Текст книги "Гламур 2.0: Телесериалы, масскульт и соцмедиа как создатели виртуальной реальности"

12. The Avengers Just Took Over Our World. We Need to Talk // www.nytimes.com/2019/05/01/movies/avengers-endgame-critics.html?action=click&module=Well&pgtype=Homepage&section=Arts.

13. ‘Avengers: Endgame’: The Screenwriters Answer Every Question You Might Have // www.nytimes.com/2019/04/29/movies/avengers-endgame-questions-and-answers.html?action=click&module=RelatedLinks&pgtype=Article.

14. Чиж О. Сложный злодей, шоу и ностальгия. Почему все сходят с ума по «Мстителям» // www.bbc.com/russian/features-48072387.

15. Климов В. Паутина всемирной истерии // knife.media/net-hysteria/.

16. Hagey K. a.o. In News Industry, a Stark Divide Between Haves and Have-Nots // www.wsj.com/graphics/local-newspapers-stark-divide/.

17. Burkeman O. How the news took over reality // www.theguardian.com/news/2019/may/03/how-the-news-took-over-reality.

18. Twenge J. M. Put that phone away – now // Time. – 2019. – April 1.

19. Twenge J. M. How the smartphone affected an entire generation of kids // theconversation.com/how-the-smartphone-affected-an-entire-generation-of-kids-82477.

20. Twenge J. M. The iPhone turns 10 – and it’s isolated us, not united us // theconversation.com/the-iphone-turns-10-and-its-isolated-us-not-united-us-79405.

21. Cellan-Jones R. Online political ads ‹need law change’ // www.bbc.com/news/business-48174817.

22. «Фитнес-медики»: почему люди верят медицинским советам в соцсетях // www.bbc.com/russian/features-48056643.

23. Disinformation and ‹fake’ news. Final report // publications.parliament.uk/pa/cm201719/cmselect/cmcumeds/1791/1791.pdf.

24. Monkovic T. Lasting Damage for G.O.P.? Young Voters Reject Donald Trump // www.nytimes.com/2016/03/24/upshot/lasting-damage-for-gop-young-voters-reject-donald-trump.html?mcubz=1.

25. Youth vote // civicyouth.org/quick-facts/youth-voting/.

26. Twenge J. M. Young Americans Are Actually Not Becoming More Progressive // time.com/4909722/trump-millennials-igen-republicans-voters/.

27. Шульман Е. «Система в таком состоянии, что не может изменить сама себя». Интервью // www.znak.com/2018–12-24/ekaterina_shulman_o_tom_kak_menyalis_otnosheniya_obchestva_i_vlasti_v_2018_godu.

28. «Хочу себя ощущать в России – так и ощущаю». Михаил Ходорковский – о Путине, Навальном, Пригожине, ошибках и убийстве журналистов. Большое интервью через 5 лет после выхода из тюрьмы // meduza.io/feature/2018/12/24/hochu-sebya-oschuschat-v-rossii-tak-i-oschuschayu.

3.2. Гламур и постправда

Гламур и постправда растут из одного корня, который можно обозначить как уход от действительности, причем он достаточно активный и сознательный, системный, а не случайный. И это достаточно распространенный процесс в современном мире. К примеру, японская молодежь так увлекается видеоиграми, что не желает даже покидать свою квартиру или специальные интернет-кафе, где можно поспать и принять душ.

Постправда интересна массовому человеку из соцсетей, потому что так он создает комфортный для себя мир, полностью соответствующий его представлениям. Отсюда берет начало и массовое распространение фейков и разного рода конспирологий, поскольку тогда мир становится более осмысленным и понятным, а врагов называют чуть ли не поименно.

