снова исчезли, тогда мрачное призрачное существо оставило черные, обуглившиеся остатки дома Сади. Это была Черный Карлик. Сирра была жива! Она воскресла из мертвых! Если бы старая Кадиджа или Лаццаро увидели ее, они подумали бы, что видят перед собою призрак. Не было сомнения, что это была она. Ошибки быть не могло! Второго такого изуродованного и безобразного существа, как Черная Сирра, не было в целом свете. Она была жива! Она вышла из могилы, в которую собственноручно заключил ее грек.

Раны, по-видимому, зажили, недоставало только кисти левой руки. Сирра была еще проворнее прежнего! В ней не осталось и следа слабости; даже прежде она не могла бы с такой силой и проворством прыгать по обгорелым балкам, как она это делала теперь, хотя у нее и не хватало одной руки. Впрочем, едва ли можно было заметить это. Черный Карлик владела правой рукой и остатком левой так искусно, что, казалось, вовсе не нуждалась в последней.

Серп луны взошел уже на небо, и при тусклом свете ее можно было ясно видеть и наблюдать за Сиррой. Убедившись, что кругом тихо и пусто, она, как летучие мыши и другие ночные животные, оставила погоревшее место и, крадясь вдоль домов, достигла открытого места. Тут стояло несколько человек, поэтому она спряталась за стенкой выступа, села на корточки и походила теперь на кучу старого темного тряпья. Когда все ушли, поспешила через пустые улицы и дошла до берега. Здесь стояло бесчисленное множество каиков. Не думая ни минуты, она вскочила в одну из лодок, оттолкнула ее от берега, предварительно отвязав цепь от железного кольца, и начала грести одной рукой по направлению Галаты. На воде в эту темную ночь было так же пусто и тихо, как и на улицах.

С удивительной силой и ловкостью Сирра направила каик к берегу Галаты, привязала его здесь и вышла из лодки. Она, без сомнения, хотела в доме своей матери справиться о Реции и Саладине. Она надеялась, что они находились еще там. Если же их там не было, то она решилась идти дальше, чтобы отыскать их. Теперь, возвращенная к жизни, она должна была, в свою очередь, употребить все усилия, чтобы спасти Рецию. Эта цель наполняла ее душу, одно это желание воодушевляло ее… В сердце этого несчастного существа не было места другой любви, кроме любви к Реции и принцу – к своей матери Кадидже она уже более не чувствовала привязанности. Прежде, несмотря на притеснения, она старалась сохранить к ней доверие и любовь, но последние доказательства ее неестественной жестокости и свирепости заглушили остатки детской любви в сердце этого несчастного создания. Более, чем от ран, страдала она от этой внутренней скорби. Как часто Черная Сирра проводила целые ночи в тайных слезах на жалкой постели в доме старой Кадиджи! Как часто мать ее обращалась с ней бесчеловечным образом! Сколько раз несчастное существо желало себе смерти, когда мать ее, Кадиджа, оскорбляла и мучила ее! Ведь она была все-таки кровное дитя старой ворожеи и не была виновата в том, что родилась таким уродом.

Сирра шла под защитой ночи по берегу, пока не достигла места, где стоял дом старой Кадиджи. Она подошла к двери и тронула за ручку, дверь открылась – она не была заперта. Это было удивительно в такой ночной час! Старой Кадиджи, казалось, не было еще дома. Сирра вошла в темный коридор и заперла за собой дверь на замок.

Несчастному созданию стало больно и как-то особенно грустно, так что с минуту она простояла неподвижно – она была в родительском доме! Но как оставила она его? Она знала все, что случилось. Оцепенение, обессилившее ее тело, не произвело никакого действия на слух. В то время, как она не могла шевельнуть ни одним членом, она была в состоянии слышать. И какие мучения вынесла она именно от этого, она слышала и знала, что ее похоронили заживо, чтобы только наконец избавиться от нее, и в то же время не могла ни двигаться, ни обнаружить какого-нибудь признака жизни. Все это прошло теперь – она жива, она была спасена чудом, которого она не могла себе объяснить.

В доме царила гробовая тишина. Сирра прокралась до двери той комнаты, где были заключены Реция и Саладин.

