Текст книги "Библейские чтения: Новый Завет"

Итак, здесь предлагается не просто путь веры, но путь за воплощенной справедливостью, путь подражания. Если путь веры считали своим протестанты, то путь за Христом и путь подражания – это путь Церкви с первых веков ее существования на земле. И таким образом оказывается, что этот текст из текста-спора, из текста-конфликта превращается в текст нашей встречи, если мы его читаем на современном уровне, если мы глубоко вдумываемся в каждое его слово. И добавлю еще под конец, что особенной, удивительной чертой Послания апостола Павла к Римлянам будет потрясающая откровенность апостола, который говорит не о грехе вообще, а о своем грехе в частности; который, говоря о грешащем человечестве, не противопоставляет себя ему, а выступает именно как один из тех, кто это человечество составляет и прямо и откровенно говорит о своем грехе.

Быть может, и те тексты, которые теперь составляют Библию, оказались в одном переплете и стали Словом Божиим потому, что они такие откровенные, что Библия – это, наверное, единственная книга, которая не боится говорить о недостатках тех, кого мы любим, кто нам дорог, о недостатках тех, кому мы пытаемся подражать, кого считаем учителями. Мы смело можем с вами идти по пути патриарха Иакова, потому что знаем о его недостатках; Библия их не скрывает от нас, говорит о них откровенно. О его достоинствах меньше говорится, чем о недостатках. Но когда в современной литературе говорится о каком-нибудь великом человеке – и только о его достоинствах, а потом вдруг мы узнаём о его недостатках, то это очень часто ведет к разочарованию, к тому, что человек, из которого мы сделали идола, вообще перестает для нас существовать, хотя человек должен для нас существовать в силу ценности его личности, а не в силу того, что он состоит только из одних положительных качеств.

Вот это – важнейший или один из важнейших библейских уроков, причем урок, до сих пор нами не пережитый. Я сейчас вдруг вспомнил почему-то, какую бурю вызвало появление у нас в стране в самиздате книги Андрея Синявского «Прогулки с Пушкиным», как люди возмутились тем, что Андрей Донатович Синявский заставил Пушкина сойти с пьедестала и стать таким же человеком, как мы, заставил Пушкина ходить по земле, а не стоять над нами. Показал, что он не только из одних положительных качеств состоял, что у него были недостатки. Для меня, например, эта книга как раз была очень важной, потому что я увидел через нее очень живого Пушкина, а не тот золоченый (или залбченный) идол, который представал перед нами в работах советских литературоведов, где уж если хороший, то вообще он хороший, если плохой, то во всём плохой, и никаких полутонов не бывает. Но это чисто древнеегипетский подход к действительности, в котором нет ничего от реальной жизни.

В следующий раз мы с вами будем читать Первое послание к Коринфянам, послание, которое можно назвать евхаристическим, поскольку центральное место в нем занимает тема таинства Евхаристии. Я уже говорил о том, что библейская наука условно разделила послания на сотериологические, в которых речь идет о спасении (каковы Послание к Римлянам, два Послания к Коринфянам и к Галатам), христологические, в которых речь идет о Христе (как Послания к Колоссянам, Ефесянам и Филиппийцам), эсхатологические, в которых речь идет о конце истории (как Послание к Фессалоникийцам) и пастырские (к Тимофею, к Титу, к Филимону), где речь идет об устройстве Церкви, должности пастыря в Церкви. Но это достаточно условное деление. Наверное, надо искать другие способы группировать послания.

Первое послание к Коринфянам
14 ноября 1995 года

В прошлый раз мы говорили о Послании к Римлянам, теперь давайте говорить о Первом послании к Коринфянам. В 10-м стихе 1-й главы задается тема послания. Павел говорит, что труд его посвящен тому, чтобы «вы соединены были» в одном умонастроении и в одних мыслях. То есть, тема этого послания – единство: единство христианской общины и единство христиан в целом, надо так полагать. И дальше он говорит об этом довольно резко: «…От домашних Хлоиных стало мне известно о вас, братия мои, что между вами есть споры. Я разумею то, что у вас говорят: “я Павлов”; “я Аполлосов”; “я Кифин”; “а я Христов”» (1 Кор 1: 11–12). На самом деле, наверное, в первоначальных рукописях было не «я Христов», а «я Криспов[5]5
  Крисп упомянут в 1 Кор 1: 14 как один из трех коринфян, которых Павел крестил лично. Вероятно, автор ссылается на устаревшую гипотезу Пердельвитца о том, что на ранней стадии передачи текста послания возникла путаница между созвучными Χριστοῦ («Христов») и Κρισποῦ («Криспов»). Благодарим за консультацию Глеба Ястребова.


