Текст книги "Багульника розовый дым"

Георгий Росс
Багульника розовый дым

© Георгий Росс, 2022

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2022

Дизайн обложки – Оксана Власова

* * *

Посвящаю, Власовой Альбине Григорьевне, – хранителю в судьбе, моей любимой и единственной супруге

Предисловие

По прошествии многих лет, как в золотоносном ручье, вымывается все буйное опьянение крутой волны весеннего паводка, постепенно отстаиваясь в вашем сознании и оседая драгоценными крупицами опыта, зрелой мудрости. И примечаем – на дне, среди камней, которые мы разбрасывали всю свою остросюжетную жизнь, буравя песок, еле заметно пробивается кристальный родничок детства, наполняя и питая наши сердца чудными воспоминаниями. Неизмерима его глубина и чудодейственна, как лекарственное средство для усталых душ, изрядно потрепанных на проселочных дорогах бесконечного бытия.

Мы возвращаемся туда во снах, мечтах и желаниях. А если не кривить перед собой – до времени просто прячем детство в своих задубелых от материальности телах, не забывая, однако, черпать и черпать из этого животворного родника, утоляя жажду, отмывая запыленные лица, нечистую совесть и души. На все наши взрослые ухищрения, страдания и потрясения неотступно смотрят синие глаза нашего детства, соизмеряя содеянное нами с небесной чистотой какой-то высшей морали, искренней и изумительной, как улыбка младенца.

Коротка человеческая память, но хочется продлить, сохраняя это мгновение для тех, кто останется после. Отдельные эпизоды детства отразились в моих стихах островками, разделенными уймой времени и событий. Сохранить в подлинности этот единственный и драгоценный период жизни может только повествование, которое я и представляю Вашему любезному вниманию.

Табун

Крохотный деревянный поселок, рассыпанный спичечными коробками домиков и бараков, щетинясь иссиня-темной кожурой драночных крыш, тонул между гольцами окрестных гор в огромном мироздании Забайкальской тайги, которая, обступая и нависая со всех сторон, волновалась, недовольно шумела ветрами, будто стараясь поглотить это жалкое людское пристанище с его раздражающей трескотней телег, дымом, зычным бабьим говором и лаем собак.

На небольшом пятачке возле конторы стояла полевая кухня с приступком из наскоро сколоченных горбылей, и Анна, молодая ладная солдатка, проворно орудуя черпаком, раздавала рабочим дымящееся варево, весьма отдаленно напоминающее обед. Каждый день директор леспромхоза, уже немолодой инвалид, комиссованный по ранению, в невероятных муках сам составлял это скудное меню. Все, что ему правдами и неправдами удавалось раздобыть, варилось в этом котле. Какая-то кукуруза, картошка, гречиха и даже жмых, который предназначался для подкормки животных. А если, по несчастью, на лесосеке падала лошадь, то в мутной баланде можно было обнаружить еще и кусок мяса. О хлебе только мечтали. Изголодавшие рабочие, в основном бабы, подростки и уже в который раз востребованные страной старики, ковали в тылу эту нашу неизбежную русскую победу. Никто из тех людей ни на секунду не сомневался в том, что враг будет разбит, а победа будет за нами!

День выдался жаркий. В топленом молоке неба висело разбухшее от перегрева светило, и не было спасу никакой твари. Смоляной воздух был разбавлен басовитым гудением паутов, серым облаком, кружащим надо всеми, кто шевелится, с единственной неотступной жаждой укусить и напиться чьей-нибудь кровушки. Собаки, вытаращив глаза, будто дразнились, высунув свои красные языки.

Сбросив ненадолго брезентовую робу, солдатки привычно отбивались от слепней березовыми ветками, оставаясь в потных выцветших майках, первоначальный цвет которых невозможно было предугадать, а затертые до глянца выпуклости над сосками вовсе не отталкивали пристреленных взглядов редких мужичков, а лишь подчеркивали совершенство природных женских форм, за которыми угадывалось их волнующее весомое содержание.

