Текст книги "К вопросу о миражах"

– Борис Иванович, вы можете говорить? – спросил Женя.

– Вы кто? – ответил вопросом на вопрос Волк и посмотрел в сторону Кудрина.

– Я – инспектор уголовного розыска Кудрин Евгений Сергеевич, – ответил он.

– А я ждал, что кто-то из милиции ко мне придет, – проговорил Волк, – сердце мне подсказывало, что кому-то должен же я все рассказать.

– Слушаю вас, Борис Иванович, – проговорил Женя, – у нас мало времени.

– Действительно, времени у меня осталось совсем немного, – грустно проговорил Волк. – Когда меня посадили по ложному обвинению, – начал он говорить, – я решил отомстить тем гадам, которые упекли меня за решетку. Тогда в кафе я просто напился и лежал на лавке у входа. Ни с кем я тогда не дрался и тем более никого не убивал. Очнулся я уже в отделении милиции, где опер по фамилии Маврин стал меня в своем кабинете избивать и говорить, чтобы я признался в убийстве молодого парня, но я все отрицал. Тогда Маврин пригласил в кабинет другого подлеца – Широкова, который прямо заявил, что это именно я ударил камнем по голове того парня. Ведь, кроме него, никто из других свидетелей прямо на меня не указал. А потом суд, который не принял во внимание мои объяснения, и долгие годы мучений в колонии, – продолжал говорить Волк, – и все эти годы у меня была единственная мечта – отомстить этим гадам; она согревала меня и не давала расслабиться. После освобождения из колонии я, будучи уже больным, собрал всю свою волю в кулак, вычислил их и стал следить за каждым. Маврин каждое воскресенье ездил к себе на дачу, где парился с приятелями в бане, а Широков больше проводил время у себя дома с разными женщинами. Я отремонтировал старенький горбатый «запорожец», который достался мне от отца, и целый месяц ездил за Мавриным на его дачу. Как мне показалось, он, видимо, работал и жил как на «автомате»: приехал на участок, разжег баню, выпил с друзьями, потом идут в баню и снова выпивают. Затем еще два захода, после чего начинается крутая пьянка, и они засыпают прямо за столом. Я решил использовать это клише в поведении Маврина в своих интересах. В тот воскресный день я рано утром сбежал из больницы, – продолжал Волк, – на своей машине подъехал к дому Маврина, открыл капот его «Волги» и оторвал провод с клеммой, ведущий к аккумулятору. Я подумал, что, когда его машина не заведется, он наверняка пойдет к Широкову и они вместе поедут на дачу. Я тогда сел в сквере и стал ждать. Так это и случилось, где-то часов в пять вечера в подъезд дома Широкова вбежал Маврин, а минут через двадцать он вышел один, без Широкова, сел в его маленький «москвич» и уехал. Конечно, немного пошло не так, как я думал, но деваться было некуда, и я поехал следом за Мавриным. Путь до его дачи я хорошо узнал за месяц, поэтому ехал спокойно, не спеша. Он заехал к гастроному, в машину сел какой-то полный мужчина, после чего они, никуда не сворачивая, поехали по Каширскому шоссе в сторону Сватеево. Когда я подъехал к даче, – продолжал рассказывать Волк, – и спрятал машину в небольшом пролеске, Маврин с тем мужиком уже стали растапливать баню и одновременно выпивать за столом. Примерно через полчаса они разделись и зашли в баню. Я видел, как он, раздеваясь, снял кобуру с пистолетом и повесил ее на крючок под рубашку. Маврин, видимо, любил носить оружие или чего-то боялся, я и в те разы, когда следил за ним на даче, видел, как он расхаживал по участку с кобурой поверх рубашки. Через некоторое время распаренный Маврин вышел из бани, закурил сигарету и жадно затянулся, а зажигалку положил на пенек, стоящий у ее входа. Следом из бани вышел второй мужчина, и они пошли к столу и начали обильно выпивать. К этому моменту у меня уже окончательно созрел план мести; я аккуратно вышел из своей засады, – продолжал говорить Волк, – надел резиновые перчатки и быстро зашел в баню. В предбаннике под рубашкой я нащупал кобуру с пистолетом, вынул его и положил к себе в карман. Так же тихо я вышел из бани и направился к пролеску, попутно прихватив лежащую на пеньке зажигалку. Ну а потом – поехал в сторону Москвы и вскоре уже был у дома, где жил Широков. Когда он открыл мне дверь, – с надрывом сказал Волк, – то я увидел, что на его лице удивление, и понял, что Широков узнал меня. Я зашел в коридор и с размаху ударил его кулаком в лицо. Он упал, из носа потекла кровь, и он стал ползком пятиться к стоящему в комнате дивану. А когда увидел в моей руке пистолет, то закричал, что это Маврин во всем виноват и он заставил оговорить меня. Но я, не обращая внимания на него, поднял лежащую на полу подушку, прижал ее к голове Широкова и выстрелил ему прямо в лоб. Выстрел оказался совсем не громким, но пух от подушки разлетелся по всей комнате. Широков отпрянул назад, раскинув руки на диване, а из его головы потекла кровь. Я аккуратно взял пистолет за дуло и обмакнул его рукоятку в крови Широкова, а потом поднял лежащее на полу небольшое полотенце и завернул в него пистолет. Потом вышел из квартиры, оставив дверь открытой, не спеша вышел из подъезда и сел в свою машину. А дальше – быстро поехал снова в Сватеево. Когда я туда приехал, – продолжал Волк, – пьянство было в самом разгаре. Их уже было трое, причем один уже спал, уткнувшись носом в стол. А двое других что-то громко выясняли по поводу футбольного матча, который, видимо, ранее передавался по радиоприемнику, стоявшему на столе между пустыми бутылками. Я так же осторожно зашел в баню, вынул пистолет из полотенца и аккуратно вложил его в кобуру. Попутно еще вложил туда маленькую открытку с изображением волка, которую купил несколько дней назад в киоске. Это, чтобы он вспомнил обо мне и испытал такую же боль, которую когда-то пришлось мне пережить. А потом я вышел из бани, зарыл в землю полотенце и спокойно опять поехал в Москву. Дело было сделано. Я был доволен, что исполнил то, о чем думал все эти годы, и немного расслабился, но ночью мне стало очень плохо, и утром я снова явился в больницу. Вот и все, – сказал Волк и закрыл глаза. – Вы, конечно, можете меня арестовать, но дни мои и так сочтены, а за свой поступок я совсем скоро предстану перед Богом.

