Текст книги "Библейские чтения: Новый Завет"

Первое послание к Тимофею
16 января 1996 года

Мне бы хотелось продолжить сегодня те размышления над пастырскими посланиями, которые мы начали в прошлый раз. Выбирая отдельные темы из этих текстов, особенно непонятные, особенно трудные, не беря их все вместе, а именно выбирая отдельные, – попытаться их медленно, но все-таки осмыслять.

В Первом послании к Тимофею апостол говорит о том, как должна вести себя в Церкви женщина, которой он, как здесь сказано, не позволяет учить: «а учить жене не позволяю» (1 Тим 2: 12). И это место перекликается с очень известным местом из 14-й главы Первого послания к Коринфянам (14: 34), где апостол говорит: «Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит». И вот, исходя из этих двух мест Писания, в течение двадцати веков Церковь стоит перед довольно сложной проблемой.

Из истории Церкви мы знаем, что женщины бывают не только великими святыми, как великомученица Екатерина или Варвара, как многие другие святые, но что женщины в каких-то случаях несут и апостольское служение. Все мы прославляем Марию Магдалину как равноапостольную, как равноапостольную мы прославляем и святую Нину, причем подчеркивая, что она именно проповедовала Евангелие своей земле, что она стала просветительницей и первой проповедницей Слова Божьего в Грузии. Мы прославляем и других святых женщин в нашей Церкви, и много есть святых, о которых я буду говорить потом. Я хотел бы обратить внимание на то, что, скажем, не только на Западе есть женщины-святые: Учителя Церкви, как Екатерина Сиенская или Тереза Авильская, или Тереза из Лизьё, или святые XX века, как, например, Эдит Штайн, но и у нас были такие, правда, не прославленные еще пока святые, как, например, мать Мария Скобцова или как та женщина-инок, которая благословила на тесный путь иноческий преподобного Серафима Саровского. Я думаю, многие знают, что преподобный Досифей, который подвизался в Киево-Печерской лавре и из рук которого преподобный Серафим получил благословение на тесный путь иноческий, – это была женщина, подвизавшаяся в мужском платье. Так что опыт церковной жизни показывает: женщина занимает в Церкви совсем не малое, совсем не приниженное место и отнюдь не молчит в Церкви. Более того, если бы женщина в Церкви молчала, то, наверное, Церковь была бы много хуже, потому что, скажем, мать Мария говорила о том, о чем не говорили другие, и сегодня ее наследие – действительно один из самых драгоценных вкладов в нашу Церковь, сделанных в XX веке кем бы то ни было. Мы знаем и других святых жен, которые трудились на Руси.

Другое дело, что если мы посмотрим греческие святки, то там примерно две трети прославленных подвижников – мужчины, треть – женщины. То же самое – святки любой Восточной Церкви: там иногда почти половины достигает число святых жен. То же самое у христиан Запада – это сотни имен, сотни жизнеописаний тех святых женщин, которых сегодня почитает Церковь Запада. А если мы посмотрим историю отечественной Церкви, то увидим, что практически все святые жены на Руси – это всё княгини, которые прославились именно не как подвижницы, а как княгини. Княжеская святость на Руси – это что-то совершенно особенное. Из святых не-княгинь на Руси почитается только одна блаженная Ксения. Все остальные русские святые, такие как княгиня Ольга, как Евфросиния Полоцкая, как новгородская княгиня Анна – человек, наверное, десять или одиннадцать – все они были княгинями. Одна только блаженная Ксения выделяется из этого числа. Но, вероятно, это говорит не о проблеме женской святости в целом, а о сознательно приниженном, язычески приниженном положении женщины на Руси (потому что только на Руси такая ситуация) – о той домостроевщине, которая, разумеется, ничего общего с христианством, с православием не имеет. Одна из самых отвратительных книг, которые мне приходилось в жизни читать, – это «Домострой». И хотя многие продают в церковной книготорговле эту книгу, конечно, ничего общего с православием она не имеет. Это очень важно иметь в виду.

