Текст книги "Не потерять человека"

Лена бросила взгляд на измученное лицо Чаплицкого:

– Петя, вы чаю хотите?

– С удовольствием, Леночка.

Лена зажгла керосинку, поставила на конфорку старый железный чайник. И вернулась к разговору:

– Так что же вас не устраивает, Петр?

Чаплицкий пристукнул кулаком по столу:

– Решительно все. Бросать Россию я не хочу, а жить с большевиками – не могу.

– Почему? Разве честного человека не может волновать их идея свободы, равенства и братства?

– Да вздор это! – злобно бросил он. – Вздор! Я не хочу братства с чукчами! И там, где торжествует принудительное равенство, – нет свободы!

Чаплицкий зашагал по комнате, горячечно блестя глазами, быстро выкрикивая:

– А свобода напрочь исключает равенство, поймите это, Леночка! Пока я свободен, я всегда буду сильнее, умнее и богаче любого из них!..

Они долго молчали, пока Лена не произнесла печально:

– Тогда вы обречены. Они вас уничтожат… И будут по-своему правы…

– Мне это очень горько слышать от вас, Лена, – прошептал Чаплицкий.

Лена сняла с керосинки закипевший чайник, налила гостю чаю. Он сел к столу, сделал несколько жадных глотков. Лена тихо сказала:

– Но это правда, Петя. Вы ослеплены ненавистью. Неужели вы верите в победу своего дела?

– Верю, – упрямо сказал Чаплицкий. – Хотя наши вожди – те, которые идейны, – безумны! А те, что умны, – безыдейны.

– Чего же вы хотите, Петр?

Чаплицкий снова встал, взволнованно прошелся по комнате, остановился против Лены, блестя глазами, неожиданно предложил:

– Лена, Леночка! Давайте уедем… через границу… Вместе!.. Я ведь так сильно… и так нежно любил вас… Я и там найду себе место… Мне одному больше невыносимо… Я так устал.

Лена покачала головой.

– Не хотите?.. А что же делать мне?.. Зря я к вам пришел, зря на вас обернулся…

Лена не поняла его:

– Почему, Петр?..

Чаплицкий тоскливо объяснил:

– Я как жена праведного Лота: обернулся на Содом, и вот – обращен в соляной столп…

Лена промолчала.

– Я видел вас несколько раз с этим комиссаром… Шестаковым, – резко сказал Чаплицкий. – Скажите мне прямо – это из-за него?

Лена неопределенно пожала плечами и снова ничего не ответила.

– Та-ак, та-ак… Понятно… понятно… – сбивчиво забормотал Чаплицкий. – Вот же у вас телефон, Елена… Позвоните, скажите ему… – Чаплицкий отошел к окну, сжатыми кулаками оперся на подоконник, разгоряченным лбом прижался к стеклу, шепча слова, как в бреду: —…скажите ему, что у вас прячется враг Советской власти… белогвардеец Чаплицкий… ваш бывший жених…

Лена молчала.

– Ну, что же вы? – истерически выкрикнул Чаплицкий. – Они высоко оценят такую лояльность…

– Что вы несете, Чаплицкий? Слушать противно! – взорвалась Лена.

Чаплицкий круто повернулся к ней:

– Почему же? Новые времена, новая мораль – сын на отца, брат на брата. Идеи дороже живых людей! Невесты предают своих женихов!

Лена долго, неотрывно смотрела на него. Потом разлепила пересохшие губы:

– Мне сейчас очень больно, Петр… Я вас тоже любила когда-то… – И добавила с мукой: – А вы… Вы горестный и кровавый шут…

Контрразведчик издевательски развел руками:

– Мы все шуты… на подмостках времен!

Лена взяла себя в руки. Показала Чаплицкому лесенку, ведущую на второй этаж:

– Приведите себя в порядок, умойтесь и ложитесь спать. Я постелю вам сейчас… – И так как Чаплицкий молчал, добавила непреклонно: – А утром уходите. Я больше не хочу вас видеть.

