Текст книги "Узники Cоловецкого монастыря"

12 марта 1848 года Андрузского определили канцелярским служащим Олонецкого губернскбго правления. Там он числился писцом при газетном столе.

Как и следовало ожидать, перемещение Г. Андрузского из Казани в Карелию не способствовало улучшению его зрения. Скорее наоборот. Уже 12 октября 1848 года местный врач-окулист М. Лебедев сообщил губернатору, что «золотушное худосочие» глаз у Андрузского прогрессирует «от здешнего холодного климата». К этому времени ссыльный уже не видел на правый глаз, а левый глаз был у него «близорук в сильнейшей степени». Казалось бы, что были серьезные основания предоставить Андрузокому свободу в выборе занятий и места жительства. Но жандармы думали иначе. На докладе Олонецкого гражданского губернатора Писарева появилась собственноручная виза Дубельта следующего содержания: «Андрузский должен оставаться в Петрозаводске и заниматься исполнением своих обязанностей по мере возможности». Такое решение, несмотря на всю его жестокость, высвободило Андрузскому время для дел, далеких от тех, которыми жили чиновники губернского правления.

Болезнь Андрузского не избавляла его от секретного надзора. Как было приказано, начальник 1 округа корпуса жандармов, куда входил Петрозаводск, генерал Полозов два раза в год отправлял в Петербург своему патрону рапортички о поведении ссыльного. В первых трех докладных содержится хвалебная аттестация поднадзорного. Генерал Полозов сообщал в столицу, что «Андрузский служит весьма усердно, живет тихо и уединенно, поведения очень скромного и незаметно ничего, что бы могло служить поводом к невыгодному о нем заключению»[127]127
  ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., оп. 5, 1847, д. 81, ч. 8, л . 173.


[Закрыть]. Однако вскоре оказалось, что жандармский генерал выдавал желаемое за действительное.

В Петрозаводске Андрузский познакомился и сблизился с кирилло-мефодиевцем Белозерским, который отбывал там наказание. Два члена разгромленного тайного общества часто встречались на квартире у Белозерского, вспоминали минувшее, рассуждали о настоящем, строили планы на будущее. Об этом мы узнаем из письма Белозерского от 31 марта 1850 года. Дружба кирилло-мефодиевцев не позволила Полозову в письме от 8 января 1850 года говорить утвердительно «о чистоте нравственности Андрузского». Впрочем, он выражал уверенность в том, что «молодые люди эти, за бдительным наблюдением начальника губернии, исправятся».

Надежды не оправдались. В марте 1850 года до губернатора дошли слухи, что Андрузский имеет у себя «какие-то подозрительные бумаги». Тотчас же, 19 марта, в квартире ссыльного произвели обыск. Результат оказался неожиданным. У Андрузского обнаружили 14 исписанных больших тетрадей, над заполнением которых он трудился больше года.

Содержание изъятых при обыске бумаг свидетельствует о том, что в карельской ссылке убеждения Андрузского не изменились, его взгляды остались прежними, очень близкими к тем, которых придерживалось Кирилло-Мефодиевское общество.

Одновременно с бумагами Андрузского были конфискованы записки жившего вместе с ним на одной квартире его земляка дворянина Киевской губернии Виктора Липпомана, тоже политического ссыльного, высланного на 6 лет в Олонецкую губернию «за написание возмутительных стихов».

В качестве гипотезы можно высказать предположение, что Г. Андрузский и В. Липпоман пытались вести пропаганду своих взглядов и, в частности, идей национального и социального освобождения Украины среди петрозаводских чиновников, стремились создать кружок по образцу Кирилло-Мефодиевского общества, и кем-то из служащих, посещавших их квартиру, были выданы правительству. На такую мысль наводит письмо Н. Писарева Орлову от 28 марта 1850 года[128]128
  ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., оп. 5, 1847, д. 81, ч. 8, л . 177.


[Закрыть].

В первой тетради Андрузского оказалась конституция республики, штаты которой состоят из Украины, Черномории, Галиции с Краковым, Польши с Познанью, Литвою и Жмудью, Бессарабии с Молдавией и Волахией, Остзеи, Сербии, Болгарии и Дона.

