Текст книги "Сулла"

5

Сулла привел свои корабли не куда-нибудь, а прямо в гавань Вольтурна – городка в устье реки того же названия. Было бы еще лучше, полагал он, высадиться в Остии. Отсюда до Рима – рукой подать. Однако соглядатаи донесли, что эти места кишат марианцами. Тогда было решено разбить лагерь где-нибудь у границ Лациума, неподалеку от моря.

Как только в Риме получили сведения о появлении Суллы на севере Кампаньи, Марий-младший и консул Норбан двинули свои когорты по Аппиевой дороге на юг. Общая численность войска определялась в двести когорт, то есть почти сто тысяч человек. Во всяком случае, ходили слухи, что именно столько собрали марианцы. Но это явное преувеличение. Более достоверна другая цифра: сто пятьдесят когорт. Состав каждой когорты – полный, то есть пятьсот человек. Из этого надо и исходить, исчисляя силы марианцев. А у Суллы – втрое меньше войска. Но оно весьма монолитное, горящее решимостью выиграть любое сражение. На воинский дух Сулла весьма и весьма рассчитывал. Не меньше ценил он и мантику Буфтомия. Велел всячески беречь этого прорицателя, разжиревшего на маркитантских харчах…

Воины день и ночь рыли рвы вокруг лагеря. Времени оставалось в обрез – марианцы двигались быстрым маршем, чтобы одним ударом опрокинуть сулланцев в море. Приходилось торопиться и тем и другим.

В этих тревожных условиях Сулла беседовал с Буфтомием. Прорицатель помолодел и поздоровел, пока войска воевали в Греции, во Фракии и в Малой Азии. Буфтомий никогда не жил так хорошо. Подобрел. Морщины на лбу сгладились.

– Ну? – спросил его Сулла.

– Великий Сулла… – прорицатель поднял кверху обе руки, – благоденствие сияет вокруг твоего чела. И лучи его расходятся подобно золотым мечам. Таково то общее, то главное, что я хочу передать, поздравляя тебя!

– Гм… – Сулла слушал напряженно.

– Мне явилось чудное видение. Рассказал о нем друзьям. И оно уже стало достоянием многих. Я не удивлюсь, если ты услышишь о нем из других уст.

– Любопытно, Буфтомий.

– Два барана сшиблись лбами. Они бились долго, упрямо, изо всей мочи. Бараны-красавцы. Бараны – великаны среди баранов. Вот они расходятся в стороны и сшибаются лбами. И искры летят ото лбов. От бараньих лбов, похожих воистину на медные лбы. И гудят те медные лбы, точно звук тубы, издаваемый искусным музыкантом. И тот звук заполняет всю вселенную. От земли до неба. От Севера до Юга и от Востока до Запада. Все земли, все страны, все моря и океаны заполняет собою тот звук тубы. Солнце взошло и осветило битву двух баранов. А бились они на лугу. На берегу некой реки, которая напоминала Вольтурн.

– Неужели? – подивился полководец. Напряжение его достигло апогея. Кулаки – на коленях. Колени широко расставлены. Ноги вросли в землю. Прочно. Будто навсегда.

– Да, – вдохновенно сообщал прорицатель, – река походила на Вольтурн. Как две капли воды. Но это не удивительно. Меня поразило другое: перед концом битвы, когда еще раз сшиблись лбы, с одного барана спала шкура. Красивое на вид руно оказалось подделанным. Черви выползли из него. А под шкурой оказался не кто иной, как Марий. Покойный Марий!.. Я заявляю тебе, о Сулла: торопись, иди в битву без страха, она сулит тебе победу!

Сулла не дышал. Мед, чистый мед проливался на его сердце замечательным бальзамом – жизнетворным, благотворным. Он не спускал своих голубых глаз с Буфтомия. Следил за каждым его движением. В эту минуту он решил, что несказанно щедро вознаградит Буфтомия, ежели хотя бы наполовину сбудется его предсказание. Он подумал о достойной жертве, которую следует принести богам завтра. Завтра поутру. Не позднее!