Чаплицкий поднял на нее потухшие глаза:

– Я не стану злоупотреблять вашим гостеприимством. Через полчаса смены патрулей, и я уйду…

Лена не ответила.

Чаплицкий сказал горько:

– Но если вы сообщите Шестакову, что я был здесь, они поймают меня и убьют.

Он подошел к ней вплотную и с гримасой боли и ненависти добавил:

– Прекрасный сюжет: советская Джульетта сдает Тибальду из Чека своего Ромео! Прощайте!..

Лена со слезами на глазах бросилась вон из комнаты. Чаплицкий крикнул ей вслед:

– И запомните: моя кровь падет на вас! Запомните это! Падет на вас!..

Шестаков и Болдырев направились в Чека.

По дороге Болдырев говорил недовольно:

– Ну и чего мы достигли? Только парня хорошего в лазарет уложили. Да еще двое раненых… И пальбу на весь город подняли.

Шестаков с ним не согласился.

– Это ты не прав, дорогой мой, – говорил он снисходительно. – Конечно, ребят жалко, что тут говорить. Да ведь и сам знаешь, как народ говорит: «Пошел на войну по голову чужу и свою захвати!» Как-никак шестерых бандитов мы положили?

Болдырев угрюмо кивает.

– Да двоих взяли… – продолжает довольно Шестаков. – Это раз… Во-вторых, убедились категорически, что в штабе засел предатель.

– А что, раньше не знали, что он засел, предатель-то? – пробурчал Болдырев.

– Раньше мы предполагали, а теперь точно знаем. И мы его обязательно найдем.

– Найдем, – спокойно согласился Болдырев. – Куда он от нас денется…

Шестаков размышлял дальше:

– Тут что еще важно: теперь, после засады на «Пронзительном», враг знает, что мы его игру разгадали.

Нахмуренное лицо Болдырева немного разгладилось.

– Это факт, – сказал он довольно. – Теперь небось поостерегутся хватать любые слухи – вдруг снова ловушка? И вообще, когда враг опаску имеет, у него возможности вредить меньше. А то обнаглели…

Они вошли в помещение городского Чека, расположившееся в небольшой каменной усадьбе за глухим забором, бывшем имении купца Малодворова.

В одной из комнат русый вихрастый чекист лет девятнадцати настырно допрашивал диверсанта, который первый влез на борт «Пронзительного».

Арестованный был спокоен, развалившись в очень свободной позе на стуле, он развязно отвечал на хитрые вопросы следователя.

Чекист, видимо не очень довольный результатами своего расследования, с обидой доложил Болдыреву:

– Вот, полюбуйтесь, Андрей Васильевич: клянется-божится, что ничего про организаторов злодейского покушения на буксир «Пронзительный» якобы не знает…

– Даже как главаря звать?.. – сощурился на развязного диверсанта Болдырев.

Диверсант словоохотливо ответил:

– Звать-то знаю как, да что толку… Что мне с его званию – навар-то какой… Мне небось в зятья к нему не собираться…

– Так как его звать? – перебил Болдырев.

– Лександром звать его, головоря-то нашего, Лександром. И боле ничего про него не знаю. Да мне-то зачем? Лександр – и ладно. Лишь бы в дело взял, да опосля долей не обидел, да работой доволен был бы…

Болдырев спросил терпеливо:

– Одет-то он как, «головарь» ваш?

Арестованный ответил неожиданно:

– Я так мыслю, гражданин командир, соображаю, значит, – военный он.

– Ага, ясно. А ты кто – тоже военный? – заинтересовался Болдырев. – Офицер небось?

– Да что ты, командир! – заухмылялся арестованный. – Скажешь тоже! Мы люди вольные, веселым ремеслом промышляем. Из урок мы… из фартовых, значит.