Анна совсем сомлела у горячего котла. Но люди, уставшие и голодные, все подходили и подходили, протягивая алюминиевые миски, не ведая, что сегодня им зачерпнут. Приторно пахло смолой и потом. Невольно глянув на проселок, Анна приметила вдалеке копошащееся существо. Ползущий ребенок по тем временам был явлением обычным и не вызывал особого беспокойства у окружающих. Лето. Но какое-то еще не оформившееся предчувствие уже коснулось ее острым коготком уколов в сердце. Неужто не доглядели? Детей у Анны было трое. Все ее наказы старшему и дочурке разбивались в прах, когда они оставались одни. Валерка, наобещав «золотые горы» младшей сестренке, убегал с ребятами на речку, а Раечка, усыпив меня, просто не имела сил бороться со всякими летними искушениями и соблазнами. А я не мог долго спать голодным. Да и сейчас, по прошествии многих десятилетий, не могу. Мама не спешила отнимать меня от груди, ее более радовало, что сынок рос, как на дрожжах, ядреным, подвижным и упругим, подобно пробивающемуся сквозь земную твердь молодому масленку. Поэтому, проснувшись в зыбке, которая представляла собой нехитрый деревянный подрамник, обтянутый мешковиной и подвешенный веревками к потолку, я привычно «десантировался» и, набив очередную шишку, безошибочно определял курс.

Глянув еще раз в сторону дороги, Анна поняла – этот знает, куда ползет. Бросить людей и раздачу было неудобно, а сердцем бежала навстречу. Разрозненные мысли толпились в голове, не выстраиваясь в какое-то конкретное решение. Обычно приветливая, заученными движениями она разливала обед, не глядя в лица людей и не отвечая на их реплики, тревожась, измеряя глазами расстояние до того места, где копошилось, медленно приближаясь, поблескивая голой попой, ее родное чадо. И неизвестно, сколько бы еще ее любящая душа ползла вместе с ним по пыльной дороге, когда из-за ближайшего березняка пушечным выстрелом вывалился клуб пыли и с бешеной скоростью стал приближаться по большаку. Через мгновение все поняли – это был табун, ошалевший от серых лесных кровопийц – паутов, угрожающей тучей летящей за ним. Я не раз удивлялся тому, как ухитряются в природе мелкие кровожадные твари обратить в бегство такое огромное благородное и сильное существо, каким является лошадь. Это были не орловские рысаки, а ломовые рабочие трудяги, ежедневно в поту и пене отрабатывающие свой нелегкий хлеб на лесоповале, таская на волокушах к эстакаде длинные хлысты строевой сосны и свинцовой лиственницы. Они неслись во весь опор к воде, чтобы, взорвав реку ослепительными брызгами, избавиться от этой истребительной авиации ненасытных гудящих вампиров.

У Анны захолонуло под сердцем, и колючий озноб гадюкой скользнул по спине. Пастух, увидев ребенка, метнул свою гнедую монголку наперерез, но тут же был отброшен могучей массой горячих лошадиных тел. Земля гудела под их тяжелыми копытами. Из побелевших губ Анны вырвался короткий крик, разломивший небо. Он полоснул по верхушкам дрогнувших елей и мгновенно угас, захлебнувшись в смоляном вязком топоте одичавшего табуна. Невидящим взглядом она смотрела туда, где еще секунду назад копошился такой родной и теплый комочек ее плоти. Пальцы слились с металлом какой-то мертвой хваткой, будто эта злополучная рукоять стала единственной опорой в жизни, всем существом чувствуя в себе эту боль и отчаянье от невозможности отвести руку судьбы и что-то изменить. Тупо смотрела на дорогу, медленно оседая на ватных ногах. Это по ней тем ясным безоблачным днем пронесся табун, вбивая, будто гвозди в землю, маленькие радости, надежды и всю эту нелегкую жизнь простоволосой солдатки, оставив очередной рубец, отметину на ее материнском сердце.

Много позднее я узнал, что был рожден под знаком лошади, и тешил себя мыслью, что мои буйные собратья, вероятно, почувствовали интуитивно своего. Вряд ли кто-нибудь из стоящих в толпе и, тем более, я могли осознать тогда и оценить эту сверхъестественную силу, развалившую надвое могучую и тугую массу табуна, чтобы оставить мою крохотную проявленную человеческую сущность на Земле живой. Во времена узаконенного безбожия впоследствии по жизни я еще много раз, уже ощущая спиной холодное дыхание своей погибели, чувствовал эту неведомую и могучую руку, которая успевала вырвать меня у смерти, приподнимая высоко-высоко над суетливой бренностью греховного, дурно пахнущего и опасного мира, давая возможность, уединившись в себе, хоть как-то разобраться во всем этом.

«Твое бо есть, еже миловати и спасати нас», – тихо скажет молитва. Именно это осознание, однажды застав дома мой вечно блуждающий разум, наконец, поселится в теле, навсегда соединившись с душой и верой.

