Текст книги "Записки штурмовика (сборник)"

7 марта 1933 г.

Уже вчера был известен результат выборов. Мы вместе с гугенберговским черно-бело-красным фронтом получили больше половины голосов; к сожалению, без этих реакционеров у нас нет большинства. Меня удивляет, что коммунисты получили больше четырех миллионов голосов. Ведь мы переарестовали десятки тысяч их людей, посадили в тюрьму Тельмана, загнали их партию в подполье – и все же это не помешало получить им миллионы голосов.

Дросте, когда я его спросил, что будет дальше, засмеялся и сказал:

– Не печалься, Шредер! Мы аннулируем коммунистические мандаты, а всех коммунистических депутатов посадим в концентрационный лагерь – и делу конец: у нас будет большинство голосов. А ежели выгоним еще социал-демократов, тогда будет совсем хорошо.

А все-таки мне не понравилось, как происходили выборы. Уж лучше было вообще их не устраивать, а если устроили, то не нужно было запугивать людей. Я знаю, что наши СА ходили в рабочие предместья и предупреждали, что после выборов не поздоровится тем, кто будет голосовать за коммунистов.

Мое участие в выборах сводилось к следующему: я и еще двое СА стояли в помещении, где происходили выборы, и говорили каждому:

– Выполняй свой долг перед родиной и народом – голосуй за Адольфа Гитлера.

Пришедшие голосовать робко косились на стоявших у входа и в комнате штурмовиков с маузерами на поясе или с карабинами. Другие входили, ни на кого не глядя, брали конверт, листки, опускали конверт в ящик и уходили. Вечером, когда стали подсчитывать голоса, нас из помещения удалили и послали охранять здание снаружи; от кого, собственно говоря, охранять – не знаю.

6 марта, когда стали известны результаты выборов, была устроена огромная демонстрация штурмовиков. Мы проходили по главным улицам города под музыку и кричали «хайль».

Оказывается, всех поджигателей рейхстага будут судить. Говорят, что Геринг решил устроить суд, чтобы показать всему миру, какими подлыми средствами борются с национал-социалистской революцией наши враги. Коммунистов по-прежнему арестовывают без конца. Говорят, что уже посажено в тюрьмы тысяч сто. Мне только не нравится, что наши газеты пишут неправду. Вот три дня назад было напечатано, что при попытке к бегству в Обергаузене были убиты два коммуниста – Классен и Ланжевиль. А вчера один знакомый СА рассказывал, что этих обоих коммунистов расстреляли во дворе гимназии в Обергаузене (в этой гимназии теперь находится тюрьма вспомогательной полиции). Я считаю, что нужно писать, как есть. Потом наш вождь на митинге говорил, что коммунисты трусы и при аресте ползают на коленях. Это тоже неправда. Я-то уж видел; как они себя держат даже в руках таких парней, как фон Люкке и Дросте. Наши СА говорят, что из коммуниста легче вышибить душу, чем адреса и фамилии его товарищей.

16 марта 1933 г.

Мне еще недавно казалось, что я понимаю политику нашего вождя. Теперь же в голове опять какая-то путаница. Наши ребята еще после выборов начали говорить, что мало арестовывать одних лишь коммунистов – и кроме них есть еще с кем посчитаться.

Я вспомнил, например, одного директора на заводе Сименса, который издевался над рабочими. Ребята решили его арестовать. Мы его притащили в казарму, но не успели за него даже взяться, как примчался фон Люкке, назвал нас негодяями, а директора отправил домой в такси и даже сам проводил его на улицу с извинениями.

В других штандартах были дела почище. Несколько СА ворвались в дом к одному богатому еврею. Вдруг примчалась полиция и СС, этих парней арестовали и отправили в концентрационный лагерь. Вот тут-то я уж ничего не пойму. Почему таких евреев, как Леви, можно тащить в тюрьму, а богатых нельзя тронуть пальцем?

