Текст книги "Охотники за алмазами (сборник)"

6

Бомбежка была жестокая. Даже не хотелось верить, что в середине двадцатого века представители культурной нации, используя современную технику, способны на такое зверство: расстреливать с воздуха беззащитных женщин и детей.

Прилетели гитлеровцы в полдень. А с утра ничто не предвещало о надвигающейся опасности. День выдался солнечный, теплый, по небу плыли редкие облака, нежные и легкие, и белые-белые, как стерильная вата. И у Ларисы с утра было хорошее настроение: их группе, первокурсницам, разрешили краткую «постирушку». Выдали по куску хозяйственного темного жесткого мыла и каждой, кроме ее личных тряпок, навалили по охапке грязного, пропитанного потом и задубевшего мужского белья, выгоревших рубах, брюк, курток. Но девчонки-первокурсницы рады были до чертиков, что именно им доверили «постирушку». У каждой до ломоты ныла спина. С рассвета и до темноты не выпускали из рук лопаты, работали с отчаянной злостью и надеждой. Землю отсчитывали по вынутым кубометрам. А противотанковый ров уже принимал свои жесткие очертания. Рядом возводились огневые рубежи, но там почему-то дело не очень спорилось, где-то задерживали доставку цемента и нужных железных конструкций. Потому-то их группе, первокурсницам, которых с копки рва должны были перебросить на подмогу строителям огневого рубежа, и разрешили краткую передышку, разрешили ту самую «постирушку».

Озеро Врево находилось в нескольких километрах, а проселочная дорога туда была сплошной радостью. Белье везли на подводе. Солнечный сосновый бор, задумчиво-хмурый ельник и празднично-белая, как из сказки, березовая роща. А потом деревья расступились, и в глаза ударила манящая синева воды.

– Ой, девочки, красота какая! – воскликнула Татьяна и, схватив туфли в руки, рванулась к берегу.

– Вода теплая!

Никакая сила не могла удержать девчонок. С радостным визгом и смехом, стаскивая на ходу платья, блузки, юбки, они бросались в синь воды.

Лариса надолго запомнила то шумно-беспечное купание. Потом, за годы войны, ей приходилось не раз купаться в озерах и реках, однако всегда старались мыться торопливо, как-то незаметно, тихо и скрытно, ибо в сердце постоянно жило чувство страха и опасности.

После купания, свежие и бодрые, дружно взялись за стирку. Сушили тут же, на солнце. На прибрежных кустах и низких деревьях, а то и просто на траве раскладывали чистое белье и одежду.

– Ой, солдаты! – вдруг отчаянно закричала толстая девчонка, развешивая на кустах белье.

Она бросила постиранные нижние рубахи и стала спешно натягивать на себя непросохшее платье.

– Немцы?! – выдохнул кто-то с испуга.

– Да нет же. Наши!.. – раздался успокаивающий голос преподавательницы.

– Все равно мы раздетые! Не пускайте их сюда!

В группе начался переполох. Лариса тоже спешно натянула влажное платье, поправила волосы.

А бойцы тем временем приблизились к озеру и встали на привал. С ними находились и пушки с длинными стволами. Купаться бойцам, видимо, командир ихний не разрешил. Они только умывались, брызгались друг на друга. А пожилые тут же повалились на траву, в тень под деревья. Видно было, что они устали, пропылились. Давно, видать, двигаются пешим ходом.

Лариса, а с нею Татьяна и еще несколько осмелевших девчонок пошли к бойцам.

– Куда путь держите, соколики?

– Соколы летают, а мы пехом чешем.

Бойцы окружили девушек. Засыпали вопросами. Парни молодые, ухватистые, вопросы с намеками. Девчонки жмутся друг к дружке, хохочут, парируют колкости. А Лариса серьезная. Отвечает просто и спокойно, деловито. Рассказала, что они из Ленинграда, из университета, роют против немецких танков заграждение.

Сейчас, конечно, смешно ей, как вспомнит, а тогда она жила наивной решимостью и надеждой.

– Кто у вас старший? – спросила Лариса. – Мне командира надо.

Выступил ладный из себя сержант:

– Я тоже командир, – и добавил: – Игорем зовут меня. Игорь Миклашов.