Буфтомий посоветовал раздобыть полугодовалого телка. Белого. С черным пятном во лбу. Печень такого животного есть зеркало всего, что произойдет в ближайший месяц. А ведь именно этот месяц и решит дело. Напряжение, которое все больше усиливается, не может длиться более месяца. Это видно каждому, кто попытается разобраться в военном положении. Сулла метит в Рим. Марианцы пытаются этому воспрепятствовать. Войска идут к Вольтурну из Рима, Остии, Пренесте. Они спешат сюда же из Самнии, Брундизия и Капуи. Таким образом, желание противников Суллы взять его в железное кольцо очевидно.

На что надеяться Сулле?

Если учесть, что когорт у Суллы втрое меньше, чем у противника.

Если учесть, что самнит Телезин с весьма боеспособными когортами – жестокими по натуре – тоже поддерживает марианцев.

Если учесть, что Сулла фактически лишен тыла и не способен выдержать долгую осаду в лагере.

Если учесть, что морской путь к Вольтурну, откуда возможно снабжение лагеря у Тифаты, может быть без особого труда перерезан действиями боевых судов из Остии и Неаполя.

Все эти «если» были изложены Фронтаном и Руфом на военном совещании в порядке здравого обсуждения всех аспектов военных столкновений с противником. Как согласуются все эти «если» с великолепным пророчеством Буфтомия? Впрочем, и Постумий, давший официальную ауспицию, тоже предрекал полную, блистательную победу Суллы. Полководец, разумеется, ознакомил своих помощников с этими двумя предсказаниями – Буфтомия и Постумия. И просил найти те нити, которые невидимо соединяют все «если» с двумя прорицаниями, которые безусловны, которые вне всякого, вне всяческого сомнения! Если это так, – а это именно так! – то необходимо найти противовес всем «если», противовес, опрокидывающий все сомнения в победе над марианцами. А что такой противовес существует в действительности – это тоже вне всякого, вне всякого сомнения!

На военном совете Сулла так и поставил вопрос: что думают по поводу всего этого уважаемые военачальники? Красс, Метелл, Сервилий, Фронтан, Руф высказались в том смысле, что, действительно, марианцы имеют большое преимущество в численности войска… Руф даже перечислил все когорты марианцев и все когорты Суллы и его полководцев.

– При чем этот счет? – гневно перебил его Сулла. – Здесь не мелочная лавка, и мы с вами не купцы.

– Я хотел… – начал было Руф.

– Ты ничего не хотел! – вскричал Сулла. – Ты просто глуп! Ты просто туп! Неужели ты хочешь научить меня арифметике, сравнивая количество войск марианцев и наших? Могу успокоить тебя: ежели афиняне не смогли обучить меня философии, тем более не удастся обучить меня арифметике. Я не школяр! Заруби это себе на носу! Да как следует!

Потом он обрушился с упреками на всех присутствующих. Сулла говорил, что ждал от них утешительных слов, воодушевляющих слов, а услышал только причитания матрон, обремененных дочерьми, которые на выданье, которые засиживаются дома. Считать Сулла умеет. По крайней мере, до ста и даже до двухсот. Однако, сравнивая два войска, надо иметь в виду бодрость одного и уныние другого. Настроение войска имеет решающее значение, а здесь тычут в нос всякие цифры! Далее: немалую роль играют увертки полководцев. Не обязательно проливать кровь, если можно победить врага хитростью…

– Ты со мной согласен? – спросил Сулла Руфа.

– О да, великий Сулла! – ответил тот, не раздумывая.

– А ты? – Вопрос обращен к Фронтану.

– Да.

– А ты, Красс, что скажешь?

– Я полагаю, Сулла, что ты близок к истине.

– А ты, Метелл?..

– Согласен.

– Сервилий?

– Согласен.

Все оказались едиными во мнении, и Сулле не о чем было вести спор. Он сказал, обращаясь к Фронтану:

– Что слышно от Помпея?

– Гней Помпей обещал быть с войском со дня на день, – ответил Фронтан.

– А где Лукулл?

