Текст книги "Записки штурмовика (сборник)"

Над алтарем на невысоком пьедестале возвышалась грубо высеченная из камня статуя. Она изображала человека, одетого в кольчугу и державшего в руках обоюдоострый меч. Лицо этого божества поражало своей бессмысленной жестокостью, а также длиной опущенных вниз усов; голова завершалась чем-то вроде шлема с двумя крыльями по бокам. Подойдя ближе и подняв факел, я увидел надпись, выбитую в камне. С большим трудам я ее разобрал. Надпись гласила: «Хайль, бог арийцев Вотан, хайль». Под ней я заметил еще одну строку, в которой было сказано: «Ты требуешь крови, ты ее получишь».

Рассмотрев статую, я заметил с обеих сторон пьедестала два изображения, смысл которых сначала не понял, но в дальнейшем я уяснил себе, что они являлись символами фаллического культа. Одновременно я вспомнил, что такой же характер носили некоторые из знаков свастики. Придя к этому выводу, я с удовольствием констатировал, что хорошо ориентируюсь в истории примитивных культур.

В этот момент Зигфрид стал на колени, взял у меня несколько веток и поднялся по ступенькам, ведшим к алтарю.

Затем он бросил сучья в огонь, который вспыхнул ярче и осветил внутренность пещеры; при этом старик пробормотал несколько слов, которых я не разобрал. Закончив этот ритуал, он дал мне в руки факел и сказал:

– Ну, смотри.

Я в течение получаса осматривал предметы, находившиеся в храме, и, признаться, был чрезвычайно изумлен виденным. В первую очередь мне бросился в глаза большой якорь, покрытый ржавчиной и толстым слоем пыли.

Освободив часть якоря от осевшей на него пыли, я с трудом прочел обрывок слова – «………ланд».

Недалеко от якоря были расставлены предметы, которые я сперва не узнал, но потом вспомнил, что они назывались пулеметами и широко применялись в эпоху войн и революций. Далее я, к своему удивлению, увидел несколько пробитых и смятых предметов, в которых я узнал ночную посуду. На стене было прибито более двух десятков винтовок и револьверов, подобные которым я видел в музее в Берлине. Все эти предметы с трудом можно было узнать, так как они очень заржавели.

Случайно я заметил на земле несколько небольших предметов яйцевидной формы. Я настолько основательно изучил все, что уцелело от великой, но суровой эпохи, что сразу узнал в них ручные гранаты. Совершенно машинально я поднял одну из них и незаметно спрятал в карман.

Мое внимание было привлечено к нише, выбитой в стене. В ней было несколько книг, но как только я к ним притронулся, они рассыпались, и я с трудом прочел лишь несколько букв, сохранившихся на одном из переплетов: «Миф…» Я был очень разочарован, так как рассчитывал найти в этих книгах разъяснение многих загадок.

Вскоре, однако, я заметил в соседней нише несколько десятков твердых глиняных табличек, на которых, по-видимому, стилетом было что-то написано. Я с жадностью схватил одну из них, лежавшую с краю, поднес факел и попытался ее расшифровать. В этот момент ко мне подошел Зигфрид и с нескрываемым раздражением спросил, долго ли я еще буду возиться. Дрожащим голосом я сказал ему, что хотел прочесть написанное на табличке.

– Разве ты можешь заставить говорить эти таблички? – с недоверием спросил старик.

Я ответил утвердительно.

– Ну, попробуй. Последний вождь вождей, который умел слушать эти дощечки, ушел в Валгаллу еще задолго до того, как я увидел солнце.

Я стал на колени, опустил глиняную дощечку и, держа в руке факел, с волнением начал разбирать готические буквы:

«Я, вождь вождей великого арийского племени Эрих, пишу на священной дощечке то, что слышал от ушедших в Валгаллу вождей, и то, что видел собственными глазами в течение своей долгой жизни.

Прошло уже тридцать лет с того дня, как задрожала земля и рухнули стены великого храма, из-под развалин которого нам удалось спасти некоторые памятники.