Интересно, что соцопросы американцев в 2019 году показывают, что большинство уже не так благосклонно взирают на соцмедиа [1]. Например, 57 % американцев считает, что «Фейсбук» и «Твиттер» больше способствуют разделу страны, и только 35 % думают, что действуют на объединение страны, 55 % верят, что соцмедиа распространяют неправду, 31 % – новости и информацию, 61 % считают, что соцмедиа распространяют слухи о публичных лицах и корпорациях, 32 % – что они делают их подотчетными. И так считают в любой социальной прослойке. Единственным исключением стала молодежь. Более молодые респонденты меньше склонны считать, что соцмедиа способствуют разделению страны и распространяют слухи. И все – 60 % – сошлись на том, что компании не могут сохранить личностную информацию, что, как понятно, является результатом всех последних скандалов.

Государства, декларируя любовь к правде, всю жизнь заняты постправдой, поскольку инструментарий государственной пропаганды нацелен на бурный и разнообразный рассказ о своих успехах и глухое молчание о своих провалах. Это – модель тоталитарной пропаганды, но и любое современное государство не особенно заинтересовано в распространении информации о своих неудачах.

Постправда, как и гламур, удерживают благоприятную для коммуникатора единую картину мира. Гламур к тому же делает ее приятной и для потребителя информации, акцентируя на ее визуальной составляющей. Красная ковровая дорожка, кинозвезды во фраках и шикарных платьях… Глядя на все это, зритель замирает от счастья, забывая не только о чужих проблемах, но и о своих собственных. Гламур очень четко останавливает попадание в поле зрения любой отрицательной или даже проблемной информации, которая может вызвать вопросы. А у гламура нет вопросов…

Огромную часть своей жизни современный человек проводит в мире, выстроенном механизмами гламура и постправды: проблемы чаще замалчиваются, чем поднимаются; растет уровень недоверия к власти. Украина вообще стоит на первом месте в мире по недоверию к власти [2]. Всего 9 % доверяли власти во времена Порошенко. Власть была занята своими делами, а население – своими. И они нигде не пересекались и не слышали друг друга.

Все мы знаем фразу времен перестройки, что в СССР секса нет. Но вот что вспоминает Ю. Поляков: «Часто звучит глупость, ставшая мантрой: „В СССР секса не было”. Я присутствовал на том пресловутом телемосте с Америкой. Да, искренняя советская труженица так и сказала: в СССР секса нет. И добавила: „У нас – любовь…” Но продолжение потонуло в смехе, спровоцированном Познером» [3]. Как видим, и в этом случае реальность оказалась иной. Ее поставил в гламурные рамки телеведущий, а оттиражировали информационные волны перестройки, которым помогал аппарат советской пропаганды, внезапно изменивший направление своей работы. Если до этого он занимался пропагандой СССР, то в перестройку взялся за работу по антипропаганде СССР.

Пропаганда, по сути, тоже является гламуром, только гламуром не человека, а государства. Каждая страна ищет в своем прошлом-настоящем-будущем такие точки, которые можно гордо тиражировать для своих и чужих. И это тиражирование занимает все внимание массового сознания, куда уже не может проникнуть никакая другая информация. «Мы» в результате такой работы должно произноситься гордо, а не печально. Государство разрешает печали быть только личностной, о себе же оно разрешает говорить только гордо и пафосно.

В. Соловей говорит и о таком приеме пропаганды, как переключение внимания населения на иные или придуманные проблемы соседней страны: «Логика состоит в следующем. Если у вас нет позитивной внутренней повестки, если социально-экономическая ситуация ухудшается, а вашим хорошим новостям, полученным путем пересчета статистики, никто не верит, то у вас остается только один выход: вы должны создать фон, на котором убогая реальность будет выглядеть привлекательно. Как это делается? Вы берете соседнюю страну – по счастью, далеко ходить не надо, есть Украина, тесно связанная с нами культурно-исторически, – и начинаете рассказывать, как там все ужасно. Это похоже на известный прием, когда девушки ходят парами. Первая, может быть, не очень хороша, но на фоне второй начинает казаться чуть ли не красавицей. Задача пропаганды – перевести внимание общества с собственных проблем на проблемы соседней страны, внушить людям, что может быть гораздо хуже. И что поэтому нужно поддерживать статус-кво» [4].