– Марк Лукулл направлялся к Фиденции, однако круто повернул к нам. Идет на помощь, одним словом. Да будет всем известно, что Марк Лукулл уже одержал блистательную победу над врагом: он перебил семнадцать тысяч этих марианцев. Это кое-что да значит!

– Еще бы! – сказал Сулла. – Пусть каждый из нас сделает то же самое, и битва окончательно будет выиграна.

Он обратил внимание полководцев на то, что враги пытаются окружить их. Это же видно даже слепому. Что делать в этих ужасающих условиях? Нужна быстрота действий, беззаветная храбрость! Бить врага всюду, где он появляется! Промедлить, струсить – значит увеличить численность врага в десять раз. И тогда уж никакие божества не помогут. А почему? Да потому, что боги тоже презирают дураков. Они пылают ненавистью к недотепам. Ясно это или не ясно?

Все хором ответили, что ясно. Сулла обвел их строгим взглядом, хотел что-то сказать еще, но промолчал.

Марк Лициний Красс, тридцатидвухлетний военный трибун, предложил ринуться на врага, который поближе. Если враг в Суэссе – идти на Суэссу, если он в Пренесте – идти на Пренесте. Короче: не ждать, когда недруги займут самые лучшие позиции и станут вокруг неодолимыми лагерями.

Красивый, молодой римлянин, загоревший под небом Африки, рвался в бой. Он сказал так: сейчас или никогда! Когда же еще боги пошлют такой случай? Рим под боком… Это надо учитывать… Конечная цель – под боком…

Сулла прервал его:

– Но ведь Рим надо еще и взять!

– Непременно! – Красс говорил четко, жестко, с уверенностью, однако не переходящей в самоуверенность. Он продолжал: – О Сулла! Несмотря на кажущуюся шаткость нашего положения, есть у нас одно преимущество…

– Какое, Красс?

Плебейское происхождение наложило на Красса определенный отпечаток: обладая достаточной прямотой, он, однако, избегал прямолинейности; занимая высокий пост в войске, сохранил человечное отношение к солдату; почувствовав в себе силу, разумно применял ее для достижения цели; будучи от природы умным, не дошел до крайней хитрости и коварства, присущих многим патрициям…

– Есть у нас несравненное преимущество, – сказал Красс. – Оно заключается в том, что терять нам нечего. Мы жаждем приобретений. В то время как наши враги дрожат при мысли о том, что лишатся Капитолия. Этот страх до добра их не доведет. Я в этом совершенно уверен.

– Пожалуй, так, – сказал Сулла. И по некотором размышлении предложил вернуться всем в свои лагеря и ждать сигнала для наступления. Но буде враг нападет – не давать ему пощады. Общее направление движения – Рим. Ни в коем случае не поддаваться соблазну преследовать врага в другом направлении. Это опасно. Это чревато ловушками. С врагами ни в какие сношения не вступать, не поддаваться сладким обещаниям, держать меч наголо. Только вражья смерть может полностью удовлетворить нас…

А позже, вечером, при свете походных светильников, Сулла диктовал письмо консулу Сципиону Азиагену. Подписал его и выслал с нарочным. Воин спросил:

– Где искать его, великий господин?

– Садись на коня, поезжай по Аппиевой дороге. Сворачивай на Суэссу и ищи его лагерь. Но смотри: письмо – ему в руки, только ему! Возьмешь с собой самых надежных товарищей. Ответ – какой бы он ни был – только в письменном виде. Ты это должен требовать или просить. Понял ли меня?

– О да, великий господин!

А в письме доподлинно сказано следующее:

«Великому и славному консулу, полководцу великого войска Луцию Корнелию Сципиону Азиагену – Луций Корнелий Сулла, молящий богов о ниспослании всяческих удач тебе! Со всех сторон мне слышится, что мы с тобою должны сразиться. Но спрашивается, почему? Неужели мы с тобой – люди одного рода, преданные великому делу республики, – должны поднять мечи друг на друга? Говорят, что и консул Гай Юлий Норбан собирается идти против меня. А почему, спрашивается? Или мало нам простора на земле Италийской? Или я претендую на его место? Или я не уважаю сенат и республику? Все это разрывает мне сердце. Молю тебя, о Сципион, будь посредником в этом деле. Помни, что в нас с тобой течет кровь одного и того же римского рода: Корнелиев. Я подаю тебе руку и твоим товарищам. Прошу тебя, – о Сципион! – о встрече там, где ты укажешь, дабы я мог, глядя тебе в глаза, изложить мою мысль о перемирии, а затем – и о прочном мире, который принесет благоденствие Римской республике.  С у л л а».