В последующих тетрадях записаны стихотворения Т.Г. Шевченко, народные песни, а также обнаружены попытки автора составить украинский новый алфавит и словарь, собрать украинские поговорки и пословицы.

В тетради Э 6 Андрузский со злой иронией высмеивает рептильное поведение недалеких предков своих соотечественников, которые, потеряв чувства патриотизма и национальной гордости, покорно подчинялись царизму, порабощавшему Украину.

Вспоминая события времен гетманщины, Андрузский делает такие записи:

«Шереметьев бесстыдно выгоняет гетмана Юрия. Что же делает Украина? А мне какое дело!

Брюховецкий подличает перед Москвой, выдает казаков на казнь. Что же Украина? А мне какое дело!

Алексей приказал перевести на русский язык литовский статус и судить в судах по этому же переводу. Что же Украина? А мне какое дело!

Петр не подтверждает уже казацких прав, вызывает Полуботка и других в столицу, бесчестит их, морит в кандалах, посылает казаков на каторжную работу в Ладогу, Воронеж и далее. Что же Украина? А мне какое дело!

Петр, как государь, властвует в Киеве, разоряет Батурин, казаками же вырезывает Ромен. Что же Украина? А мне какое дело!»[129]129
  «Былое», 1907, Э 9, стр. 132-133. Материалы петрозаводских тетрадей Г. Андрузского частично использованы в литературе. См.: Н. Виноградов. К истории политической ссылки в Карелии, Георгий Львович Андрузский. В кн.: «Карелия», ежегодник Карельского государственного музея за 1928 год Петрозаводск, 1930, стр. 88-93.


[Закрыть].

Интересные взгляды высказывает Андрузский о цензуре и влиянии ее на нравственное воспитание молодежи: «Цензура смотрит только, чтобы царя не бранили и против бога не писали, а не обращает внимания на вред, который производят эти серые книжки, приучающие детей к неправильному взгляду, картинами и писаниями забивают их головы. Что же после того удивительного, что молодые люди рано приучаются к картам, вину и девкам, страшась бездны премудрости».

Через все бумаги Андрузского красной нитью проходит стремление к национальному самоопределению славянских племен на республиканской основе, любовь к Украине, ее народу, языку, обычаям. Поэтому в жандармской переписке об Андрузском говорится, что его рукописи доказывают «преступный образ мыслей» автора.

28 марта 1850 года губернатор отправил тетради Андрузского шефу жандармов со своей рецензией, в которой находим такое резюме: «Из отобранных бумаг… изволите усмотреть, что Андрузский, как упорный малоросс, остался при тех же нелепых и преступных мыслях, которые обнаруживал в учрежденной в 1847 году под начальством вашим комиссии…» На основании знакомства с содержанием конфискованных тетрадей губернатор вынужден был констатировать, что «умственное направление Андрузского и его мечты и даже знания не изменились и не улучшились». Одновременно в тот же адрес были высланы и найденные у Липпомана стихи «неблаговидного содержания».

5 апреля 1850 года граф Орлов представил царю доклад об Андрузском, в котором, перечислив все его «грехи», делал такое заключение: «Из вышеизложенного описания действий и образа мыслей Андрузского, равно из того, что он сам о себе говорит в своих тетрадях, очевидно, до такой степени молодой человек сей вреден обществу и как мало имели на него влияния первое арестование его и те убеждения, кои были делаемы ему мною. Я полагаю совершенно излишним далее рассматривать дело о нем и осмеливаюсь испрашивать, не изволите ли, ваше величество, высочайше повелеть Андрузского, как человека неисправимого, в предотвращение того вреда, который может происходить от него для общества, заключить в Шлиссельбургскую крепость»[130]130
  ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., оп. 5, 1847, д. 81, ч. 8, л . 234-234 об.


[Закрыть].

Николай распорядился отправить Андрузского на исправление в Соловецкий монастырь без указания срока. Царь знал, что тюрьма Соловецкого монастыря по строгости режима не уступает Шлиссельбургской крепости.

6 апреля 1850 года Орлов писал синодальному обер-прокурору. «Государь-император по всеподданнейшему моему докладу о вредном образе мыслей и злонамеренных сочинениях жительствующего в городе Петрозаводске под надзором полиции бывшего студента Георгия Андрузского высочайше повелеть изволили отправить его в Соловецкий монастырь, поручив строжайшему наблюдению монастырского начальства»[131]131
  ЦГИАЛ, ф. 797, оп. 20, отд. 2, стол 1, 1850, д. 44503, л . 1.


