Текст книги "Мы – русские! Суворов: Жизнь, слова и подвиги великого русского полководца А.В. Суворова"

Дети Суворова

В часы битв, под огнем неприятеля, среди опасностей Суворов постоянно думал об одном дорогом ему маленьком человеке. Человеком этим была его дочь, его маленькая Суворочка, как он ее называл, – Наташа Суворова, 9 лет от роду она была отдана отцом в Смольный монастырь.

И как же боготворил ее, как любил ее Суворов, всю жизнь проведший с грубыми солдатами. После каждой битвы он писал своей маленькой Суворочке ласковые письма. Так, после Кинбурнской победы Суворов написал дочери:

«Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку, Софью Ивановну (начальницу института), или она тебе выдерет уши да посадит за сухарик с водицей… У нас драки были сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцевали – в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили. Как же весело на Черном море!

Везде поют лебеди, утки, кулики, по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди, осетры – пропасть!..»

Дочка росла, переходила из класса в класс, и каждый ее успех трогал и радовал ее знаменитого отца. Лежа на копне сена, в палатке или какой-нибудь избе, он по несколько раз перечитывал дорогие строки, выведенные детской рукой.

И тогда по его загорелому, обветренному лицу текли крупные слезы, а кто бы поверил, что он мог плакать! Он садился тут же и спешил написать своей девочке ответ.

«Милая моя Суворочка, – писал он, – письмо твое получил, ты меня так утешила, что я, по обычаю моему, от утех и заплакал. Кто-то, мой друг, учит тебя такому красному слогу. Как бы я тебя, матушка, посмотрел теперь в белом платье (в институте при переходе в старший класс надевали белые платья)! Как-то ты растешь! Поклонись от меня подругам. Божие благословение с тобою!»

Но девочка, а потом и девушка, графиня Наталья Александровна Суворова-Рымникская, не могла понять, как любит ее отец. Она воспитывалась в монастыре, людей не видала, отец ее навещал всего несколько раз, и тогда она видела сухого подвижного человека с лицом, изрытым морщинами, одетого в мундир, увешанный орденами. Она и не подозревала, что под этим мундиром бьется сердце, которое целиком принадлежит ей. Она не знала, что писать своему важному отцу, а потому писала редко, проверяла свои письма, боясь сделать ошибки и огорчить отца: а этого-то и не нужно было Суворову. Ему еще дороже были бы письма, написанные детским языком, простым и незамысловатым. Как смеялся и радовался он, когда внизу, под письмом, сочиненным и придуманным, находил фразу, вырвавшуюся из сердца девушки: «Папа, пришли мне пастилы, или бергамотов, или апельсинов…» Старик сейчас же исполнял просьбу своей баловницы, посылал, чего она просила, и приписывал ей: «Не ешь много. Берегись, Наташа, брюхо заболит…»

Но Суворочка выросла, окончила институт, стала выезжать, появились женихи и вскоре, с благословения отца, она вышла замуж за графа Николая Александровича Зубова. Пусто стало на сердце у Суворова, и он стал внимательнее следить за своим сыном Аркадием, который в это время занимался военными науками.

Как дочь его, так и сын постоянно жил вдали от отца, по чужим домам. Суворов всегда был занят или на войне, или за какими-нибудь боевыми приготовлениями. Когда он приехал в 1791 году в Петербург после штурма Измаила героем, он думал, что тут отдохнет немного, навещая дочь, но не пришлось ему отдыхать. Много было людей, которые завидовали ему, которые боялись, что слава Суворова слишком будет велика в глазах народа. Им удалось устроить так, что Суворова послали наблюдать за постройкой крепостей в Финляндии.

Давно ли верхом, вдвоем с казаком, ездил Суворов по Турции, испытывая все тяжести походной жизни, и вот снова он должен садиться в таратайку или санки и суровою финляндскою весною носиться с места на место. Но Суворов не тяготился такою деятельностью. Всюду старался он наблюдать самолично, всюду поспевать. Однажды он долгое время не мог попасть на одну из строящихся крепостей. Когда наконец он туда приехал, то нашел, что многие работы, которые он приказал там произвести, не исполнены. Он начал было выговаривать полковнику и инженеру, которым работа была поручена, но вдруг замолчал, схватил прутик и стал себя бить по сапогам, приговаривая: «Не ленитесь, не ленитесь, ездите чаще, ходите больше!..»

