Текст книги "Сулла"

13

К о р д.  Послушай, Сестий: где этот зеленщик?

С е с т и й.  Я сам думаю о том же. Не заболел ли?

К о р д.  Этот Марцелл? Заболел? Чем же?

С е с т и й  (хлопнув себя по лбу). Корд…

К о р д.  Слушаю.

С е с т и й.  Сюда. Поближе подойди.

К о р д  (испуганно). Что? Ну, что?

С е с т и й.  Может быть…

К о р д.  Говори же!

С е с т и й. Язык не поворачивается. Может быть…

К о р д  (кажется, смекнул, о чем речь). Да ну?

Оба испуганно озираются. Улица пуста. Но вот шаги. Кто это? Да это слуга! Слуга Криспа по имени Тит.

Т и т  (весело). Эй, вы! Чего торчите, как мокрые курицы?

К о р д   и   С е с т и й  (в один голос). Мы?

Т и т.  Да, вы! Или тут у вас заговор?

К о р д.  Что?

Т и т.  Глухой совсем! За-го-вор, что ли?

С е с т и й.  Он шутит, Корд.

Т и т  (поравнялся с ними). Тут один тоже вздумал шутить. Да не очень удачно.

С е с т и й.  Ты о ком, Тит?

Т и т.  О зеленщике, конечно. Как его звали? Марцелл, кажется.

К о р д.  Да, Марцелл.

Т и т  (хохоча). Бедняга решил подшутить. Да над кем? Над самим Криспом! И вот тебе, что вышло. Его тело валяется на лестнице Плача. Можете полюбоваться!

С е с т и й.  Где?

К о р д  (похолодев). На лестнице Плача? Так его убил палач?

Т и т.  А кто же? (Вдруг оборвал смех.) Отвечайте мне: для чего дан язык? Ну?

К о р д.  Язык?

С е с т и й.  Чтобы разговаривать.

Т и т.  Эх, вы! Язык дан, чтобы молчать!.. Ну, кому нужна лавка Марцелла? Дешево отдам!

К о р д.  Ты?

Т и т.  Ну, думайте, а я пошел. Вечером увидимся.

Тит сгинул в полумраке.

К о р д.  На лестнице Плача?

С е с т и й.  Бедный Марцелл! А я думал, что он и есть соглядатай…

К о р д.  Они и соглядатаев своих не жалеют. Разве ты этого не знаешь?

С е с т и й.  Негодяи!

К о р д.  Тсс! Во имя всех богов, тссс!

14

– О великий!

Фронтан и Руф склоняются в глубоком поклоне. И застывают в этой неудобной позе, когда голова приходится ниже собственных ягодиц.

Сулла в золотистой тоге. Багровый, угрюмый. Слова от него – шага на два – начальник личной охраны Крисп. Готовый к действию по первому знаку.

– Откуда?

Голос Суллы хрипловат. Суховат.

Фронтан и Руф не решаются выпрямиться. Ждут позволения.

– Из Этрурии, – говорит Фронтан.

– Глаза-то ваши покажите! – говорит Сулла.

Фронтан и Руф мигом расправляют спины. Полководец подходит к ним. Смотрит им в самые зрачки, как в замочную скважину.

– Ну-с?

Повернулся к ним спиной. Почесал за ухом. Приказал говорить Фронтану. Потом прошелся в самый угол атриума и застыл. Фронтан нетвердым голосом доложил о походе против рабов. Восстание, к счастью, не разрослось: тысяч десять всего. Вооруженных мечами, рогатинами и дубинами. Ужасный сброд. Полуголодные, оборванные, со звериным оскалом. Дело началось с убийства. Гладиаторы – беглые, разумеется, – распороли живот одному крупному владельцу виллы. Скототорговцу тоже. И пошло, поехало! Сбежались негодяи с соседних вилл. Соединились. И принялись совместно грабить и убивать… Расправиться с ними было не так-то просто. Потому что рабы увиливали от прямых столкновений. Отступали, прятались, вновь собирались. Совсем без совести и чести! И тем не менее, благодаря приказу великого Суллы, удалось схватить большинство повстанцев. Часть – небольшая – разбежалась подобно зайцам, часть – полегла в схватках…

– Сколько пленено? – спросил Сулла.