[Закрыть]». То есть, одни говорят: «я Павлов»; другие – «я Аполлосов»; третьи – «я Кифин»»; а четвертые – «а я Криспов». Но «разве разделился Христос? – дальше восклицает Павел, – разве Павел распялся за вас? или во имя Павла вы крестились?» (1 Кор 1: 13).

Итак, Христос не разделился, и крестились вы не во имя Павла или во имя Аполлоса, а во имя Христово. Дальше это тема продолжается, и еще раз к тем же примерам обращается Павел в 3-й главе: «Ибо когда один говорит: “я Павлов”, а другой: “я Аполлосов”, то не плотские ли вы? Кто Павел, кто Аполлос? Они только служители, через которых вы уверовали, и притом поскольку каждому дал Господь. Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог; посему и насаждающий и поливающий есть ничто, а всё Бог возращающий» (1 Кор 3: 4–7). И ниже в этой главе: «Павел ли, или Аполлос, или Кифа, или мир, или жизнь, или смерть, или настоящее, или будущее, – всё ваше; вы же – Христовы, а Христос – Божий» (1 Кор 3: 22–23).

Значит, более всего в начале послания апостола беспокоит одно – разделения внутри Церкви, когда люди, избрав себе духовного руководителя, противопоставляют свой путь всем остальным возможным путям. Если допустить, что всё-таки в 12-м стихе 1-й главы не «я Криспов», а «я Христов», то я предполагаю такое чтение: я имею в виду, говорит Павел, что у вас говорят – «я Павлов», «я Аполлосов», «я Кифин», но я, говорит Павел уже о себе, – Христов. Разве разделился Христос? Вот вы такие, что один Павлов, другой Кифин, третий Аполлосов. А я, говорит Павел, я Христов! Разве Христос разделился? Разве это Павел распялся за вас? – и т. д.

И, заявив эту тему единства, сразу, непосредственно за этим Павел выдвигает одно из самых парадоксальных утверждений в своих писаниях: проповедь, κήρυγμα – это глупость. Я имею в виду стихи 22-й и 23-й 1-й главы: «Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев – соблазн, для Еллинов – безумие». Так написано в Синодальном переводе. Но, конечно, те, кто хотя бы немного знает греческий язык, знают, что μωρία – это не безумие, и не юродство, и не что-то другое, это просто глупость. Итак, здесь прямо и ясно утверждается, что проповедь Евангелия – это глупость для тех, кто не верит. Если мы не верим, то всё, что говорится в Евангелии, и всё, что говорится в Церкви, и всё, что делается в Церкви, – это глупость. Только тогда обретает смысл церковная истина, истина Евангелия, когда мы верим.

Мессия распятый, Христос, позорно умирающий на кресте, – это скандал, камень на дороге, непреодолимое препятствие для иудеев, тех иудеев, которые ждут Мессию, грядущего во славе. Они ждут: вот Он придет во славе, утвердит Свой порядок, упасет народы жезлом железным. И вдруг Он приходит в драном хитоне. И мало того, что со всякими сомнительными людьми ходит по пыльным дорогам Галилеи и проповедует уже совсем сверхсомнительным людям то, чту хочет сказать, но Он еще и погибает позорной смертью. То есть, для иудея принять такого Мессию просто невозможно, потому что они ждут Его такого, Который в силе, со славой придет и Который накажет сразу Своих врагов, врагов народа Божьего и насильственным образом установит тот порядок, который, по их представлениям, Он должен установить. Значит, для них это скандал, для них это непреодолимое препятствие. Они не могут в Мессию – в такого, каким Он пришел, – поверить. А для эллинов это просто чепуха, это просто глупость, потому что после Платона и Аристотеля, после стоиков и других мыслителей античности этот Человек ничего нового, ничего такого, что могло бы поразить, что могло бы дать какие-то новые импульсы для работы ума, не говорит. И отсюда, по этой причине, разделение неизбежно. Неизбежно наше разделение, если мы хотя бы в малой степени идем либо тем, либо другим вариантом пути: либо за иудеями, либо за эллинами.