– Реция! – сказала она тихим голосом. – Здесь ли ты еще? Это Сирра зовет тебя.

Ответа не было.

– Реция! – закричала она громче.

По-прежнему было тихо.

В эту минуту послышались приближающиеся с улицы к дому шаги. Быстро толкнула она дверь, которая также оказалась незапертой, – Реции и Саладина там больше не было. Тогда Сирра решилась идти искать их. Но в ту самую минуту, когда она хотела схватиться за ручку двери, последняя была уже отворена снаружи.

Старая Кадиджа возвращалась домой немного навеселе. У нее был с собой маленький фонарь, так как она не любила ходить в потемках. Черная Сирра спряталась в углу за дверью – случайно находилась она на том же месте, куда старая Кадиджа бросила тогда ее якобы умершую.

Старуха, в весьма веселом расположении духа, разговаривая сама с собой вполголоса, как только вошла в дом, снова заперла дверь, но едва захлопнула она ее, как при слабом мерцании фонаря заметила умершую, давно похороненную Сирру. Глаза ее стали будто стеклянные, члены тряслись как в лихорадке, и ужас ее был так велик, что она не могла сойти с места.

Сирра не шевелилась, но глядела на мать взглядом, исполненным скорби и укора.

– Это ты, – произнесла наконец Кадиджа с трудом и отрывисто, – ты пришла снова получить свою руку, я знала это наперед. – При этих словах Сирра невольно подняла высоко, как бы с немым укором, остаток руки.

Старая гадалка отшатнулась.

– Ты получишь ее, не я взяла ее у тебя! – вскричала она хриплым, дрожащим голосом. – Не я, Лаццаро принес ее мне!

– Я знаю все! – отвечала Черная Сирра, и голос ее звучал скорбно и укоризненно.

– Ты знаешь все! – заикаясь, вскричала Кадиджа. – Твоя рука висит там, под нашей лодкой, в воде!

Страх старой гадалки был так велик, что Сирра испугалась за ее жизнь, и, не желая быть причиной ее смерти, отворила дверь, вышла на улицу и снова затворила дверь за собою. Теперь только старая Кадиджа вздохнула свободно – призрак удалился. Быстро затворила она дверь и, шатаясь, пошла в свою комнату и заперлась там. Сирра же вернулась к воде, вошла сначала в старую лодку своей матери, нашла там тонкую бечевку, концы которой были в воде, и привязала к ней свою руку и камень. Она опустила то и другое вместе с веревкой в воду и направилась к каику, в котором приехала, чтобы ехать назад, к Скутари.

Ночь уже клонилась к концу, когда она достигла боль-верка и снова привязала лодку на прежнем месте. Выйдя из лодки, она пошла по дороге к развалинам Кадри.

Сирра знала эти развалины. Она однажды из любопытства ходила туда и, незамеченная, осмотрела стены. Подобные места очень нравились бедной уродливой Сирре, так как в них удобно было прятаться, это было убежище, вроде стенных нор маленьких сов и ночных птиц. Чем пустыннее было место, тем больше интереса имело оно для Сирры.

При сероватом утреннем полусвете добралась она до развалин. Дервиши спали. Даже старый привратник, растянувшись, лежал у ворот. Ему сладко грезилось его последнее путешествие в святой город и священные места, которые он посетил. Сирра прокралась мимо него и скоро достигла той стороны обширных развалин, где длинный коридор вел в чертоги Смерти. И тут она, казалось, была знакома с местностью, так как скоро нашла вход и затем тихо пошла по мрачному широкому коридору со сводами. Шум ее шагов по песку мог выдать ее, но ничего нельзя было видеть в непроницаемой темноте этого коридора, и она, крадучись, продвигалась далее, ощупывая стену правой рукой.