Я, вождь вождей Эрих, перед уходом в Валгаллу пишу для будущих поколений арийского племени: наша раса более века назад владела великой страной, имени которой я не могу назвать, так как боги предали ее вечному проклятию и наши великие вожди запретили вспоминать ее имя. Арийские вожди, правившие этой страной, хотели завоевать весь мир, уничтожить низшие расы и выполнить волю бессмертных богов. Эти великие надежды не были осуществлены: благодаря бесхарактерности и предательству многих, арийская раса была раздавлена миллионами рабов нечистой смешанной крови. Тогда шесть великих вождей, во главе со своими повелителями, отобрали восемьсот светловолосых и длинноголовых арийских юношей и девушек, посадили их на большой корабль и, положившись на волю богов, отправились в долгое странствие.

Сорок дней и сорок ночей их корабль плавал по морю, пока рука великого вождя не остановила корабль у берега острова, сохраненного для нашего племени Вотаном и Одином.

Этот остров носит название Арии и должен быть на вечные времена пристанищем для нашего племени.

Наши вожди оставили нам вечные законы крови и расы, которые мы должны выполнять и которым всякое живое существо обязано повиноваться.

Первый закон говорит: берегите чистоту расы и делайте бесплодным всякого человека смешанной крови.

Второй закон гласит: да будет казнен всякий, кто попытается покинуть великий остров Арию или хотя бы построить лодку.

Третий закон требует смерти всякому, кто придумает новый предмет, которого не знали наши арийские предки.

Четвертый закон гласит, что племенем арийцев должны править вожди.

Пятый закон требует слепого повиновения приказаниям вождей.

Увы, через десять лет часть ведомых возымела дерзость начать борьбу с арийскими вождями. Эти ослепленные безумные люди говорили, что вожди, приведшие арийцев на великий остров, принадлежат к низшей расе, что явствует из их смуглого цвета кожи, темных волос и неарийских черт лица.

Эти одержимые бесом требовали обеспложения всех вождей.

Арийские вожди вместе с преданными им сторонниками заперлись в своих укрепленных жилищах, и началась кровавая борьба. Однако в самую тяжелую минуту вышел престарелый хранитель чистоты расы Ахим и сказал: “Братья, прекратите братоубийственную борьбу. Моими устами говорит голос крови”. Все уцелевшие арийцы собрались на площади великого судилища, Ахим протянул руку и, приветствовав вождей криком “хайль”, изрек: “Слушайте, братья, голос расы говорит мне, что кроме северной арийской расы, к которой принадлежите вы, простые арийцы, существует еще избранная богами динарская раса. Дух нашего народа дал ей все внешние признаки, совпадающее с таковыми низших рас, в особенности семитов. Это было сделано для того, чтобы спасти их от покушений и сделать незаметными для врагов. Однако за этой внешностью скрывается великая раса господ; под смуглой кожей течет чистая арийская кровь; под круглым черепом, покрытым темными волосами, скрывается мозг властителей. Помните это и повинуйтесь”.

После речи Ахима, большинство арийцев закричало “хайль”, и наступил мир. Великим вождям было чуждо чувство мести, они поэтому лишь отрубили головы десяти зачинщикам мятежа и сделали двенадцать других бесплодными. Потом был объявлен новый закон, по которому потомки вождей не должны были подвергаться обеспложению, как бы они ни выглядели. Вожди управляли арийским племенем, жившим в простоте и сохранявшим воинские доблести. Прошло, однако, несколько десятилетий, и динарская раса вождей начала так быстро размножаться, что возникло новое недовольство. Тогда внук Ахима – Рейнальд – объявил новый закон, говоривший, что число арийских вождей никогда не должно превышать двадцати человек. Тогда же впервые появились младшие вожди, которых также не должно быть больше двадцати пяти человек.

Все же остальные должны подвергаться обеспложению.