Ну, а если мы с вами подумаем хорошо, то поймем, что все мы в той или иной степени всё-таки выбираем либо ту, либо другую дорогу. Либо нам хочется видеть Бога, Который явил Себя миру через чудеса, Который показывает нам Свою силу, либо нам хочется новой мудрости. И, не находя ее в Евангелии, мы начинаем сомневаться и выбираем для себя какой-то новый вариант веры, новое «евангелие». И именно по этой причине Павел говорит: поэтому «я рассудил быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса, и притом распятого» (1 Кор 2: 2). И это несмотря на то, что он знаком прекрасно и с иудейской мудростью – все мы знаем, что этот человек учился у Гамалиила и достиг в своем учении больших успехов, и знаем мы в настоящее время, и очень неплохо, что и к эллинской мудрости Павел тоже был приобщен, потому что сегодня, внимательно читая Павловы тексты, можно найти в них довольно много цитат или намеков, во всяком случае, на тексты античных авторов. Он достаточно хорошо владеет терминологическим аппаратом античных философов. Так что и в этом смысле он человек образованный. Но, тем не менее, он говорит: «Я рассудил быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого», − именно для того, чтобы не добавлять повода для разделений, из-за которых он сейчас расстраивается. Потому что «никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос» (1 Кор 3: 11). И его, Павла, задача – чтобы только на Христе, но ни на чем другом, строилась церковная истина. Поэтому «очистите старую закваску, чтобы быть вам новым тестом, так как вы бесквасны, ибо Пасха наша, Христос, заклан за нас» (1 Кор 5: 7).

Значит, единственный способ избежать тех разделений, о которых говорит апостол Павел, или любых других разделений – это христоцентричность нашей веры. Когда в центре нашей веры Христос, то нам тоже никакие разделения не страшны. Но когда в центре нашей веры оказывается не живой Христос, а некая теологема – «Добротолюбие» православных, томистическое богословие католиков, Библия для протестантов, – тогда начинаются наши разделения. Да, даже Библия не может быть в центре нашей веры. В центре нашей веры может быть только Сам Христос живой, поскольку Библия есть не больше, чем Его икона.

Итак, Христос объединяет нас в единое целое, Христос действительно соединяет церковный народ. И поэтому апостол Павел восклицает: «Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы? Итак, отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы? Да не будет!» (1 Кор 6: 15). И дальше, в 19-м стихе 6-й главы: «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои?» Об этом, правда, речь уже была выше, в 3-й главе: «Разве не знаете, что вы – храм Божий и Дух Божий живет в вас?» (1 Кор 3: 16). И об этом речь будет ниже, в 8-й главе: «Но у нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им» (1 Кор 8: 6). О том же самом Павел говорит и в следующем, Втором послании к Коринфянам: «…Ибо вы – храм Бога живого, как сказал Бог: вселюсь в них и буду ходить в них; и буду их Богом, а они будут Моим народом» (2 Кор 6: 16). И несколько по-другому, но, в сущности, о том же говорится в Первом послании к Коринфянам: «Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий всё во всех» (1 Кор 12: 4–6).

Значит, оказывается, если апостолу дорог какой-то тезис, то он его обязательно внутри одного послания повторит три или четыре раза, и в других посланиях мы обязательно найдем повторы. Это очень важный критерий, которым ни в коем случае нельзя пренебрегать, когда работаем с апостольскими текстами. Всё, что апостолу важно и по-настоящему дорого, он повторяет многократно. Ежели мы найдем такое свидетельство, что текст этот не один раз встречается в апостольском корпусе, значит, он действительно дорог апостолу. А если какой-то текст встречается только один раз, это не говорит о том, что в нем заключена важная магистральная мысль апостола. Это может быть суждение, высказанное по конкретному поводу, и есть в этих текстах материал чисто конкретный, относящийся к той ситуации, ради которой он пишет послание. Но когда, отталкиваясь от конкретной ситуации, он излагает те мысли, которые ему очень дороги, послание всегда выходит за рамки такой конкретной ситуации. Повторяю: если тема ему дорога, то он к ней обязательно возвратится один, а потом, наверное, и другой раз.

И вот здесь к теме Тела Христова и внутреннего единства человечества в одном Теле прибавляется еще один тезис – о том, что Христос умер за каждого из нас, не просто за наши грехи, не просто за нас, но за каждого из нас. Это прежде всего 8-я глава, 11-й стих: «И от знания твоего погибнет немощный брат, за которого умер Христос». Речь идет о конкретном человеке, который смутится из-за тебя, и апостол подчеркивает: а ведь за него Христос умер. Но, в сущности, об этом есть и раньше. Я имею в виду 6-ю главу, 20-й стих: «Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших, и в душах ваших, которые суть Божии» (1 Кор 6: 20). И несколько ниже Павел снова повторяет: «Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков» (1 Кор 7: 23).