[Закрыть].Далее шеф жандармов просил обер-прокурора сделать соответствующее распоряжение по своему ведомству.

Колесо завертелось. 30 апреля 1850 года синод, по представлению обер-прокурора, предписал соловецкому архимандриту Димитрию поместить «государственного преступника» Андрузского в отдельную келью, учредить за ним строжайший надзор и поручить «опытному в духовном назидании старцу увещевать его об исправлении жизни своей и вредного образа мыслей, донося синоду о последствиях надзора и увещаний по истечении каждого полугода»[132]132
  ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 131, 1850, д. 649, л . 2-2об.


[Закрыть].

19 апреля 1850 года Андрузского отправили из Петрозаводска в Архангельск под конвоем жандармов.

До вскрытия Северной Двины Андрузского держали в секретной камере архангельского тюремного замка, строго следя, чтобы он ни с кем не имел никаких встреч и связей.

19 мая 1850 года под конвоем жандарма Быкова на монастырском судне узника отправили на Соловки.

23 мая 1850 года архимандрит Димитрий выдал Быкову справку о том, что в этот день Андрузский прибыл на остров и «принят исправно». 2 июня 1850 года Архангельский военный губернатор контр-адмирал Бойль отчитался за Андрузского перед министром внутренних дел, сообщив ему, что арестант благополучно доставлен к месту назначения.

Завершение хлопот для губернского начальства, связанных с Андрузским, было началом хлопот для хозяев Соловецкого монастыря.

Обязанность делать Андрузскому увещания «к исправлению его жизни и приведению в раскаяние о содеянном им преступлении» добровольно принял на себя сам архипастырь.

30 декабря 1850 года Димитрий с чувством самодовольства доносил в синод, что он «при помощи божией» исправил «преступника». В доказательство этого архимандрит выслал в синод полученное им 29 декабря от Андрузского собственноручное письмо последнего, в котором узник рассказал о своей жизни и политических взглядах. Он писал: «Я никогда не восставал против монархии, ни против личных основ царской власти, а только, полагая, что во всероссийской державе должно быть и всероссийское господство, вооружался на исключительное господство великороссиян и в защиту давно отжившей малороссийской народности»[133]133
  ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 131 , 1850, д. 649, л . 9.


[Закрыть]. Особенно по душе архимандриту пришлись такие строки: «Сознаюсь, ваше высокопреподобие, что мое пребывание в Соловецком остроге принесло мне великую душевную пользу. Ваши назидательные беседы, хождение в церковь и чтение книг во многом совершенно изменили мои понятия… „ Встречаются в письме и иронические фразы, вроде такой: «Заключение, одиночество, порядок, присмотр научают меня скромности, умеренности, смирению, послушанию, размышлению о прошедшей жизни, о христианских обязанностях“.

Цитируемое письмо не делает чести Андрузскому даже в том случае, если оно не выражало подлинных мыслей узника. Можно предполагать, что Андрузский льстил и лгал монахам, рассчитывая таким путем получить свободу. Кстати, такие подозрения были и у наставника заключенного. Не случайно он обещал синоду продолжать «перевоспитание» Андрузского и наблюдать, «будет ли приносимое им раскаяние искренно и постоянно при дальнейшем его здесь заключении» (подчеркнуто нами – Г.Ф.). Об одном можно сказать определенно: цели Андрузский не добился – из тюрьмы его не выпускали и не собирались этого делать.

В синодальных и жандармских кругах покаянному письму Андрузского вообще не придали никакого значения.