Лариса взглянула на его петлицы. Там поблескивали треугольники. Она знала, что треугольники ниже, чем кубики, а кубики ниже, чем продолговатые шпалы. У дяди Коли были на петлицах шпалы. Но сейчас ей было важно высказать свою просьбу. И она, глянув ему в глаза, сказала:

– Возьмите меня к себе, возьмите санитаркой!

Сержант и рад бы, да на каком основании? Без приказа не зачислишь в батарею, на довольствие не поставишь. Обо всем этом он сбивчиво пояснил девушке, которая ему так сразу приглянулась.

– Надо лейтенанта позвать.

Лейтенант не заставил себя долго ждать, Щеголеватый, весь в ремнях, на груди поблескивает значок ГТО-2.

– Командир взвода Кирилл Оврутин, – представился он, не сводя глаз с Ларисы.

Выслушал ее горячую просьбу. Помолчал для важности, потом сказал:

– Сам я не вправе решить. Но вы дайте мне ваш адресок, – и учтиво подставляет ей записную книжку, протягивает карандаш. – Как только я с начальством полка улажу этот вопрос, сразу дам знать.

Лариса и на это была согласна. А вдруг и вправду поможет?

7

Самолеты появились внезапно. Они вынырнули из облака и с нарастающим воем моторов устремились к земле, к противотанковому рву, где находились безоружные мирные люди, главным образом женщины. Летчикам, конечно, это было хорошо видно.

Нудно и гулко завыла сирена воздушной тревоги. Девчонки в страхе сбились в кучу.

– Что вы делаете, глупые! – срывая голос, закричал старый преподаватель, расталкивая студенток костлявыми руками. – Разбегайтесь! Побьют, как куропаток!..

А куда бежать, когда противотанковый ров кончался вертикальной стеной. На нее без лестницы не влезешь. А тут послышалось еще и тревожное, полное жалобы, мычание коров. Большое стадо паслось на лугу вдоль вырытого котлована. Животные предчувствовали беду. В стороне, за лесом, яростно захлопала скорострельная пушка, и в небе, не долетая до самолетов, стали разрываться белые вспышки.

– Ложись!!! – кричал кто-то хриплым басом. – Ложись!..

Лариса инстинктивно прижалась спиною к глинистой стенке рва, странно ощущая сквозь платье нагретую солнцем каменистую землю. А сверху, со стороны солнца, казалось, прямо на нее стремительно надвигалась тяжелая и громадная ревущая железная птица с намалеванными крестами на крыльях. Тускло сверкнули на солнце края алюминиевых плоскостей, а за прозрачным колпаком одной, гудящей моторами, птицы Лариса на какой-то миг увидела немца, увидела в профиль, и в ее сознании запечатлелась яйцевидная, обтянутая черным шлемом голова.

А в следующее мгновение началась пляска огня и грохота. Земля, как живая, вздрагивала под ногами и у нее за спиной. Бомбы рвались всюду – и в противотанковом рву, и там, где паслось стадо. Обезумевшие животные бросились в разные стороны. Несколько десятков коров вскочили в ров. Они метались, бодая рогами и топча людей.

Вой, рев, мычание, отчаянные крики, взрывы бомб, треск пулеметов, разрывы снарядов смешались в едином страшном грохочущем хоре. Где-то вверху, на краю рва, надломилась елка и, поднимая тучу пыли, с треском упала неподалеку от Ларисы. Что-то горячее, обдав жаром щеку и шею, гулко шлепнулось в глинистую стену. Лариса в страхе присела, но тут же вскочила – мимо бежала, отчаянно ревя, пегая корова, волоча по земле бледно-синие кишки, и она копытами наступила на них…

Гитлеровские самолеты взмывали вверх, делали разворот и снова пикировали на противотанковый ров…

И вдруг грохот кончился. Сквозь вопли раненых и рев животных послышались крики:

– Наши!.. Наши!..