– Шесть тысяч.

– Где они?

– За Яникулом. В ожидании твоего приказа, о великий!

Сулла бросил короткую фразу, из которой явствовало, что он недоволен операцией: слишком долго продолжалась она без особого военного блеска. Но хорошо, что окончилась вполне благополучно. Нельзя давать рабам чувствовать свою силу. Нельзя!.

Сулла погрозил кому-то кулаком.

А потом сказал:

– Есть за Яникулом поле. Водрузить на том поле три тысячи крестов и распять всех до единого. Попарно. Спинами друг к другу. Ясно я сказал?

– О великий! Яснее ясного. – Фронтан согнулся в три погибели. И Руф тоже.

Сулла подозвал Криспа и сказал ему громко, чтобы слышали эти двое:

– Крисп…

– Слушаю тебя, о великий и мудрый!

– Крисп, что следует этим болванам?

– Этим? – Крисп указал пальцем на Фронтана и Руфа, и они похолодели разом.

– Да, этим.

– Я бы выдал, о великий, сто розог каждому за нерадивость.

– Сколько? – Сулла стал еще угрюмее.

– Сто, о великий!

– Каждому, Крисп?

– Разумеется, о великий!

Сулла прошелся по прохладному изразцовому полу. Повторяя себе под нос:

– Значит, сто… Значит, сто… – И обратился к Криспу: – Позови ко мне Гибрида. Он у меня в таблинуме.

Гибрид примчался мигом. Не сразу понял, что здесь происходит: бледные полководцы, угрюмый Сулла, готовый ко всему Крисп…

– О великий! Гибрид у твоих ног.

Сулла обратился к нему:

– Вот они, Фронтан и Руф. Наконец-то! Одолели каких-нибудь десять тысяч бродяг. Завтра за Яникулом будут распяты все шесть тысяч пленных…

– Приятная весть, о великий!

Гибрид от радости потирал руки.

Сулла сказал:

– Крисп советует выдать им по сто, Гибрид.

– По сто? – Гибрид засмеялся коротеньким, лающим, подобострастным смешком. – По сто? Не мало ли?

Сулла усмехнулся, не спуская глаз с Фронтана и Руфа.

– И я думаю, Гибрид, что Крисп пожадничал немного. По сто пятьдесят. А?

Гибрид кивнул.

– Так и быть, Гибрид: по сто пятьдесят тысяч сестерциев и одному и другому. В награду!

Сулла подождал, какое впечатление произведут его слова. И дождался: Фронтан и Руф пали ниц и поползли на животе. Они ползли, как собаки. Доползли до великого господина своего и припали устами к складкам его тоги. И долго лобызали золотистую вавилонскую ткань. Почти у самого пола.

– Встаньте! – приказал им Сулла и разразился юношеским смехом. Обнял их и повел в триклинум. Где были накрыты столы для праздничной трапезы. Именно для праздничной. Но чему посвящен праздник? Победе над восставшими рабами в Этрурии? Но это не столь уж необычное событие. Так чему же? Фронтан и Руф терялись в догадках. Гибрид делал вид, что кой о чем смекает. Крисп молчал.

Вдруг влетел запыхавшийся Долабелла.

– Надеюсь, я не опоздал? – крикнул он с порога.

Время первой стражи. Его звали именно в этот час, и он, разумеется, не опоздал.

Что же все-таки будет? Чем порадует великий и мудрый Сулла, хранивший таинственную улыбку в уголках губ и мрачную угрюмость в глазах? Как всегда в таких случаях, смущала пронзительная голубизна – словно глаза его высвечены особенным пламенем, которое спорит с голубым, небесным эфиром…

Столы, что называется, ломились от яств.