Это послание, доставленное в лагерь к Сципиону и переданное лично в руки, удивило его и обрадовало.

– Я же говорил! – вскричал он с радостным блеском в глазах. – Воистину глупо биться, не поговорив по душам, не изучив всех возможностей к миру. – И, обращаясь к своему легату, сказал: – Прошу тебя, о Марк, сообщи немедля консулу Норбану и Марию, что у меня для них есть важная новость. Сообщи также, что Сулла просит мира и послание его полно доброжелательства, граничащего с покорностью.

– С покорностью? – вопросил легат. – С покорностью? О Сципион, ты читаешь туманные письмена, и сердце твое открывается пустословию.

– Как? – обиделся Сципион. – Ты полагаешь, что я не отличаю лжи от правды? – Он потряс пергаментом. – Тут сказано все. Здесь все написано черным по желтому!

– Увы, – упрямо стоял на своем легат, – ты, о Сципион, слишком веришь пергаменту!

– А чему же я должен верить?

– Человеку.

– Но ведь на пергаменте пишет человек?!

– На этом, о Сципион?

– Да, на этом.

Легат покачал головою:

– На этом пишет Сулла.

– Разве Сулла не человек? – спросил удивленно Сципион.

– Нет, – твердо выговорил легат.

Сципион вскочил с места, широко развел руками и сказал:

– Вы все посходили с ума! – Он осмотрел с головы до ног своего легата, точно размышляя, кто же перед ним, каковы его истинные мысли и намерения. – Разве к нам подступает Ганнибал?

Легат молчал. Ему было сорок, и он давно уже понял, как полезно иногда помолчать, держать язык за зубами и не забегать вперед.

– Что же ты молчишь, Марк? Я же тебя спрашиваю: разве в Кампанье высадился Ганнибал?

– Нет, – сказал легат, полный мрачной решимости вовсе промолчать или выложить всю правду.

Сципион продолжал:

– Может, наступают персы, подобно тому как в давно прошедшие времена наступали они на Афины? Ответствуй мне: Ганнибал ли появился, или Ксеркс, или еще кто-нибудь? Какой-нибудь галл, скажем? Я спрашиваю: что же случилось?!

– Я скажу… – Марк набрал побольше воздуха в легкие, но опять промолчал.

Сципион торопил его и наконец вынудил к ответу.

– О Сципион, этот Сулла хуже Ганнибала и Ксеркса, вместе взятых!

– Как?! – Сципион не верил своим ушам.

– Да, да! Не удивляйся!

– Может, ты все-таки пояснишь мне, Марк?

– Ганнибал и Ксеркс были людьми. А этот, Сулла, – нет!

Сципион развел руками. Слова нейдут у него из уст. Просто поразительно, думает он, до чего же доводит людей злоба?!..

– Я не верю ему ни на столько, – говорит легат.

– Вы все посходили с ума.

– Я не верю ему…

– То же самое говорит Норбан. Марий готов съесть этого Суллу живьем. А сенат за то, чтобы казнить его самой жестокой казнью. Кажется, один я все еще сохраняю здравый рассудок. Но и я скоро сойду с ума.

– Ты не сойдешь, – успокоил его легат.

– Почему?

– Потому, что хорошая баня излечит тебя от любого недуга.

– Это правда, Марк!

– А если в бане окажется… Ну, вдруг окажется этакая пташечка?..

Лицо у Сципиона просияло.

– Которая прочтет наизусть несколько страниц Фукидида…

– Такая умная пташечка?

– Да плюс к Фукидиду и Эсхила? Или Аристотеля?

Сципион с притворной миной, изображающей глубокое страдание, схватился за голову:

– Не томи, Марк! Что это за пташечка?