Два краснозвездных истребителя стремительно набирали высоту и смело вступали в неравный бой. Вспыхивали на солнце алюминиевые плоскости, зеркалами отсвечивали плексигласовые колпаки, длинные белесые нити трассирующих пуль чертили прямые линии на синем фоне. Бой как-то сразу переместился в сторону. В огромном небе носились, как вьюны, вроде бы игрушечные самолеты. И оттуда, с неба, доносились, словно работа швейных машинок, пулеметные очереди, глухие торопливые хлопки скорострельных пушек.

Неожиданно Лариса увидела, как от фашистской стаи отделился один двухмоторный самолет, оставляя за собой черный дымный хвост. Он несся к земле, все убыстряя полет, и вдруг на глазах стал разламываться на куски. Ей показалось, что это был именно тот самолет, в котором она видела яйцевидную голову фашистского летчика в черном шлеме…

– Сбили! Сбили гада!..

Но радостные выкрики тут же прекратились. Словно наткнувшись на преграду, сник и вспыхнул ярким пламенем наш истребитель. Он, теряя равновесие, камнем полетел вниз. Летчик выпрыгнул на парашюте, но возле него закружил немец, расстреливая из пулемета, пронзая тонкими белесыми иглами трассирующих пуль…

А в противотанковом рву, изрытом воронками, продолжался тихий ужас. Кричали и молили о помощи раненые. Ревели животные. То там, то здесь, возле округлых дымящих чадом воронок, лежали убитые. Лариса, оглохшая, словно у нее в ушах заложена вата, нахватавшаяся угарного чада, оцепенела и не могла сделать даже шага от стены, с ужасом оглядываясь вокруг. У нее ознобно похолодела спина, когда неподалеку увидела оторванную человеческую руку, костлявую кисть. Она узнала ее, руку старого преподавателя, которой тот еще несколько минут назад расталкивал их, оглупевших, сбившихся в кучу девчонок…

– Помогите!.. Помогите!.. Хоть что-нибудь сделайте…

Она услышала голос Татьяны. И увидела ее. Чуть в стороне, за небольшой грудой земли, возле двухколесной тачки, на которой вывозили грунт из котлована, Татьяна странно сидела на корточках, прижав обе руки к животу, а сквозь пальцы, расплываясь по светлому платью, сочилась густо-алая кровь.

– Сейчас! Потерпи!..

Лариса кинулась к ней. Но что она могла сделать? Чем помочь? Первое, что пришло в голову, – надо перевязать. Срочно перевязать, остановить кровотечение. Но чем? Где аптечка, где бинты?.. Не долго думая, Лариса схватила подол своего белого, недавно выстиранного платья. Но надорвать его не смогла. Тогда она в отчаянии стала грызть шов зубами, и потом, собравшись с силою, оторвала кусок.

– Потерпи, милая… Потерпи…

Рана, к удивлению, оказалась маленькой, почти с ноготок. Но остановить кровотечение никак не удавалось. Перевязка не помогла. Татьяна таяла на глазах.

– Жжет… все внутри горит… не могу… не могу… Мама!.. Мамочка…

Лариса, глотая слезы, уложила ее поудобнее возле тачки, положив под голову чью-то куртку.

– Полежи, я сейчас… Я в штаб. Приведу врача! Мы тебя в больницу. Там вылечат. Обязательно вылечат.

Но штаба не существовало. На том месте зияла огромная, еще тихо чадящая воронка да вокруг валялись разбросанные почерневшие бревна, погнутая спинка железной кровати, какие-то папки бумаг, пробитая тумбочка…

Лариса кинулась искать санитаров. Где-то неподалеку, как она помнила, должны находиться медработники. Ей указали дорогу. В леске разбивали палатки с ярко нарисованными на белом фоне красными крестами. А вокруг них, располагая прямо на траве, укладывали раненых. Крупная женщина в белом халате зычно командовала:

– Только тяжелораненых! Их в первую очередь!..

Раненые стонали, плакали, просили воды, молили о помощи. У Ларисы ком подкатил к горлу. Она растерялась. Тут находились девушки, на которых страшно было смотреть. Одна, белокурая, сидела и держала свою оторванную руку, кость неестественно белела… По сравнению с ними ранение Татьяны казалось пустяковым. Но Лариса все же остановила врача, умоляюще попросила:

– Татьяна лежит, ранена. Давайте бинтов и йоду.