Гроза

Рыбачий зуд мучил пацанов уже несколько дней. Дядя Коля, добродушный фронтовик без одного глаза, мой родной дядя, накануне рассказал нам, как он в озерке, что напротив кордона лесничего Антона Ивановича, надергал здоровенных карасей, у которых хвосты торчали, не умещаясь в ведре. Целый день вся ватага просто стелилась перед родителями, предупреждая каждое их желание, безропотно перенося все тяготы и лишения домашних работ, опускаясь до противненького раболепия ради только одной цели: к вечеру, послушно подойдя к маме и заглянув ей в глаза, молитвенно попросить разрешения запрячь Серко, чтобы поехать в ночное на рыбалку. Удочки, черви и далеко не изысканная снедь уже давно были припасены и стояли в укромном месте. Наступал самый напряженный момент реализации бесхитростной детской дипломатии.

Главнокомандующим в доме была мама. Она недолго смотрела на наши заслуженные лица и, обращаясь к Валерке как к старшему, произнесла своим донским распевом: «Серка дюже не гонитя, пущай до завтря позорюеть в зеленях». После этих магических слов понадобилось всего несколько минут, чтобы запрячь покладистого жеребца в легкую телегу, и она затарахтела по дорожной гальке, унося шесть маленьких шалопаев в абсолютно счастливую неизвестность, какую только могло нарисовать тогда наше бескрайнее воображение.

До заветного озерка было не более пяти километров. Остановились на деревянном мосту из добротного накатника, поверх которого, в две плахи убитая колесами, светлела широкая колея. Мост этот связывал два берега небольшой речки Кручины и был излюбленным местом, откуда мы часто наблюдали, как на мелком перекате пестрые пескари, шевеля усиками и поблескивая золотыми ободками глаз, деловито буровили проточный песок. От этого места широкой лентой, перепоясывая гору, уходил большак на село Ново-Троицкое. Груженые подводы, полуторки и трехтонки, отгромыхав по тракту, возвращаясь из города, часто останавливались именно в этом месте, притулившись под огромными черемухами отдохнуть.

Недолго полюбовавшись на речную мелюзгу, мы тронулись в путь, устремляясь своими маленькими сердцами туда, где, по всему, уже заждалась нас настоящая большая удача. Разбухшее солнце медленно кипело в вечернем вареве душной атмосферы, когда мы уже подпрыгивали на кочкарнике вблизи озерка. Разобрав свой нехитрый скарб, быстро, без лишних движений, готовили снасти. Достаточно опытные в подобных делах, мы вскоре уже безмолвно застыли с удочками, пришпилив свои взгляды к поплавкам.

Отпущенный без треноги и за это явно благодарный нам Серко гулял по воле, утопая в родной зеленой стихии. Тягучие секунды предвкушения оторвали нас от реального мира, и мы не замечали, как вечерняя зорька разливала вокруг пряные запахи разнотравья, смешанные с голосами птиц и стрекотанием всякой копошащейся насекомой твари, наполняя теплой истомой, утомленной от дневного палева, долину, лежащую между грядой волн огромного застывшего горного океана. Наше торопливое сознание дорисовывало самые фантастические картины, происходящие под водой, отчего темная глубина, казалось, просто кишела рыбинами невиданных размеров, и в каждое мгновение любой из нас был готов подсечь и выволочь на берег сверкающего позолотою чешуи упругого здоровенного карася. Но поплавки молчали, бездыханно покачиваясь на легкой ряби. Казалось странным, что даже дурковатый и любопытный гальян не трогал наживку. Природа будто затаилась. Какая-то гнетущая тишина, охватив окрестности, нависала над озером, оборвав голоса птиц и звуки скрипичного концерта кузнечиков. Воздух уплотнялся, передавая окружающей природе какое-то смутное тревожное предчувствие.

Живущие на бескрайних равнинах люди могут увидеть тучу задолго до того, как она, слегка погромыхивая, неспешно приближается далекими всполохами, как бы давая понять всему мелкому населению зеленого мира – идет гроза, благосклонно оставляя возможность даже маленьким букашечкам найти для себя временное пристанище.

У нас в горах все по-другому. Из-за ближайшего отвесного гольца вываливается темно-свинцовая рваная веревка грозовой тучи, посредине которой, обозначая скорость, зловеще парит белое облачко, и над всем миром нависает жуткая, сосущая под ложечкой, тишина. Помышления о том, что можно убежать или спрятаться где-то, тщетны – все начинается неожиданно, как по команде сверху. Мы едва успели поднять глаза от мертвых поплавков, как где-то совсем рядом оглушительно сухо хрястнуло, отпечатав синим разрядом всю округу. Горохом скатившись в полузасыпанный шурф, оставленный приискателями еще до революции, который никоим образом не спасал нас от надвигающегося погибельного ливня, прижались друг к другу, чтобы было теплее и не так страшно.