– О двух ножках, Сципион. О двух грудях. О двух губах. С одним чудо-животом.

– И это все в бальнеуме? – невероятно нежно спросил Сципион.

Распалив его воображение, Марк хитро подмигнул:

– Разумеется. И ты – представляешь себе? – входишь… Один. Нагишом. И она нагая.

– Довольно, разбойник! – взмолился Сципион. – Я дольше не вынесу. Я – сдаюсь!

Марк ухмыльнулся:

– Вот такой бальнеум тебя излечит от любой болезни.

Сципион грохнулся на скамью. Отдышался. Сказал:

– Это правда, Марк… Я, наверное, излечусь, следуя твоему рецепту. Я бы желал, чтобы и вы излечились. Этим или каким-либо другим способом. Что скажешь, Марк?

– Все то же: не верь Сулле!

– Упрямец! – Сципион погрозил легату кулаком. – Но я люблю тебя за откровенность. Условимся так: сообщи Норбану, что Сулла просит перемирия и переговоров. И не теряй времени – поторопись! А я и впрямь последую твоему совету – пойду в бальнеум… Где, к сожалению, нет пташечки…

– Твой приказ, о Сципион, будет исполнен в точности. – И легат повернулся на каблуках и вышел из палатки.

Сципион остался один. Походил взад и вперед, заложив руки за спину. Насвистывая модную песенку.

«Сколько в них злобы, – думал он. – И силы. Ибо злоба без силы не столь опасна. Силы у них хватит на то, чтобы сжечь в пламени злобы весь мир. Верно, хорош гусь этот Сулла, однако же не Ганнибал! Это понимать надо! Боги лишили их разума… В этих условиях ухо надо держать востро…»

Он позвал ординарца, стоявшего у входа.

– Вот что, – сказал Сципион, – поезжай в Вольтурн. Передашь Сулле, что жду его завтра после полудня на берегу моря. На полпути между Суэссой и Вольтурном. Возле харчевни…

6

Сулла поразился: на расстоянии одной мили от себя обнаружил лагерь Сципиона. Не веря своим глазам и принимая все это за чистейший мираж пустыни, спросил Фронтана, что тот видит перед собой.

– Лагерь, – сказал он.

– А еще?

– Полководца на коне.

– Кто это?

– Не разгляжу.

– Не трудись, не напрягай зрения: это – Сципион.

Фронтан от удивления чуть было не упал с коня: вот это прыть, вот это военное искусство – за ночь скрытно переместить свой лагерь на двенадцать миль и обосноваться под боком у Суллы! Скорее похоже на волшебство…

– Он мог бы запросто прихлопнуть нас… – мрачно изрек Сулла. – Как мышей в мышеловке…

– Вполне.

– Кто бы оказался виноватым, Фронтан?

– Все мы. И я – в первую очередь.

Сулла пришпорил коня и помчался по краю песчаного берега. За ним понеслись Фронтан с двумястами всадников. С серебряным знаменем. В прекрасном вооружении (преторианская гвардия Суллы – предмет его особой гордости и особых забот.)

Все ближе, все ближе тот непонятный полководец из миража. Который тоже на коне. За которым тоже гвардия.

Да, это Сципион. Он самый. Самолично.

– Ты поразил меня! – кричит издали Сулла. Речь его дружелюбна. Лицо сияет. Одеяние его простое, солдатское. Нарочито солдатское. Так одевается только Сулла.

Сципион улыбается:

– Ты звал меня, и я решил прийти, полагая, что тебе веселее будет рядом со мной.

Сулла обрадовался. Совсем будто по-настоящему.

– Ты прав, – сказал он. – Я и впрямь хочу почаще видеть тебя. Нам о многом надо поговорить. Есть на чем отвести душу двум римлянам в эти дни.