Так вот, все-таки надо понять, что же хочет нам сказать апостол, когда говорит: «жены в церкви да молчат». Тем более что мы опять-таки из Священного Писания, из апостольских посланий знаем, что женщины подвизались в Церкви как вдовы, как старицы (πρεσβύτιδας) и как девы – три таких женских церковных типа уже видны по апостольским писаниям, по Новому Завету. Более того, женщины не только подвизались как вдовы, старицы и девы, занимаясь, вероятно, тем, что теперь называется социальным служением: ухаживая за нищими, за больными, – но и выполняли какие-то другие виды служения. Многие из вас знают слово «диакониса», только я не могу понять, честно говоря, откуда оно взялось. Потому что в греческом языке такого слова нет. В греческом языке есть слово διάκονος, дьякон, но употребляться оно может только с артиклем мужского рода – ὁ διάκονος, или с артиклем женского рода – ἡ διάκονος.

Но вот в 16-й главе Послания к Римлянам (16: 1–2) апостол Павел представляет Церкви, к которой обращается, Фиву. Он говорит: «Представляю вам Фиву, сестру нашу, диаконису церкви Кенхрейской. Примите ее для Господа, как прилично святым, и помогите ей, в чем она будет иметь нужду у вас, ибо и она была помощницею многим и мне самому».

Более того, когда мы начинаем читать историю Церкви, мы обнаруживаем, что дьяконом была не только святая Фива, но и Нонна, мать Григория Богослова, тоже именно в этом сане трудилась в Церкви. Существует даже чин рукоположения в женский диаконат, с соответствующими молитвами, – они такие же, как и когда рукополагают в диаконы мужчин, но только с упоминанием святых жен Ветхого Завета. И сестра Василия Великого и Григория Нисского Макрина тоже была диаконом, и сестра Григория Богослова Горгония. Наконец, была такая мученица Сусанна, которая, подобно старцу Досифею из Киево-Печерской лавры, подвизалась в мужском платье, но затем была обнаружена как женщина и не была за это наказана, а просто рукоположена в сан диакона. И святая Мелания, память которой совершалась на днях, тоже была диаконом. Наконец, святая Олимпиада, спутница и alter ego святителя Иоанна Златоуста, тоже много лет подвизалась в Константинополе в сане диакона; она упоминается, например, у Феодорита Кирского: о ней он говорит не только как о диаконе, но и как о проповеднице Евангелия.

С течением времени начисто был упразднен женский диаконат, и я это объясняю просто влиянием мира на Церковь, то есть, Церковь приняла те правила жизни, по которым жил мир, жило языческое общество, в котором, естественно, женщины никаких мест в общественной службе не занимали. Таким образом, и в Церкви тоже в какой-то момент женщина потеряла свое место, которое она заняла в первые века церковной истории, и попала в то приниженное положение, в каком, в общем, и находилась вплоть до XIX века – и в каком находилась до Христа. Но, правда, по поводу восстановления женского диаконата довольно много говорилось на Поместном Соборе Российской Православной Церкви в 1918 году. Хотя окончательного решения о восстановлении женского диаконата не было принято, вопрос об этом был поставлен и должен был быть доработан, если бы Собор продолжался. Уже в 1960-е годы, когда на Родосе, на моей уже памяти, было Всеправославное совещание, то и на нем тоже было подчеркнуто, что женский диаконат необходимо восстановить.

Однако если бы Церковь жила только от Собора к Собору, от совещания к совещанию, то, конечно, ничего хорошего бы в этом не было. И был среди епископов XX века святой Нектарий, замечательный греческий святой, который начал рукополагать женщин в сан диакона; в монастыре, где он жил и трудился, ему сослужили диаконы-женщины, подавая ему в алтаре омофор и читая Евангелие на Литургии. И после завершения причащения мирян святитель передавал дьякону – она была облачена в стихаре, с орарём, в поручах, – Святую Чашу, которую она ставила на престол. То есть, святой Нектарий восстановил женский диаконат в полном объеме – что, наверное, смущало людей его времени. Как у нас обычно говорят: «Надо было что-то сделать, но это смутит людей». Ну и, наверное, это смущало людей. Даже уголовное дело было начато против святителя Нектария, которого обвиняли во всяких преступлениях. Современники описывают, как грубо с ним обращались следователи. Но время прошло, и те, кто преследовал святого Нектария, давным-давно забыты, а святой стал таким же любимым в Греции, как у нас – преподобный Серафим Саровский. Сейчас вообще нет в Греции людей, которые бы не знали и не любили святого Нектария. И мне кажется, что вообще опыт святых всегда значительно дороже, чем принимаемые на том или ином высоком собрании решения. Церковь – это все-таки Церковь Христова, Церковь святых, а не Церковь тех или иных решений.