Гламур несет в себе явное доминирование формы над сообщением – это создание новой формы для старых сообщений. Этот феномен вполне соответствует экономике внимания, которая тоже подчеркивает в первую очередь форму. Форма, которую принимает гламур, автоматически останавливает на нем наш взгляд – ведь гламур такой милый…

Гламур смотрит на все, кроме себя, как на мусор, от которого следует как можно скорее избавиться. Он учит ничего не откладывать на потом, крича всем «веселись, пока молодой». У гламура нет национальности, он берет под свою крышу всех. Страна гламура покрывает сегодня весь мир, а гламурные волны катятся от одного континента к другому. Гламур – это освобождение от оков одного общества в пользу другого. Прошлое общество акцентировало внимание на работе или учебе, это – на развлечениях. Прошлое учило жить в мире трудностей, гламур и масскульт – в мире удовольствий.

Гламур принципиально биологичен, его не волнуют социальные трудности или барьеры, в нем только биологические реакции, заранее нас программирующие. Он выдвигает вперед биологические интересы, так что в этом плане это скорее откат назад, чем движение вперед. Просто гламур вплетен в современные технологии, поэтому его примитивизация не так заметна.

Гламур пересекается с политикой, когда на сцену выходят телепропагандисты. Они вновь и вновь перекладывают свои «кубики смыслов», пытаясь из одного набора создать что-то новое. А новое не получается, поэтому пропагандисты кричат, ругаются, пытаясь скорее эмоционально, чем рационально уничтожить своих оппонентов.

Но на поверхности телепропагандисты обязаны быть гламурны, поскольку должны привлекать, а не отталкивать. Собой они изображают честность и неподкупность профессии журналиста, в то же время покупая вторую виллу на берегу итальянского озера Комо. Они могут развернуть корабль массового сознания в любую сторону – любви, ненависти, дружбы. Их гламурный характер заставляет зрителей им верить.

В. Соловей говорит о психологии таких пропагандистов: «Человек не может жить в состоянии когнитивного диссонанса, не может получать деньги, сознавая, что совершает зло. Чтобы избежать когнитивного диссонанса, он убеждает себя в том, что поступает правильно. В психологии это называется рационализацией – попытка найти достойное объяснение своему недостойному поведению. Многие пропагандисты искренне считают, что действуют в интересах государства, на благо России. Не забывая, однако, готовить себе „запасные аэродромы” – в Италии, Великобритании, каких-то других странах. Покупают там недвижимость, переводят денежки. Потому что в глубине души, очень глубоко, понимают, что за то, что они делают, когда-нибудь придется отвечать» [4].

Гламур стреляет первым и поэтому всегда побеждает. Мы имеем в виду, что он точно рассчитывает точки уязвимости своей аудитории, и поэтому оказывается сильнее ее. Он знает тайный ход мыслей аудитории, а чем больше аудитория, тем проще эти мысли, поскольку им надо работать сразу на всех. Причем все одновременно должны или рыдать, или радоваться. И эта одновременность отражает уникальную силу гламура: И в Европе, и в Австралии, и в Африке – все должны одинаково радоваться вручению Оскара, например, даже не зная большей части представляемых там фильмов.

Вполне возможно, что мы ошибаемся, когда рассматриваем тот же гламур под углом зрения упрощения формы. Ему может быть присуща и более сложная форма, в рамках которой разные категории зрителей/читателей будут находить свои собственные реакции на демонстрируемое им. А индивидуальное реагирование – не массовое – видимо, должно являться приметой сложной формы.