Три дня назад Адольф Гитлер обратился ко всем СА и НСБО с воззванием, в котором требует от нас слепого повиновения и дисциплины. Он говорит, что всякие самочинные выступления штурмовиков должны прекратиться, так как мы должны дать хозяйству чувство полного спокойствия и безопасности. Кто теперь попытается нарушить порядок, тот будет считаться изменником и предателем.

Выходит, что мы, штурмовики, выполняющие нашу программу, этим самым изменяем национал-социализму? Я этого не понимаю. Среди наших СА многие очень недовольны этим приказом Гитлера. Кроме того, говорят, что о нас, маленьких людях, никто не заботится. На работу устраивают вместо уволенных евреев и марксистов.

Кстати, Дросте уже больше не наш штурмфюрер – он сделался полицейским капитаном, добился-таки того, о чем мечтал. Он надел синюю форму и каску, на нас смотрит свысока, избегает даже подавать руку. Новый начальник штурма Граупе, бывший офицер, разговаривает с нами не как с товарищами, а как с солдатами. Люди из СС смотрят на нас, как на босяков, и даже не отвечают на гитлеровское приветствие. У нас с ними часто бывают драки; нашего брата за это посылают в концлагерь, а охранникам все сходит с рук.

Очень не нравятся мне некоторые вещи у нас в СА. Я, конечно, не считаю СА монахами и сам не прочь поволочиться. Но у нас идут разговоры, что солдатам необходима мужская любовь, что надо брать в этом пример с Рема, Эрнста, Гейнеса и других наших главных начальников. Наш фон Люкке завел себе адъютанта, какого-то мальчишку, похожего на проститутку, тот не выходит у него из кабинета.

Из-за этого коммунисты называют нас педерастами. Часто в казарме черт знает что делается. В штабе штурмовых отрядов, говорят, еще хуже. Все об этом знают и, очевидно, не находят в этом ничего страшного. Почему Гитлер не запретит эти безобразия?

Некоторые СА уверяют, что вождь пытается провести нашу программу, но ему мешают Гутенберг и Папен. Напрасно Гитлер их терпит. Он должен был бы прогнать капиталистов и генералов и поручить нам, СА, навести порядок в Германии.

25 марта 1933 г.

Четыре дня назад я увидел, как мы сильны. В Потсдаме состоялось большое торжество в связи с открытием рейхстага. Весь Потсдам был полон рейхсверов, СА и СС. После молебна появились Адольф Гитлер, фельдмаршал Гинденбург, генерал Макензен, старый Людендорф и другие герои великой войны. Перед ними сначала прошли полки рейхсвера; они шли старым прусским маршем, не сгибая колен. Потом двинулись СС в своей черной форме и, наконец, мы – коричневые рубашки. За нами «Стальной шлем», «Гитлеровская молодежь», НСБО. Всюду гремел крик: «Хайль Гитлер!» Только «Стальной шлем» кричал: «Да здравствует Гинденбург!»

В Потсдаме на балконах было больше черно-бело-красных флагов, но зато на улицах все покрывали наши красные знамена со свастикой. Когда мы шли, я чувствовал, что мы являемся хозяевами Германии. Потом старый фельдмаршал произнес речь, в которой сказал, что видит в Адольфе Гитлере спасителя германского народа и что мы, СА, должны быть достойны старой германской армии.

Через два дня после потсдамского парада я был на открытии рейхстага в опере Кроля. Вместе с двумястами СА, одетыми в новую форму, я стоял у стены. Коммунистов-депутатов, конечно, не было ни одного. Сначала говорил Геринг. Потом Гитлер долго объяснял свою политику и ругал социал-демократов. Я понял, что он обещает выполнять нашу программу, и другие ребята тоже так поняли.

На стенах висели наши знамена. Гитлера окружали министры и военные. Все это продолжалось недолго. Вечером в Трептове был устроен замечательный фейерверк: такого я никогда не видел, даже в Луна-парке. Особенно мне понравилось, когда на небе появился огромный знак свастики и под ним надпись: «Гитлер».