Горная гроза более похожа на артобстрел тяжелой артиллерии. Прямо над головами ахнуло, рассыпаясь картечью и соединяясь в один сплошной залп ослепляющих вспышек батареи небесных орудий. Молнии, извиваясь гадюками, беспрестанно полосуют небо, уже разломанное ударами грома на части. И вслед за этим лавина воды обрушивается также неожиданно, секущая и безжалостно смывающая все на своем пути, стараясь не напитать землю-матушку, а просто захлебнуть ее побыстрее и насладиться этой своей жестокостью. Одновременно со вспышкой расколол небо удар, и столетняя лиственница, стоящая на косогоре, вдруг вспыхнула, как огромная лучина, разбитая до корня мощным разрядом. Она, будто славя вечную, непостижимую стихию огня в этом храме Создателя, горела свечой под проливным дождем.

Серко невольно жался к нам. В его глубоких и темных глазах отражалась вся эта кошмарная и оглушительная ночь. «Хоть маленькие, но все же люди», – наверное, думал он, и от этого становилось спокойнее в его доброй лошадиной душе, как и всем нам, видя рядом такое огромное и сильное существо. Валерка, забравшись на кучу своих собратьев, отважно запел: «Врагу не сдается наш гордый Варяг»! Я понимал, что он так громко орет от страха, но, как ни странно, вся эта его показная эстрада внушала какую-то уверенность и в нас.

Серко боялся выстрелов и потому после каждого удара грома слегка приседал, прижимая уши. Не всякая лошадь к этому приучена. Я это хорошо усвоил после того, как однажды на охоте мы с ним оказались так близко от стоящего в багульнике гурана, и у меня не оставалось ни секунды чуть развернуть коня или карабин. Стрелял прямо между его ушей. Было мне лет восемь тогда, и отцовские кирзовые сапоги не оказались большой помехой, так и оставшись торчать в стременах, когда я пулей вылетал из седла. Серко сгоряча было хватанул, но, отскочив и поняв свою оплошность, встал как вкопанный, конфузливо подошел, мотнув умной головой, дескать, что это я, Господи! И ткнул в меня своим теплым носом.

И, наконец, над нашими головами разразился настоящий Вселенский Хаос. Огненная геенна, слившаяся в сплошной грохот, извергающий шквал молний и воды, наводя на нас мистический ужас, застывший в глазах, и будто звучавший в глубине нашего детского, еще не окрепшего сознания, отчетливыми словами: «Я – гроза и прихожу к вам утвердить свое высшее предназначение, силу и могущество Создателя, неотвратимость наказания и превосходство божественного промысла над всеми копошащимися тварями на этой грешной земле».

Холодный дождь лил, как из ведра, и вода, поднявшаяся в озерке, угрожающе подступала к нашей яме. Зажмурясь и прикрыв головы ручонками, мы замерли в обреченном ожидании конца этой нашей замечательной рыбалки. Далеко за полночь, наконец, гулко грохнуло где-то в отдалении, ослепив всю округу, и будто покатилась телега по горам, рассыпая огромные камни, недовольно громыхая, отдаляясь все дальше по окрестным распадкам. Уже вконец обессиленная и изрядно потрепанная, увлекаемая шалыми ветрами туча еще разок огрызнулась, сверкнув недобрым глазом, и устало завалилась за дальней грядой хребта. Все смолкло, неслышно чуть моросило сквозь уже проступавшие на небе звезды. И только слышно было, как с мокрой листвы гулко падали крупные редкие капли, будто забивая гвозди в и без того мокрую землю.

Светало. Ехали молча, не нарушая тишины, словно боялись что-то расплескать в себе, как мудрые монахи после медитации. Полумистическое чувство, новое, еще не оформленное, распирало наши маленькие душонки, не умещаясь в них, оказавшись самым сильным Божественным впечатлением встречи с Создателем. Как-то не веселилось, и дело было не в рыбалке. Рыбалка – мимолетное удовольствие, пустяк. А это глубокое и потрясающее событие останется в каждом из нас на всю жизнь. И в первый раз мы не остановились на мосту, сочтя наше прошлое увлечение пустой детской затеей в сравнении с тем познанием, которое мы обрели, повзрослев за эту одну ночь.