Я думаю, что мать Мария несла почти диаконское служение, в отличие от большинства инокинь, у которых есть одна серьезная проблема. Какая-нибудь инокиня, которая становится игуменьей в монастыре, не совершает служение, а обладает властью: у нее есть власть над инокинями, над послушницами. Она не допущена до богослужения, она не прикасается к таинству, но у нее есть власть приказывать, отправлять на кухню, на огороды, давать тяжелое послушание – и при этом нет прикосновения ко святыне. И это очень часто создает довольно тяжелую обстановку в женских монастырях. А у матери Марии – наоборот. У нее, поскольку она была одна инокиня среди немонашествующих, не было никакой власти приказывать, командовать, «за косы драть». Почитайте записки любой монахини – она будет описывать, как ее игуменья драла за косы. Вспомните стихи Сергея Городецкого: «Стены выбелены бело. Мать игуменья велела», – которые кончаются словами: «Мать игуменья велела у ворот монастыря не болтаться зря!»

Так вот, место игуменьи дает очень большие возможности для проявления власти. А служение диакона дает очень большие возможности как раз для проявления смирения. И такой великий святой как Нектарий решился пойти на неординарный шаг.

И встает вопрос: почему же женщина в Церкви «да молчит», тогда как Нектарий благословлял своих диаконис или диаконов читать Евангелие во время Литургии? Мы видим по посланиям разных святых, что эти диаконы первых веков и проповедь вели, и причащали больных людей Святых Тайн. То есть, их отправляли со Святыми Тайнами; вот как мы теперь, священники, ходим к больным, имея на шее дароносицу, так и женщины-диаконы посещали больных.

Здесь надо еще сказать о том, что в те времена практически не было тех, кого теперь называют священниками: были епископы и были дьяконы. Совершал Таинство Евхаристии епископ, а помогал ему диакон. И вот относили больным Святые Тайны и проповедовали среди больных и немощных, посещали разные места вне храма и совершали все частные богослужения – диаконы, которых отправлял епископ на эти труды и которые помогали ему в совершении таинств. А пресвитеры, будущие священники, только сидели вокруг престола на специальных стульях, когда епископ совершал богослужение. В настоящее время, поскольку христиан много, а епископов мало, уже много веков как священнику делегируется епископом его право – совершение таинства от имени епископа. То есть, какое бы таинство священник ни совершал, он его совершает, потому что это право делегировано ему епископом. Поэтому, как говорит Киприан Карфагенский: «Где епископ, там Церковь, где нет епископа, там нет Церкви». А до этого, в первые века истории Церкви, диаконы – и мужи и жены – выполняли свое огромное служение.

Встает вопрос: почему мы на практике видим одну картину, а в Писании видим эти жесткие слова? Что значит тогда утверждение апостола о том, что женщины в Церкви должны молчать? Чтобы понять каждый текст Писания, его не надо вырывать из контекста, как мы это очень часто делаем, а его надо внимательно прочитать на фоне целого ряда соседних предложений. Апостол говорит в 14-й главе Первого послания: «Если же не будет истолкователя, то молчи в церкви, а говори себе и Богу. И пророки пусть говорят двое или трое…» (1 Кор 14: 28–29). Дальше он говорит: «Ибо все один за другим можете пророчествовать, чтобы всем поучаться и всем получать утешение. И духи пророческие пророкам послушны. Потому что Бог не есть Бог неустройства, но мира. Так во всех церквах у святых. Жены ваши в церквах да молчат…» (1 Кор 14: 31–34). И дальше снова он возвращается к теме пророчества: «Если кто почитает себя пророком… то пусть познает то, что я пишу вам: что это – Господня заповедь» (1 Кор 14: 37).