«Вы куплены» − эти слова обращены непосредственно к тому, кто слушает или читает, как бы высветленным, подчеркнутым местоимением «вы». Да, мы куплены дорогою ценою. Да, мы составляем единое тело. Да, во Христе мы едины. Но это единство приводится в действие, актуализируется или обретает силу только через приобщение. Апостол говорит: «Чаша благословения, которую благословляю, не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова?» (1 Кор 10: 16). Хлеб, который преломляется, κλῶμεν; он говорит: τтν ἄρτον ὃν κλῶμεν, а вы, может быть, знаете, что κλάσις, ἡ κλάσις τοῦ ἄρτου – это древнейшее название Таинства Евхаристии: преломление хлеба. Итак, хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Телу Христову? И дальше: «Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все мы причащаемся от одного хлеба» (1 Кор 10: 17).

В Дидахе, Учении Двенадцати апостолов, одном из древнейших памятников христианской письменности и богословия после Нового Завета, говорится о том, что в древнейшей анафоре, то есть в древнейшем тексте Литургии, который совершался еще до времен Иоанна Златоуста, была такая фраза: «Как этот преломляемый хлеб, быв рассеян по холмам и будучи собран, сделался единым, так да соберется Церковь Твоя от концов земли в Царствие твое» (Дидахе, глава 9). А действительно, ведь они же собирали в разных местах этот хлеб, на маленьких таких участочках полей. Так и Церковь Твою тоже сделай единой! Значит, эта молитва из древнейшей анафоры, которая сохранена в Дидахе, навеяна теми же самыми чувствами, о которых говорит апостол Павел в 10-й главе Первого послания к Коринфянам: нас много, но мы все – одно тело, ибо мы причащаемся от одного хлеба! И в анафоре Литургии Василия Великого тоже есть слова о том, что причащение от единого хлеба соединяет верующих «во единого Духа общение». Таким образом, через Таинство Евхаристии становится действенным то единство, о котором говорит апостол, – но, разумеется, в том случае, если Таинство Евхаристии не воспринимается как что-то механическое или что-то магическое. Вот такое – магическое – отношение к Евхаристии весьма опасно.

И в следующей, 11-й главе апостол продолжает эту тему. Если в 10-й главе он высказал какие-то свои общие установки, чисто богословские, о Евхаристии, то дальше, в 11-й главе, он передает, если хотите, текст анафоры его времени (для нас – древнейшей). Он говорит: «Ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: “Приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание”» (1 Кор 11: 23–24). И дальше апостол прибавляет: «Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет» (1 Кор 11: 26).

Иными словами, здесь содержится изложение центральной части всякой Литургии, той части, которую мы называем установительными словами Таинства Евхаристии. Никакое единство вне Евхаристии невозможно. Но единства не получается и в другом случае. Единства не получается, если христиане – и каждый отдельный человек – не знают, чту такое любовь. «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, – восклицает апостол, – а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все мое имение и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор 13: 1–3). Я думаю, что все знают этот замечательный Павлов текст, написанный прозой – прозой, которая перерастает в удивительные стихи, не похожие ни на какие другие, потому что они написаны не по правилам поэзии, а по каким-то особым правилам.

Заканчивая этот текст о том, что есть такое любовь, апостол восклицает: «Достигайте любви». Это 1-й стих 14-й главы. Однако тут, воскликнув свое «достигайте любви», Павел возвращается к тому, о чем говорил в самом начале послания. Казалось, он уже очень далеко ушел от начала, но нет, он к этому возвращается вновь, потому что, оказывается, и проповедь, и Евхаристия, и любовь – всё это не имеет смысла, если Христос не воскрес. «…А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1 Кор 15: 14). И дальше, стих 19-й: «И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков». Отсюда становится ясным, что Церковь зиждется, Церковь основывается только на нашей вере в то, что Христос воскрес из мертвых, Πρωτότοκος ἐκ τῶν νεκρῶν – Первенец из умерших. Как смерть через человека, так через человека и воскресение из мертвых. «Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут, каждый в своем порядке: первенец Христос, потом Христовы, в пришествие Его» (1 Кор 15: 22–23).

Если же размышлять о том, чту такое воскресение, то тут Павел возвращает нас к пророчеству Исайи. Это место он цитирует во 2-й главе: «Но, как написано, “не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его”» (1 Кор 2: 9). Иными словами, воскресение Христово есть полная неожиданность, и поэтому, естественно, Евангелие без воскресения – это соблазн для иудеев, потому что они видят во Христе – до воскресения ли, вне воскресения или без воскресения – не того Мессию, Которого ждут, то есть не Мессию во славе, а Мессию униженного, какого-то странного Человека, Который ходит среди бродяг и всяких сомнительных личностей. И, конечно, это глупость для греков, которые ждут от Иисуса чего-то нового в смысле мудрости, в смысле современных философских идей и не получают этого. Но когда оказывается, что Христос воскрес, тогда мы вступаем в мир, где всё уже не подчиняется законам и логике. Так что понимаете, в чем здесь главная мысль Павла? Что воскресение Христово неожиданно, оно не укладывается в логику, оно не такое, какое ожидалось.