В этот момент в палату вошла медсестра и сказала, что пора заканчивать разговор, больному нужно сделать укол. Женя на листочке бумаги написал телефон отделения милиции, отдал его медсестре и попросил ее информировать о состоянии больного.

Выйдя из больницы, Кудрин направился на работу, находясь под сильным впечатлением от беседы с Борисом Волком.

Когда он приехал в отделение милиции, Николаева на месте не оказалось, и, чтобы не терять времени, позвонил дежурному по исполкому за информацией о Нефедове. Там ему ответили, что он уже не работает в исполкоме, а в настоящее время трудится начальником ЖЭКа в Хлебозаводском проезде.

«Так это же здесь совсем рядом, на нашей же улице, – подумал Кудрин, – надо прямо сейчас туда сходить».

Уже через полчаса Женя входил в цокольный этаж девятиэтажного дома, где располагался ЖЭК. Он подошел к двери, на которой висела табличка «Директор», и зашел в небольшой кабинет. За письменным столом сидел немолодой человек с красиво уложенными волосами на голове. Он восседал на стуле как сорокалетняя бальзаковская женщина на пуховых креслах после утомительного бала. С первого взгляда ему нельзя было дать больше сорока лет, но проступающая седина и морщины на лице говорили об обратном. В то же время ухоженность рук и ровно подстриженные усы явно намекали на его принадлежность к особой «касте» советского общества.

Нефедов встал из-за стола и ленивой походкой подошел к вошедшему Кудрину. Женя увидел его неподвижные глаза, которые говорили о глубокой грусти этого человека, а взгляд – проницательный и тяжелый – оставлял неприятное ощущение.