Они спешились. Обнялись. Сулла пошел обниматься первый. И Сципиону неудобно было уклониться. Это расценили бы как откровенно недружелюбный акт по отношению к Сулле. А ему этого не хотелось бы…

– По нашему азиатскому обычаю, – пошутил Сулла, похлопывая Сципиона по спине. И тут же позавидовал молодости и крепости Сципиона: – Ты – крепыш, ты – красавец. Любимец женщин и желанный собеседник ученых мужей. Я рад, что ты здоров. И не просто здоров: ты пышешь здоровьем! Завидую тебе, о Сципион!

Им принесли складные походные скамьи. Каждый представил своих соратников. Сулла сказал:

– Очаровательная погода. Тихое море. Синее небо. Покой и вдохновение вокруг. Воистину пейзаж для поэтов. Воистину это мир для любви и дружбы.

Сципион полюбовался морским берегом. Мелким песком. Сероватым, розоватым и желтоватым в одно и то же время. Песок лежал между синим морем и зеленой травой. Пролег дорожкою в пятьдесят шагов. У самой дорожки бок о бок стояли Сципион и Сулла.

– Я удручен, – жаловался Сулла, – мне очень тяжко. Душа страдает. Не сплю ночей. Сон бежит от меня. И это все со дня гибели несчастного Фимбрия. Я подумал тогда: «Неужели мои братья идут против меня?» И еще подумал: «Может быть, это я иду против моих братьев?» Я тщательно исследовал свои мысли и свои действия. Я попытался уличить себя в малейшей бестактности по отношению к сенату. Разве я не проложил путь Цинне в консулы? Разве нарушил я законы республики? Разве не боролся я против тирании Мария? О Сципион, нет ничего хуже, когда один человек домогается всей полноты власти! Это противно человеческому естеству. – Голос Суллы звучал драматически, как в трагедиях Эсхила. – Я выступил против Митридата в полной уверенности, что за мною великий Рим. Я надеялся. Я должен был надеяться. А как же иначе я мог воевать в Греции и Малой Азии и побеждать? На берегах Геллеспонта я чувствовал дыхание сената. Потому что действовал в интересах Рима. Я ничего не приобрел для себя. Терял только здоровье. У меня прибавилось седины. А ведь мог бы сидеть у себя на вилле и читать афинских философов. Эти чудаки порой наводят на прекрасные мысли. Они способны доставить удовольствие, если не очень морочишь ими себе голову. Да, да! Я мог бы нянчить своих детей, а не бороздить моря и купаться в пыли военных дорог. И как мог предположить я… – Сулла достал платок и вытер им губы, глаза. Голос его дрогнул, и Сципиону показалось, что Сулла вот-вот зарыдает. – И как я мог подумать, что, прибыв к себе на родину, увижу прямо перед собою пятнадцать римских полководцев, готовых вступить со мной врукопашную?! Я и сейчас не верю своим глазам. Я не верю своим ушам. О Сципион, развей мои сомнения! Скажи, что это – дурной сон, что все на самом деле обстоит иначе. Совсем иначе!

Сципион поначалу слушал своего собеседника с подозрением. Не доверяя его искренности. Но понемногу стал находить в его словах здравый смысл, которым нельзя пренебречь просто так, за здорово живешь. Если закрыть глаза на случай с Фимбрием, если позабыть об отказе Суллы распустить свое войско на Италийской земле – все прочее можно, при некоторой натяжке, обратить в домыслы. Как известно, одни домыслы в политике не годятся. Здесь играют главную роль жесткие, голые факты. С этой точки зрения криминал Суллы не очень-то велик. Тем более если отбросить разговоры, чернящие Суллу и наводящие тень на его помыслы. Его тоже можно понять: ты высаживаешься на берег, а тебя поджидают вооруженные до зубов когорты. Каждый здравомыслящий полководец обидится. А Сулла очень податлив всяческим обидам… Но тем не менее – Сципион в этом убежден – Сулла мог повести себя так, чтобы не возбуждать против себя всеобщих подозрений. К чему, например, эта высадка в Кампанье? С какими целями? Зачем идти в Вольтурн и открыто угрожать вторжением в Рим? Ну, зачем?..