Болдырев резко скомандовал:

– Ну-ка, лапы на стол!

Диверсант послушно выложил на стол руки – довольно грязные, с черной каймой под ногтями. Были, однако, эти верхние его конечности гладкие, узкие, не утомленные, не разбитые тяжелой работой.

Болдырев присвистнул:

– Барские ручки-то! Ишь, нежные, как у бабы…

– А то! – охотно подхватил арестованный. – В нашей фамилии даже дедушка, царствие ему, варнаку, небесное, тачкой рук не поганил. А батяня тем более – знатный майданщик был. Так что, гражданин командир, мне сам Бог велел промышлять по фартовой линии…

В его болтовню вмешался Шестаков:

– Где и когда вы с ним договаривались?

– С кем? – искренне недопонял уголовник. – Это, значит, с батяней, что ль?

– Ты мне вола не крути! – сердито сказал Шестаков. – Ну, с этим вот… с «Лександром».

– A-а!.. Дык я уже начальничку… – арестованный повел светлым пустым взглядом в сторону следователя, – докладал: сошлися мы в пивном заведении братцев Муратовых…

– Это еще что за заведение? – спросил Шестаков.

– Столовая номер три в городе, по-нынешнему, – пояснил Болдырев.

– Так точно, – подтвердил уголовник. – Было это под вечер в субботу, как сейчас помню, недели три тому… Федор Муратов говорит: иди, мол, вон к тому столику, тобою человек хороший интересуется…

Болдырев спросил:

– Как он вам объяснил цель нападения?

Арестованный ответил не задумываясь:

– Тогда он ничего не объяснял. Дам, говорит, дело доброе, и ладно…

– А когда же?..

– То позавчера. Встренулись мы, он говорит, что денежный ящик для хлебного похода привезли. Схоронили, говорит, его на «Пронзительном». Ежели, сказал, лапшу не провешаем, то по хорошему кушу возьмем, денег там много. Всем, мол, хватит. А галошу эту на дно пустим – и концы в воду. Это уж как есть, точно… – И уголовник радостно захохотал, весьма довольный своей шуткой.

Болдырев взял со стола папку с делом, незаметно подмигнул следователю и позвал Шестакова:

– Пошли ко мне…

В своем небольшом кабинете Болдырев перелистал папку, бегло просмотрел протоколы допросов арестованных.

Несколько листков, исписанных корявым почерком, вынул из папки, протянул Шестакову.

– Остальное все шваль, уголовная шушера… – пробормотал чекист. – И главное – никто про него ничего не знает.

– Муратова надо допросить, – сказал Шестаков. – Он, наверное, кое-что знает.

– Может, и знает, да не скажет, – зло сказал Болдырев. – Мы к ним давно присматриваемся, к братьям этим, но и сажать смысла нет: их трактир для нас – как рыбный садок. Мы там уже немало всякой рыбки выловили…

– Понятно…

Болдырев снова раскрыл дело, лениво полистал его, перечитал какой-то протокол. Потом взял в руки женский фотоснимок, повертел его так и сяк, хотел положить обратно в папку. Но его заметил Шестаков. Он отложил протоколы допросов в сторону, заинтересовался:

– Ну-ка, ну-ка, покажи!

В руках Болдырева было фото Лены Неустроевой.

Скрывая волнение, Шестаков спросил:

– Это откуда здесь?

– Главарь их обронил… – как-то неохотно ответил Болдырев. – Когда через ограду порта прыгал… Патрули потом обнаружили…

– А кто такая? Ты ее не знаешь?

– Понятия не имею…

Шестаков долго, напряженно смотрел на фото. Наконец, будто через силу, спросил:

– А где его след потеряли, главаря?

Болдырев посмотрел на Шестакова с удивлением:

– На Шелогинской. А что?

– Да так, ничего… Так-так-так… – задумчиво бормотал Шестаков.

В конце концов он, по-видимому, пришел к какой-то догадке.