– Вы ко мне, молодой человек? – спросил он.

– Да, к вам, Михаил Николаевич, – сказал Женя, показывая ему свое удостоверение личности.

– Прошу вас, Евгений Сергеевич, присаживайтесь на стул, – сказал хозяин кабинета, рукой указывая на одиноко стоящий у стены стул.

– Я к вам по одному неординарному вопросу, – начал говорить Кудрин. – Шесть лет назад у кафе на Старокаширском шоссе была драка, в результате которой погиб молодой парень. Казалось бы, что виновный найден и понес заслуженное наказание, но, просматривая недавно в архиве то уголовное дело, я отметил в нем много нестыковок и непонятностей. К тому же работники того кафе сказали мне, что тогда эту драку инициировал и потом ударил камнем парня ваш сын Дмитрий. Как рассказывал официант, Дмитрий часто туда заходил со своими дружками и зачастую в пьяном виде затевал драки и приставал к девушкам.

– Но ведь убийцу же нашли тогда и посадили, – проговорил Нефедов.

– У меня в связи с вновь открывшимися обстоятельствами складывается ощущение, что тогда посадили невиновного человека, – ответил Кудрин, – может быть, вы мне расскажете, как все было на самом деле.

Нефедов достал носовой платок, вытер пот со лба и накатывающие слезы на щеках.

– Моего сына уже нет в живых, – выдавил из себя Нефедов.

– Извините, не знал, – ответил Женя.

– Несколько лет тому назад, – продолжал он, – Димка поехал летом с друзьями в Ялту. Там он напился и избил мужчину, который оказался прокурорским работником Крыма. А потом – арест, суд и три года колонии. Я сколько раз его предупреждал, пытался оградить его от сумасбродства в нетрезвом состоянии, но все оказалось тщетным. А в прошлом году он погиб на зоне, как позже сказали – в результате несчастного случая. Тогда мы и похоронили нашего Диму, а я лишился своей работы в исполкоме и был назначен на эту, так сказать, «блатную» должность.

– Я соболезную вашему горю, – тихо проговорил Кудрин, – но, может быть, вспомните про тот трагический случай у кафе.

Нефедов немного успокоился и снова уставился на Женю своим тяжелым взглядом.

– Спасибо за соболезнование, – коротко ответил он, – как ни странно, но вы мне симпатичны и чем-то напоминаете мне сына. Дело прошлое, и я, пожалуй, расскажу правду о том трагическом происшествии. В тот вечер, – начал говорить Нефедов, – я задержался на работе, а когда собрался домой, в кабинет буквально ворвался Димка. Был он изрядно пьян и прямо с порога сказал, что в драке у кафе он ударил камнем по голове какого-то парня, которого скорая помощь увезла в больницу. Я тогда еще спросил у него, видел ли кто-нибудь эту драку, но он ничего не мог вспомнить. А потом зазвонил телефон, и в трубке я услышал голос, представившийся оперативником из отделения милиции Мавриным. Мне однажды приходилось с ним сталкиваться, когда украли посуду из исполкомовской столовой. Отвратительный человек, скажу я вам, грубый и, как мне тогда показалось, – очень жадный до денег. Так вот тогда он мне по телефону и сказал, что натворил мой сын, – продолжал Нефедов, – а еще предупредил, что есть свидетели, которые все это видели и готовы дать показания. Я тогда умолял его что-нибудь сделать, чтобы вытащить Диму из этой истории; он мне тогда и назвал сумму в пять тысяч рублей за отмазку сына. Я согласился, а вечером к моему дому подъехал Маврин и я отдал ему эти огромные деньги, которые мы собирали с женой для покупки дачи. Ну вот, собственно, и все, – выдохнув, проговорил Нефедов, – а потом я узнал, что задержали какого-то мужика и суд, признав его виновным в убийстве того парня, отправил его за решетку.

– И не было вам, тогда еще ответственному работнику исполкома, жалко того невиновного человека, которого арестовали вместо Дмитрия? – спросил Кудрин.