Итак, значит, здесь речь идет не о принципиальном молчании женщины в храме, а о том, что апостол запрещает женщинам пророчествовать. И это понятно, потому что в древности у язычников были в очень большом числе как раз пророчицы – сивиллы у римлян, пифии у греков в Дельфах. И вот этот особый тип женского жречества, связанный с состояниями экзальтации пророчиц, с легкостью мог проникнуть в Церковь. Потому что Церковь первых веков как губка впитывала многие черты языческой культуры. И вот апостол Павел резко заявляет о том, что такого вида женское служение – пророчество, которое было скопировано с поведения дельфийских пифий или римских сивилл, – недопустимо. Женское жречество недопустимо. А поскольку в Церкви, как мы знаем из опыта, женщин всегда значительно больше, чем мужчин, опасность появления такого вида женского служения была, конечно, очень велика. Значит, вот на что в данном случае направляет острие своей полемической мысли апостол Павел: он боится, что это настроение экзальтации женского пророчества, как это было у греков и римлян, как это было на Востоке, проникнет в Церковь.

В еще одном пастырском послании, в Послании к Титу, он, как бы продолжая эту тему, говорит о том, какие должны быть старицы: чтобы они были в своем поведении, как подобает святым, не клеветницы, не упивались вином (не порабощенные вином, там он говорит:

δεδουλωμένας οἴνῳ), и чтобы они не были διαβόλους – клеветницами, которые спорят с людьми, друг с другом и вносят раздоры в жизнь[13]13
  В Синодальном переводе: «Чтобы старицы одевались также прилично святым, не были клеветницы, не порабощались пьянству, учили добру».


[Закрыть] (Тит 2: 3).

И вот когда читаешь всего лишь одну эту фразу, то сразу вспоминаешь «Идиллии» Феокрита, где описываются вот такие сварливые старухи-сплетницы, или мимиямбы Герода, героини которых обязательно либо сплетницы, либо пьяницы. Вспоминаешь комедии Аристофана с отрицательными женскими образами; причем как раз пьяницы-женщины выполняют жреческие функции у Аристофана в комедии «Женщины на празднике Фесмофорий». Они скандалят друг с другом, пьянствуют, но ведь они собрались там для совершения религиозного культа! Именно против этого резко выступает апостол Павел.

То есть, смотрите, женщина вне христианства может выполнять те или иные функции, но исключительно в силу принадлежности к своему полу. А апостол, который, как известно, говорит в Послании к Галатам: «…Нет ни мужского пола, ни женского, ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал 3: 28), показывает, что женщина, как и мужчина в Церкви, если что делают, то не потому, что они принадлежат к тому или иному полу, а в силу своих личных дарований. Значит, в Церкви пол как бы уходит на второй план: не в силу своего пола женщина может или не может быть диаконом, а в силу своих личных дарований. Вот это очень важно понять. А молчит она только в отличие от пифий, для того чтобы не было внесено в Церковь той нездоровой экзальтации, от которой Церковь как организм мистический действительно не застрахована.

Как апостол Павел в читанном мною месте Послания к Тимофею, так и апостол Петр говорят еще в одном очень важном контексте о женской проблеме в Церкви. Во 2-й главе Первого послания к Тимофею Павел пишет: «Чтобы… женщины, в пристойном одеянии, со скромностью и умеренностью, украшали себя не плетением волос и золотом, или жемчугом, или дорогой одеждой, но добрыми делами, как то подобает женщинам, преданным благочестию»[14]14
  Перевод под ред. епископа Кассиана (Безобразова). В Синодальном переводе: «Чтобы также и жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием украшали себя не плетением волос, ни золотом, ни жемчугом, ни многоценною одеждою, но добрыми делами, как прилично женам, посвящающим себя благочестию».