Дж. Миттелл, изучающий феномен сложного телевидения в отличие от обычного, говорит о феномене нарративной сложности так: «Нарративная сложность предлагает набор креативных возможностей и палитру реагирования аудитории, являющихся уникальными для телевизионных медиа. Поэтому следует изучать и воспринимать этот феномен в качестве ключевого развития американской нарративной формы. Возможно, что удовольствие, потенциально предлагаемое сложными нарративами, и богаче, и многограннее, чем обычный подход, но ценностные суждения должны быть скорее привязаны к индивидуальным программам, а не к приписывании высокого уровня всему нарративному модусу или жанру» [5].

Гламур всеобъемлющ, поскольку создал и задает стандарты того, что массовое сознание признает главным для себя. Нет ничего, чтобы могло помешать этому единству, и давайте признаем самое страшное – Запад победил с помощью гламура, создав домашний вариант счастья, выгодного для государства.

Гламур и протесты – несовместимы. Протесты – это небритые люди, ночующие на площади. А гламур – это яркий свет и мелькание нарядов. Причем гламуром заведуют люди, хорошо знающие, как улыбаться, кланяться, пройтись, чтобы от тебя не могли отвести взгляд. Можно, конечно, посмотреть в окно, но там всегда будет серо и темно, сравнивая с гламуром. Гламур – это искусственный свет, о котором все говорят, что это Солнце.

Но одновременно это результат синтеза современных технологий, которые все знают о своих потребителях информации. Алгоритмы всегда будут сильнее индивида, который к тому же не очень хорошо знает и сам себя. Гламур даже не с чем сравнивать – он, как самолет в стране верблюдов, всегда будет победителем.

Исследователи фиксируют: «Гламур сегодня – продукт глобализационных технологий, направленных на унификацию и усредненность любых поставляемых на художественный рынок символических ценностей. Экспансия гламура во многие сферы культурного производства зачастую „держит под колпаком” всех участников художественного процесса: и художника, и критика, и зрителя, и куратора, заставляя их подстраиваться к ценностным критериям, диктуемым новыми гламурными тенденциями» [6].

Чем больше будет усложняться мир, тем более сложным будет становиться и гламур. Хотя в свое время Тоффлер писал, что ускорение мира приведет к созданию «заповедников», где время будет искусственно замедляться. И именно туда люди будут отправляться на отдых на субботу-воскресенье.

Гламур, как и постправда, создает для зрителя зону комфорта с проверенными реакциями по одну и другую стороны экрана. Это танец, исполняемый двумя партнерами, а не одним. В то время как телевидение было монологическим, когда на экране – исполнитель, а в кресле – зритель. И они не чувствовали друг друга. В системе масскульта читатель/зритель и автор были, конечно, несколько условно, на равных. Гламур в этой же системе впервые выносит на более высокий уровень потребителя информации, сравнивая с его создателем.

И это понятно. У гламура нет зубов, его не нужно бояться, потому что от него исходит только радость. Тихая радость гламура заполняет человека полностью, не оставляя места для других чувств. Более того, человек даже забывает о себе самом – он весь в другом мире.

Литература

1. Poll: Americans give social media a clear thumbs-down // www.nbcnews.com/politics/meet-the-press/poll-americans-give-social-media-clear-thumbs-down-n991086?fbclid=IwAR0cHE-uXhl3l66–1tJoFVDyYkeP-sPgIeCxpzuse7GE9T9r727pafbwbFU.

2. Сумний рекорд: Україна посіла 1 місце за рівнем недовіри до влади // www.pravda.com.ua/news/2019/03/21/7209826/.

3. Поляков Ю. В СССР все было по любви. Интервью // izborsk-club.ru/16740.

4. Соловей В. Последнее искушение Кремля. Интервью // www.mk.ru/politics/2019/04/04/politolog-valeriy-solovey-predskazal-rossii-potryaseniya.html?fbclid=IwAR0kQSwhEhDiLU8csu4Fp7b6N2TO81mxoHEHNPCBjkpNfjpN6H6fdpOzhsM.

5. Mittell J. Narrative Complexity in Contemporary American Television // juliaeckel.de/seminare/docs/mittell%20narrative%20complexity.pdf.