Вчера я смотрел на фейерверк другого рода, не такой красивый, как в Трептове, но все же очень интересный. Накануне сотни штурмовиков обходили книжные магазины и библиотеки и забирали там враждебные германскому духу книги. Я никогда не думал, что на свете есть столько книг. Мы свезли их несколько десятков грузовиков.

В девять часов вечера мы пришли на площадь Гегеля. Там уже собралось около тысячи студентов, которые устроили факельное шествие. Потом пошли мы с оркестрами и знаменами, за нами студенты с зажженными факелами и в конце процессии около тридцати грузовиков с книгами. По дороге мы вспомнили, что сделали ошибку, не оторвав переплетов, – книги будут плохо гореть. Спешим наверстать упущенное и с лихорадочной быстротой рвем книги. Колонна проходит через Бранденбургские ворота, ее голова уже на Оперной площади. Мы выстраиваемся в каре, оставляем место для грузовиков. Зажигается костер; в него из грузовиков дугой летят книги. Доктор Геббельс хорошо сумел это организовать, недаром он министр культуры и пропаганды. На грузовиках стоят люди, одетые в какое-то странное платье; их называют герольдами. Бросая книги в огонь, они по очереди кричат:

– Против классовой борьбы и грязного материализма! Я предаю пламени книги Маркса!

– Против разврата и морального упадка! Я бросаю в огонь книги Генриха Манна и Эрнста Глезера!

– Против измены нашему солдату, за военное воспитание молодежи! Я предаю пламени книги Ремарка!

И так без конца – всего я не смог, запомнить. После каждого такого лозунга мы все кричим «хайль, хайль, хайль».

Вскоре запылал огромный костер, языки пламени поднялись высоко к небу. Вот так фейерверк! Эти книги в течение многих лет отравляли германский народ, теперь с ними покончено. Правда, я ни одной из этих книг не читал, после окончания школы я вообще ничего не читаю.

У нас, в СА, теперь по рукам ходят разные книги о шпионаже. Наши командиры говорят, что это самое лучшее чтение для штурмовика. На днях, когда мы сидели в локале, к нам подошел один ученый национал-социалист – не то профессор, не то адвокат. Он нам объяснил, что евреи захватили в свои руки все театры, кино и отравляли мозги германского народа своим ядом. Теперь наш Доктор – Геббельс – все это истребит.

15 апреля 1933 г.

1 апреля во всей Германии начался поход против евреев. Наш вождь приказал создать комитет действия по проведению бойкота. Руководит им Юлиус Штрейхер. Этот комитет еще заранее должен был установить расовую принадлежность всех владельцев магазинов, докторов, адвокатов и ремесленников.

Штурмовики разбились на команды и распределили между собой все кварталы Берлина. С раннего утра мы со списками в руках ходили по нашему кварталу и наклеивали на еврейские магазины плакаты: «Стой! Здесь еврейский магазин», под ним второй плакат: «Если еврей не закроет рот, СА наточит нож». Такие же плакаты мы наклеивали на квартирах врачей и адвокатов-евреев. После того как эта подготовительная работа была закончена, возле каждого магазина или квартиры стало несколько штурмовиков. Стоило кому-либо попытаться войти в еврейский магазин, как один из штурмовиков показывал ему на плакат. Если тот не понимал, ему «объясняли» кулаками.

К сожалению, не все понимают свой национальный долг. В одну еврейскую молочную лавочку попыталась пройти старая женщина-немка. Мы ее остановили, она начала кричать, что покупает в этой лавочке уже двадцать лет и что здесь она получает скидку. Мы ей разбили посуду – пусть знает, как думать о скидке. В другом месте какой-то папаша с ребенком попробовал пройти к еврею врачу; мы ему вразумительно объяснили, что в Берлине есть тысячи врачей-немцев.