Из Финляндии для таких же крепостных работ его перевели на Черное море. Суворов уже начинал беспокоиться, что его забудут в крепостях, ему хотелось скорее на войну. Его, однако, не забыли, как только началась серьезная война – о нем вспомнили и его вызвали командовать войсками.

В Польше начинались новые мятежи и беспорядки, и русские, австрийские и немецкие войска шли на Польшу, чтобы разделить ее…

Суворов учит солдат побеждать

В августе 1794 года в Варшаве, столице Польского королевства, поднялся бунт. Поляки вместо своего короля выбрали себе начальником Костюшко, ночью напали на русские войска и перерезали до 3000 человек солдат. Против бунтовщиков пошли русские, немецкие и австрийские войска, которые и вступили в Польшу с разных сторон.

Поляки собрали очень большие силы и во многих местах построили себе укрепления.

Немцы боялись нападать на них, и помощь от немецких войск была невелика, австрийцев же было очень мало. Вся надежда была на русских. Главным русским отрядом командовал Суворов. У него под начальством было около восьми тысяч человек. Но Суворов этим не смущался. Он прибыл в середине августа в Польшу и сейчас же принялся за дело. Главным, по его мнению, была быстрота. Он раздал солдатам свои поучения, которые назывались «наукой побеждать», и приказал эту «науку побеждать» прочитывать по несколько раз в день. Написана она была коротенькими фразами и так просто, что всякий солдат ее легко запоминал.

Суворов был человек необыкновенный. Недаром ему воздвигнут в Петербурге памятник, площадь названа его именем, а теперь, к столетию со дня его смерти, строится в память его Суворовский музей, а церковь, в которой он молился, привезена на память в Петербург. Слава его заключалась не в одних победах, а в том, что он всегда побеждал. Говорят, победить – это счастье, а Суворов говорил: победить – это наука. И наука его заключалась в том, чтобы каждого солдата заставить поверить в то, что он победит непременно. А когда человек во что-нибудь верит – он непременно это сделает. Еще потому Суворов был велик, что он понимал гораздо больше, чем те люди, которые жили в одно с ним время. Мы читаем его «науку побеждать» и говорим, что она и теперь годится и теперь хороша.

Вот эту-то «науку побеждать» и читали солдаты перед походом на поляков. Соберутся в кружок, выищется между ними какой-нибудь грамотей, водит пальцем по строкам и читает:

– «Саблю на шею! Отскокни шаг, ударь опять! Коли другого, коли третьего! Богатырь заколет полдюжины, а я видал и больше».

– Неужели, дедушка, и больше полдюжины калывали? – робко спрашивает молодой солдат старого капрала.

– Куды ж! – отвечает тот. – Под Измаилом что было – страсть. И не сочтешь, сколько перекололи.

– Я, дедушка, беспременно хоть полдюжины поляков поколю…

– Нишкни! Слухай дальше: «Береги пулю в дуле! Трое наскочат – первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун». Это ты, паря, мотай-ка на ус себе. Пуля-то пулей, а только поминай, что заряжать долгонько, больше на штык надежду имей, – пояснил прочтенное капрал.

– Это как же, дедушка, я знаю. В двенадцать приемов ведь заряжаем.