Трудно сказать, когда увидел бы Андрузский свободу и увидел ли бы вообще когда-нибудь ее, если бы не Крымская война. Г. Андрузский отличился при отражении нападения англо-французской эскадры на Соловецкий монастырь 6-7 июля 1854 года. В награду за это хозяева монастыря просили освободить Андрузского из заключения и предоставить ему право выбора места жительства. Соглашаясь с этим, духовное начальство считало необходимым сохранить над Андрузским полицейский надзор по месту его жительства. Шеф жандармов Орлов имел на этот счет свое мнение. 28 августа 1854 года он ответил обер-прокурору синода, делавшему по просьбе монастыря представление на Андрузского: «Бывшему студенту Андрузскому, не полагаясь на искренность его слов и на уверение, что он восчувствовал свою вину (имеется в виду письмо от 29 декабря 1850 года. – Г.Ф.), ибо помилованный уже однажды, снова сугубо провинился, я не нахожу возможным дозволить служить в Великороссийских губерниях, как ходатайствует духовное начальство, но поначалу бы для вящего удостоверения в его раскаянии определять его на службу в Архангельск впредь до совершенного его исправления и под строжайшим надзором местного начальства»[134]134
  ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., 1854, д. 412, ч. 2, л . 21 об. – 22.


[Закрыть].

Доводы Орлова взяли верх. Г. Андрузский был освобожден из монастырской тюрьмы и направлен в Архангельск под строжайший надзор полиции «до совершенного и полного исправления».

В 1858 году по просьбе сестры Андрузскому разрешили вернуться на родину, в Полтавскую губернию, под полицейский надзор.

Участники Казанской демонстрации в остроге соловецкой крепости

Политическими узниками монастырской тюрьмы на Соловках были два молодых петербургских рабочих Яков Потапов и Матвей Григорьев[135]135
  Первый из них – уроженец Тверской губернии, Старицкого уезда, деревни Казнаково. Второй – уроженец Ярославской губернии, Мышкинского уезда, деревни Волохановой. Поэтому в официальных документах Я. Потапов и М. Григорьев именуются крестьянами.


[Закрыть]. Оба они подверглись аресту и суду за участие в «первой социально-революционной демонстрации в России», как назвал В. И. Ленин знаменитую демонстрацию, состоявшуюся 6 (18) декабря 1876 года в Петербурге на площади у Казанского собора[136]136
  Ленин В. И. Сочинения. Т. 5, стр. 295.


[Закрыть]. Особенно активную роль сыграл в этой манифестации 18-летний рабочий фабрики Торнтон Яков Потапов. Поднятый во время демонстрации товарищами на руки, он впервые в истории России развернул над толпой боевое красное знамя революции с вышитой на нем надписью «Земля и воля», стал первым знаменосцем русской революции.

Царизм свирепо расправился с участниками первой открытой политической демонстрации: 32 человека были арестованы, 21 человек, по указанию царя от 17 декабря 1876 года, предан суду особого присутствия правительствующего сената. Высокое судилище обвинило участников демонстрации «в дерзком порицании установленного государственными законами образа правления» и приговорило их к различного рода наказаниям – от ссылки на поселение в Сибирь до каторжных работ в рудниках.

Среди приговоренных к ссылке в Сибирь были знаменосец демонстрации Яков Потапов и двое других рабочих – 18-летний Матвей Григорьев и 23-летний Василий Тимофеев.

19 мая 1877 года, по ходатайству того же особого присутствия сената, царь смягчил приговор этим трем участникам демонстрации. Велено было Я. Потапова, М. Григорьева и В. Тимофеева разослать в отдаленные монастыри «на покаяние» на 5 лет каждого «с поручением их там особому попечению монастырского начальства для исправления их нравственности и утверждения их в правилах христианского и верноподданнического долга»[137]137
  ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 158, 1877, д. 193, л . 2.


[Закрыть].

Облегчение участи демонстрантов-рабочих правительство лицемерно объясняло молодостью Я. Потапова и его товарищей. Г.В. Плеханов не без оснований усматривает в этом преднамеренную политику, своего рода демагогический шаг властей. Правительство силилось уверить себя и общественное мнение в том, что рабочие только под влиянием «чуждой им интеллигентной среды» перестают быть верными подданными монарха. Поэтому, оставляя в силе первоначальный приговор в отношении большинства «бунтовщиков-студентов», сочли возможным смягчить приговор «бунтовщикам-рабочим»[138]138
  Плеханов Г. В. Сочинения. Т. III. М., 1923, стр. 154-155.


[Закрыть].

Однако власти просчитались. Ни один «бунтовавший» интеллигент не причинил духовным властям столько беспокойства, сколько причинили Я. Потапов и М. Григорьев. Оба они в ссылке под монашеским присмотром и в тюрьме под охраной часовых вели себя независимо, непреклонно сохраняли свои убеждения, бесстрашно боролись с деспотизмом и произволом.