Очень неприятная история получилась около одной табачной лавочки. Там наши ребята, наклеивая плакат, нечаянно, а может быть нарочно, разбили стекло и разобрали папиросы и сигары из витрины. Из лавки выбежал еврей и начал кричать, что он инвалид войны и имеет какую-то медаль и что мы не имеем права его разорять. Он в конце концов добился своего: мы его изрядно поколотили. Потом подошел какой-то старый немец и сказал, что еврей действительно потерял на войне ногу. Ну и черт с ним! Геринг правильно сказал, что «лес рубят – щепки летят».

Один приятель мне рассказывал, что СА не позволяют принимать евреев в городскую больницу. Пусть евреев лечат свои, еврейские доктора. Мне только не понравилось, когда по улице провели почти голую женщину с надписью: «Я отдалась еврею». Это уж слишком! Вечером у нас в казарме читали журнал Юлиуса Штрейхера «Штюрмер», в котором рассказывается, что евреи убивают христианских детей. Я этому что-то не верю… Это слишком глупо.

2 и 3 апреля бойкот продолжался. В разных местах в еврейских магазинах разбивали витрины и забирали товары. Говорят, что наши промышленники против бойкота, так как евреи прежде покупали у них товары, а теперь перестали. Несколько СА попробовали ворваться в квартиры Вассермана, Сольмсена и других банкиров-евреев. Но тех охраняла полиция и СС. Их, оказывается, нельзя трогать.

Говорят, что в Англии и Америке требуют прекращения бойкота. Мы были уверены, что наши вожди не позволят, чтобы им диктовал кто-то свою волю, однако 4 апреля нам приказали прекратить бойкот, так как мы уже будто бы добились своего. Это отчасти верно. Плохо только то, что мы успели разделаться лишь с мелкими людьми – адвокатами, врачами, ремесленниками, а вот еврейским банкирам, промышленникам это сошло, как с гуся вода.

Вчера вечером решил пойти посмотреть, что делается дома. Оказалось, еще хуже, чем было. Отец потерял работу, получает тридцать марок пособия в месяц, а жизнь дорожает, мать стала худая, как после болезни. Говорит мне:

– Что-то твой Гитлер нам не очень помогает.

Фриц вырос и смотрит на меня волком.

Мне стало как-то не по себе: я трачу деньги на папиросы и пиво, а дома нечего есть, так как из тридцати марок пятнадцать уходит на квартиру. Спрашиваю о знакомых – мать говорит, что всем стало хуже жить. Я объясняю ей; что Гитлер еще не успел исправить все, что нам напортили марксисты.

Отец, который все время молчал, спрашивает:

– А почему у вас в казармах и концентрационных лагерях истязают рабочих?

Я отвечаю, что берут в работу только коммунистов; честный рабочий, даже если он не с национал-социалистами, может быть за себя спокоен. Мать вздыхает и смотрит на меня испуганным взглядом.

Я ушел из дому с испорченным настроением. Вообще иногда мне кажется, что все у нас обстоит хорошо, а иногда – что все плохо…

21 апреля 1933 г.

Я часто презираю себя за то, что так легко теряю веру в национал-социалистскую революцию. Мне нужно, чтобы меня каждый раз кто-либо убеждал, что наша политика правильная. Недаром наш новый штурмфюрер Граупе говорит мне:

– Ты, Шредер, хороший штурмовик и смелый парень, но у тебя в голове всегда какая-то чепуха. Тебе нечего напрягать мозги – за тебя все обдумают и решат наши начальники.

Несколько дней назад, когда у меня было совсем скверное настроение, ко мне пришел Юрги – он теперь работает в пропагандистском управлении НСБО. Юрги подтвердил, что многие национал-социалисты недовольны политикой Гитлера. Но это происходит потому, говорил он, что все очень торопятся. Главное – это терпение. Для того чтобы успокоить недовольных, в Спортпаласе устраивается большой митинг НСБО, на котором будет выступать Геринг. Я решил пойти послушать – все равно сегодня я свободен. По дороге Юрги мне объяснил, что Гитлер решил покончить с профсоюзами. Там еще сидят эти социал-демократические бонзы; туда же пролезают коммунисты, которые мешают вождю ликвидировать классовую борьбу. Скоро вместо профсоюзов будет единый «Фронт труда», куда войдут и рабочие и фабриканты.