Если Христос не воскрес, желание быть в одном теле, желание единства – это, действительно, глупость. То есть, христианство невозможно, если Христос не воскрес, потому что воскресение Его и является Евангелием. И проповедь Евангелия – это глупость для погибающих; глупость для тех, кто не верит в жизнь вечную; глупость для тех, кто не верит в жизнь во Христе.

Значит, основа всего в Церкви, о чем только что говорилось, – это вера в воскресение Христово. Если нет этой веры, если нет живого чувства присутствия Христова в нашей жизни, то оказывается, что Церковь, такая нежизнеспособная, – уже не Церковь. Это может быть всё что угодно: клуб любителей иконописи, или славянского языка, или церковного пения, или еще чего-то, но во всяком случае не Церковь. Ну, а что касается воскресения Христова, что касается Его победы над смертью, то в это можно верить. Чту это такое, можно понять только из личного опыта веры, из личного опыта богообщения. Поэтому вне личного опыта богообщения христианство невозможно. Вне молитвы, вне личного нашего молитвенного предстояния перед Богом невозможно никакое христианство. Это будет что-то другое. Притом в этом другом, скажем прямо, не будет смысла.

Я помню, как мне признался очень серьезный философ: вот я пытаюсь, он говорит, что-то сказать о философии христианства, и у меня ничего не получается. Я не нахожу здесь ничего оригинального, ничего такого, на чем можно было бы построить теорию. Здесь, говорит он, такой достаточно жидкий социализм, и больше ничего. Оно и понятно: вне нашей личной, абсолютно личной и не поддающейся выражению на бумаге, не поддающейся какому бы то ни было изображению словами веры в воскресение нет христианства. Это будет, действительно, какая-то жидкая теория или чистой воды культура. Потому что тогда от христианства останется и церковное пение, и славянский язык, и иконопись, и вообще всё, что связано с культурой за последние две тысячи лет, но самого главного не останется.

На меня когда-то очень большое впечатление произвело, как в 1960-е годы, доведенный [до предела] преследованиями и антирелигиозной деятельностью со всех сторон, Патриарх Алексий I, будучи приглашенным на прием в Кремль, решил выступить с речью перед интеллигенцией. На приеме были артисты, композиторы, художники, академики, профессора… И вот Патриарх, уже старый, дряхлый, вышел и прочитал или сказал на память речь, написанную для этого случая митрополитом Николаем (Ярушевичем). Суть речи заключалась в том, что из Церкви в русскую культуру пришли и живопись, и архитектура, и наука, и образование, и письменность и что вообще всё развитие культуры в самых разных ее проявлениях связано с тысячелетними трудами Церкви на Руси. И он был освистан.

Когда мне первый раз, давным-давно, об этом рассказали, я пришел в очень большое огорчение и возмущение: вот они какие, эти наши профессора, академики, артисты, художники, композиторы, писатели, вот они какие – ничего не поняли! Но ведь им на самом деле нечего было понимать, потому что Патриарх сказал обо всём, но не сказал о самом главном. Он сказал об иконописи, он сказал о славянском языке, о письменности, он сказал о культуре, о преемственности с античной культурой, об архитектуре, о музыке. Он не сказал о самом главном и, по сути, даже единственно главном – он не сказал о Христе. А без Христа это всё становится чем-то в высшей степени второстепенным. То есть, если нет веры во Христа, то и иконопись, в общем, бледнеет, и церковное пение смысл свой теряет, и славянский язык перестает быть языком Благой вести, а просто становится чем-то таким эстетически оправданным – в «Слове о полку Игоревом», например, – и не более.

Мне почему-то кажется, что если бы он заговорил о вере, о том, что вера преобразует человека, если бы он сказал: вы думаете, что коммунистическая идея делает человека новым, – нет, человека новым делает вера; если бы он сказал об этом хоть слово, то тогда, быть может, его речь была бы воспринята по-другому. Парадокс в том, что два умнейших человека: митрополит Николай и сам Патриарх, – работали над этим текстом, и текст оказался таким уязвимым именно потому, что они не посчитали нужным, или побоялись, или постеснялись сказать самое главное.