– Нет, я тогда об этом не думал, для меня тогда главным было вытащить сына из этой истории, – ответил Нефедов.

– Видите, как его судьба сложилась, – задумчиво проговорил Кудрин, – как веревочке ни виться, конец получается закономерным.

– Смалодушничал я тогда, – сказал Нефедов, – но вы должны меня понять.

– Я бы хотел, чтобы вы написали на бумаге о том, что мне рассказали, – проговорил Кудрин.

– Нет, ничего писать и подписывать не буду, – резко ответил Нефедов, – Димку все равно уже не вернуть, а лишнего в его сторону говорить я не позволю. Мне искренне жаль того человека, который невинно пострадал, но вы лучше предъявите обвинение Маврину, который все это сфабриковал. Я ведь тоже, в какой-то степени, потерпевший от его корыстного умысла; он, по сути, меня шантажировал и ограбил на огромную сумму денег.

– Ну что же, не хотите писать, не надо, – сказал Кудрин, – дело действительно прошлое, невиновный уже отсидел на зоне и вернулся в Москву, да и сына вашего уже нет в живых. А Маврин свое получит, и я думаю, что это произойдет совсем скоро.

На этой мажорной ноте Женя попрощался с хозяином кабинета и направился в сторону отделения милиции.

«Ну и денек сегодня выдался, – подумал он, заходя к себе в кабинет, – такая круговерть, что мало не покажется». Женя сел за свой стол стал проигрывать в голове все то, что произошло за этот день, но позднее время и дикая усталость не дали сосредоточиться и подвести его итог.

На следующее утро, когда Женя пришел на работу, все коллеги уже сидели в кабинете за своими столами.

– Ну ты совсем заработался, – проговорил Витя Колосов, – два дня мы видели только твой «хвост», проносившийся из кабинета в кабинет и убегающий на очередную встречу.

– А у меня есть новый анекдот, – с улыбкой сказал Ерихин, – и мне кажется, что ты его еще не знаешь. Значит, так, – начал он, – врач зашел в палату и говорит лежащему на кровати больному: «Операцию вы перенесли плохо: вырывались, кричали, кусались. А вот ваш знакомый с соседней койки вел себя еще хуже!» «Еще бы, – ответил больной, – нас ведь в больницу послали мыть окна…»

Все громко рассмеялись, а Женя вынул из кармана свою записную книжку и записал в нее этот смешной анекдот.

Неожиданно в памяти всплыло общение с врачом скорой помощи о времени смерти Широкова. Он открыл верхний ящик своего стола и достал оттуда небольшой листок бумаги, в котором констатировался факт смерти потерпевшего. В конце стояла размашистая подпись врача и четко написанная его фамилия – Бублик. Женя усмехнулся, и моментально в голову пришла недавно услышанная фраза: «Бублик – это запасное колесо проголодавшегося организма».

Он набрал номер телефона скорой помощи, и ему ответила женщина с отвратительно писклявым голосом. Представившись, Женя спросил ее о местонахождении доктора по фамилии Бублик.

– Иван Иванович Бублик сейчас находится в больнице № 12, – сказала она и дала его номер телефона.

Женя набрал указанный номер и услышал знакомый голос врача.

– Добрый день, Иван Иванович, – сказал он, – это звонит вам инспектор уголовного розыска Кудрин Евгений Сергеевич, мы встречались на происшествии в квартире по Старокаширскому шоссе.

– А, помню вас, – ответил врач.

– У меня к вам есть чисто профессиональные вопросы, – проговорил Женя.

– У меня сейчас как раз есть свободное время, – ответил Бублик, – так что приезжайте в больницу в кабинет № 7 и потолкуем. Она находится на Варшавском шоссе, рядом с бассейном «Труд».

Через сорок минут Женя уже входил в небольшой кабинет, где за письменным столом сидел тот самый знакомый молоденький доктор. Он был без халата, поэтому и похож был на обыкновенного мальчишку, случайно зашедшего в эту больницу. Поздоровавшись, Кудрин сразу перешел к делу.