– Что нынче здесь у тебя? – нарочно спросил Эпикеда Сулла.

– О великий и мудрый, – торжественно ответствовал слуга, – ради сегодняшнего вечера, который угоден твоей душе сверх всякой меры, к столу поданы… – И сделал паузу.

«Который угоден твоей душе…» Эта формула несколько удивила присутствующих: что же имеется в виду?.. «Угоден твоей душе…» То есть? – угоден ли вечер, или прибывшие друзья, или одержанная победа над рабами, или еще что-нибудь? Трапеза ради Фронтана и Руфа? Нет, это исключалось, хотя великий полководец благоволил к ним, что он и доказал своей грубоватой шуткой и щедрыми наградами. Что же случилось еще в великой республике? Ведь сам великий Сулла призывал к максимальной экономии. К воздержанию в еде. Клеймил тех, кто обставлял свои квартиры дорогими вещами. Запретил пышные похороны и дорогостоящие поминки. (Хотя сам истратил на похороны своей Цецилии до двух миллионов сестерциев, хотя сам растянул на целую неделю многолюдные поминки, на которые ушли тоже миллионы, хотя сам тратил на дружеские трапезы сотни тысяч и так далее.)

Эпикед заученным тоном, без запинки перечислял кушанья, которые поданы на серебряных, бронзовых, глиняных и золотых блюдах. Многие тарелки и сосуды для вина украшены драгоценными камнями, среди которых бросались в глаза сардоникс, смарагд, алмаз, топаз, гранаты. Сколько же все стоило? На этот вопрос из присутствующих с большей или меньшей точностью мог ответить только Гай Антоний Гибрид. А янтарь северный на лампах и светильниках? А столы, инкрустированные различными сортами драгоценных деревьев? А скамьи, отделанные золотом? А стены, украшенные дорогими восточными тканями из золотой и серебряной пряжи? А полы, устланные персидскими и парфянскими коврами и армянскими паласами? А ножи дамасские с ручками из золота, усыпанные мелкими алмазами, наподобие звезд? Даже Гибрид не определил бы стоимость всего, что помещалось в одном только триклинуме!

Эпикед сообщил, что рагу из оленьего вымени приготовлено на особом колхидском соку, который включает помимо перца и кислоты натуральной мавританской до дюжины трав. Все они доставлены с берегов Понта Эвксинского в лучшем виде. Филе цыплят и цесарок зажарено и разрезано на тонкие куски, которые просвечивают точно папирус. (Такие куски можно не жевать, а просто проглатывать.) Ветчина церратанская свежайшая заслуживает особого внимания: она сама тает во рту, подобно куску летнего горного снега. Филе ионийских рябчиков можно приметить без труда: они под соусом из дамасского чернослива. Имеется на закуску также и гусиная печенка, доставленная с берегов Дуная: она настолько хороша, что не нуждается в похвалах. Для тех, кому эта закуска покажется недостаточной, на треногих столиках имеется филе пулярок, филе кроличье и филе перепелиное, доставленное из Ливии…

– Я исхожу слюнями, – признался Долабелла. – О великий, не мучай нас.

Сулла улыбнулся, но не помешал Эпикеду продолжать свой рассказ.

– Возле каждого блюда с закуской вы увидите лимоны керкирские, смокву сирийскую, финики и айву. Не спрашивайте, каким способом сохранен их сок, их аромат и цвет. Это дело рук боспорских кудесников!

К закуске предлагались вина на любой вкус: фалерн, сетин, фундан, трифолин, цекуб. А также многолетнее смоляное вино из Виенны, изюмное вино сладкое с Крита, сигнийское и тарраконское.

– Да! – чуть не позабыл Эпикед. – Учтите: на серебряных блюдцах лежат сыры из Требулы, – они уже побывали на огне, – вестинский и сыр из этрусской Лу́ны. Что же до копченого сыра – он у всех на виду, его восковой цвет манит знатока еще издали.

– О Эпикед! – воскликнул Сулла. – Закуска еще не еда, особенно для людей, понимающих толк в трапезе. Где же твоя еда?! Мы же голодны!