6. Голынко-Вольфсон Д. Агрессивно-пассивный гламур // moscowartmagazine.com/issue/35/article/668.

3.3. Виртуальная атака на реальность, или Границы между двумя мирами очень зыбки

Виртуальное и реальное в чем-то родственники, а в чем-то антиподы. Если в математике переход из пункта А в пункт Б и обратный равны между собой, то в нашем мире переходы между реальным и виртуальным не такие, как между виртуальным и реальным.

Некоторые персонажи более сильны в виртуальности, чем в реальности, что характерно для работы пропаганды. Усиление виртуальности возникает за счет искусственного выстраивания образа героя и его подвига, откуда удаляется информация, которая может любым способом мешать возвышению героического. Практически так пропаганда поступила с каждым созданным героем, начиная с подвига Павлика Морозова, в действительности и не существовавшего.

К. Келли, которая сама разбиралась с этим подвигом, говорит о важности героев-детей в СССР: «Детство символически очень важно, важна система образования, которая создает новые кадры, но, с другой стороны, детство, наоборот, не на виду – это семейное дело. Для сталинской эпохи было характерно сочетание плакатов „Спасибо родному Сталину за счастливое детство” и жутких условий в детских домах. Или „Дядя Степа”, с одной стороны, и ожесточенное отношение к несовершеннолетним нарушителям закона в 1935 году. Это не конфликт мифа и действительности, а их сочетание или переплетение, потому что миф отчасти отражает действительность, а она, в свою очередь, создается мифом. Воспитанники детских домов тоже верили в светлое будущее» [1].

Свой путь поиска правды создания героя из Павлика Морозова, то есть перевода физического в виртуальное, она описывает следующим образом: «Само дело крайне интересное, начинается оно с деревенской милиции. Например, допрос матери Павлика, где она все сваливает на отца, но более интересны допросы двоюродного брата Павлика и его знакомого. Местная милиция решила, что, несмотря на версию Татьяны Морозовой, скорее всего, убийство совершили именно эти молодые люди. Непонятно, какого времени эти допросы, их вполне могли сочинить задним числом (т. е. по мере того, как начинала набирать силу кампания в местной и центральной прессе), но единственное, что могу сказать, это то, что следы доноса очень сомнительны. Этот документ прикреплен позже, и копия какая-то сомнительная, датированная после публикации доноса в газете „Пионерская правда”. Моя версия такая: сначала начали раскручивать это дело в пионерской прессе, а потом материал был переправлен из деревенского района в Свердловское ОГПУ. В первых допросах есть черты белорусского языка, что естественно, потому что семья Павлика была из белорусских переселенцев еще столыпинского периода. Может быть, это все подделка с начала и до конца, но я так не думаю. Если это фейк советской системы, то почему тогда дело было засекречено?»

При этом точкой отсчета для нее была уже постперестроечная книга Ю. Дружникова «Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова». В этой книге 222 страницы, где автор, не найдя документов, начинает поиск свидетелей. В ходе оказывается, что и пионером он не был, но для виртуализации это, несомненно, было необходимо.

Советская виртуализация опирается на силу коллектива, который должен перевести простого человека в статус героя. Вот как это готовилось в случае Павлика Морозова: «Большой деревянный Клуб имени Сталина на улице Сталина к этой дате спешно отстроили заново после пожара. Топоры стучали днем и ночью. Перед началом процесса в городе организовали демонстрации трудящихся. Плакаты требовали смерти убийцам пионера Павлика Морозова. На митинг перед клубом привели около тысячи детей, включая малышей, из всех школ района. Дети тоже держали плакаты с требованием расстрелять обвиняемых. Для трансляции процесса военные связисты установили 500 репродукторов. Вокруг них собрались любопытные. Переоценивать энтузиазм масс, о котором много написано в газетах, не следует. В неопубликованных записях участника зрелища, молодого корреспондента свердловской газеты „Всходы коммуны” Соломеина, говорится, что все было запланировано, приказано и организовано заранее. В деревни всей округи сверху спускалась разнарядка. Райком партии и райисполком рассылали телеграммы: „Провести митинг”, „Выслать на процесс делегатов”, „Организовать красный обоз с хлебом в дар государству”. В телеграммах заранее указывалось, сколько людей собрать и сколько мешков зерна отправить. Накануне суда в Герасимовку прибыли агитбригады и духовой оркестр. Ларек торговал водкой без ограничения. После живой газеты (вроде устного журнала) и хорового пения, когда веселье достигло максимума, объявили, что завтра показательный суд» [2].