Наконец она достигла лестницы, взобралась по ней осторожно и медленно, чтобы не наделать шума. Она не знала, что сторож Тагир был глухонемой. Поднявшись наверх, внезапно наступила она на какой-то мягкий предмет, и в ту же минуту кто-то схватил ее. Наверху, в коридоре, находилось окно, через которое только что начал пробиваться слабый полусвет. И тут Сирра увидела близко перед собой старого сторожа, спавшего перед лестницей. Это ему она наступила на руку. Тагир схватил ее, в первую минуту не имея возможности ничего видеть, закричать он не мог, так как не был в состоянии ничего услышать. Но в то же мгновение Черная Сирра с быстротой и проворством кошки спустилась по перилам лестницы, не касаясь ногами ступенек. Сирра быстро и смело перекинула руку до самого плеча на перила и приподняла ноги; когда опомнился Тагир, она уже проскользнула вниз и счастливо достигла темного коридора. Старый сторож, по-видимому, не мог надлежащим образом уяснить себе случившееся. Что-то пробудило его ото сна. Он ясно чувствовал в руке посторонний предмет. Или это только пригрезилось ему? Или же он во сне коснулся рукой перил? Вокруг он ничего более не мог нащупать. Он встал и осмотрелся, насколько это можно было сделать в сумерках, однако кругом не было ничего видно. Он не лег больше и понес заключенным свежую воду и маисовый хлеб.

Сирра же неторопливо бродила внизу по коридору, чтобы изучить подробно выходы и хорошенько запомнить местность. В конце коридора вышла она во двор, окруженный толстыми стенами дворца, где находился колодец. Чувствуя сильную жажду, она напилась воды и съела несколько спелых прекрасных плодов, которые у нее были в кармане платья.

Когда старый Тагир пришел к колодцу наполнить водой кружки, она спряталась и, когда он прошел мимо, проскользнула по коридору до лестницы и поднялась по ступенькам наверх.

Кроме Тагира, здесь другого сторожа не было. Сирра воспользовалась его отсутствием, чтобы и здесь ознакомиться с чертогами. Тут она у всех дверей вполголоса звала Рецию.

Наконец-то, казалось, нашла она заключенных.

– Кто зовет меня? – раздался голос из-за одной двери.

– Если ты Реция, которую я зову, скажи мне, чья ты дочь? – сказала Черная Сирра.

– Дочь Альманзора!

– Значит ты та, которую я отыскиваю.

– А, это ты, Сирра? Отвечай, это ты?

– Это я, моя Реция! С тобой ли Саладин?

– Да, он спит в смежной комнате. Как ты нашла меня?

– Любовь моя к тебе указала мне путь.

– Спаси меня! Освободи меня! Здесь ужасно! Слышишь ли ты стоны умирающих и больных? Доходит ли до твоего слуха звон цепей?

– Здесь страшно!

– Где мой Сади, мой повелитель и супруг?

– Я уже три ночи ждала, искала, но не нашла твоего Сади, прекрасная Реция, а дальше я не смела мешкать!

– Ты не нашла его? Не случилось ли с ним беды? – спрашивала Реция исполненным страха голосом.

– Да защитит его Аллах!

– А ты пришла спасти меня?

– Спасти и освободить тебя и Саладина!

– А если Кадиджа хватится тебя?

– Мать Кадиджа считает меня умершей!

– Умершей? – спросила Реция.

– Умершей и похороненной! Все это я расскажу тебе позже. Теперь дело идет о твоем освобождении.

– Я хочу только вновь увидеть моего Сади! Как должен он беспокоиться и грустить обо мне!

– Тише! Возвращается сторож. Наступает день, я должна скрыться.

– Смотри, чтобы он тебя не увидел, Сирра.

– В следующую ночь я опять приду, и тогда я употреблю все усилия, чтобы освободить тебя, бедная, прекрасная Реция. Ах, как, должно быть, любишь ты своего Сади! Ты вновь увидишь его. Терпение, терпение только до следующей ночи. А пока да утешит и да защитит тебя Аллах.

Старый глухонемой дервиш как раз возвращался снизу с двумя полными кружками. Он находился уже на лестнице, когда Сирра шмыгнула через коридор наверх, чтобы спрятаться в одном из темных боковых коридоров, но он еще не так высоко поднялся, чтобы увидеть ее.

В то время как он пошел в камеры, ловкой Сирре удалось вернуться к лестнице, поспешно сойти вниз и на день оставить развалины Кадри. В рощице рядом с развалинами хотела она найти укромное место, чтобы наконец на несколько часов предаться сну.