Сулле очень хотелось поразить своих друзей.

– Да, – сказал Долабелла, – великий прав! Я ужасно хочу жрать, у меня сосет под ложечкой, а я еще не знаю, что меня ждет.

Корнелий Эпикед улыбнулся. И продолжал:

– А лани, зажаренные на открытом огне, вас устраивают? А каплуны вас устраивают? А филе полугодовалых телок вам не нравится? А рагу из телячьего сердца под мавританским соусом вам по душе?

– О да! – воскликнул Долабелла. – Но я ничего не слышу о рыбах. Разве они нам противопоказаны?

– Ты прав, о Долабелла, – сказал Эпикед виновато. – Только старый хрыч, вроде меня, мог позабыть про креветки и нежного морского ежа, про пескарей венетских и морского окуня, про палтуса и устриц и, наконец, про красную рыбу-северянку, королеву всех рыб! И…

– Довольно, – перебил его Сулла, – ты нас умучил. Дай нам все это на зуб. Там видно будет – бахвалишься ты или говоришь правду.

Он сделал паузу. Щелкнул пальцами, как испанский плясун. И сказал Эпикеду:

– Введите бесценную…

И все повернули головы туда, где скрылся Эпикед. И все увидели ту, ради которой, оказывается, собрал их великий Сулла.

В широко распахнутые двери, украшенные сплошь янтарем, вошла Валерия в длинной и нежной тунике без рукавов, в высокой прическе, с алмазными украшениями, с диадемой во лбу. Это было явление женской Красоты, уже отграненной мужскими ласками, и самой Похоти, впрочем достаточно сдержанной и обузданной.

Она блеснула глазами – звездами летней ночи – и направилась к Сулле, стала на колени и поцеловала его руку. Он поднял ее с земли, поставил рядом с собою и сказал:

– Друзья, я хочу объявить о помолвке с моей Валерией. Я прошу вас любить ее и жаловать, как меня самого.

– Эвоэ! – воскликнул по-гречески Долабелла и разорвал на радостях себе тунику на груди. Схватил чашу, полную вина, и выдул одним махом. И разбил ее об пол, как это делают морские сицилийские и испанские разбойники, выражая безграничную радость.

И каждый из присутствующих поздравил Суллу с прекрасным выбором. И каждый поцеловал край его одежды, улегшись на пол. Валерия также удостоилась этой великой чести.

Великий Сулла снова обрел себе подругу, которая будет теперь с ним до конца его дней.

Эпилог

В один прекрасный день 675 года от основания Рима Сулла повергнул в недоумение как друзей своих, так и недругов: он объявил, что уходит на покой, что все дела оставляет народу Рима, Римской республике. Чтобы ни у кого не возникало никаких сомнений, вместе с женою Валерией и детьми уехал в свою виллу в Кампанье близ города Путеола.

Только Валерия и Эпикед знали о страшной кожной болезни того, кому во всех италийских городах воздвигли золотые статуи. Не то чтобы цвета золота, но – настоящие золотые. Это было сделано вскоре после того, как великий Сулла произнес речь в Народном собрании, в которой скрупулезно собрал все замечательные и благородные деяния великого Суллы. И пообещал взволнованным слушателям обнародовать свои «Воспоминания». В них будет одна сплошная правда, и римский народ увидит, кем был великий Сулла.

Диктатор на самом деле ушел на покой. Но на всякий случай, хотя и доверялся своим друзьям, оставил за собой должность главнокомандующего всей армией. Сидя у себя на вилле и диктуя семейографам свои «Воспоминания», великий Сулла был в курсе всего происходящего. Его имя по-прежнему произносилось со страхом. И, по возможности, не очень громко.

В день по нескольку раз окунался Сулла в бассейн с благовониями, чтобы хоть немножко успокоить зудящее от гнойных нарывов тело и освободиться от зловонных струпьев.