– «Фитиль на картечь, – продолжал читать дальше старик, – бросься на картечь! Летит сверх головы! Пушки твои, люди твои! Вали на месте! Гони, коли! Остальным давай пощаду! Грех напрасно убивать! Они такие же люди! Умирай за дом Богородицы! За Матушку-Царицу, за Пресветлейший дом. Церковь Бога молит. Кто остался жив, тому честь и слава!..» Вот это, брат, так запомни. Картечь, друг мой, летит вверх, чем ближе ты к ней – тем безопасней, потому через голову хватить. Запомни, как они, значить, фитиль к пушке поднесут, а ты вали смело на пушку, тут уже она твоя, тебя не тронет. Боже помилуй, если сдаются, бить. За что? Вот слушай-ка дальше, что граф нам пишет: «Обывателя не обижай, он нас поит и кормит. Солдат не разбойник». Да, братец, мотай это крепко себе на ус: не разбойник солдат, а защитник Престола и Отечества. Он надежда Государева… Никогда никого не обидь. Корки хлеба, яйца не возьми… Напротив, сам подсоби мужичку, коли по квартирам станешь. Помни– мы его защищаем, а он за нас работает – хлебушка нам дает.

«Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, справедливу, благочестиву, молись Богу! От него победа! Чудо богатыри! Бог нас водит, он нам генерал. Ученье – свет, неученье – тьма! Дело мастера боится. И крестьянин не умеет сохою владеть – хлеб не родится! За ученого трех неученых дают. Нам мало трех! Давай нам шесть! Давай нам десять на одного! Всех побьем, повалим, в полон возьмем! Последнюю кампанию неприятель потерял счетных семьдесят пять тысяч, только что не сто; а мы и одной полной тысячи не потеряли! Вот, братцы, воинское обучение! Господа офицеры! Какой восторг!»

Да, брат, учись. Это Суворов, брат, не зря сказал – за ученого и десять мало… Вот теперь, погляди-ка, на походе сказал: «Патронов не мочить» – ты и уши развесил, а мы, старики, поняли – значит, через реку вброд пойдем, и подвязали патронные сумки повыше… Вот, брат, штука-то!

– А почему, дедушка, – спросил молодой солдат, – нам приказывают подъем делать по петушиному крику и сам Суворов петухом поет? Смешно смотреть, дедушка, генерал, при мундире, и вдруг петухом…

– Смешно. Дурак ты, посмотрю я на тебя. Тут, брат, кругом много ненадежных людей. Узнают, когда мы выступаем, да и ахнут на нас из засады. Вот о часе-то выступления писать в приказе и не годится. По сигналу вставать – неловко, кабы горнист зря не сболтнул. Вот он и надумал. Вставать по петушиному крику. Мы и ждем, да и не знаем, может, в полуночи закричит, а то и до полудня проспим покойно…

– Вот оно что, дедушка. Нет, видно, и правда один-то ты ученый всех нас десятерых неученых стоишь.

Так на привалах подучались солдаты, беседуя сами с собой. А днем шли. Шли скоро, чтобы не дать полякам укрепиться. Поляки пытались остановить несколько раз войска, но Суворов всякий раз успевал разогнать их и быстро продвигался к Варшаве.

Суворов берет штурмом Прагу

Поляки сильно укрепили предместье Варшавы Прагу и порешили лучше умереть, но Прагу не сдавать. Суворов не скрывал от солдат, что дело будет серьезное. Бывало, ведет он в солдатские ряды – и сейчас чуть не весь полк обступит его и жадно слушает каждое его слово.

– Нам, братцы, давно пора на Прагу. Помилуй Бог, пора. Поляки копаются, как кроты в земле.

– Будет приказ, ваше сиятельство, взять – так будет взято, – говорили в рядах.

– Кто сердит, да не силен, тот, ваше сиятельство, козлу брат; другого Измаила не выстроят, а и тому не поздоровилось!

– Смотрите же не плошайте! Орлы! Чудо-богатыри. Бог вас водит, – говорил Суворов, трогал рысью и ехал к другому полку.

И вот подошли к Праге.

Суворов назначил штурм в ночь с 23 на 24 октября 1794 года. Эта ночь сильно напомнила солдатам другую ночь, ночь на берегу Дуная, у Измаила.