Юрги предложил мне уйти из СА и поступить на работу в НСБО, там он берется устроить меня на сто марок в месяц. Но я не согласился. Мы, штурмовики, являемся солдатами, имеем оружие и в конечном счете скажем решающее слово. Если мы увидим, что нашу программу не выполняют, мы заставим ее выполнить или устроим вторую революцию. А в НСБО только разговоры да болтовня… Юрги, по-моему, ничем не интересуется, кроме денег, он ходит франтом, курит хорошие папиросы, и от него на километр несет духами. Вскоре нам с ним стало не о чем говорить.

Мы вылезли из подземки и подошли к Спортпаласу. Здесь теперь не было такой толкотни, как год назад, когда я слушал Гитлера. Зал был полон, но настроение было уже не такое, как прежде. У стен ряды СА и СС, но последние как-то больше бросаются в глаза. Раздается гром труб и барабанов, но и они звучат иначе, чем год назад.

Вот появляется Геринг. Мы все кричим «хайль» и встречаем его гитлеровским приветствием. Я стою близко к трибуне и ясно вижу лицо Геринга. Губы у него сжаты, взгляд пристальный, тяжелый. Мне показалось, что он посмотрел на меня. Геринг начинает говорить. У него сильный голос, но говорит он отрывисто, как будто лает или командует. Он часто ударяет кулаком по столу; рот у него раскрывается широко, как волчья пасть. Я внимательно слушаю его речь.

Он говорит о социализме. Я схватил мою записную книжку и записал его слова:

«Когда мы сегодня говорим о национал-социалистской революции, то мы всегда подчеркиваем, что речь идёт именно о национал-социалистской революции. Недостаточно говорить только о национальной революции. Победил не только германский национализм, но и германский социализм. Тот, кто в социализме видит только преступный марксизм, тот не понимает сокровенного смысла национал-социализма».

Потом Геринг сказал, что если марксисты видят в социализме только вопрос брюха, то для буржуазии национализм – это вопрос кошелька. Из нашей партии, говорил он, будут выбрасывать всех тех, кто забывает о нашей программе, становится на сторону реакции.

Когда Геринг кончил, я изо всей силы кричал «хайль» и даже топал ногами. Потом появился начальник областной организации – Кубе. Он говорил не хуже, чем Геринг. Он сказал, что гакенкрейц не мог бы победить в Германии, если бы не миллионы немецких рабочих чистой расы. Рабочие разгромили красных изменников. Мне особенно понравились слова Кубе: «Мы были бы жалкими негодяями, если бы забыли о рабочих».

Потом Кубе начал петь песню НСБО:

 
Мы – армия свастики.
Вздымайте красные знамена.
Германскому рабочему хотим мы
Пробить путь к свободе.
 

Я вышел из Спортпаласа веселым и спокойным. Все мои сомнения исчезли. Скоро начнется наша вторая революция против капиталистов, которые не хотят помочь германскому народу и саботируют «третью империю». Скоро заводами будут руководить настоящие немецкие промышленники вместе с «Фронтом труда». Не напрасно же созданы боевые союзы: они посылают своих комиссаров на заводы, в банки и большие магазины. Даже в Союзе германской промышленности сидит наш комиссар. Уж не один директор вылетел из своего кабинета. Прошло их время. Плохо только, что эти комиссары первым делом назначают себе большое жалованье и спешат получше устроиться. Но Гитлер скоро посадит всюду настоящих людей. Нужно только иметь терпение и выдержку – тогда у нас будет «третья империя».

2 мая 1933 г.

Вчера был большой день: Первое мая – праздник национального труда. Прежде этот день праздновали только марксисты и коммунисты, теперь же это праздник всего германского народа.