Разумеется, долго продолжаться так не могло, и боги распорядились, чтобы в следующем, шестьсот семьдесят шестом году от основания Рима великий Сулла отошел в царство теней. Но и этот отход случился не просто, но в чисто сулланском духе.

Дело в том, что великий Сулла прослышал о неблаговидном поступке некоего Грания, магистрата города Путеола. Сей чиновник решил не погашать до поры до времени своих долгов государству. Он кому-то тайно признался, что ждет конца Суллы. А тогда устроит дело так, что будет свободен от долгов.

Грания вызвали к Сулле. И последний спросил:

– Кто я?

Граний ни жив ни мертв…

И снова вопрос:

– Кто я?

Хитроумный Граний повалился наземь и взмолился:

– О великий и мудрый! О бессмертный…

– Удушить! – приказал своим слугам Сулла и при этом так орал в сильном гневе, что у него лопнула жила на шее. Самая большая жила, до предела изъязвленная. И к утру Сулла умер, пережив Грания на двенадцать часов.

И тогда, естественно, встал вопрос: что делать? Где хоронить почившего Эпафродита?

И тут началось. Консул Лепид сказал:

– Предать проклятию. Хоронить, как падаль.

Консул Катулл держался другого мнения:

– Похоронить, как знатного квирита.

Однако готов был уступить Лепиду. Многие склонялись к тому, чтобы поддержать консула Лепида. Но неожиданно восстал не кто иной, как сам Гней Помпей. Неожиданно, ибо, как известно, при жизни Сулла вовсе не благоволил к нему, Помпей настоял на торжественных государственных похоронах. За ним стояли полководцы и армия, и Помпей легко победил в споре своих противников.

Золотой гроб с телом Суллы пронесли через италийские города и доставили в Рим. На Марсовом поле соорудили мраморную гробницу.

Тысячные толпы мрачно наблюдали за траурной процессией. Двести трубачей шли за гробом и трубили. Это были звуки скорби.

Среди самых близких шла Валерия, ожидавшая ребенка. По левую руку от нее медленно двигались сын Фауст и дочь Фауста – совсем еще юные. Дети Суллы и Цецилии.

На форуме перед гробом, словно перед живым Суллой, выступил лучший оратор. Вместо юного Фауста.

До Марсова поля гроб несли наиболее физически сильные сенаторы.

Погода с утра стояла поразительно спокойная. Римляне надеялись, что она сохранится до вечера. Но не тут-то было: налетел ветер, нагнал тучи, и первые капли пролились на золотой гроб Эпафродита.

Трубачи старались изо всей мочи. Когорты тяжеловооруженных следовали в торжественном марше.

Валерия молилась богам, чтобы даровали они погоду во славу того, кого провожает в последний путь весь римский народ.

На Марсовом поле приготовили все для сожжения тела, согласно обычаю. Тело положили на каменное ложе и обложили его сухими дровами. Великий понтифик поджег их факелом, который принесла от вечного огня одна из весталок. И огонь запылал. К небу взмыли трепещущие языки пламени. Огонь еще горел, когда с неба полились струйки дождя. А вскоре уже хлестал ливень.

Люди разбежались, предварительно убедившись в том, что Сулла сгорел точно так же, как обыкновенный квирит.

Войска, покорные железной дисциплине, окружали погребальный костер. Дольше всех из цивильных простоял маленький Фауст. Но и его в конце концов увели за руку.

Костер заливало, над Римом ярилась гроза.

Рим– Агудзера – Москва

1967 – 1970

Словарь

АТРИУМ – главное помещение, гостиная, с верхним светом; обычно с бассейном, портиками, цветочными клумбами.

АУСПИЦИЯ – официальные гадания с целью выяснения воли богов.

БЕЛЛОНА – богиня войны.

БЕСТИАРИИ – гладиаторы, сражавшиеся с дикими зверями.

ВЕСТАЛКИ – жрицы храма богини домашнего очага Весты, давшие обет безбрачия и целомудрия. Нарушивших обет живыми закапывали в землю.