У Суллы на этот счет имеется готовый ответ. Он излагает его:

– Каждый человек, о Сципион, ошибается. Я обещал своим солдатам полную безопасность. Я не мог гарантировать ее ни в Брундизии, ни в Таренте. Там стояли враждебно настроенные к нам войска. Возможно, я ошибся, избрав Вольтурн. Если это смущает сенат – дайте мне возможность, и я уйду отсюда. Сгину куда-нибудь, не стану мозолить вам глаза.

Сулла снова пустил в ход платок из вавилонского шелка. Вдруг Сципиону стало жаль его. Однако жалость жалостью, а дело делом. Он не имеет права, будучи консулом, поддаваться минутному чувству. Не имеет!

– Сулла, – говорит он, – у тебя есть еще время, есть возможность исправить свою роковую ошибку.

– Да? – не отнимая от лица платка, спрашивает Сулла. И в голосе его звучит надежда.

– Разумеется, дорогой Сулла. Как ты верно заметил, мы с тобой одного рода. Поверь мне, я не испытываю радости оттого, что должен предпринимать какие-то меры безопасности.

– Против кого, Сципион?.. От кого защищаетесь?.. – Голос Суллы задрожал. – От меня? Скажи: от меня?

– Увы, Сулла! Получается так. И в этом для меня самое большое огорчение.

– Что я должен сделать?

– Сулла, объяви о роспуске войска. Явись в сенат с покаянием…

– А потом?

– Что – потом?!

– Меня, Сципион, живым съедят этот Марий и его единомышленники. Да, да!

– О нет! – Сципион сделал шаг назад. – О нет! Этого мы не допустим. Хочешь, мы гарантируем тебе личную безопасность?

– А моим солдатам? – спросил Сулла.

– Солдатам? – Сципион задумался. – И это тоже можно обсудить…

Сулла ухватился за последнюю мысль Сципиона:

– Вот это хорошо, о Сципион. Я буду ждать послезавтра тебя на этом же самом месте. Хорошо? Мы продолжим беседу и придем к какому-нибудь соглашению…

– Очень хорошо, – великодушно согласился Сципион.

И он повернулся спиною к морю, а лицом – к своим друзьям. Гвардейцы Сципиона и гвардейцы Суллы мирно беседовали друг с другом. Многие играли в кости. Военачальники шутили. Знаменосцы стояли рядом.

– О! – воскликнул Сулла. – Вот отрадная для глаз моих картина! – Он схватил руку Сципиона. – Да будет так всегда: братья должны стоять рядом с братьями!

Он подозвал к себе двух солдат, беседовавших друг с другом и раскатисто смеявшихся.

– Послушай, – обратился Сулла к своему солдату, – как твое имя?

Рослый, загорелый мужчина лет двадцати пяти весело переводил взгляд с одного полководца на другого.

– Макр, сын Лутация, – назвал себя солдат.

– Откуда ты?

– Из Бруттии.

– Ого! – сказал Сулла. – Вот куда ты забрался, брат! И недаром такой чернявый. – Он обратился к другому солдату-марианцу: – А твое имя?

– Мурена Катулл, – сказал солдат.

– Откуда?

– Тоже из Бруттии.

Сулла очень обрадовался. Он сказал Сципиону:

– Как же эти двое могут сражаться друг с другом? Они же как братья! Верно говорю? – И Сулла снова оборотился к солдату по имени Макр: – Мог бы ты поднять свой меч на Мурену?

– Нет, – отрезал солдат.

– А ты, Мурена, на Макра?

– Я тоже – нет.

– Вот видишь! – Сулла весь сиял. – Сами боги указуют нам, о Сципион, путь, по которому должно нам идти: это путь дружбы и товарищества между Макром и Муреной.

– Пожалуй, – нерешительно высказался Сципион.

Вдруг Сулла подпрыгнул и оказался рядом со Сципионом – нос к носу. Он сжал ему крепко обе руки и прошептал:

– Хочешь, бери мое войско?

– Как? – изумился Сципион.

– Очень просто. Я сейчас скомандую. – Сулла был, казалось, полон решимости привести свой план в действие. Сципион даже вздрогнул от столь неожиданного предложения.

Сулла предупредил:

– Только не говори никому об этом. Бери молча.