Солдаты, как и тогда, были разделены на рабочих, стрелков и людей для штыкового удара. Им был прочтен следующий приказ:

«Полки строятся поротно. Стрелки впереди, с ними рабочие. У рабочих ружья через плечо. Идти в тишине, ни слова не говорить, подойдя же к укреплению, быстро кидаться вперед, приставлять к валу лестницы, а стрелкам бить неприятеля по головам. Лезть шибко, пара за парой, товарищу оборонять товарища: коли коротка лестница – штык в вал, и лезь по нему, другой, третий. Без нужды не стрелять, а бить и гнать штыком; работать быстро, храбро, по-русски. От начальников не отставать. В дома не забегать, просящих пощады – щадить, безоружных не убивать, с бабами не воевать, малолетков не трогать. Кого убьют – Царствие Небесное: живым – слава, слава, слава!..» Настала ночь, тихая, но темная, мглистая. Было сыро и холодно. Повсюду зажгли огни. Солдаты надевали чистое белье и молились перед ротными и полковыми образами. В три часа ночи в полной тишине тронулись наши полки. В пять часов утра взвилась ракета, и штурм начался. Поляки не ждали штурма в эту ночь, но защищались отчаянно. Однако и русские, возбужденные словами Суворова, действовали храбро и решительно. Хорошо обученные солдаты ловко подставляли лестницы, повсюду гремели выстрелы и непрерывное русское «ура!»

Пощады не было никому. Суворов опасался, чтобы рассвирепевшие солдаты, занявшие Прагу, не перебежали по мосту в Варшаву и не стали ее грабить. Он приказал разрушить этот мост.

К полудню все было кончено, и только пушки еще громыхали между Прагой и Варшавой.

Удачный штурм Праги навел ужас на поляков.

Подойдя к Варшаве и разбив поляков, Суворов донес, подобно Цезарю:

«Пришел, посмотрел и разбил!»

Они поняли, что с Суворовым все возможно, и не решились оборонять Варшаву, в которой еще было около двадцати тысяч войска. К Суворову приехали переговорщики. Он обласкал их, обещал, что в Варшаве никому не будет сделано никакого вреда, и просил только, чтобы все оружие было выдано.

Переговорщики уехали. Несколько дней мятежники, бывшие в Варшаве, противились ее сдаче, но жители не хотели больше воевать, и 29 октября Варшава наконец сдалась.

Суворов вступил в нее 1 ноября с музыкой, барабанным боем и распущенными знаменами. На конце моста, у въезда в город, его встретили представители города и поднесли ему хлеб-соль и ключи от города на бархатной подушке. Суворов взял ключи, поцеловал их и горячо поблагодарил Бога, что Варшава взята без кровопролития. Потом он слез с лошади и тепло обнялся с представителями города и другими лицами, встретившими его…

Так, в два с небольшим месяца Суворов закончил эту войну, которая могла бы при обыкновенной тогда медлительности в военных делах протянуться многие годы.

Императрица за его подвиги в Польше произвела его в высший военный чин – в фельдмаршалы.

Суворов искореняет отступление и «немогузнаек»

Новый фельдмаршал, утихомирив Польшу, приехал в Петербург. Ему был оказан весьма почетный прием, а для жительства отведен Таврический дворец. Императрица Екатерина II приняла его очень милостиво и любезно с ним беседовала, часто призывая его к себе во дворец на обеды.

Но Суворов, проживший все время среди солдат, привыкший говорить все, что придет ему в голову, не мог ужиться в Петербурге. Он опять начинал скучать и всячески намекал императрице, что ему хочется в армию – учить и готовить солдат к войне.

Так, однажды, на большом балу во дворце, императрица сама подошла к Суворову и спросила его, чем подчевать ей дорогого гостя?

– Поднеси мне, матушка, водочки – отвечал Суворов.

– Но что подумают мои фрейлины, – сказала императрица, – когда услышат, что от фельдмаршала пахнет водкой?

– Они почувствуют, что говорят с солдатом, – отвечал находчиво Суворов. Императрица сама подала фельдмаршалу тминной водки, но намек его поняла, и через несколько дней послала его осмотреть укрепления Финляндии.

Главное дарование великого человека – уметь избирать особ по их талантам.