Выполняя волю царя, 3 августа 1877 года синод решил поместить Я. Потапова в Вологодский Спасо-Каменский монастырь[139]139
  Спасо-Каменский монастырь соединился с Белавинской пустынью и стал называться Спас-белавинская пустынь, или Спасо-преображенская пустынь. Она находилась на острове Кубенского озера.


[Закрыть]. М. Григорьева – в Чуркинскую общежительную Николаевскую пустынь Астраханской епархии и В. Тимофеева – в Крестный монастырь Онежского уезда Архангельской губернии. Этим же постановлением синода местным епископам было предписано, чтобы «по доставлении помянутых крестьян в означенные обители сделано было должное распоряжение о подчинении их строжайшему надзору».

16 ноября 1877 года Яков Потапов прибыл на место ссылки. Начальник Вологодской губернии предложил местному владыке установить за Потаповым во время пребывания его в монастыре самый бдительный надзор, дабы предотвратить возможность побега ссыльного.

Третье отделение было настолько убеждено в том, что монастырь «смягчит полученное Потаповым в юности вредное направление мыслей» и «бунтовщик» избавится от «заблуждений», что не требовало от монахов периодических сведений о поведении ссыльного. Однако спасо-каменские «воспитатели» не оправдали возлагаемых на них жандармами надежд. Монахи делали все от них зависящее, чтобы сломить непокорность Потапова, но революционер оказался непоколебимым в своих взглядах.

Через каких-нибудь два месяца после ссылки в монастырь третьему отделению стало известно, что Я. Потапов написал письмо студенту медико-хирургической академии Никольскому, в котором рассказывал о возлагаемых на него монахами работах. В этом же письме революционер сообщал своему приятелю, что он не намерен долго оставаться в ссылке и просил у Никольского денег на платье[140]140
  Подлинника письма Я. Потапова в деле нет, а его пересказ датирован 25 января 1878 года. См.: ЦГАОР, ф. 109, 3 эксп., 1876, д. 253, ч. 3, л . 85.


[Закрыть].

Получив такое сообщение, блюстители «законного порядка» в голубых мундирах всполошились. 26 января 1878 года главный начальник III отделения Мезенцов официальным отношением предложил синоду усилить наблюдение за Потаповым. 11 февраля обер-прокурор синода столь же официально доложил шефу жандармов, что «местною консисториею предписано настоятелю Спасо-преображенской Белавинской пустыни, чтобы он усилил надзор за содержащимся в оной крестьянином Яковом Потаповым, приставил к нему днем и ночью надежных людей и вполне приспособил помещение к тому, чтобы лишить Потапова всякой возможности к побегу, особенно ночному, если бы он на него решился».

Через год поступил более серьезный сигнал. 11 апреля 1879 года Вологодский епископ Феодосий сообщил обер-прокурору синода о следующих неприятных событиях в своих владениях: «Ныне строитель[141]141
  Настоятель


[Закрыть] Белавинской пустыни иеромонах Афонасий рапортом от 14 марта сего года донес мне, что крестьянин Потапов… 1) Из обители почасту делает самовольные отлучки, неизвестно куда и зачем, и на справедливые со стороны строителя замечания отвечает только грубостью, и даже не скрывает своего намерения уйти из-под надзора монастырского. 2) Нередко получаются им, Потаповым, неизвестно откуда и от кого письма и посылки деньгами и вещами, и сам он ведет переписку неизвестно с кем. 3) Являясь к строителю часто безвременно, почти насильственно требует того, в чем удовлетворить нет ни малейшей возможности… Получив просимое, он почти всегда остается недоволен и недовольство свое выражает не одними только оскорбительными для строителя словами, но неоднократно высказывал свое намерение, при представившемся удобном случае, нанести ему побои. 4) Главное же он нарушает спокойствие братии, стараясь между ней поселить раздоры и ссоры. Почему строитель просит моего ходатайства перед святейшим синодом об удалении его, Потапова, из Белавинской пустыни, так как в обители нет ни удобного помещения для удержания от побегов Потапова, ни лица для надзора за ним, между тем как присмотр за ним, по его буйному характеру, требуется не монастырский, а строгий полицейский»[142]142
  ЦГАОР, ф. 109, 3 эксп., 1876, д. 253, ч. 3, л . 248-249.