– Слушай, Андрей Васильевич, – сказал он вдруг. – Дай-ка мне эту карточку на денек…

Болдырев усмехнулся:

– Что, понравилась? Или знакомая?

Шестаков смотрел мимо него в окно:

– Понравилась… Очень понравилась… – и спрятал фотокарточку в карман.

Спустя несколько минут он был на Шелогинской. Вот и дом Неустроевых.

Лена открыла ему дверь, с радостной улыбкой потянулась навстречу – хотела обнять, но Шестаков мягко отстранил ее:

– Лена, я не люблю хитрить. И не умею… Я ведь всегда говорил тебе правду, так?

С удивлением взметнулись темные густые брови.

– Так. Но…

– И ты мне должна… просто ты обязана… обязана сказать мне…

– Но я никогда не давала тебе оснований подозревать меня во лжи… – сказала Лена обиженно, с достоинством.

– Поэтому я и спрашиваю тебя напрямик…

Шестаков полез во внутренний карман пиджака. Протянул ей фотографию:

– Кому ты дарила этот снимок?

Лицо ее разом побелело. Карточки не взяла, отвернулась, отошла к окну. Долго смотрела на улицу, потом очень медленно, глухо спросила:

– Николай, а ты вправе задавать мне такие вопросы?

Шестаков сказал с волнением:

– Да, вправе! Я никогда не задавал тебе ни одного вопроса, который касался бы твоей прежней жизни. Все, что ты хотела мне рассказать, было для меня достаточным…

Не оборачиваясь, так же глухо, надтреснутым голосом Лена спросила:

– Тогда почему же сейчас…

Мучительно запинаясь, Шестаков перебил:

– Потому что сейчас это касается не только меня… И дело не только в моих чувствах…

Лена резко повернулась к нему:

– Почему? Почему моя старая фотография касается кого-то, кроме меня?!

Шестаков мгновение молчал, потом тихо, с горечью произнес:

– Потому что я взял эту фотографию в Чека. А потерял ее наш враг. Бандит и убийца…

Лена в испуге зажала ладонью рот:

– Господи! Господи! Почему нет дня покоя и тишины! Господи, у меня нет сил для всего этого…

Шестаков спросил требовательно:

– Лена, я прошу тебя… скажи – кому ты дарила это фото?

Лена отрицательно покачала головой.

Шестаков подошел к ней вплотную, выдохнул:

– Чаплицкому?!

Лена смотрела прямо перед собой. На виске ее, под прядкой волос, выбившихся из-под пучка, пульсировала нежная голубая жилка.

Шестакова залила волна гнева и возмущения.

– Лена! Лена! Он здесь? – кричал он. – Чаплицкий в Архангельске?!

Лена молчала. Из глаз ее выкатились две слезинки, потом побежали другие, быстрее, все быстрее, заливая лицо. Тело ее сотрясалось от страшного внутреннего напряжения в молчаливой истерике.

Шестаков смотрел на нее в задумчивости и вдруг растерянно вымолвил:

– Значит, ты с самого начала знала, что он здесь?..

Он поразился собственной мысли. Кровь молотом застучала в висках, и он в отчаянии ударил себя кулаками по голове:

– Ах, я болван! Ведь он бывал здесь! Он ночевал у тебя, пока мы искали его по всему городу!.. Ты все время дурачила меня!..

– Неправда! – взорвалась Лена пронзительным криком. – Коля, это неправда! Он был здесь один-единственный раз! Полчаса!..

Шестаков сверлил ее гневным недоверчивым взглядом.

Лена говорила, и голос ее рвался от волнения и искренности:

– Коля, я ведь не умею врать… Но пойми – я и предавать не умею!.. Никого… никогда… Я никого не дурачила!

Шестаков не отводил от нее тяжелого взгляда.