Вскоре наступил великий голод. Привезенные с собою запасы давно окончились, чистокровные же арийцы не желали работать, так как работа является делом низших рас; ариец должен знать лишь два занятия: войну и размножение. Голод продолжался недолго, так как сначала на работу были посажены женщины, а потом нашему племени помогли великие боги: среди потомства чистокровных арийцев все чаще стали появляться круглоголовые и темноволосые, не принадлежавшие к динарской расе господ. Руководствуясь законом крови, вожди делали этих метисов бесплодными, а потом заставляли их работать. С тех пор на нашем острове установился твердый порядок, и каждый знает свое место».

На этом дощечка заканчивалась. Я пытался найти продолжение, но не успел, так как Зигфрид торопил меня.

Воспользовавшись тем, что он отвернулся, я схватил первую попавшуюся табличку и спрятал ее под одежду, после чего мы покинули храм.

Ночью, вспоминая виденное и прочитанное, я наконец почувствовал, что знаю почти все, относящееся к острову Арии и его населению. Все мои недоумения рассеялись, и я отчетливо представил себе историю этого единственного в мире карликового государства.

Подобно тому, как на бульоне разводятся чистые культуры бактерий, так по капризу истории на заброшенном островке, вдали от цивилизованного мира, были претворены в жизнь и доведены до логического завершения дикие расовые теории.

Здесь с предельной последовательностью осуществлялся искусственный отбор, продуктом которого является каста жадных и жестоких вождей, несколько десятков потерявших человеческий облик производителей и, наконец, несколько сот кастрированных рабов. В течение ряда поколений изменилась форма черепа и цвет волос у потомков людей, считавших себя чистокровными арийцами. При помощи систематического отбора удалось лишь создать новый тип человекоподобных существ, которыми являлись самцы и самки. Таким образом, биологическая и антропологическая загадка острова Арии была мною разрешена.

Утром я поспешил уйти из пещеры и скрыться за ближайшей скалой для того, чтобы прочесть унесенную мною глиняную табличку. Она несколько стерлась и лишь с большим трудом поддавалась расшифровке. Видно было, что ее писал человек, плохо владевший искусством письма, и я с большим напряжением разобрал кривые разбегающиеся строки. В них говорилось:

«Мои глаза видели семьдесят урожаев. Великий арийский бог Вотан дал мне долгую жизнь, я своей рукой отрубил головы восьми врагам и вот уже тридцать урожаев держу в руках великий золотой знак свастики. Я, вождь вождей арийцев, Адольвин, дал своему племени новый закон, который гласит, что только тот, кого я назначу своим наследником, должен уметь писать; всякий же остальной, кто заставит заговорить песок, кору деревьев или камни, изобразив на них хотя бы одну букву, будет беспощадно наказан: ему будет отрублена правая рука, и он будет обеспложен. Мой наследник, в свою очередь, научит писать своего преемника, и так будет продолжаться вечно во славу великих арийских богов.

Я, вождь вождей Адольвин, указал нашему племени священную скалу, с которой голос крови велит сбрасывать самцов и самок, непригодных для дела очищения расы, а также бесплодных рабов, не могущих работать. Ни один вождь, однако, не может быть сброшен со скалы и должен умереть своей смертью. Имя мое останется сохраненным для будущих времен. Хайль!»

Прочитанное вызвало у меня ряд новых мыслей. В первую очередь я понял, почему даже среди вождей не было ни одного, владевшего искусством письма. Очевидно, один из преемников Адольвина, умевший писать, был убит другими вождями до того, как успел научить этому искусству своего наследника; закон же, запрещавший «заставлять говорить песок, камни и кору деревьев», оставался в силе.

Далее, я только теперь сообразил, что значит эта сакраментальная формула в отношении песка, коры и камней. По-видимому, дощечка, которую я прочитал только что, была составлена лет сто-сто пятьдесят тому назад.

Меня удивило, что я до сих пор ничего не слыхал о скале, с которой сбрасывают всех старых и больных, исключая вождей. Я решил попытаться выяснить, где находится эта пресловутая скала. Кстати, я вспомнил, что прообраз этой скалы существовал у античных народов. Убедившись, что я извлек из таблички все, что можно было разобрать, я бросил ее в трещину в скале.