[Закрыть].

«Святые» вологодские отцы были не на шутку встревожены. Я. Потапов, несмотря на все злоключения ссыльной жизни, не только сохранял свои убеждения, но силой революционной агитации и личным мужеством воздействовал на низшую монашествующую братию, не без успеха, как можно судить по докладным епископа, распространял свои антиправительственные взгляды, разлагал монашескую общину. Не удивительно, что вологодская духовная администрация стремилась как можно быстрее избавиться от присутствия в Спасо-Каменском монастыре такого опасного постояльца.

Отец Феодосий поддержал мнение строителя Белавинской пустыни о необходимости перевода Потапова из Спасо-Каменского монастыря «в более благонадежное место». Вместе с тем епископ докладывал своим столичным хозяевам, что местная консистория предписала строителю пустыни «принять все возможные меры к усилению строгого надзора за Потаповым».

Тревогу вологодского духовенства разделяли синодальные старцы. Обер-прокурор синода, получив сообщение Феодосия, 18 апреля 1879 года передал его содержание начальнику III отделения Дрентельну и, со своей стороны, просил перевести непокорного рабочего из монастыря в один из окраинных районов страны.

Шеф же жандармов полагал, что «высылка Потапова в отдаленную местность, вне монастырских стен, была бы нарушением последовавшей о нем воли монарха», распорядившегося отправить революционера на пять лет в один из отдаленных монастырей под надзор и попечение духовного начальства, и посоветовал синоду перевести юношу в Соловецкий монастырь, где он будет «подчинен более строгой дисциплине и лишен возможности самовольные отлучек».

Синод принял совет Дрентельна к исполнению и на своем заседании от 18 мая 1879 года признал целесообразным поместить Я. Потапова в Соловецкий монастырь. Об этом тотчас были извещены Вологодская епархия и Московская синодальная контора. Последней было предложено немедленно сделать «должное распоряжение о подчинении крестьянина Якова Потапова, по доставлении его в Соловецкий монастырь, строжайшему там надзору, дабы он не мог укрыться из места заключения, и о поручении его особому попечению монастырского начальства для исправления и утверждения в правилах христианского и верноподданнического долга»[143]143
  ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 160, 1879, д. 138, л . 9-9 об.; ЦГАОР, ф. 109, 3 эксп., 1876, д. 253, ч. 3, л . 258 об.-259.


[Закрыть].

Как видим единомыслие у попов с жандармами было полное, сотрудничество тесное. Действовали они рука об руку, сообща искореняли «революционную крамолу» и боролись с ее носителями, в одинаковой степени угрожавшими как светским, так и духовным эксплуататорам.

Выполняя директиву синода, московская контора направила 3 июля 1879 года соловецкому архимандриту Мелетию от своего имени указ, которым обязывала его установить над Потаповым строгий надзор и приложить старание к «исправлению» мировоззрения и «испорченной нравственности» революционера. С этой целью контора советовала настоятелю подчинить «государственного преступника» духовному руководству такого монаха, который «наиболее способен строгостью своей жизни и сознательной твердостью своих убеждений и правил послужить Потапову примером к исправлению». Помимо чисто полицейских и воспитательных функций на архимандрита возлагались обязанности цензора. Он должен был перехватывать и прочитывать всю переписку революционера, если таковая будет, и о содержании ее докладывать в III отделение.

3 августа 1879 года московская контора получила донесение Мелетия о том, что Я.С. Потапов 22 июля 1879 года доставлен в Соловецкий монастырь и «заключен в одном из арестантских помещений под строгий присмотр караульной команды, и для исправления и утверждения в правилах христианского и верноподданнического долга Потапов поручен иеромонаху Соловецкого монастыря Паисию»[144]144
  ЦГИАЛ, ф. 796, оп. 160, 1879, д. 138, л . 16 об.-17.


[Закрыть].