И Лена сказала тихо:

– Я никого не дурачила. Я одурачила себя… Я устала от вас… Белые! Красные!.. Все ненавидят друг друга… Как звери, охотятся друг на друга… Я не революционерка… И не белогвардейка!.. – И закончила почти шепотом: – Я хочу покоя…

– Ты хочешь покоя? – с яростью повторил Шестаков. – А я… – не хочу покоя? А все эти истерзанные голодные люди – не хотят покоя?..

Лена не отвечала, и Шестаков продолжал беспощадно:

– Те, кого здесь твой Чаплицкий мучил, порол и вешал, они – не хотели покоя?! Ты спасла жизнь убийце… Душегубу…

Он встал и неуверенно, слепо, ударившись плечом о дверной косяк, вышел из комнаты.

Лена упала на кровать.

Плакала горько, обессиленно, как маленькая обиженная девочка.

На следующий день приступили к подъему угля с затопленных белогвардейцами кораблей.

С первого же спуска работа пошла полным ходом – все были расставлены по своим местам, заранее было подготовлено все снаряжение.

Матрос первой статьи Федор Гарковец, прошедший водолазную школу на Балтике еще в пятнадцатом году, спустился под воду первым. За ним последовали товарищи.

Они медленно прошли вдоль высокого борта морского судна, покоившегося на дне. Водоросли уже опутали его, к обшивке пристали ракушки. Над клюзом виднелись медные буквы: «АЛЬБАТРОСЪ»…

…А наверху, на легкой волне, покачивался водолазный бот. Невдалеке виднелся еще один, за ним – третий, рядом – застопоренные буксиры, баржи.

На палубах ботов царила рабочая водолазная обстановка: мерно пыхтели воздушные помпы, дежурные матросы под присмотром Шестакова потравливали шланги…

…Федор Гарковец, а за ним и остальные водолазы поднялись на палубу «Альбатроса», потом обследовали внутренние помещения, наконец спустились в кочегарку судна…

В кочегарке расположились цепью, пользуясь слабым освещением, проникавшим через воздушный люк. И принялись за работу.

Федор стал около бункера. По очереди со своим земляком Иваном Зирковенко он нагребал совковой лопатой уголь из бункера в корзину, плетенную из прутьев. Потом они плавно волокли ее, отмахиваясь от какой-то слишком любознательной рыбы, к металлическому сварному коробу, поставленному около загрузочной шахты.

Осторожно высыпали – а вернее сказать, выливали – черную густую массу в ящик, отчего вода вокруг на несколько секунд становилась непроглядно-черной, дергали сигнальный фал…

А на поверхности ошвартовались буксир и баржа.

К стреле грузового крана подтянулся, вынырнув из воды, короб с углем. Кран повернулся, навесил короб над баржей, дежурный такелажник опрокинул его над трюмом…

Сыплется уголь, льется черная вода…

Работает лебедка на водолазном боте, наматывает на вал бесконечный трос, и вот из воды показались один за другим матросы в легких водолазных костюмах – с фантастическими шлемами и толстенными свинцовыми подошвами.

На ботах, не дожидаясь, пока освободятся от шлемов поднятые водолазы, готовились к спуску следующие. А водолазы, отработавшие вахту, сняв с помощью товарищей шлемы и тяжелые ботинки, без сил валились на матрасы.

Иван Зирковенко, непривычный к тяжкой водолазной жизни, потерял сознание, и Федор Гарковец принялся изо всех сил растирать товарища шерстяной варежкой, чтобы восстановить кровообращение.

Да и другие водолазы почти без памяти. У них посиневшие, изнуренные лица…

А кран на буксире поднимал очередной короб с углем…

Новоиспеченный капитан белогвардейской армии Миллера, бывший прапорщик Севрюков, с трудом разыскав в деловой части Лондона контору «Закупсбыта», вошел в приемную.

Вошел скромно; увидев у стола Кушакова посетителей, тихо стал в сторонке.