Как видим, сам процесс виртуализации важнее факта. Благодаря инструментарию виртуализации малый факт может стать большим, а большой – огромным, нечеловечески огромным, что и есть признаком героя.

Виртуальный герой должен иметь свои отличия от просто человека и не только в подвиге, но и во всей его прошлой жизни до подвига. Все лишнее из его реальной жизни убирается и затушевывается.

Вот как о Павлике Пишет Ю. Дружников: «Можно считать доказанным, что при жизни Павлика Морозова никто героем не считал. Ни слова о его подвигах написано не было. Никто за пределами деревни о его существовании не знал. Смерть его героической также никак не назовешь. Убийство совершено не с целью сделать из мальчика мученика-героя, но для запугивания крестьян и ускорения коллективизации. Доносил ли Павлик на самом деле – тоже не самое существенное. Главное, Морозов стал героем потому, что такой герой понадобился партии, стоящей у власти. Аппарату пропаганды предстояло создать образец человека, наделенного нужными качествами, эталон, по которому следует оценивать пригодность людей и делить их на своих и врагов».

К. Келли пересказывает результаты разысканий Ю. Дружникова: «Мальчик, известный при жизни как „Пашка” Морозов, по мнению Дружникова, вовсе не представлял собою образец „нового человека”. Он был заброшенным ребенком, мать которого славилась своей неряшливостью. Пашка плохо учился, говорил с белорусским акцентом [253], изредка появлялся на школьных уроках в домотканой одежде, от которой воняло, так как братья Морозовы имели привычку во время ссор мочиться друг на друга. Мальчик, как пишет Дружников, не только не входил в актив пионерского отряда, но и вообще не был пионером. В то время в Герасимовке не существовало пионерского отряда, а школа, открывшаяся только в 1930-м, поначалу едва функционировала и даже закрылась на несколько месяцев после того, как ее первый учитель сбежал, не выдержав тяжелых условий жизни; вновь школа открылась только в 1931 году. Донос сына на отца стал вовсе не актом гражданского противостояния, а скорее результатом домашних распрей. Трофим Морозов, отец Пашки, бросил его мать, когда тому было восемь лет, и стал сожительствовать с молодой женщиной из той же деревни. Желая отомстить за мать, а возможно, и по ее наущению, мальчик донес на своего отца. В общем и целом односельчане не видели в Пашке героя ни в каком отношении и обзывали его дрянью, „сракой драной” и „голодранцем”» [3].

Келли критикует версию Дружникова, что Павлика убили агенты ОГПУ, поскольку не находит этому подтверждений. Она считает, что он перенес методы КГБ послесталинской эпохи на тридцатые. Правда, и Ю. Дружников написал обиженный отклик на книгу Келли, поскольку она рекламируется издателем вообще как первая, что так и есть для англоязычного издания, она пишет, что первой получила доступ к архивам Лубянки, хотя это уже не так [4].

Кстати, Дружников так отреагировал на то, что и Горький включился в прославление Павлика Морозова: «Устами Горького партия провозглашала, что главное теперь – выявлять двуногих вредителей, врагов по духу в среде своих родных и близких, а это значит – подозревать, следить и сообщать. Отныне главным героем Страны Советов провозглашался не маленький борец за коллективизацию, а – доносчик».