Соловецкий тюремщик выполнял указания центра в отношении содержания политических врагов царизма с завидной оперативностью. Вопреки приговору сената, осудившего Я. Потапова на 5-летнее жительство в монастыре для исправления и духовного назидания, Мелетий подверг рабочего одиночному тюремному заключению. Никто за это не одернул архимандрита. Одно это свидетельствует о всемогуществе местных духовных властей в ту пору. Соловецкий администратор сам был судьей и исполнителем приговоров. Он же по своему усмотрению изменял смысл судебных постановлений государственных учреждений и ухудшал, как это видно на примере Я. Потапова, условия содержания революционеров. Однако и соловецкий острог с его суровыми порядками и вышколенными тюремщиками, на которых надеялись III отделение и синод, также не сумел «исправить» революционера.

Мелочные придирки, непомерные строгости, постоянные нарушения приговора об условиях ссылки еще больше ожесточили молодого рабочего.

Не прошло и двух лет, как Мелетий 20 марта 1881 года направил обер-прокурору синода К. Победоносцеву редкое по своей ценности письмо, рассказывающее о небывалом случае, происшедшем на острове:

«По прибытии (в Соловецкий монастырь. – Г.Ф.) Потапов был помещен под строжайший надзор в арестантском отделении и для исправления его нравственности и священного долга верноподданничества поручен опытному и умному иеромонаху Паисию наставлять его в правилах веры и нравственности. Иеромонах Паисий постоянно раза три и четыре в неделю ходил и ходит беседовать о правилах нравственности христианской и долге верноподданнической преданности, часто отзывался о Потапове, что мало надежды Потапов подает от предлагаемых нравоучений, которых вовсе и не слушает или слушает, но невнимательно, наконец стал с кощунством принимать его наставления и добрые советы. Караульные, которые провожают его в храм божий к богослужению, отзываются о Потапове так, что нельзя его водить в церковь, потому что он так неприлично держит себя в храме, что стыдно смотреть на него, не молится, стоит развалившись на стену, и ходит только по принуждению, а не добровольно, и просили, чтобы его вовсе не водить в церковь.

Наконец, когда получено было в Соловецком монастыре известие о печально грустной кончине государя императора Александра Николаевича и 19 марта была совершена первая заупокойная литургия настоятелем с братией соборне и после литургии панихида, при которой все было братство обители в храме, все годовые богомольцы, проживающие в обители, и военная команда и все арестанты, из числа коих прописанный Яков Потапов по выходе моем из алтаря по окончании богослужения, среди храма подходит ко мне и говорит: «теперь свобода» и, замахнувшись, ударил меня по правому виску в голову, но более не мог нанести дерзости потому, что сейчас же его задержали и караульный воин, и посторонние тут стоявшие люди и отвели его в свое место заключения. После сего унтер-офицер караульной команды подходит ко мне с рапортом и говорит: «Позвольте Потапова не водить в церковь, потому что кроме кощунства и кривляний и насмешки ничего из него не выходит». После сего я решил, чтобы до времени пока и до усмотрения и распоряжения высшего начальства не водить его в церковь, чтобы еще большего какого-либо неприятного действия не произвел.

О каковом поступке Потапова и дерзости его в храме в 19 марта осмеливаюсь довести до вашего сведения и прошу вас, ваше высокопревосходительство, довести до сведения высшей власти и как держать его под строгим надзором. Наставник его иеромонах Паисий почти отказывается ходить к нему для увещаний и нравоучения, потому что он вовсе не внимает его наставлениям; я решил впредь до дальнейшего распоряжения высшей власти держать его под строгим надзором в заключении и не водить в храм при богослужениях…

Вашего высокопревосходительства смиренный всегдашний богомолец настоятель Соловецкого монастыря архимандрит Мелетий»[145]145
  ЦГИАЛ, ф. 797, оп. 51. 1881, отд. 3, стол 4, д. 58, л . 2 об, —4


[Закрыть].

Правда, изложение игумена не было до конца искренним.

Я. Потапов объяснил на следствии свой поступок невыносимо тяжелыми условиями жизни и постоянным издевательством монахов. Со времени ссылки в Соловецкий монастырь революционер совершенно не пользовался никакой свободой. Содержали его под замком в одиночной камере. Несмотря на неоднократные просьбы, Я. Потапова не выпускали на прогулки. Измученный тюремным режимом и тяжелыми испытаниями одиночного заключения, он решил протестовать.