– А какое ранение? – спросила женщина-врач.

– Вот сюда, – Лариса пальцем показала, – в живот. Рана маленькая.

Врач посмотрела на нее, как смотрят на сильно провинившегося, но глупого ребенка. Тяжело вздохнула и повелела тоном, не терпящим возражений:

– Немедленно! – вы меня поняли? – немедленно сюда! В операционную!..

Вместе с Ларисой побежали еще две незнакомых студентки из старших курсов. По пути они захватили грубо сколоченные носилки, на которых выносили грунт.

Но они не успели. Маленькая рана оказалась смертельной. Татьяна все так же лежала на земле возле тачки, только голова ее неестественно запрокинулась и в широко открытых остекленевших немигающих глазах, необычно спокойных, тускло отсвечивало солнце…

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Батарея окапывалась. Артиллеристы, уставшие после ночного марша, обнаженные по пояс, остервенело вгоняли лопаты в податливую землю. Сняв дерн и верхний короткий темный пласт плодородной почвы, лезвия лопат вгрызались в бурую слежалую глину. Пахло душно прелью, корнями, хвоей и солдатским потом. Тела артиллеристов лоснились, словно намазанные жиром, Солнце повисло над головой и палило нещадно.

– Хоть бы тучка завалящая подошла бы, – мокрый от пота боец отбрасывал на бруствер вырытую глину. – Изжариться можно вконец!

– Давай, давай вкалывай!

Сержант Петрушин с ожесточением вгонял по самый край лопату и, пружиня жилистое загорелое тело, тренированно ловко швырял бурые комья наверх, углубляясь в землю, прорывая ход сообщения. Чуть впереди, за кустистыми елками, мелькали коричневые тела батарейцев, сооружавших позицию второго орудия.

Издали, со стороны Пскова, до которого было несколько десятков километров, чуть слышно, заглушенно доносились разноголосые беспорядочные раскаты, словно там рокочут, зарождаются громы, повторяемые многократно эхом. И, слушая настораживающий тот гул, батарейцы понимали, что оттуда доносится клокотание тяжелого боя, он наверняка может покатиться стремительной волною сюда, на артиллерийскую позицию, и если не успеешь, не поспешишь зарыться в землю, спрятать за бруствером зенитные пушки, которые не имеют даже обычных защитных щитов, то очутишься перед той волною, словно голый и раздетый, открытый со всех сторон. Не слышно было ни команд, ни поругивания младших командиров, обычно подгонявших на полевых учениях бойцов, торопя их зарываться в землю. Тут каждого подхлестывало сознание надвигающейся опасности. Слышался лишь гортанный придых, стук лопат о прессованную годами глину, тяжелое дыхание да разные ругательные слова, хрипло вылетающие из пересохших глоток.

Лейтенант Кирилл Оврутин расстегнул ворот. Ему бы тоже хотелось сбросить гимнастерку, пропитанную потом и противно прилипающую к телу, остаться обнаженным по пояс, как его подчиненные, подставив спину и бока солнцу и легкому ветерку. Но он не мог позволить себе такой роскоши. На его плечах командирские обязанности. Он знал, что бой может вспыхнуть каждую минуту.

Утром Оврутин получил приказ: выдвинуться вперед, соорудить огневую позицию и нести охрану ленинградского шоссе, прикрывать от воздушного нападения части стрелковой дивизии, которая по указанию командования Северо-Западного фронта находится во втором эшелоне и совершает днем марш из района Дубоновичи к Луге для занятия оборонительного рубежа.

Приказ был прозрачен как стеклышко, и Кирилл понял главное: наши отходят… Подполковник, отмечая на карте место, где должна разместиться батарея, предупредил:

– Фронт на живую ниточку держится… Если немцы его прорвут, то не исключена возможность, что вам придется отражать танковую атаку. Так что, лейтенант, зарывайтесь поглубже и готовьтесь ко всем неожиданностям.