И у П. Морозова, как и у З. Космодемьянской, были отклонения в развитии. Дружников пишет так: «Косноязычие, бедный запас слов – это свидетельство позднего и замедленного развития, при котором нарушена познавательная деятельность, а также мотивация поведения. У таких детей больше интереса к тому, что происходит за забором, чем к своим занятиям. За год до смерти Павлик поступил в первый класс. Добавим: в третий раз, а ему почти тринадцать лет. В середине года учительница перевела его во второй класс, так как он научился еле-еле читать».

Как видим, если пропаганда превозносила героев, то сегодняшняя контрпропаганда их уничтожает. И оба этих подхода не допускают деталей и характеристик, которые не укладываются в их одномерное живописание.

Мы любим виртуальных героев еще и потому, что сильнее, умнее и красивее нас. Это супермены, даже выше чем супермены, поскольку чаще жертвуют своей жизнью, а супермены – чаще нет. Это понятно, поскольку телесериалу нужен длинный сюжет, а у жизни нет таких ограничений.

Череда героев соответствует потребностям пропаганды. Однажды пропаганда в лице самого Сталина не дала писателю Б. Полевому сразу запустить свою информацию о летчике-герое А. Маресьеве «В 1943 году Полевой отправил очерк о Маресьеве в редакцию. Но в печать материал так и не вышел. Когда автор вернулся с фронта и спросил в редакции, почему очерк не напечатали, ответом ему стал готовый оттиск его материала. Наверху была резолюция: „Интересно, но давать сейчас несвоевременно. Пусть тов. Полевой напишет об этом потом подробнее”» [5]. Такую резолюцию оставил на его сверстанном для газеты очерке Сталин. А дальше, когда невышедший газетный очерк стал полноценной книгой, пришли миллионные тиражи и даже фильм и опера композитора С. Прокофьева.

И такие превращения характерны для большинства героев, особенно когда к этому подключают механизмы пропаганды. Зою Космодемьянскую реально готовили как военную разведчицу, причем их группа должна была сжигать жилые дома возле линии фронта, откуда и конфликт с местными жителями, защищавшими свои дома [6–9]. То есть она была даже не партизанкой, а заброшенной диверсанткой, то есть военнослужащей. Были и другие характеристики, которые пришлось опустить, создавая образ героя.

Схожая ситуация была и с молодогвардейцами Краснодона. Конечно, они были героями хотя бы потому, что отправлялись недостаточно подготовленными. Например, из заброшенных в 1941 году в тыл врага партизанских формирований выжило только 7 %. Группу молодогвардейцев готовил С. Карин-Даниленко, который в довоенное время был руководителем антирелигиозного подразделения секретно-политического отдела ГПУ Украинской ССР. С учетом этого о «молодогвардейцах» пишут так: «Среди учеников Карина – закончившие спецшколу в июне 1942 г. радистка группы „Буря” Любовь Шевцова и разведчики группы „Днепр” Владимир Загоруйко, Сергей и Василий Левашовы, впоследствии вошедшие в состав легендарной подпольной группы „Молодая гвардия”. Со времен „перестройки” на „Молодую гвардию” (своеобразный символ самоотверженной борьбы молодежи с нацизмом, воспетый в одноименных книге А. Фадеева и кинофильме) обрушился поток фальсификаций и „компромата”, вплоть до приписывания создания группы „походной группе” ОУН. Конечно, десятилетия эксплуатации образа молодогвардейцев официальной пропагандой (впрочем, ничего плохого согражданам не прививавшей), неизбежно породили и мифы, и «фигуры умолчания». Однако подпольщики (включая упомянутых разведчиков) действительно вели себя героически и приняли лютую, мученическую смерть…» [10].

То есть столкновение реальности и виртуальности приводит к конфликту, поскольку требования реальности и виртуальности не совпадают. Пропаганде нужно одно, а жизнь подбрасывает другое. И пропаганда, как правило, побеждает. Жизнь относится к прошлому, а пропаганда готовит будущее, поэтому она всегда будет нужнее для государства.