[Закрыть] (2: 9–10). Об этом же говорится в Первом послании Петра: «Отличием вашим да будет не внешнее украшение: плетение волос и обвешивание себя золотом, или ношение нарядных одеяний, но сокровенный сердца человек в нетлении кроткого и тихого духа, что драгоценно пред Богом»[15]15
  Перевод под ред. епископа Кассиана (Безобразова). В Синодальном переводе: «Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы и нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом».


[Закрыть] (3: 3–4).

Опять-таки речь идет об одном: что женщина в Церкви должна занимать свое место не благодаря полу, а благодаря каким-то внутренним своим качествам, благодаря своим личным достоинствам. Потому что мы, конечно, прекрасно знаем из истории, что и в древности женщины иной раз занимали очень значительные места в жизни общества, как царица Хатшепсут, или Клеопатра, или кто-нибудь еще. Но все знают, например, что Клеопатра именно как женщина, чисто женскими средствами добилась своего места, своей влиятельности, о чем вы все читали и у Бернарда Шоу в пьесе «Цезарь и Клеопатра», и, наверное, тем более читали шекспировского «Антония и Клеопатру». А в Церкви этого быть не должно, в Церкви женщина должна занимать свое место, повторяю, не в силу пола, а в силу своих дарований. То, что личное дарование раскрывается в человеке вне зависимости от его половой принадлежности, очень важно понять; это действительно одна из еще не прочитанных истин христианства. Потому что мы во многом еще пока язычники, а не христиане.

Теперь перед нами встает еще много дополнительных вопросов – вопросов нашего бескультурья. Люди должны быть аккуратны вне зависимости от того, мужчины они или женщины. И, конечно, есть какие-то правила приличий в одежде. В конце концов, автор Послания к Диогнету[16]16
  См.: «Христиане не различаются от прочих людей ни страною, ни языком, ни житейскими обычаями. Они не населяют где-либо особенных городов, не употребляют какого либо необыкновенного наречья, и ведут жизнь, ничем не отличную от других» (Послание к Диогнету. 5. Перевод прот. Петра Преображенского). Произведение раннехристианской литературы (предположительно первой половины II века), приписываемое мученику Иустину Философу, что вызывает большие сомнения у исследователей. Это письмо – ответ некоему Диогнету, язычнику, занимавшему высокое положение в обществе. Удивленный стойкостью и бесстрашием христиан, подвергавшихся жестоким гонениям, он расспрашивал автора письма, своего друга, об их вере и образе жизни, а также об отличиях христианства от иудаизма.


[Закрыть] говорит о том, что не внешним видом должны отличаться христиане. Значит, апостолы не призывают в тех двух местах – Павел в одном и Петр в другом – ходить всем женщинам, как это делала кавалерист-девица Надежда Дурова, в мужском обличье, или как это были вынуждены делать в силу жизни в языческом, по сути, обществе мученица Сусанна в IV веке и инокиня или инок Досифей в России XIX века.

Но в Послании к Диогнету прямо и ясно говорится, что христианин не должен выделяться внешним видом. Христианин должен выделяться по «внутреннему сердца человеку». «Внутренний сердца человек» – это главное. Внешний вид никогда ни о чем, кроме как о ложном благочестии, не говорит. Тема ложного благочестия тоже чрезвычайно важна, и ее надо по-настоящему глубоко понять. Потому что люди очень часто [свое вхождение в] христианство, и в православие конкретно, начинают с того, что перестают за собой следить, делаются какими-то нечищеными, немытыми, грязными. Иногда по улице или в метро ходят люди в духовном платье, и их появление вызывает резкое отвращение у всех, кто едет в вагоне, и у меня тоже. Мне приходилось ездить в Физико-технический институт; там поблизости от храма Зарубежной Церкви я встретил таких ужасных священнослужителей этого таинственного для меня образования, что, если бы я не был христианином, я после этого многие, наверное, годы не подошел бы ни к одному храму. Это я говорю не для того, чтобы кого-то обидеть или оскорбить, и не ради памфлета, но именно потому, что здесь начинается то, что мы называем стилизацией. Естественно, что, когда в Египте монахи жили в разграбленных гробницах, у них не было возможности ни мыться, ни стричься, ни одеваться. Естественно, что преподобный Сергий в какие-то периоды своей жизни тоже был вынужден ходить в рваном платье. Но когда это становится стилизацией, это очень опасно, потому что любая стилизация, даже малейшая – это всегда игра. Вот почему я, в общем, так резко выступаю против платков, против благочестивого вида. Не в этом заключается благочестие, не в платках.