Приказ есть приказ, его надо выполнять. Несколько дней назад, когда создавали дивизион, Оврутин мечтал лишь об одном: попасть на самый опасный участок, в пекло боя, где можно будет проявить себя. Мечтал о самостоятельном задании, чтобы лично, без чьей-либо помощи, принимать решения. И сейчас, когда, казалось, такая возможность ему представилась, Оврутин неожиданно для себя ощутил где-то внутри смутную тревогу одиночества и еще всплывшие откуда-то из прошлого забытые чувства робости и неуверенности, словно ему предстоит одному перейти по тонкому льду широкую реку… Ответственность навалилась на него и давила.

Кирилл позавидовал своим подчиненным. Те энергично рыли землю, действовали, выполняя его волю. И это в какой-то мере снимало с них неуверенность и всякие сомнения. Орудия укрыть надо – значит, и вкалывай лопатой, торопись. Чем глубже зароешься, тем больше шансов остаться целым, остаться живым. Логика простая. А Оврутину, помимо обычных задач – окапываться с орудиями и вести огонь по наземным целям, – приходилось довольно часто за три года командирской службы принимать самому решения в тех непредвиденных ситуациях, о которых никто толком пока не знает. Отход частей может кончиться весьма неожиданно – так, что батарея окажется лицом к лицу с врагом. И сейчас Оврутину очень захотелось иметь где-то рядом старшего командира, слышать его грубоватый окрик, раздраженный голос, короткий приказ, требующий беспрекословного выполнения…

Кирилл выбрался из укрытия и остановился возле тонкой березки, что росла в начале пологого спуска с холма. Отсюда просматривалось асфальтовое шоссе, убегающее по волнистой местности туда, где впереди на линии горизонта чуть виднелись в голубоватом мареве крыши села.

Холм густо порос молодняком, кустами орешника и черемухи, а на вершине его стояли несколько берез, сосны и кряжистые темные елки. Внизу, у подножья, зарывалось в землю боевое охранение – взвод из дивизии народного ополчения. Чуть в стороне две женщины выкашивали небольшой луг, косы сверкали в лучах солнца.

Оврутин прислонился спиной к березке, и на какой-то миг далекий гул боя показался ему знакомым с детства шумом падающей воды… Он прикрыл глаза и увидел дугообразную белоснежную плотину Днепрогэса. В памяти всплыли не тревожные дни штурма, а те краткие минуты отдыха в обеденный перерыв. Увидел крепких, загоревших до темноты ореха друзей-бетонщиков, лежавших вокруг надутой автомобильной камеры, и самого себя в вылинявших синих плавках. За спиною глухо шумели пенистые водопады, шумел Днепр.

– Товарищ лейтенант!

Оврутин круто обернулся на зов. Видение Днепрогэса исчезло. Возле свежего бруствера стоял заряжающий первого орудия казах Тагисбаев, обнаженный по пояс, на голове в виде чалмы накручена гимнастерка.

– Товарищ лейтенант! Там задержание есть.

– Какое задержание? Ты о чем говоришь?

– Переодетый женщина в красноармейский форма, вот какой задержание.

– Что за чепуха!

Оврутин направился в глубь огневой позиции, на ходу окидывая придирчивым взглядом работу бойцов, давал указания. Еще немного, и можно будет сказать, что главное сделали. Какая-то неведомая сила подстегивала людей, они с остервенением долбили землю, понимая, что времени осталось мало, очень мало. Слева, по ту сторону шоссе, в глубине зарослей ельника, окапывалось третье орудие.

– Кого там задержали?

– Здесь она, товарищ лейтенант!

Оврутин вышел к снарядной повозке и возле нее увидел задержанную. Молодая, ладная, лет восемнадцати. В новой красноармейской форме, сапогах, на голове пилотка, из-под которой выбивались и свисали к покатым плечам густые волосы. Лицо девушки показалось Оврутину очень знакомым.

– Что за маскарад? – строго спросил лейтенант, напряженно вспоминая, где и когда они встречались.

Но Лариса, а это была она, облегченно вздохнула и улыбнулась. Она первая узнала его и шагнула навстречу!

– Это я, Лариса… Помните? У озера Врево вы адрес мой записали?..