В течение нескольких дней мои мысли были поглощены историей острова Арии, и я благодаря этому несколько отвлекся от угнетавших меня мыслей. Как-то раз, вернувшись после экспедиции, в которой кроме меня участвовал Кор, я натолкнулся у входа в нашу пещеру на Зигфрида. К моему величайшему удивлению, он приветствовал меня поднятием руки и восклицанием «хайль».

Я был настолько поражен, что не знал, что ответить. Тогда старик, ударив меня по плечу, сказал:

– Помнишь, я тебе недавно говорил, что ты мне не раб, а друг. Теперь я тебе скажу, что ты мне не друг, а брат. Сейчас мы обменяемся кровью.

Не успел я опомниться, как Зигфрид поцарапал себе свастикой руку выше локтя, а затем тем же концом оцарапал мою руку; потом он приложил палец к выступившей у него на руке капле крови, затем тронул пальцем мою царапину.

Откровенно говоря, эта трогательная процедура привела меня в большое смущение, так как я давно уже заметил, что у очень многих арийцев были язвы и прыщи; у некоторых же из них были провалившиеся носы. Я подумал, что обмен кровью может мне дорого обойтись. У нас подобные болезни совершенно исчезли, но я знал, что в прежнюю эпоху они часто являлись причиной вырождения.

Зигфрид заметил мое замешательство, и лицо его приняло обычное злобное выражение. Я поспешил поблагодарить его, но потом, при первой возможности, прижег свою царапину раскаленным камнем очага.

Когда наша беседа возобновилась, я спросил Зигфрида, где находится священная скала. Он бросил на меня подозрительный взгляд и спросил, кто мне о ней сказал. Я ответил, что заставил заговорить камни, бывшие в храме. Зигфрид испуганно оглянулся и зашипел:

– Замолчи! Ты, кажется, стал Альфредом.

Я сначала не понял, в чем дело, но потом вспомнил, что на острове «Альфредами» называют безумных. Мое заявление действительно было неосторожным, и я мог за него поплатиться, если бы нас кто-нибудь услышал. Убедившись, что вблизи нас никого не было, Зигфрид сказал мне:

– Священной скалы ты не увидишь, так как кто на нее взойдет, тот больше не возвращается. Только арийские вожди, да и то не все, могут это безнаказанно сделать.

– Расскажи мне об этой скале, – попросил я.

– Тут нечего и рассказывать. Когда младшие вожди замечают, что самка уже два года не рожала или что самец перестал быть производителем, они передают их брату Герману, тот отводит их на скалу, а потом сбрасывает вниз в море. Чтобы они случайно не выплыли, им связывают руки и ноги.

– С больными и старыми рабами вы поступаете так же? – спросил я.

– Нет, не всегда. Обычно мы бесплодных рабов со скалы не сбрасываем, это делалось раньше. Теперь же, если кто-либо из них больше не может работать, его отдают псам Валькирий: те ведь другого мяса, кроме человеческого, не едят.

Я вздрогнул от этих слов и вспомнил Рудольфа, тащившего свору этих страшных животных, так подходящих к этому отвратительному острову. Пересилив себя, я спросил, сколько тут псов всего?

– Теперь их осталось только десять; прежде было двадцать пять, но недавно пятнадцать издохло, так как среди них появилась какая-то болезнь: они перестали пить воду, из пасти у них текла пена, и они кусали друг друга, а потом издыхали. Тот вождь, который до Рудольфа был «другом псов», тоже сделался Альфредом, он искусал двух вождей, сам же потом бросился со скалы. Так как эти двое вождей начали кусаться, то мы их сбросили в море. Все это произошло потому, что Валькирии были нами недовольны. Мы по глупости давно не давали им испытуемых, мясо же бесплодных рабов, как ты понимаешь, невкусно и плохо пахнет. Мы тогда бросили псам Валькирий двух испытуемых, и действительно Валькирии успокоились, а псы перестали болеть.