Суворов был очень рад этому назначению. Эти укрепления он сам строил всего три года назад и теперь рад был взглянуть на них своим хозяйским глазом. Вернувшись из Финляндии, он получил приказание командовать войсками, собранными возле города Тульчина для обучения.

И это дело нравилось Суворову. Здесь он закончил свою «науку побеждать», здесь он занимался и с офицерами, тщательно стараясь отучить их от незнания каких-либо предметов и от обучения войск отступать. «В русских войсках отступления нет», – говорил он.

В Тульчине, объезжая войска, он был встречен на одном посту молодым конным офицером. Суворов любил огорошивать молодежь неожиданными вопросами и ловить их на ответе «не могу знать».

В.Л. Боровиковский. Портрет Павла I

– Что такое отступление? – спросил он у офицера.

– Не могу знать, – ответил тот и, когда Суворов сердито обернулся к нему, чтобы выбранить его за «немогузнайство», добавил: – В нашем полку я не слыхал такого слова.

– Славный полк, хороший полк, – проговорил тихо Суворов. – В первый раз «немогузнайка» доставил мне удовольствие…

Так, заботясь о воспитании и обучении войск и свято помня, что за ученого и десятерых неученых отдать мало, прожил Суворов больше года.

6 ноября 1796 года скончалась императрица Екатерина II, и на престол вступил император Павел Петрович.

Граф Суворов уверял, что он был ранен тридцать два раза: дважды на войне, десять раз дома, а двадцать три при дворе. И эти последние гораздо мучительнее первых.

Настали тяжелые дни для Суворова. Его оклеветали в глазах молодого императора, и неожиданно он получил приказ сдать войска и переселиться в свое имение, в село Кончанское Новгородской губернии.

Это было тяжелым ударом для старика фельдмаршала. Вины за собою он не видел. Он учил солдат так, как считал нужным и полезным, он и заботился о них, берег их здоровье, их силы… За что он был смещен – он не знал.

Но он не роптал. Набожный, твердо уповающий на милосердие Божие, он тихо удалился в свой старый дом и там предался молитве.

Суворов у себя в деревне

Село Кончанское лежит в самой глуши Новгородской губернии. Кругом тянутся дремучие леса и болота. Суворов никогда там раньше не жил. Дом обветшал. Сад был запущен, и грустная стояла в конце его маленькая деревянная церковь во имя св. Александра Невского. И печи в этом доме были в неисправности, так что зимой дом был совершенно нежилой.

Суворов приехал в свое имение отставным фельдмаршалом. Грустью звучало для него это название, и тяжело дались ему эти годы кончанского сидения. Суворов всегда находился в движении.

С пятнадцатилетнего возраста и до шестидесяти лет он ездил непрестанно по России, то воевал с турками, то усмирял поляков, то покорял татар, то строил крепости, то обучал солдат. Его больное израненное тело никогда не знало покоя, а потому ему и хворать было некогда.

Здесь, в Кончанском, в полной тишине и уединении давнишние болезни стали одолевать его. Враги его преследовали. Все смотрели на него как на загнанного, ничего не значащего, но еще богатого человека и торопились выманить у него денег. На него подавали иски, требовали денег за старые провинности и разоряли отставного героя.

Я тот же, дух не потерял. Обманет меня всякий в своем интересе, надобна кому моя последняя рубашка, ему ее отдам, останусь нагой. Чрез то я еще не мал.

Только в начале весны 1797 года к нему приехали дочь его с сыном, и Кончанское оживилось. Суворов обласкал свою Суворочку теперь графиню Зубову, и хорошо и счастливо прожил с нею два месяца. Но наступила осень, полили дожди, настали холода, и в тесном кончанском доме нельзя было оставаться жить. Суворочка уехала, старик фельдмаршал перебрался в небольшой домик на краю деревни, у церкви, и остался один-одинешенек.

Грустно и тяжело ему было в эти минуты. Но теперь на помощь ему явилась могучая вера в Бога.

Между тем, покуда мир европейский и тактика обновляются, я цепенею в постыдном бездействии, я изнемогаю под бременем жизни праздной и бесполезной.