Ларисе казалось, что ей повезло. Как-никак, а командир знакомый. Не отправит в тыл. После той бомбежки она твердо решила выбраться на передовую. Она стала торопливо рассказывать, как ей выдали полное обмундирование, как дядя Николай Гаврилович переслал тридцать рублей, и она на все деньги накупила в аптеке бинтов, йода, даже от головной боли порошки взяла, одним словом, сумка полна медикаментов.

– А на санитарку я немного на курсах училась, кружок Осовиахима при школе в прошлом году кончила. Еще до университета!

Оврутин смотрел на нее и не знал, что предпринять. То ли отправить в тыл как задержанную на огневой позиции, то ли оставить в батарее, руки санитарки, хоть и неопытной, могут пригодиться, то ли пустить вперед к фронту, но едва ли она доберется до передовой, если по шоссе уже отходит стрелковая дивизия, вот-вот должны показаться первые машины…

– Лейтенант, наше охранение сматывается!

– Что?!

– Сматывает удочки, лейтенант, – сержант, с прилипшими мокрыми волосами, обнаженный по пояс, перемазанный глиной, прибежал с лопатой в руке. – Вон, смотри сам!

– Не уходить никуда, стоять здесь, – повелел девушке Оврутин, а сам чуть не бегом поспешил к шоссе, к пологому скату, где еще недавно пехотинцы старательно рыли окопы.

2

Окопы были пусты, Последний солдат, держа винтовку за ствол, как палку, торопился догнать уходящих товарищей.

– Стой! – крикнул Кирилл. – Стой, кому говорю!

Он побежал наперерез уходящим пехотинцам, на ходу расстегивая кобуру. Кирилл был полон решимости удержать, заставить вернуться в окопы боевое охранение. Без них зенитчики оставались одни, как раздетые зимой в степи, открытые любым ударам наземного противника.

– Стой, так твою мать!..

На окрик оглянулся командир пехотинцев, невысокого роста, плотный чернявый мужчина с крупными чертами лица. На его петлицах выделялся новенький кубик – знак отличия младшего лейтенанта.

– Ты чего, сосед, горячишься? – деловито-спокойно спросил младший лейтенант, удивленный взволнованностью Оврутина.

– Куда же вы, а? – Кирилл глотнул воздух и еле сдержал себя, чтобы не выматериться. – Бросаете батарею на кого?

– А к вам, лейтенант, разве… не поступал?

– Что – поступал?

– Как что? Разумеется, приказ.

– Какой приказ? – Оврутин готов был вот-вот сорваться.

– Отходить. У меня распоряжение комбата, – младший лейтенант похлопал по нагрудному карману и, понизив голос, доверительно сообщил: – У Николаева позицию велено занимать.

– А как же мы?

– Немного подождите, готовьтесь… Раз нам приказ пришел, значит, и вам придет. А здесь оставаться рискованно!.. Там, у Пскова, кажется, треснула ниточка… Мне приказано скорым маршем, понимаешь?

И он, махнув на прощание рукой, побежал к своему взводу. Оврутин, сунув пистолет в кобуру, рывком закрыл кнопку. Неужели и ему сейчас последует приказ отходить? Он ничего не понимал. С самого утра вкалывали, сооружали позицию, а теперь бросать?

По шоссе с шумом промчались три грузовые машины с ранеными, за ними на некотором расстоянии катила поврежденная легковушка. Стекла выбиты, одна дверца сорвана. На подножке стояла санинструктор, на рукаве белая повязка с красным крестом. Она согнулась и выставив вперед голову, вцепилась в дверцу. Ветер трепал ее темные волосы. Машина мчалась как на гонках, от нее веяло тревогой и обреченностью.

Оврутин, чувствуя нутром, что надвигается на него какая-то страшная опасность, что ею пропитан застывший воздух, заспешил к своему наблюдательному пункту.

– Телефонист, штаб… Скорее!

Прошло минут пять, когда наконец удалось связаться с дивизионом. Там ничего не знали. Пока Оврутин объяснял, связь неожиданно прервалась. Сколько телефонист ни старался, дивизион молчал.

На НП стали приходить с докладами командиры орудий. Первым явился командир третьего орудия старший сержант Червоненко. Высокий, крепко сбитый, широкоскулый, он напоминал молодого запорожского казака с картины Репина. Червоненко был родом из Николаева, работал клепальщиком на судостроительном, и Оврутин звал его «земляком».