Сципион совершенно обомлел. Он ошеломлен. Подавлен.

Он заметил, что столь крутой поворот в действиях Суллы напоминает ему Перикла, предложившего однажды мир Спарте и всеобщий союз, ратующий за мир между эллинскими государствами…

– Что – Перикл? – сказал Сулла. – Передо мною стоит тот, кто свободно может стать Периклом наших дней. А это похлеще афинского Перикла. – Он привел двустишие какого-то греческого поэта:

 
Славных воинов знаю я в прошлом. Однако
Лучших рождает наше отечество ныне.
 

– Повтори-ка, – попросил Сципион. – Я очень люблю греческий. Не этот, нынешний. А тот, чистый, на котором говорили некогда и которым ныне владеют только ученые мужи в Афинской академии.

Сулла повторил.

Сципион очень доволен. Признался, что взахлеб читает Аристотеля. По ночам.

– Да? – равнодушно спросил Сулла.

Сципион, по его словам, заинтересовался учением некоего сицилийского грека, который рассматривает материю и дух как таковые и приходит к выводу, что первичен дух, а не материя.

– Любопытно, – произнес Сулла, не слушая Сципиона и думая совсем о другом.

Поскольку его совершенно не занимала философия и поскольку он презирал и дух и материю как философские категории, Сулла предложил нечто более практичное, а именно: провести в ближайшие дни соревнования силачей и борцов, а буде найдутся любители гладиаторского искусства, то и гладиаторские бои. Может быть, раздобыть диких зверей? За это мог бы взяться Сулла.

– Отлично! – воскликнул Сципион. – Обожаю гладиаторские бои. Я берусь набрать в своем войске дюжину молодцов. А ты, Сулла?

Сулла не ответил. Что-то беззвучно нашептывал…

– Не слышу тебя, – сказал Сципион.

– Я вот о чем, о Сципион: лучше бои с дикими зверями. Не надо натравливать одних на других. Я раздобуду десяток львов. В этом можешь не сомневаться. А?

– Очень хорошо. Звери так звери!

Поговорив еще немного о том о сем, они простились. Договорились снова встретиться на этом же месте послезавтра.

Прискакав в лагерь, Сулла собрал немедленно своих военачальников. И набросился на них с упреками: как могло случиться, что под самым боком вдруг очутился Сципион? Разве не ведется наблюдение? Что это за порядки? И с каких пор одержали верх ротозеи?..

– Слава богам, – заключил Сулла, – что дурак попался! А что бы получилось в противном случае? А если бы на месте Сципиона оказался Марий? Что было бы, спрашивается?

Фронтану он сказал:

– Лично проследи, чтобы отныне наши солдаты запросто ходили в тот лагерь. Выдать за мой счет всем по три урны вина на день. Пусть пьют вместе с марианцами. Это полезно.

Фронтан, кажется, смекнул, о чем идет речь. Военачальники разошлись. И вот наконец Сулла один. Или почти один, если не считать Корнелия Эпикеда.

– Что ты так на меня смотришь? – сказал Сулла. – Ты недоволен?

– Напротив, очень доволен.

– Тебе всё сообщили?

– Всё.

– Пусть забавляются солдаты, Эпикед.

– Верно, Сулла, пусть.

Они понимающе улыбнулись друг другу.

– Эпикед, где Децим?

– Он здесь, на претории. Позвать?

– Я жду его.

Сулла поглаживал себе подбородок. И так и этак. Точно массировал его после болезненного бритья тупым ножом. Не удостоив центуриона взглядом, он сказал глухим, замогильным голосом:

– Децим, сам проверишь все посты. Сам присматривай за всеми сегодня, и завтра, и послезавтра. Прозевали Сципиона. Стыд! Децим, иди и не спи сам и не давай спать стражам. Всё!

Счастливый Децим, подозревавший нечто худшее для себя, вздохнул свободно и стремглав бросился вон из палатки. Эпикед сказал, улыбаясь вослед центуриону:

– Рад, что жив остался.

Сулла не обратил внимания на эти слова. Сел ужинать. В одиночестве. Вот уж который день в одиночестве…