Я был как-то в Париже у православных арабов на Литургии. Это студенческая община, все мальчики и девочки семнадцати – двадцати двух лет. Был жаркий летний день, все они были одеты как-то совсем по-пляжному. И, тем не менее, какой светлой и радостной была эта Литургия! Такое ощущение удивительной близости Божией я переживал всего лишь несколько раз в жизни – до такой степени замечательно была совершена Литургия в этой общине, всей этой общиной. Хотя одеты они были так, как летом одеваются студенты.

А когда в жизнь Церкви входит стилизация, это очень страшная болезнь, потому что это актерство, это всегда игра, причем иногда трудно даже бывает понять честному человеку, когда эта игра начинается: тут граница между жизнью и игрой очень зыбкая, очень хрупкая.

Есть люди, для которых это органично. В детстве у меня была соседка тетя Груша, которую я, по-моему, первый раз увидел без платка в день ее смерти. Она всегда была в платочке: один был для того, чтобы на кухне возиться, другой – чтобы пол мыть, ну а для церкви был, конечно, белый, глаженый, сияющий, сверкающий, – но всё равно это было естественно для нее. Естественно, что английская королева, которая нигде без шляпы не появляется, она и в церкви появляется тоже в шляпе. Естественно, что в прежние времена замужние женщины простого звания ходили в платках, благородного звания – в шляпках. Но все они ходили с покрытой головой. Женщина непокрытая не появлялась на улице. Естественно, что и в церкви тоже женщина не появлялась непокрытой. Девушкам как раз разрешалось приходить в церковь с непокрытой головой, потому что и в жизни они ходили с непокрытыми головами.

Какие мы в жизни, такие мы и в храме, потому что мы всегда перед Богом. Очень опасно, когда мы начинаем делить жизнь на какие-то сферы: вот это – Богу, а это – не Богу. Одна монахиня говорила, что это христианство седьмого дня – когда человек шесть дней в неделю чувствует себя язычником, а на седьмой день поутру ощущает себя христианином. И это очень опасное состояние, потому что тогда оказывается, что одно возможно в жизни, другое возможно в церкви, тогда сразу входят в жизнь разные стандарты. И это разрушает. Поэтому я против всякой игры.

И апостол Павел ведь не говорит о том (это место в Синодальном переводе не очень хорошо переведено), что вообще не надо употреблять золотых украшений, – он говорит: «не обвешивайтесь золотом». Вы посмотрите фрески египетские или греческие или рельефы. По фрескам видно, сколько там навешано: и серьги, и бусы, и браслеты, и кольца, и еще что-то. Вот так древние женщины украшали себя, как и сегодня некоторые то же самое делают – как елку рождественскую себя украшают. Вот о том, что так поступать не надо, и говорит апостол. К сожалению, мы с вами не можем очень многого сказать по поводу греческих статуй, потому что все украшения на них рисовались; поскольку статуи были полихромны, поскольку статуи раскрашивались, то и украшения на них рисовали тоже. Но вот по текстам, в которых статуи эти описываются, можно сказать, что почти на всех статуях были и серьги, и бусы, и браслеты, и кольца. Поскольку роспись до нас не дошла, то и вся эта ювелирная роскошь исчезла, но мы знаем, что она была. Так вот, против этого возражает апостол, но совсем не против аккуратного вида в церкви.

Значит, очень важно читать вот такие тексты Священного Писания на фоне реальной жизни того времени, когда они были написаны, не вырывать их из контекста и не делать из них такую отдельно взятую конструкцию, как афоризм. Апостол не говорил афоризмами, и Христос тоже не говорил афоризмами. Каждая библейская фраза и Ветхого Завета, и Нового Завета значима только в контексте, а вне контекста может оказаться абсолютно бессмысленной.