– Тогда, в квартире потерпевшего, вы сказали, что его смерть могла наступить приблизительно от семи до восьми часов вечера, – проговорил он, – а не могло ли это случиться пораньше, например, от шести тридцати до шести часов вечера или еще раньше?

– Я ведь тогда сказал слово «приблизительно», – ответил врач, – точно до минуты сказать никто не сможет. Однако с натяжкой можно и так сказать: показатели изменения организма умершего человека хорошо описаны в учебниках по судебной медицине, и я, исходя из этого, с осторожной долей скептицизма, вполне могу сделать это предположение. Ну а непосредственно смерть потерпевшего наступила в результате огнестрельного ранения в голову, больше мне вам нечего сказать.

– Спасибо вам, Иван Иванович, – сказал Кудрин и стал документально оформлять полученные от врача разъяснения по поводу наступления смерти потерпевшего.

«Интересно девки пляшут!» – подумал Кудрин, выходя на улицу. Ведь с учетом той самой «натяжки», зафиксированной им в объяснении врача, получается, что убийство Широкова Маврин мог совершить до поездки на дачу, еще находясь в квартире потерпевшего.

– Нет, это бред какой-то, – сказал он сам себе, – а как же тогда рассказ Волка?

По приезду на работу Женя сразу отправился в кабинет Николаева. Он неторопливо доложил ему о своих встречах и сомнениях, после чего положил на его письменный стол объяснение врача. Николаев внимательно выслушал его, прочитал объяснение и тихо проговорил:

– У меня, кажется, тоже начинает «крыша ехать» от всех этих хитросплетений. Если верить Волку, – продолжал он, – то это он убил Широкова и подставил с уликами Маврина, хотя настораживает, что все как-то складно у него получилось. Но, с другой стороны, он ведь мог выдать желаемое за действительное, а убил потерпевшего все-таки Маврин. А почему ты у Волка в больнице не взял объяснение?

– Да он еле живой был, – ответил Кудрин, – я хотел это сделать, но он так ослабел, что говорить не мог.

– Ну хорошо, – сказал Николаев, – завтра обязательно допроси его, а вот показания врача в какой-то мере закругляют логическую цепочку в событии самого преступления, что говорит о причастности к нему именно Маврина.

– Да, но врач не просто так говорил, что это приблизительное время убийства, – парировал Женя.

– А мне все же сдается, что это так и было, а Волк действительно просто выдал то желаемое, которое он хотел больше всего на свете, за действительное – отомстить своим обидчикам. Но очень жаль, что его жизнь и судьба оказались в руках нечистоплотных и корыстных людей. Жалко и Нефедова, который лишился не только своей престижной работы, но и потерял сына. Хорошо было бы взять и у него, и у официанта того кафе объяснения, но что делать, если они отказались это сделать.

В этот момент в кабинет вошел дежурный по отделению милиции и сообщил, что только что позвонили из онкологического центра и сказали, что их больной по фамилии Волк скончался.

– Вот это да! – растерянно проговорил Кудрин. – Я ведь совсем недавно с ним разговаривал.

– Ну вот, – задумчиво сказал Николаев, – и этот ушел на небеса.

– А что же теперь будет с Мавриным? – спросил Женя.

– Это дело завтра передадим в наше следственное подразделение, – ответил Павел Иванович, – пусть они дальше доводят его до суда. Улики против Маврина серьезные, а алиби – так себе! Если учитывать новые показания врача, то получается, что именно Маврин был причастен к убийству потерпевшего. Вот и выходит: Широков мертв, сынок Нефедова тоже на том свете, и Волк отправился за ними только что. Их уже нет, как нет и их показаний. А ты, Женя, молодец, – продолжал он, – с трудом, но все-таки раскрутил это дело, «плакал» твой тупик, поскольку выход из него ты все же нашел. Теперь и опыта у тебя прибавилось в раскрытии таких запутанных преступлений.

– И вам спасибо, что помогли мне разобраться в этом лабиринте и подсказать возможный выход из него, – ответил Кудрин.