Столкновение виртуальности и реальности можно увидеть на истории пьесы «Батум» М. Булгакова про молодого Сталина [11–13]. Пьеса была написана и одобрена Сталиным как хорошая, но потом все остановилось. И это тот же МХАТ, куда Сталин пару десятков раз приходил на спектакль «Дни Турбиных». Еще одна сохранившаяся реплика Сталина по поводу пьесы, что все молодые революционеры похожи друг на друга. Получается, что Сталин не увидел в постановке пьесы нужных для себя символизаций. С фактами, отображенными там, он мог согласиться, но с символами нет.

В разгар перестройки пьесу поставил С. Кургинян, назвав ее «Пастырь». Его видение было следующим: «Я попытался взглянуть на молодого Сталина с позиции красной теологии, которая у Булгакова очевидно просвечивает. В молодости Сталин нащупывал теологические, несветские социокультурные основы для выстраиваемого им коммунизма. Мне кажется, пьеса – это конфликт раннего и позднего Сталина» [14].

Сегодня мы можем вкладывать любые интерпретации, поскольку все они не являются доказуемыми. Просто таково очередное видение ситуации, тем более в эпоху постправды, когда правдой становится все то, что близко сердцу говорящего.

Есть еще одна его интерпретация: «У Булгакова для меня теперь, после постановки, все ясно. Для него ключевой момент в генезисе Сталина – это уход Сталина из духовной семинарии. Это уход сознательный, метафизический, что понятно и из простого прочтения. Неясно другое. Уходил ли Сталин из мертвых форм ради того, чтобы сохранить содержание, искал ли он другого содержания, или просто бунтовал, отрицая и опровергая содержание вообще и ставя на его место „содержание со знаком минус”. То есть Антихриста. Для революционеров, кстати, это привычный ход. Ответить на этот вопрос можно было, лишь получив духовный опыт в ходе самой постановки. Теперь я могу с уверенностью сказать, что созданный Булгаковым Сталин не укладывается в понятие „революционного минуса”. Он колеблется между поиском нового содержания и попыткой уйти из формы, чтобы содержание сохранить и развить. В нем все время борются красный пастырь и православный монах, даже теолог» [15].

Конечно, это могут быть просто красивые слова, не имеющие отношения к действительности, но сам факт отказа от постановки пьесы парадоксален. Сталин, которого мы всегда изображаем как главного любителя славословия в свою честь, уходит от этого в случае с пьесой Булгакова. С другой стороны, его фраза, что все молодые революционеры одинаковы, говорит об отсутствии «изюминки» для его собственного образа, что прославление тогда получит не Сталин.

С точки зрения Кургиняна, у страны в принципе был отнят смысл, поэтому наши интерпретации теперь не могут быть адекватными: «Нелепо описывать сталинскую эпоху в духе демократического лубка, смаковать примитивы, идиотизмы и преступления. Но нелепо и пытаться поднять этот лубок на уровень нового идеала. Надо убрать лубковость вообще. Сталинская эпоха очень непроста, насыщена массой таинственных энергий и смыслов. Эти смыслы надо обрести, вернуть. Надо иначе понять человека эпохи Сталина. Кстати, ведь есть и еще один вид глупости – мол, все великое произошло вопреки Сталину. А он ошибался, мешал, уничтожал лучших людей. А вопреки ему… Эти хрущевские сказки пропитали целое поколение. Они – рафинированная разновидность все того же лубка. Не преодолев все лубки разом, мы никогда не сдвинемся с мертвой точки. Что значит вернуть смыслы? Это не значит оправдать и бегать с портретами по улицам. Это не значит построить копию прошлого в совершенно иной реальности. Это значит – теперь понять прошлое эпохи, связанной с этим именем (и само имя, Имя в метафизическом понимании) на порядок глубже и тоньше, чем в тот момент, когда это было отнято. Это сложная процедура. Я именую ее „рефлексивной революцией” и считаю прологом к возможному возрождению страны».