19 марта Я. Потапова привели в церковь на панихиду по императору Александру II. Далее, по показанию обвиняемого, развернулись следующие события: «По окончании богослужения, когда настоятель отправился в трапезу, я на середине церкви подошел под благословение и тут же просил его о смягчении моего заключения, но он, не обращая внимания на мои слова, приказал сопровождавшему солдату взять меня. Услышав это распоряжение, я замахнулся и ударил настоятеля по правой части головы около виска и тут же сказал: „Теперь я свободен и доволен, держите, сколько угодно“, но тут же был взят и отведен в место заключения». Слов «Теперь свобода» я не произносил»[146]146
  ГААО, ф. 68, оп. 5, 1881, д. 12356, т. 1, л . 8 об.


[Закрыть]. К сказанному революционер смело добавил: «Не ручаюсь за себя, что я мог нанести и более ударов, если бы не был схвачен в то же время».

Ознакомившись с рапортом соловецкого настоятеля, Победоносцев сделал на полях несколько пометок, содержание которых было суммировано им в письме к Мелетию от 11 июня 1881 года: «Означенного Потапова следует держать самым строгим образом в одиночной камере, если же у него есть какая-либо корреспонденция, то покорнейше прошу доставить мне об этом сведения»[147]147
  ЦГИАЛ, ф. 797, оп. 51, 1881, отд. 3, стол 4, д. 58, л . 5 об.


[Закрыть].

Напрасно беспокоился Победоносцев. Мелетия не нужно было учить строгости в обращении с жертвами.

Под строжайшим заключением в одиночной камере Я. Потапова содержали с момента поступления в Соловецкий монастырь, а не после чрезвычайного происшествия 19 марта 1881 года, как можно понять из письма Мелетия Победоносцеву, а что касается переписки заключенного, то «божий старец» пояснял обер-прокурору 26 июня 1881 года, что Я. Потапову «воспрещена всякая корреспонденция с начала его помещения в арестантском отделении, и потому ни он ни к кому не писал и к нему не было писем ни от кого».

Пока продолжалась эта переписка, на Соловках произошел новый скандал, о котором Победоносцев узнал из письма Мелетия от 15 июня. В письме читаем: «Начальник соловецкой военной команды при тюремном замке г. Верцинский донес мне словесно что в 13 число сего июня в 10 часов вечера, во время моего служения всенощного бдения, которое совершалось под воскресенье в Троицком соборе… арестант Яков Семенов Потапов убежал из соловецкого тюремного помещения… на монастырский двор и через сельдяные ворота прибежал к монастырской гавани, где его богомольцы схватили и привели в острог в три четверти девятого часа и сдали унтер-офицеру с патрулем, который уже его искал. И притом офицер сообщил еще, что Потапов хвастает, не стыдясь: „Я еще не такую штуку сделаю“ – и опять обещает убежать и именует себя не верующим в бога и святые его иконы и считает ненужным иметь их у себя в камере. После чего приставил к его камере особый караул, заковав его в кандалы»[148]148
  ЦГИАЛ, ф. 797, оп. 51, 1881, отд. 3, стол 4, д. 58, л . 6-6 об.


[Закрыть]. Письмо не нуждается в комментариях

М.А. Колчин и пользовавшийся его книгой о ссыльных и заточенных в острог Соловецкого монастыря как первоисточником М.Н. Гернет датируют попытку побега Я. Потапова из тюрьмы 1880 годом[149]149
  Колчин М. Указ, соч., стр. 151; Гернет М. Н. Указ. соч. Т. 3, стр. 349.


[Закрыть]. Это явная ошибка. Далеко не точно передал наш земляк и отдельные детали этого события, хотя по свежим следам вовсе не трудно было восстановить их – в монастыре проживали свидетели отчаянно смелого поступка узника.

По словам Я. Потапова, к которым мы можем отнестись с полным доверием, на побег он решился после новых изощренных издевательств, посыпавшихся на него после «совершенного над архимандритам насилия». Достаточно оказать, что с 19 марта «бунтовщика» посадили на хлеб и воду. В другой пище ему было отказано. Такое глумление над человеческой личностью терпеливо переносили заключенные в соловецкие казематы сектанты, различные «еретики», дворянские революционеры, но его не мог стерпеть рабочий-революционер.