– Скажи, брат Зигфрид, – спросил я, – а тебе не бывает жаль людей?

Зигфрид сначала не понял моего вопроса, но потом захохотал и сказал мне:

– Чужеземец, мне бывает жаль только одного человека.

– Кого?

– Себя. Мне поэтому очень не хочется отправиться в Валгаллу, и лучше будет, если я пошлю туда Германа и его людей, а сам за них буду молиться на нашем острове.

– А ты веришь в Валгаллу? – спросил я.

Зигфрид сморщился:

– Я думаю, что мне выгоднее верить в Валгаллу; если она есть, то все арийские вожди, а следовательно, и я, там будем; а если нет, тогда никто не будет, и я ничего на этом деле не потеряю. В случае же, если я не буду верить, а она все-таки существует, то я могу остаться ни с чем.

– А скажи мне, брат Зигфрид, был ли ты когда-нибудь к кому-нибудь привязан?

Старик явно не понял меня.

– Ну, хотя бы к тем женщинам, которых ты брал в пещеру?

– Я не помню ни одной из них.

– А к детям, которые от них рождались?

– Ты говоришь об испытуемых, так я их всех терпеть не могу.

– Почему?

– Из них выходят младшие вожди, а те потом часто убивают старых вождей.

Все мои попытки найти в этом человеке хотя бы намек на любовь, сострадание, сочувствие оказались тщетными.

Кончился наш разговор тем, что Зигфрид, в свою очередь, обратился ко мне:

– Все ли твои братья задают такие глупые вопросы? Вы, видно, действительно грязные метисы.

Вслед за этим Зигфрид вытащил из своей кладовой кусок копченого мяса и несколько лепешек, дал часть мне и даже предложил выпить из тыквы несколько глотков его любимого напитка. Я из вежливости проглотил эту жидкость, но почувствовал приближение рвоты. Старик, видя выражение отвращения на моем лице, вырвал тыкву и плюнул мне на ногу. Такой плевок означает выражение презрения. У арийцев существовало еще одно выражение высшего презрения, но я не решаюсь описывать этот весьма неэстетический способ.

Вскоре наступил вечер. Я вышел из пещеры и сел на камень. Взошедшая луна освещала мрачные скалы, отбрасывая густую тень, скрывавшую меня от постороннего взгляда. Я неожиданно почувствовал невыносимую тоску. Я подумал о своем безвыходном положении, о своем бессилии, об окружающих меня человекоподобных существах, из которых в течение столетий изгонялось все хорошее и в которых воспитывались самые дурные инстинкты. Последовательно проводимые в жизнь расовые теории и расовый отбор, дополненные систематическим кровосмешением, привели, по-видимому, к вырождению населения острова.

Как я позже убедился, эти мои выводы были несколько поспешными и не вполне точными. Действительными выродками в основном были лишь производители. Среди вождей очень часто встречались сильные личности, объединявшие в себе, однако, все пороки, жестокость и предельный эгоизм. Не подлежало сомнению, что и среди испытуемых должны быть сильные характеры, и только отвратительная операция кастрации, проделываемая над ними, превращала их в психических и физических калек.

В тот момент, однако, сидя на камне, я чувствовал себя совершенно одиноким и заброшенным. Моя жизнь целиком находилась в руках у жестокого и злобного Зигфрида, который щадил меня только в силу каких-то личных соображений, мне все еще непонятных. Ежечасно могла произойти катастрофа, грозившая мне гибелью либо под топором, либо в зубах кровожадных псов.

Гибель в борьбе с силами природы во имя блага человечества является, конечно, славной смертью, которая не может смутить члена мировой коммуны, но погибнуть на этом мрачном острове без пользы для кого-либо – эта перспектива казалась мне ужасной.

Мои грустные размышления были прерваны появлением Зигфрида. Он медленно спускался по тропинке и, видимо, не заметив меня, сидевшего в тени, прошел в пещеру. Затем он вернулся и вполголоса сказал:

– Куда девалась эта чужеземная собака?