На этот раз празднество было устроено не как прежде в Люстгартене, а на огромном Темпельгофском поле. С утра к этому полю направились колонны НСБО, СА, СС. Тем рабочим, которые не пришли бы на праздник, грозило увольнение с предприятия. Поэтому народу было много. Весь город был в наших знаменах кроме только рабочих кварталов. На самом Темпельгофском поле было поднято десять тысяч знамен. Посреди было знамя в шестьдесят метров длины. Говорят, что такого знамени никто еще не видел.

На площади играли военные оркестры. На сердце у меня было легко и весело. Я такого чувства еще не переживал с раннего детства. По всему огромному полю были размещены громкоговорители. Вдруг все оркестры смолкли, раздался оглушительный рев:

– Хайль Гитлер!

Появился вождь, окруженный начальниками штабов СС, СА, НСБО и др. Он прошел между двумя рядами СА с протянутой рукой. Потом Гитлер поднялся на трибуну. Все поле молчит.

Гитлер обратился к нам с речью. Он говорил, что приветствует в первую очередь тех, кто работает без надежды разбогатеть: только идеализм германских рабочих обеспечивает жизнь нашей страны. Потом он говорил о том, что германский народ теперь осознал свое могущество.

– Германский народ, – говорил Гитлер, – за тобой лежат две тысячи лет боев и побед. Тебя можно было заковать в цепи, но нельзя было лишить чести. Мир против нас? Боже, благослови нашу борьбу.

Когда вождь кончил, площадь задрожала от криков «хайль Гитлер», в воздух взвились знамена и вытянулись сотни тысяч рук. Вождь говорил лучше, чем всегда, но мне и многим другим кажется, что в его речи не хватает самого главного. Сначала я не понимал, в чем дело, а потом сообразил: Гитлер ничего не сказал о безработице, о том, как он думает дать работу и хлеб германскому народу.

Прежде мне казалось, что все это будет очень просто: когда Гитлер придет к власти, он прикажет всем промышленникам принять обратно уволенных рабочих, домовладельцам – снизить квартирную плату, лавочникам – снизить цены. Теперь я вижу, что все это не так просто.

Мне показалось, что большинство рабочих во время выступления Гитлера смотрели очень хмуро и подымали руку без всякого воодушевления. Я слышал, как один НСБО говорил другому:

– Парады и фейерверки хороши, но это не наполняет брюха.

Было бы легче, если бы все СА жили одинаково. А то, чем дальше, тем больше наши командиры отходят от простых штурмовиков. У нас в штабе постоянно кутят и тратят на это массу народных денег.

После празднества на Темпельгофском поле нас накормили как никогда и, кроме того, каждому дали по бутылке пива и коробке папирос. Ребята повеселели.

Утром на другой день один наш парень вдруг обнаружил, что коммунисты во время праздника всунули ему в карман листок, на котором было напечатано коммунистическое воззвание. Там говорилось, что Гитлер хочет обмануть рабочих парадами и фейерверками, что страной по-прежнему руководят промышленники и помещики, а рабочим делается все хуже и хуже; что национал-социалисты не могут и не хотят бороться за освобождение Германии и только коммунистическая партия знает, куда ведет германских рабочих. Мы внимательно выслушали это, но Гроссе вырвал бумажку и, разорвав ее на клочки, сказал:

– Из этих негодяев нужно выбить душу. Не напрасно у нас в казармах с них сдирают шкуру.

Я при этом подумал, что коммунисты ничего не боятся и знают, за что борются и гибнут. И хотя Геринг сказал, что коммунисты в Германии уничтожены, но я думаю, что их сейчас даже больше, чем было. Их без конца арестовывают, а на улицах висят расклеенными их плакаты. Наши ребята видели «Роте фане», напечатанную на машинке.

Когда я вспоминаю, что сегодня моя очередь тащить на допрос арестованных, мне становится не по себе. Я не могу забыть, как на днях во время допроса подвесили за ноги одного коммуниста, а потом плевали ему в рот. Фон Люкке смотрел на это с какой-то странной улыбкой и глубоко затягивался папиросой.