Он вышел из кабинета начальника с окончательно утвердившейся у него внутренней убежденностью, что преступление совершил именно Маврин и теперь он по полной программе получит все, что заслужил за свои грехи.

«А что, – вдруг подумал он, – похоже, прав Николаев, плакал мой тупик!» Он мысленно себе представил кирпичный тупик, который хныкал и плакал обильными слезами, похожими на падающий Ниагарский водопад.

Улыбнувшись, Женя уверенной походкой зашагал в свой кабинет навстречу новым интересным делам.

Пасьянс начинает складываться

– Как же надоела эта жара, – подумал Женя Кудрин, – не успеваешь выйти из ванной, как снова хочется туда зайти; хорошо, что синоптики вроде бы обещали кратковременные дожди.

Последние капли польского дезодоранта, купленного по случаю в ЦУМе, хоть как-то создавали настроение бодрости и некую свежесть.

Родители уехали в санаторий, и Женя, одеваясь, ощущал себя полноправным хозяином квартиры, и в мыслях у него возникали всякие варианты «достойного» применения такого положения.

Выйдя из подъезда дома на улицу, он зажмурился от ярких лучей солнца и перебежал в тень на другую сторону улицы.

– Здорово Женька, – услышал он звонкий голос соседа по подъезду Кости Малахова, – сто лет тебя не видел.

– Костя, спешу, на работу опаздываю, давай вечером пообщаемся, – проговорил Кудрин.

– Ну ладно, вечером заходи, – тихим голосом проговорил сосед, – у меня предки укатили на дачу, а я вчера вечером обалденных чувих прицепил, и мы договорились, что они вечером придут ко мне слушать пластинку ансамбля «АББА», которую у ребят выпросил на один вечер.

Костя Малахов был другом детства, вместе ходили в один и тот же детский сад, и его детские рисунки поражали воображение с раннего детства. После школы он без труда поступил в Строгановское училище и стал художником, а сейчас трудится научным сотрудником в Третьяковской галерее. А Женя, мечтавший с детства о карьере сыщика и начитавшись о похождениях Шерлока Холмса, не задумываясь поступил в среднюю специальную школу милиции. Родители были в ужасе от его выбора и считали, что ему необходимо учиться только в институте и получать высшее образование. Но Женя остался непоколебим в своем выборе и был счастлив, слушая свои любимые лекции по криминалистике.

– Ну ты, Костя, и ловелас, – проговорил Женя, – если получится, то приду обязательно, – и быстрым шагом пошел к остановке троллейбуса.

«А ведь я в последний раз был в Третьяковской галерее еще с родителями лет двадцать назад, когда впервые увидел картины Айвазовского. Нужно будет как-нибудь сходить в галерею и еще раз посмотреть картины понравившегося мне этого художника», – подумал он, ускорив шаг навстречу подъезжавшему троллейбусу.

С трудом протиснувшись в его жаркое чрево, работая руками и всем телом, Женя сумел пролезть в середину, напоминающую жужжащий улей. В битком набитом троллейбусе пахло отнюдь не дезодорантом; запах пота и водочного перегара впитался в его душный салон, создавая гремучую смесь с выхлопными газами проходящих машин, проникающую через открытые окна.

Женя обратил внимание на стоящего рядом огромного роста человека с большим носом, напоминающим картошку, и с родинкой под глазом, который одной рукой держался за верхний поручень, а другой прижимал к своему телу авоську с пустыми бутылками. Он поднял глаза и у самого своего носа увидел огромный кулак этого верзилы, обнимающий стальной поручень салона и похожий на кувалду, сцепившуюся с наковальней.

С тыльной стороны кулака сияла огромная татуировка в виде восходящего солнца, а на указательном и среднем пальцах красовались наколки, изображающие перстень, внутри которого на черном фоне виднелся белый крест.

– Ну вот, – подумал Женя, – владелец этого кулачища, согласно тюремной классификации, дважды отбывал наказание за грабеж, и у меня перед носом прямо настоящая визитная карточка из криминальной среды. Не дай бог, как говорила бабушка, встретиться с таким амбалом где-то в подворотне вечером – пришибет, и это несмотря на все приемчики, которым обучали его на тренировке по самбо в школе милиции.