Волчица

Маленькая начальная школа лепилась скворечником на косогоре так, что весь барачный поселок Танха с его покрытой льдом речкой Кручиной и деревянным мостом виднелись внизу. И пацаны гурьбой после уроков, подыскав себе подходящую коровью глызу, с великой радостью неслись на них с пригорка до самого подножия, оглашая воздух звоном голосов, воплями восторга и визгом. И их птичий грай еще долго будил спящие деревья, рассыпаясь с ветвей серебристым инеем. После чего вся эта веселая и возбужденная ватага мелким горохом закатывалась и исчезала в коробочках деревянных домов.

Но моему брату с сестренкой необходимо было преодолеть еще километра четыре до кордона, где жила семья лесника. И так каждый день две одинокие фигурки маячили по укатанной лесовозами дороге. Нередко какой-нибудь шофер, увидев знакомых маленьких пешеходов, подбрасывал их до поселка. Но к вечеру все затихало, и пустынным полем они возвращались из школы одни. Главное – дойти до отвала, а там и до дома рукой подать. В летнее время это было излюбленным местом наших игр и детских приключений.

Помню однажды в песке мы отрыли кварцевую трубку, застывшую когда-то после удара молнии, как позднее нам объяснила на уроке родной природы наша единственная учительница Ирина Максимовна. История отвала началась еще до революции, когда бывший известный золотопромышленник Шумов установил в этом месте драгу. И вот это по тем временам чудо техники наворочало горы гальки и булыги, промывая речной золотоносный песок в Кручине. Зимой на отвале часто стонали и надрывались буксующие груженые лесовозы, расплавляя снег обутыми в цепи колесами.

Зимник, как буханку хлеба, разрезал высокий отвал и, прихрамывая на колдобинах, бежал дальше своей обычной колеей, прижатый крутой горой к речке, извиваясь в узком месте около километра до одинокого дома лесника. Когда дети шли, приближаясь к отвалу, они были хорошо видны на белой ладони снежного поля, и потому волчица никуда не спешила. Она стояла на отвале и спокойно ждала. Провислая спина выдавала ее возраст. Она была голодна, и при дыхании вздрагивающий частокол ребер еще более подчеркивал ее худобу. В тусклой беспощадности взгляда уже не было прежнего охотничьего азарта, свойственного молодым волкам, а скорее какая-то привычная уверенность серийного убийцы в его тактическом выборе. «Чего особенно суетиться, когда исход предрешен», – подумалось ей. Она была обречена на успех. Добыча в тридцати шагах и нужно только подождать темноты. Для душегуба такого ранга маленькие люди что-то вроде козлят или ягнят.

Зимою переход к сумеркам недолгий, когда ребятишки подходили к отвалу, тонкая полоска вечерней зари уже гасла, поглощаемая наплывающей темнотой ночного бездонного неба, смешивая в одну чернильную массу сумеречный лес и продрогшие насквозь вокруг лежащие посиневшие сугробы. Смеркалось. Увидев волчицу, дети медленно остановились, еще не осознавая опасности, переминаясь и поскрипывая подшитыми катанками. И только спустя минуту Раечка, испугавшись, хотела было дать стрекача, но была жестко остановлена братом. Валерка от рожденья рос смышленым, а трусом не был никогда. Он точно знал, что убежать можно было только от мамы, когда с хворостиной она пыталась его догнать и преподать свой урок послушания. Он помнил рассказы бывалых охотников о повадках зверей и старался не делать лишних движений, чтобы не спровоцировать матерого на нападение, тихо наставляя сестренку, что нужно делать. Еще не забылась прошлогодняя история, произошедшая с учительницей на Приисках – одном из отдаленных поселков Кручининского района. Зимою, припозднясь, она шла лесной дорогой из села Ново-Троицкого. А спустя несколько дней объездчик с собакой обнаружил на кровавом примятом снегу ее катанки, из которых торчали две обглоданных ноги. Эту обувь не могли разорвать даже волки.