Церковь стала его утешением. В маленьком своем кончанском храме Суворов перед Господом Богом сложил невзгоды и скуку своей одинокой жизни и в вере и молитве нашел успокоение. Он сам обучал детей своих слуг и крестьян церковному пению, сам читал на клиросе и пел вместе со своим хором.

В маленьком храме села Кончанское Суворов пред лицом Божиим вспоминал минувшую трудовую и боевую свою жизнь и в чтении псалмов и пении облегчал свою душу.

И Бог успокоил его. Обида прошла. Отставное положение забылось. Шум военной славы заменила отрада молитвы.

Государь потребовал Суворова в Петербург. Он хотел дать ему место в армии. Суворов неохотно покинул Кончанское, которое успел полюбить за тихие радости молитвы. Ему тяжело было в Петербурге. Войска были не те, не то было обучение, не суворовское, и это огорчало старика. Он был стар для того, чтобы начать учиться снова и по-новому, и потому, когда государь предложил ему служить снова, Суворов отказался.

Он вернулся в свое Кончанское, уставши, как от тяжелого похода. И опять молитва успокоила его. Он задумал поступить в монастырь. Он чувствовал, что смерть сторожит его, и хотел кончить жизнь монахом. Он просил на это разрешения у государя. Но ответа на его письмо не последовало. Суворов был еще нужен для славы России.

6 февраля 1799 года, в глубокий снег, прискакал к нему в Кончанское флигель-адъютант Толбухин и привез Суворову письмо от государя.

«Сейчас получил я, граф Александр Васильевич, – писал Суворову государь, – известие о настоятельном желании Венского двора, чтобы Вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и мои корпусы Розенберга и Германа идут. Итак, посему и при теперешних европейских обстоятельствах долгом почитаю не от своего только лица, но от лица и других предложить Вам взять дело и команду на себя и прибыть сюда для отъезда в Вену…»

При этом известии старая боевая кровь Суворова закипела. Болезни пропали. Он отслужил в своей церкви молебен и 7 февраля спешно выехал в Петербург.

Государь принял Суворова очень ласково. 9 февраля он был снова зачислен на службу фельдмаршалом, и государь сам возложил на него орден св. Иоанна Иерусалимского.

Суворов просил разрешения государя кое-что изменить в войсках на старый лад.

– Веди войну как умеешь, – сказал ему государь.

В полках живы были еще офицеры и солдаты, воевавшие с Суворовым, и они радовались и ликовали, что ими снова будет командовать Суворов.

Суворов на почтовых помчался к армии. Первая остановка его была в Митаве. Немцы, населявшие этот город, распустили слух, что от Суворова осталась одна дряхлая развалина, что он и ходить без посторонней помощи не может и что армия, командовать которой он назначен, погибнет с таким полководцем.

Суворов узнал про эти слухи и решил показать митавцам, какая он развалина.

Самые почетные лица города в лучшем своем платье собрались в зале Митавского дворца, в котором остановился Суворов.

Перед отправлением Суворова в Италию навестил его П.Х. Обольянинов – любимец Императора Павла Первого – и застал его прыгающим через чесоданы и разные дорожные вещи. «Учусь прыгать, – сказал Суворов. – Ведь в Италию-то прыгнуть – ой, ой, велик прыжок, научиться надобно!»

Дверь в покои, занятые Суворовым, приоткрылась, и в них показался Суворов босой и в одной рубашке.

– Суворов сейчас выйдет, – сказал он и затворил за собою дверь.

В зале поднялся шум, никто не мог понять, что это значит.

Но не прошло и минуты, как эта же дверь открылась, и в нее прошел Суворов, одетый в полную парадную форму, при всех своих орденах, в высоких сапогах, и, приветливо улыбаясь, стал обходить собравшихся.

Все поняли, что человек, который на такой туалет тратит полминуты, не может быть дряхлой развалиной…

И слух утих благодаря остроумной выходке Суворова.

Из Митавы Суворов снова помчался к армии. Война требовала его присутствия.