Женя повернул голову в другую сторону и уставился на молоденькую девушку с роскошными светлыми волосами, свисающими до плеч.

– Эх, познакомиться бы! – мелькнуло у него в голове, но шумный людской поток, словно водоворот, выплюнул ее на следующей остановке, и Женя лишь взглядом успел проводить незнакомку.

Верзила вышел на той же остановке, что и Женя, у сада Эрмитаж, и пошел в сторону входа в парк, а Кудрин перешел дорогу и направился к проходной Петровки, 38.

– Вот ерунда получается, – подумал он, – работаю напротив парка, а ни разу там не был, одни лишь афиши на остановке читаю: то джаз Лундстрема играет, то ансамбль «Мелодия» выступает…

Подойдя к проходной, он протянул свое удостоверение личности сержанту, который внимательно стал рассматривать его, переводя свой взгляд с документа на вошедшего и обратно. Через мгновение сержант, козырнув, разрешил пройти во внутренний дворик Главного управления.

– Не знают меня еще, – подумал Кудрин, – всего-то как три недели работаю здесь.

Во дворе перед ступеньками он столкнулся с выбегающим из дверей коллегой Сергеем Саниным, который на ходу быстро проговорил:

– Женька, тебя срочно начальник отдела вызывает…

– Зачем я ему с утра понадобился, – подумал Кудрин, – и так завалил делами, а если отчет требовать – так еще рано, видимо, еще одно дело хочет всучить.

О начальнике отдела полковнике милиции Стукове ходили легенды как о старожиле МУРа, у которого за плечами не одно раскрытое дело. Что стоило только одно из них – раскрытие кражи уникальных репродукций картин одного известного художника из музейных запасников в начале 60-х годов. Тогда вся Москва только об этом случае и говорила, а некоторые подробности раскрытия этого преступления Стуковым были прописаны в учебнике по основам оперативно-розыскной деятельности.

Войдя в кабинет начальника отдела, Женя по-военному вытянулся и приготовился его выслушать.

– Я тебя еще раз поздравляю с присвоением очередного звания капитана милиции, – сказал Стуков, – и хочу поручить тебе одно важное дело. В отдел, где ты раньше работал, поступило заявление гражданки Рылеевой, которая утверждает, что у нее из квартиры украли фамильные драгоценности. Осмотр места происшествия ничего не дал: все остальные вещи в целости, следов никаких не обнаружено, да и взлома никакого не было. Все это усугубляется одним обстоятельством: ее муж дипломат и работает в нашем посольстве в Африке, из МИДа уже были звонки, а наше руководство моментально поставило это дело на контроль. Товарищи из местного отделения милиции только разводят руками и говорят, что дело зависло, так называемый «висяк», перспектив по нему нет, поэтому начальство затребовало материалы дела в Главное управление. Таким образом, это дело попало к нам в отдел, вот и попробуй разобраться в нем…

– Иван Михайлович, – по-мальчишески воскликнул Кудрин, – мне вчера вечером уже передали два материала, да и те, что у меня в производстве, еще не завершены.

– Значит, так, – строго ответил Стуков, – те два материала передай коллеге Санину, а твои – близки к реализации, там уже делать нечего. Так что отбрось все в сторону и займись только этим делом.

С этими словами Стуков передал Жене серую папку с материалами дела.

– Я понимаю, что «висяки» трудно раскрываются, но попробуй включить все свое мышление и детально разобраться с этим преступлением; собственно, за твое оперативное чутье я и пригласил тебя на работу в управление, – проговорил Стуков.

– И еще, – продолжил он, – к нам на практику направили курсантов школы милиции, так вот одного из них – курсанта по фамилии Мышко – я тебе отдаю в помощь; он уже, наверное, обивает пороги твоего кабинета. Там, кстати, твой коллега по кабинету в отпуск ушел, так вот на месяц пусть его рабочее место и займет практикант.