Так что об этом молчании женщины говорится в смысле [неуместности] пророчества. Другое дело, конечно, что об этом молчании надо подумать нам всем. Вообще-то нам всем не лишне иногда больше молчать, нежели говорить, иногда меньше учить – а опыт показывает, что чем человек неподготовленнее, тем с большим энтузиазмом он начинает учить. Я вам в прошлый раз приводил текст из матери Марии, где она говорит о том, как будет страшно, когда в Советском Союзе разрешат Церковь, потому что тогда в нее хлынут новые люди, которые быстро начнут учить. Сейчас как раз мы это и видим: когда такого вот учителя, который знает все каноны, все церковные установления, вдруг ловишь за руку, то оказывается, что он в Церкви без году неделя или вообще не в Церкви, и лет ему от роду всего немного. Оказывается, что все эти сегодняшние «учителя Церкви» крестились год, два, три года назад – не больше четырех-пяти лет, как они христиане. Зато уж учить они могут идеально.

В воскресенье был такой случай. Занимался я наверху. Звонок. Человек говорит таким жестким голосом: «Можно Георгия Чистякова?» Я говорю: «Да, это я». Тогда он говорит: «Я Николай Селищев, член Российского исторического общества. Я слышал, что Вы в эфире выступили против моей статьи». Я говорю: «Да, но только я выступил не против Вашей статьи, а в защиту моего правящего архиерея». Он говорит на это мне: «А можно получить запись Вашего выступления?» Я говорю: «Запись не нужна, потому что оно полностью опубликовано в газете “Русская мысль”». – «Что это за газета? Это орган Парижской архиепископии?» Я говорю: «Нет, это газета русской общественности Франции». – «Но все-таки это орган архиепископии?» Я говорю: «Владыка Сергий (Коновалов), конечно, дает свои материалы в газету, и его послания газета публикует, но все-таки это орган русской общественности». Он говорит мне на это: «Там нет русской общественности!» – «Как так нет?» – «Ну, назовите мне хоть одного русского в Париже». Я начинаю ему перечислять своих друзей: отца Михаила Евдокимова и других и священников, и мирян, мужей и жен русского Парижа. Он говорит: «Нет, это не русские». Тогда у меня была в запасе еще такая фигура, как Никита Алексеевич Струве, человек не только русский, но и достаточно консервативных, чтобы не сказать «правых», взглядов. Он говорит: «Нет, Струве сам признался, что он не русский». – «Где он признался, что он не русский?» – «Так вот, какие у Вас будут возражения против моей статьи?». Я говорю: «Ну, все же знают, что это статья, в которой говорится, что Патриарха Алексия надо отлучить от Церкви, лишить сана надо, потому что он проповедовал в синагоге (там, правда, прямо об этом не сказано, но читающий да разумеет) в Нью-Йорке; потому что он извинился перед немцами за установление в послевоенное время нами тоталитарного режима на территории Восточной Германии; за то, что он, говоря о борьбе с фашизмом, перечислил тех, кто принимал в этом участие, и в том числе Римско-Католическую Церковь; за то, что он является экуменистом; за то, что он не знает, верная ли православная вера или нет; за то, что он предатель национальных интересов России и национального православия, в отличие от владыки Иоанна как представителя подлинного православия». Тогда дальше он говорит: «А что Вы имеете против моей статьи?» Я говорю: «Я Вам скажу честно, что Ваша статья написана человеком злобным, человеком неверующим, и вообще мне о ней говорить не хочется. Вы можете прочитать, что о ней уже сказано. Но, во-первых, мне о ней говорить не хочется, а во-вторых, я не буду с Вами говорить вообще: ни по телефону, ни лично, ни по радио, никаким другим способом, пока Вы в той самой газете “Правда”, в которой был помещен этот подвал, не извинитесь перед Патриархом Алексием».