Вслед за Червоненко в блиндаж спустился худощавый и всегда хмурый сержант Беспалов, командир первого орудия. Он пришел, даже не стряхнув с одежды глину, в измазанных сапогах. Вскинул ладонь к виску и хриплым голосом доложил комбату коротко и четко:

– Задание выполнено.

Кирилл Петрушин пришел последним, застегивая на ходу пуговицы гимнастерки, умытый, влажные волосы зачесаны.

– Пожрать чего-нибудь, – произнес Петрушин после доклада, – куском мяса в зубах поковыряться.

– Поросятиной или гусятиной? – В тон ему спросил Червоненко.

– Сейчас они вам наковыряют, что и своих зубов не соберете, – раздраженно сказал Беспалов. – Слышите, какой гул идет? И шоссейка пустая, ни одного беженца, ни отступленца…

Оврутин обвел присутствующих долгим взглядом, хмурым и сосредоточенным, командиры орудий притихли. Вынул пачку «Беломора», протянул, но взял только один Червоненко двумя пальцами папиросу, остальные отрицательно замотали головами. Оврутин закурил, сделал несколько глубоких затяжек, выпуская дым через нос. «Спокойнее, – сказал он сам себе. – Без психики! Раз надо, так надо, ничего не попишешь». Слева в открытый ход просматривалась траншея, и в конце ее виднелась широкая загорелая спина сержанта взвода управления, который устанавливал перед бруствером стереотрубу.

– Командиры орудий, нечего тут лясы точить. – Оврутин хотел сказать как-то по-иному, не так, но слова сами срывались с кончика языка, он злился на себя за непроизвольную резкость, а со стороны лицо лейтенанта казалось хмурым и холодно строгим, как на инспекторской поверке. – По местам. Еще раз изучите местность в своих секторах для стрельбы по наземным целям да проверьте ориентиры. И дальность до каждого уточните. Поточнее определите дальность.

– А как же мы без пехоты, без прикрытия? – вслух сказал Беспалов то, о чем каждый думал.

– У пехоты свое командование, у нас свое, – так же резко ответил лейтенант, делая упор на слове «свое» и пресекая любое обсуждение, добавил: – Идите!

Командиры орудий гуськом двинулись к выходу. Оврутин с откровенной завистью посмотрел им в спины. Им есть у кого спросить, и они, подчиняясь воле командира, его воле, пошли выполнять приказ. А кто ему прикажет? Связь не работает. Заснули они там, что ли? Если отходить, то надо сейчас, как бы потом не было поздно. Но на себя взять такое решение Кирилл просто не мог. Учеба в училище, годы службы приучили к четкому и беспрекословному повиновению, чего он сам добивался от других, «Раздумывать в бою будет некогда, – повторяли часто в училище. – Четкое исполнение приказа – залог победы!» И он был убежден и верил в эту аксиому, пока вот не пришлось самому перед первым боем ощутить себя думающей личностью. Все те бои с самолетами были чем-то вроде первой пробы. Он остро и ясно понимал, какую хрупкую боевую единицу они представляют, тем более против наземных целей, особенно против танков. Какая-то неясная, неосознанная обида жгла изнутри, вызывая щемящее чувство отчаянного одиночества, словно он свалился в море с мчавшегося на полном ходу катера и никто не обратил внимание на его отсутствие, как будто так и надо на самом деле, а до берега далеко, и набухшая одежда тянет вниз.

Тонко и нервозно зазвонил полевой телефон. Связист обрадовался и с веселой радостью на лице схватил трубку.

– Да, да! «Чайка» слушает!.. Слушает «Чайка»! – и, прикрыв ладонью микрофон, повернулся к Оврутину. – Лейтенант, связь! Тебя вызывают, – и добавил удивленным шепотом: – Из Ленинграда.

– Откуда?

– Штаб фронта, говорю!..

Оврутин схватил трубку, прижал к уху.

– Лейтенант Оврутин слушает!..

– Кто, кто?..