В суровые послевоенные зимы в нашем таежном краю падеж скота был нередким явлением, и места захоронений, куда свозили эту несчастную худобу, привлекали стаи серых бандитов, которые все более увеличивали свое звериное поголовье. За каждого убитого зверя охотникам полагалась какая-то премия, но волки явно не читали этих приказов и регулярно чинили свои кровавые расправы на больших дорогах. Слава ли Богу, что в свои двенадцать лет Валерка уже покуривал, хотя мама и отсыпала ему иногда за это. Он знал, что эта «дама» долго сидеть не будет и потому решение принимал мгновенно. Оправившись немного от испуга, Раечка, как и подобает женщине, полностью доверилась брату. Она была младше. В их небольших брезентовых сумках, сшитых мамой из старой плащ-палатки, лежали тетради, книги и отдельно завернутый в холстину, далеко не изысканный обед, состоящий из двух-трех картофелин, куска черного хлеба и чекушки с молоком. На этот момент в сумках оставались только тетради и учебники. Валерка прыгающими пальцами чиркал, как назло, ломающиеся и гаснущие спички, а его маленькое сердце глухо отбивало эти тягучие секунды, казавшиеся целой вечностью. Смятые тетрадные листы небольшой горкой лежали на снегу. Наконец, бумажный, прикрытый ладонью костерок вспыхнул, и вместо видневшегося силуэта волчицы в наступившей темноте жутко засветились ее глаза. Увидев огонь, она вскочила, беспокойно вглядываясь, и ее былая уверенность, похоже, оказалась вплотную с желанием убежать. Расчетливо и экономно пацан вырывал по одному листочку и бросал в огонь, зная, что пока костерок живой, она не нападет. Волчица нервничала и уже не могла успокоиться, она садилась, будто на угли, мгновенно вскакивала, но какая-то сверхъестественная сила продолжала удерживать ее на месте. Хищники хорошо чувствуют состояние своих жертв. Огонь, конечно, оттягивал ее решение, но ей передавалась вся безысходность этих маленьких существ, борющихся со своим страхом за жизнь, используя свой последний шанс. Огонь будоражил ее сознание, в памяти метались языки лесных пожаров. Языческий трепет перед стихией огня был сильнее любой страсти, желания и голода. Табу! И потому любой зверь бежит от огня. Только человеку дано водить дружбу с этой необузданной стихией. Понежиться в баньке или на лежанке, согреваясь от камелька, отварить картошечку или, как сейчас принято говорить, обратить во благо контролируемую реакцию горения.

Покрякивал мороз, но руки детей немного отогревал животворный огонь, а количество листочков исчезало прямо на глазах, увеличивая на снегу большую черную проталину. Уже спалили варежки и легкую одежонку. Валерка готовил самокрутку с махоркой, чтобы, если погаснет костер, прикурить и этим огоньком протянуть время. В коробке оставалось несколько спичек, которые он тоже планировал зажигать по очереди. Когда уже догорали последние несколько листочков, волчица вдруг вздрогнула, резко потянула носом и, будто определив направление, метнулась с дороги в темнеющие на берегу лохмы ерника. И только немного погодя дети услышали невдалеке скрип приближающихся саней и тревожный голос отца, погонявшего свою единственную лошадиную силу. На сене, брошенном в розвальни, лежала двустволка. Серко, косясь и вскидывая голову, храпел, почуя близость зверя. А наша Жучка уже ощупывала носом проткнутый волчьими лапами глубокий снег и, щетиня черный загривок, рычала с лаем, в смертельной злобе скаля белые зубы, надрывно переходя на фальцет. Совсем по-особенному, не как обычно, когда она, радостно повизгивая, вызванивала на весь лес, веселым лаем оглашая окрестности, плясала вприсядку вокруг дерева, щерясь на вершину, куда только что загнала испуганную дымчатую белку или соболя.

Отец, досадуя, больше обычного суетясь и беспричинно понукая лошадь, выдавал свое еще не прошедшее волнение. За его широкой спиной было уютно и спокойно. Нависающие над дорогой вершины сосен и елей медленно плыли перед глазами. Скрипели полозья, да изредка фыркал Серко, старательно исполняя свой повседневный лошадиный долг. Холодное небо многочисленными звездами глазело на микроскопические человеческие страсти, на всех нас и происходящее вокруг на этой маленькой грешной планете, летящей в капельке голубой атмосферы среди черной непостижимой бездны огромного мироздания.

На следующий день местный охотник дядя Дема Бродягин из своей довоенной «трехлинейки» достал-таки зверюгу и, положив ее на сани, этаким фертом подъехал к нашему дому. Мы все высыпали посмотреть на трофей. Я был еще маленький, но, увидев мертвую волчицу, лежащую с впалым животом и прикушенным посиневшим языком, не смог обрадоваться вместе со взрослыми. Не знаю почему, но чем дольше я на нее смотрел, тем сильнее барахталось во мне чувство справедливости, которое восторжествовало, смешанное с подступившим комком какой-то неизъяснимой жалости.