– Слушаюсь товарищ полковник, – выпалил Кудрин и, забрав папку, вышел из кабинета Стукова.

Подходя к двери своего кабинета, он увидел высокого долговязого парня лет двадцати, одетого в темно-серый костюм и переминающегося с ноги на ногу.

– Ну, проходи, курсант, в кабинет и присаживайся за свободный стол, – сказал Женя.

– Курсант Мышко Василий Петрович, – отрапортовал он, показывая свой сопроводительный документ.

– Будем знакомы, – продолжал Женя, – капитан милиции Кудрин Евгений Сергеевич, так что будешь мне помогать.

– Меня на практику, перед защитой диплома, направили в Ваше управление, – пробормотал курсант.

– Я ведь тоже десять лет назад окончил среднюю школу милиции, а сейчас – на последнем курсе вечернего отделения высшей школы милиции, – сказал Женя. – Много воспоминаний у меня связано с годами учебы в твоей школе. Кстати, кто у Вас преподает оперативно-розыскную деятельность?

– Полковник Шленов, – ответил курсант.

– И у меня преподавал Анатолий Сергеевич Шленов, он очень известный человек в нашей среде, многие оперативные работники – его ученики, – сказал Женя.

Кудрин присел за свой стол, закурил сигарету и углубился в чтение материалов дела.

– Да, не густо здесь совсем, – проговорил он, дочитав последнюю страницу дела, – вот эта папочка, Василий, прочитай внимательно все документы в ней, а потом поговорим.

С этими словами Женя передал папку курсанту, который осторожно, как ценный груз, взял ее и положил к себе на стол.

В этот момент в кабинет зашел сотрудник отдела Сергей Санин.

– Вот, Серега, у меня практикант из нашей школы милиции, – выпалил Женя.

– С пополнением, – произнес Санин, – и с прибытием будущего опера в славный орденоносный МУР.

– А кто преподает у вас оперативно-розыскную деятельность?

– спросил он, повторяя аналогичный вопрос Кудрина.

– Шленов Анатолий Сергеевич, – ответил Мышко, уткнувшись в материалы дела.

– Это здорово, значит, у нас с тобой одни учителя, – проговорил Санин.

– Женя, я тебя поздравляю с очередным званием, и вот мой сувенир, – сказал Санин, обращаясь к Кудрину, и передал ему пузырек польского дезодоранта.

– Спасибо, Серега, как это кстати, – ответил Женя, – а то у меня он закончился.

– Ну, будь здоров, а практиканту удачи в работе, – завершил свой спич Санин и вышел из кабинета.

– Евгений Сергеевич, да тут все понятно, – пробормотал Мышко, закончив читать материалы, – женщина, видимо, просто забыла, куда переложила ценности. По сути дела, взлома не было, все вещи на месте, следов никаких не обнаружено.

– Ну, это, возможно, только на первый взгляд, хотя и мне также зацепиться не к чему, но ведь за неделю до обнаружения пропажи ценности лежали на месте, – задумчиво произнес Кудрин.

– А может быть, она специально наговорила о краже, спрятав драгоценности в другом месте, или вообще вывезла их, – с запалом проговорил Мышко.

– Да зачем ей это, а впрочем, надо встретиться с этой Рылеевой, может быть, что-то и прояснится, – ответил Кудрин.

– Значит, так, – приказным тоном сказал Женя, – ты идешь в дежурную часть и делаешь выборку всех звонков в милицию по поводу кражи ценностей из квартир за последние три месяца.

– Так таких звонков по Москве может быть большое количество, – пробурчал курсант.

– Конечно, много, – ответил Кудрин, – но ты ведь прочитал материалы дела: взлома нет, значит, звонки по кражам со взломам отметаем; никакого беспорядка не обнаружено, значит, и это мы отметаем; следов не обнаружено – и это отметаем. Постарайся вычленить из всего количества звонков в милицию только те, которые как-то соответствуют условиям нашей задачи. Видишь ли, в учебниках все не пропишешь, жизнь сама зачастую пишет свою фабулу…