– Товарищ командующий?! – Кирилл вытянулся, одернул гимнастерку. – Здравия желаю, товарищ генерал!

Приглушенный голос, словно с другого края планеты, тихо доносил тревожную весть: фронт под Псковом немцы прорвали утром. Дорога на Лугу оказалась открытой. Части стрелковой дивизии, которые совершали марш к Лужскому рубежу и которые батарея должна была прикрывать с воздуха на своем участке шоссе, внезапно попала под удар танков и авиации противника… Вот-вот немцы появятся перед батареей.

Командующий приказывал и лично просил лейтенанта Оврутина и всех бойцов батареи: остановить врага и продержаться. Продержаться, сколько возможно – два, три часа… За это время там, за спиною, создадут более надежную преграду.

Командующего он видел лишь издалека на параде. Оврутин отвечал быстро, глотая концы слов. Он хотел было сказать, что их батарею никто не прикрывает с флангов, что впереди нет пехоты, нет охранения. Но по тону обращения понял, что там, в штабе фронта, все знают.

– Есть держаться! – крикнул в ответ Оврутин, удивляясь странной бодрости своего голоса. – Будем держаться до последнего, товарищ генерал!..

Генерал простился. Просил передать бойцам, что верит в их мужество, и повесил трубку. Оврутин еще держал ее некоторое время, плотно прижимая к уху, потом, поняв, что разговор окончен, бросил. Посмотрел на шоссе, откуда доносился глухой рокот, где в небе, если прильнуть к стереотрубе, видны были маленькие самолетики. И он своими щеками, напряженным телом вдруг ощутил, как пахнуло издали огнем, услышал в глухом рокоте бесстрастный голос приближающейся стрельбы. Не хотелось верить, что через час-полтора здесь встанет дыбом земля… А вслух сказал:

– Все правильно! Исключительные обстоятельства требуют исключительных действий.

Неопределенность рассеялась. Приказ есть приказ!..

Но почему-то вдруг обида хлестнула в лицо, вопиющая, как ему показалось, несправедливость судьбы, случайно сложившиеся обстоятельства поставили его перед гранью небытия… Шансов выжить один к ста или совсем никаких! Зенитная батарея лишь маленькая затычка в большой дыре, которая возникла в днище корабля… Будущее, о котором мечтал, просто завтрашнего дня может и не быть. Жизнь может кончиться именно сегодня. А надо что-то делать, надо что-то делать!

Он провел ладонью по щеке, по шее и пальцами ощутил на петлице выпуклую глянцевую поверхность лейтенантских кубарей. Маленькие строгие квадраты, знаки воинского отличия, вдруг воскресили в возбужденном мозгу памятное торжественное построение в артиллерийском училище, и Кирилл, как наяву, услышал напутственные слова седого полковника: «Советская Родина верит вам и надеется на вас!» Они стояли тогда гордые и счастливые своей судьбой, в новой парадной форме.

Кирилл с трудом оторвал от земли застывшие и отяжелевшие ноги, сделал шаг, второй и в то же время тренированным командирским взглядом охватывал боевую позицию, которую хотел сделать неприступной. «Нет, мы не затычка в большой дыре!.. Нет, мы артиллерия, – зло и с какой-то отчужденной решимостью повторял он про себя. – Мы им покажем! Через нас не так просто пройти! Дорого им это обойдется! Надо всем командирам орудий и бойцам рассказать о приказе и просьбе командующего…»

– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант, вы что не отвечаете?

Кирилл обернулся и увидел прибившуюся к ним санитарку.

– Товарищ лейтенант, а мне что делать?

Оврутин хмуро окинул взглядом девушку в красноармейской форме, которая мешковато сидела на ней, на ее самодельную санитарную сумку с медикаментами, купленными на свои деньги, и пытался вспомнить, что же он ей говорил в прошлый раз, но никак не мог вспомнить – то ли приказал уходить из расположения батареи, то ли разрешил остаться. Он лишь сухо произнес:

– Ты еще здесь?

– Вы же приказали стоять, вот я и стою, – ответила Лариса и тут же быстро предложила: – Разрешите, я буду помогать вашему санитару отвозить раненых? Разрешите?