Я поднялся со своего камня и окликнул старика.

Он подошел и сел со мной рядом.

– Ты все скучаешь? – спросил он.

Я молча кивнул головой.

– Ты хочешь, я сделаю так, что вожди разрешат тебе взять в пещеру женщину из испытуемых?

Я поспешил заверить Зигфрида в том, что предлагаемый им метод борьбы с моим плохим настроением не является эффективным. Воспользовавшись его благодушным настроением, я перевел разговор на тему о приборах, найденных Зигфридом после падения стратоплана.

Старик, однако, всячески уклонялся от ответа на вопрос, в какой части храма они спрятаны. Сначала он притворялся, что не понимает, о чем я говорю, а потом стал ссылаться на свою слабую память. При этом он все время посматривал на меня с плохо скрываемой подозрительностью.

Неожиданно Зигфрид переменил тон и перешел на шепот:

– Слушай, чужеземец, – сказал он, – не можешь ли ты сделать так, чтобы вожди решили, что я сильнее всех и что мне помогает бог Вотан? Ведь вы, чужеземцы, вероятно, умеете придумывать такие вещи. Ты мне сам рассказывал, что в твоих жилах течет смешанная кровь, подобная песку на берегу моря. Попробуй там отобрать песчинки разного цвета. Я знаю, что метисы всегда бывают хитрыми.

Это обращение Зигфрида пробудило во мне некоторые надежды. Я решил, что если сумею оказать услугу, то смогу добиться от него разрешения хотя бы коснуться радиостата. Я ответил старику, что подумаю.

– Только думай скорее, а то тебе отрубят голову, и тогда нечем будет тебе думать, – пробормотал Зигфрид.

После этого разговора прошел ряд недель, казавшихся мне бесконечными. Начался период дождей. Я несколько раз промокал до мозга костей и наконец заболел. Много дней я бредил и лежал без сознания. В те минуты, когда я был способен что-либо соображать, я с ужасом думал о том, что в любой момент меня могут отдать на растерзание псам или бросить в море. Иногда, когда я раскрывал глаза, я видел перед собой Зигфрида, с любопытством наблюдавшего за мной. Я совершенно потерял счет дням и не знал, сколько времени продолжалась моя болезнь.

Не подлежит сомнению, что я болел тропической малярией в очень тяжелой форме и остался жив только благодаря той последовательной тренировке и закалке, которую я получил в детстве и в зрелом возрасте.

Наконец наступил день, когда я проснулся со свежей головой и чувством сильного голода. Я настолько ослабел, что почти не мог говорить, и шепотом дал понять Кору, сидевшему в углу, что я хочу есть. Он поспешно вскочил и убежал.

Через несколько минут показался Зигфрид. Он, видимо, был обрадован моим выздоровлением и любезно сказал:

– А я уже думал, что ты подохнешь.

Увидев, что я голоден, он велел Кору дать мне выдолбленную тыкву, наполненную козьим молоком, и печеное черепашье яйцо. Я, несмотря на голод, выпил лишь несколько глотков молока. Вскоре я почувствовал усталость и заснул.

На другой день Зигфрид, когда я проснулся, с чувством злорадства сказал мне:

– Какой ты, чужеземец, стал старый!

Я попробовал найти какой-нибудь блестящий предмет, способный заменить зеркало, но такого не оказалось.

В течение нескольких недель я медленно оправлялся после перенесенной болезни. Зигфрид как-то сообщил мне, что среди вождей есть два знахаря, которые умеют лечить все болезни, но он не позвал ко мне ни одного из них, так как оба знахаря поддерживают Германа.

– Если бы я к тебе подпустил их, – сказал Зигфрид, – они бы вселили в тебя беса или просто подсыпали какого-либо дьявольского зелья…

Я в душе был благодарен Зигфриду за то, что он оставил меня без этой сомнительной медицинской помощи.