Сами понимаете, что Святейший Патриарх – фигура достаточно сложная. Я не могу безусловно согласиться со всем, что говорит Святейший, и со всем, что делает Святейший. Потому что мне, например, представляется странным, что какие-то действия отца Иоанна Свиридова или отца Александра Борисова (я не говорю про себя) вызывают раздражение у Святейшего Патриарха, но при этом его раздражения не вызывает то, что, скажем, отец Олег Стеняев в ограде храма Всех Скорбящих Радосте на Ордынке сжигает книги. Какие бы это ни были книги, книги существуют не для того, чтобы их сжигать. Если это книги, которые тебя не устраивают, сдай их в архив. В конце концов, разводить такую безобразную средневековщину – это возмутительно. То, что расистские, антисемитские, фашистские книги продаются в большинстве московских приходов, не вызывает возмущения Святейшего Патриарха, об этом не было сказано в его последнем докладе ни слова. Но, скажем, то, что католики собирают грибы вместе с ярославскими детьми где-то в деревне, – вот это почему-то вызывает возмущение Святейшего Патриарха. Мне это непонятно; при том, что я к Патриарху отношусь с большим уважением, мне не всё в том, чту он говорит, понятно. И так и должно быть.

В Церкви не должно быть культа личности; Патриарх – это не товарищ Сталин, не товарищ Брежнев. Когда кто-то против Брежнева произносил слово, его за это выгоняли с работы. Патриарх – это наш епархиальный архиерей. Патриарх – это архиерей, от имени которого мы вот в этом храме совершаем все таинства. Патриарх – это архиерей, на послушании у которого мы находимся. Патриарх – это архиерей, который является владыкой нашей епархии и которому мы подчиняемся. Но мы ему, во-первых, добровольно подчиняемся, а во-вторых, то, что мы ему подчиняемся, то, что мы находимся у него на послушании, и то, что мы относимся к нему с естественным уважением, не означает, что мы должны каждому его слову внимать как истине в последней инстанции. Даже Папа Римский, хотя существует догмат о непогрешимости (не совсем ясно, что это такое на самом деле), и то непогрешим только в тех случаях, когда он говорит от имени Церкви ex cathedra, то есть в своих энцикликах и апостольских письмах. Но это не значит, что он непогрешим в жизни, в своих частных высказываниях.

Но в Православной Церкви такого догмата нет. И поэтому в любой поместной Церкви у любого православного христианина к своему Патриарху всегда есть какие-то вопросы. Так же как, разумеется, есть у всех нас друг к другу, несмотря на любовь, уважение, почтение, с которым мы относимся к старшим, к нашим друзьям, – какие-то вопросы. […][17]17
  Обрыв записи.


[Закрыть]

В Церкви вранье недопустимо, в Церкви вранье исключено. Вранье разрушает Церковь хуже любой ржавчины, хуже любого вируса, занесенного в компьютер. Поэтому мы должны честно и смело говорить, что, скажем, у нас есть какие-то вопросы, но это не меняет общего: это не меняет того, что архиерей есть архиерей, у которого мы находимся на послушании, к которому мы относимся с уважением и почтением. К человеку, который несет свое архиерейское служение с 1961 года, как относиться без уважения и без почтения?

Я еще забыл вам рассказать о такой детали. Я говорю Селищеву: «Как Вам не стыдно? Ведь он же архиереем уже был, а Вы еще были малым ребенком!» Он говорит: «Я еще не родился». Так вот, видите, такие вот сопляки, как этот господин Селищев, начинают сегодня учить всех, включая Патриарха, включая старых протоиереев, которые уже по пятьдесят лет в сане, начинают критиковать всех направо и налево, объявлять еретиками одних, лжеучителями других. Причем достается, разумеется, и умершим, и святым – все неправы, только мы правы. Понимаете, установка, когда все правы, очень опасна, потому что это ложь, а мы не должны лгать никогда. Но установка, когда все неправы, – это просто дикий эгоцентризм, ересемания, злоба, и главное – это фанатизм идеи, это идолослужение. Это значит, что для него богом является какая-то идея.