ВРЕМЯ – сутки у римлян делились на 24 часа. Первый час соответствовал 6 часам утра по нашему времени суток.

ГАДАНИЯ очень были распространены в Древнем Риме, и так называемые официальные и частные. В большом ходу были гадания по молниям, полету птиц, по печени жертвенных животных и так далее.

ГРАКХИ Тиберий и Гай – смелые братья, жившие во II веке до нашей эры. Общественные и государственные деятели. Они, в частности, предложили наделить землей малоземельных крестьян, снизить цену на хлеб до минимума. Оба погибли от рук патрициев в молодом возрасте (31 – 32 года).

ДЕНЬГИ – медная монета асс (2–4 копейки), сестерций = 2,5 асса; серебряная монета, динарий = 4 сестерциям.

ДЕЦИМАЦИЯ – казнь одного из десяти человек по жребию.

ЖРЕЦЫ – понтифик верховный, избиравшийся коллегией понтификов, фламины, авгуры.

ИДЫ – середина месяца (15-е число марта, мая, июля, октября и 13-е число остальных месяцев).

ИМПЛЮВИЙ – бассейн в атриуме.

КАЛЕНДЫ – первое число месяца.

КВЕСТОР наблюдал за государственной казной. В войске – главный интендант.

ЛЕГАТ – здесь помощник полководца.

ЛЕГИОН – высшая боевая единица, 3000–6000 воинов. Состоял из когорт, центурий и манипулов.

ЛИКТОР – почетный страж, обычно со связкой прутьев и с секирой в руках.

МАГИСТРАТ – должностное лицо, представитель власти в любом ранге.

МЕРЫ ДЛИНЫ – миля римская (около 1,5 км), шаг, двойной шаг, локоть, фут, палец.

МЕСЯЦЫ квинтилис и секстилис – соответственно: июль и август.

НОБИЛИТЕТ – высшая рабовладельческая знать.

НОМЕНКЛАТОР – раб с хорошей памятью, сопровождавший своего господина.

НОНЫ – 7-е число марта, мая, июля, октября и 5-е число остальных месяцев.

ОПТИМАТЫ – аристократия, аристократическая партия, отражавшая интересы нобилитета (см.).

ОСНОВАНИЕ РИМА – по легенде, 754 или 753 год до рождества Христова.

ПОПУЛЯРЫ – «Народная партия», отражавшая интересы городских и сельских плебеев.

ПРЕТОРИЯ – площадка перед палаткой полководца в военном лагере.

ПРЕТОРИАНЦЫ – гвардейцы полководца, часто его личная охрана.

САТЕЛЛИТ – телохранитель.

СЕМЕЙОГРАФ – стенограф.

СТРАЖА ВОЕННАЯ – дежурила ночью в следующие часы по нашему исчислению суток: первая – с 6 до 9 часов вечера, вторая – с 9 до 12 ночи, третья – с 12 до 3 утра и четвертая – с 3 до 6 утра.

ТРИБУН – должностное лицо в древнеримской республике, на котором лежала обязанность защищать плебс.

ТРИБУН ВОЕННЫЙ – один из шести начальников легиона.

ТАБЛИНУМ – рабочая комната, кабинет.

ТРИКЛИНУМ – столовая.

УРНА – здесь сосуд для жидкости, немногим более 10 литров.

ФРИГИДАРИЙ – в бальнеуме бассейн с холодной водой.

ХОЛМЫ РИМСКИЕ, на которых «стоит» город: Авентин, Палатин, Капитолий, Квиринал, Виминал, Эсквилин и Целий.

ЦЕНТУРИОН – сотник, его выбирали военные трибуны из лучших солдат.

ЭПАФРОДИТ – любимец Афродиты, богини красоты и любви. Так иногда именовал себя Сулла. Было еще одно имя. Плутарх пишет о Сулле: «…в заключение потребовал, чтобы… ему присвоили наименование «Счастливца» – таков приблизительно смысл слова Felix».

Г. Г.