Оправившись и окрепнув, я решил посетить гору испытуемых, по которой соскучился. Этот холм представлял собой единственное место на острове, где относительно легко дышалось. Мне к тому же хотелось переброситься несколькими словами с Угольфом, которого я очень давно не видел. Когда я подымался по крутой тропинке, ведшей к вершине холма, неожиданно почувствовал сильное головокружение и слабость, так что вынужден был на несколько минут присесть. Отдохнув и собрав силы, я продолжал свой путь.

В то время когда я сидел на камне, мне пришла в голову мысль, меня ошеломившая: жив ли еще Угольф и не расправились ли с ним младшие вожди, наблюдавшие за испытуемыми. Если с Угольфом что-либо случилось, это будет означать, что я потерял единственное существо на острове, к которому питал искреннюю симпатию.

Подгоняемый нетерпением и тревогою, я забыл о своей слабости; минут через двадцать я приблизился к вершине холма и услышал обычный крик и шум. На этот раз многие испытуемые меня узнали, но никто не решился со мной заговорить. Я не показывал вида, что ищу кого-либо, и безучастно бродил по тропинкам, наблюдая окружавшую меня жизнь.

В тени большого дерева я увидел группу подростков тринадцати-четырнадцати лет. Один из них, видимо, принадлежавший к группе кандидатов в вожди, важно восседал на камне. Перед ним на коленях стояли двое ребят и с явным страхом смотрели на него.

– Эй, вы, грязные метисы, – закричал будущий вождь, – несите меня!

Ребята, стоявшие на коленях, вскочили и куда-то убежали. Через несколько секунд они вернулись с носилками, сделанными из двух палок, перетянутых лианами. Подросток, сидевший на камне, величественно встал, лег на носилки, и будущие рабы понесли будущего вождя.

Из кустов показался Угольф. Его темные волосы были всклокочены, на щеке его я заметил глубокий шрам, которого прежде не было. Угольф мрачно посмотрел на лежавшего на носилках подростка и, видимо, собирался ему что-то сказать, но, увидев меня, сдержался. Я пристально посмотрел на него и, повернувшись, пошел по тропинке, ведшей к противоположному склону холма.

Через несколько минут я оглянулся, чтобы проверить, идет ли за мной Угольф; к моему величайшему разочарованию, я его не увидел. Сначала я решил было возвратиться той же дорогой, по которой пришел, но потом передумал и предпочел спуститься с холма по неизвестной мне стороне.

Вскоре тропинка свернула в сторону, и я оказался в скалистой местности, по которой протекало большое количество ручьев. Это оказалось весьма кстати, так как я испытывал чувство жажды, мучившее меня почти беспрерывно после болезни. Я напился из одного из ручьев и, прежде чем продолжать путь, осмотрелся вокруг. В нескольких шагах от меня за высокой скалой я заметил Угольфа, который подозвал меня к себе рукой.

Как только я к нему приблизился, он схватил меня за рукав и, не говоря ни слова, потянул за собой. Мы приблизились к небольшой пещере, в которую проникли через очень узкий вход в скале. Я успел заметить, что эта скала стояла на самом краю очень высокого отвесного обрыва.

Когда мы очутились в пещере, Угольф резким движением схватил меня за руку и сказал:

– Я рад, что ты жив, чужеземец. Младшие вожди говорили нам, что ты умер. Они, как всегда, лгали. Однако берегись, – они тебя убьют.

– Я им ничего плохого не сделал, – возразил я.

– Все равно, они хотят тебя убить, так как все испытуемые кроме будущих вождей и самцов говорят только о тебе.

– Слушай, Угольф, – прервал я его, – мы здесь не можем долго оставаться, поэтому не будем терять времени. Как ты думаешь, найдется ли среди вас несколько десятков испытуемых, которые бы не испугались вождей?

– Если ты, чужеземец, скажешь, что надо делать, то за тобой пойдут почти все. Мы ведь не знаем, что нужно нам делать. Несколько урожаев тому назад один испытуемый убил камнем младшего вождя и хотел, чтобы другие помогли ему, но испытуемые, которым, правда, было очень жаль Эриха, боялись вождей и попрятались. Тогда младшие вожди схватили Эриха и отрубили ему голову. Если же ты теперь скажешь нам, что нужно делать, мы не будем бояться.

– Хорошо, Угольф, скажи нескольким своим друзьям, что ты говорил со мной, и пусть каждый из них поговорит с четырьмя-пятью другими испытуемыми, но не называя меня.

– Я понимаю, – сказал Угольф, – и знаю, с кем нужно говорить.

После этого мы выбрались из пещеры и условились еще раз встретиться.

Мне, однако, не удалось так скоро вновь посетить гору испытуемых. Дело в том, что Зигфрид сказал мне, что группа вождей вновь требует моей головы. В течение последнего времени, оказывается, погибло много коз, вожди объясняют это бедствие гневом богов, требующих моей крови.

На мой вопрос, как обстоит дело с вождем вождей, Зигфрид ответил, что он все еще жив, но что Герман и его люди, посетив пещеру повелителя, убедились в близости его конца. Теперь они готовят заговор против Зигфрида, и поэтому нужно быть очень осторожным. Действительно, я заметил, что мой покровитель никогда не выходит из пещеры один, а его всегда сопровождают двое младших вождей, вооруженных мечами.

При следующем разговоре я спросил Зигфрида, какое соотношение сил существует между его «движением» и «движением» Германа. Зигфрид после короткого раздумья ответил, что за Германом идут восемь арийских вождей и десять младших, его же поддерживают семь арийских вождей и шесть младших. Остальные выжидают, к кому присоединиться.

Через несколько дней после этой беседы я решил подняться на гору испытуемых, причем на всякий случай сказал Зигфриду, что хочу найти себе подходящую палку.

На этот раз я долго бродил по тропинкам, пока заметил Угольфа. Он сделал вид, что меня не заметил, но я понял, что он помнит о нашей договоренности. Сломав подходящую ветку, я очистил ее от коры и продолжал свой путь.

Скоро я увидел пещеру, в которой мы прошлый раз беседовали с Угольфом. Осмотревшись и убедившись, что за нами никто не следит, я проскользнул в нее. Через несколько минут, запыхавшись и задыхаясь от быстрого бега, в пещеру пробрался Угольф.

– Слушай, чужеземец, – сказал он, – я говорил с шестью испытуемыми, они сделают все, что ты им скажешь. Ты можешь им доверять. Если надо будет, они приведут еще не менее шестидесяти испытуемых, видевших четырнадцать, пятнадцать и шестнадцать урожаев.

В этот момент мы услышали у входа в пещеру шорох и немедленно замолчали. Шорох, однако, повторился. Мне показалось, что я слышал чьи-то осторожные шаги. Угольф решил проверить, в чем дело, и выполз из пещеры. Через несколько секунд я услышал чей-то резкий начальственный голос:

– Так, значит, ты прячешься в пещере с чужеземцем, грязная собака!

Я понял, что необходимо действовать, так как проследивший нас младший вождь несомненно сообщит о нашей встрече арийским вождям, и тогда мы оба бесповоротно погибли. Я почувствовал в себе твердую решимость идти до конца. У меня не было времени раздумывать, я вылез из пещеры и увидел у самой скалы младшего вождя, державшего в руках плеть. Он с злорадством и торжеством посмотрел на Угольфа, потом на меня, поднял плеть и изо всей силы ударил Угольфа.

Я понял, что нельзя терять ни одной минуты: младший вождь стоит на самом краю обрыва и, видимо, не ожидает с нашей стороны сопротивления. Я притворился испуганным и с поднятыми руками подошел к нему, сказав:

– Прости нас, мы не сделали ничего плохого.

Младший вождь с торжеством посмотрел на меня и поднял плеть. Сделав вид, что я еще более напуган видом поднятой плети, я пригнулся и через секунду, сделав неожиданный прыжок, нанес младшему вождю ошеломляющий двойной удар: в колено ногой и в голову кулаком. Совершенно оглушенный неожиданным нападением, младший вождь не удержался на ногах и полетел с обрыва вниз головой.