Кушаков, заканчивая разговор, сказал двум пожилым коммерсантам:

– Мы благодарим вас за сотрудничество и просим незамедлительно сообщать нам о ходе переговоров по поводу сделок на контрактации, о фрахте… ну и обо всем остальном, что имеет для нас существенное значение…

Посетители поднялись, раскланялись с Кушаковым, направились к выходу.

Севрюков с предупредительным поклоном распахнул перед ними дверь, выпустил из конторы.

А потом вывесил на стеклянной двери табличку с лаконичной надписью «ЗАКРЫТО».

Кушаков посмотрел на него с огромным удивлением:

– В чем дело, милостивый государь?

Севрюков деловито задвинул щеколдочку замка и повернулся к Кушакову:

– Ну-с, кто здесь будет за старшего?

Четыре клерка и две машинистки с недоумением и тревогой смотрели на незваного гостя.

Кушаков сказал весьма сухо:

– Я уполномоченный распорядитель фирмы «Закупсбыт Лимитед», милостивый государь. С кем, простите, имею честь разговаривать?

У дверей стоял стул. Закинув ногу на ногу, Севрюков уселся на него.

В галошах, тесной пиджачной паре, в мятом черном котелке, со своим черно-красным шелушащимся обмороженным лицом, он имел вид одновременно нелепый и зловещий.

Полузакрыв глаза, бывший прапорщик сказал медленно:

– Ты имеешь честь разговаривать, свинская морда, с офицером и патриотом Родины, которую ты, сукин сын, продал…

У Кушакова на мгновение отнялась речь.

– Да… да… вы… пьяны! Вы… хулиган!.. Я сейчас… полицию!.. – наконец прорвало его. – Я немедленно… вызываю полицию… Да как вы посмели!..

Вскочили с мест, взволнованно загудели служащие. Послышались возмущенные возгласы.

Севрюков встал, неторопливо подошел к Кушакову, поставил ногу на стул, снял галошу и неуловимо-резким движением хрястнул по лицу коммерсанта своим мокрым, измызганным рубчатым резиновым ступарем.

И на красивом седоусом лице Кушакова сразу же присохла громадная кроваво-грязная печать боли и унижения.

А Севрюков бросил галошу на пол, аккуратно, помогая себе пальцем, обул ее.

Плюнул и сказал спокойно:

– Вот как я смею…

И контору залила тишина ужаса насилия, ощущение нежданно пришедшей беды.

Севрюков скомандовал:

– Всем стать к стенке!..

И как только один из пожилых клерков замешкался, сильно пихнул его в спину стволом маузера, который мгновенно появился у него в руках.

Когда служащие выстроились в ряд вдоль стены, Севрюков сказал:

– Теперь слушайте и повторяйте за мной хором… И не приведи вас Господь ослушаться меня… – Он прицелился в грудь Кушакова, по лицу которого все еще текла медленная густая кровь. – Повторяйте: «Мы, продажные твари, служим большевикам и изменникам…»

Вразброд, еле слышно, служащие начали повторять за Севрюковым:

– «…Мы думали, что спрячемся здесь от возмездия…»

Машинистка, тоненькая кудрявая брюнетка, поджав губы, молчала.

Севрюков подошел к ней, стволом маузера приподнял ей подбородок:

– А вы, мисс задрипанная, почему не каетесь? А-а?

Большие глаза девушки наполнились слезами, задрожали губы.

– Мы свободные люди… – сказала она срывающимся голосом. – Вы не заставите меня… Здесь – Англия…

Севрюков засмеялся:

– А вы, англичаночка, не из Бердичева, часом? У-ух, сколько я там вашего брата…

Слезы бежали двумя прозрачными дорожками по ее щекам, но она нашла в себе силы крикнуть:

– Вы бандит!.. И погромщик!..

Севрюков с искренним интересом посмотрел на нее, нехорошо ухмыльнулся и сказал остальным:

– Слушайте, вонючки! Если вам шкура дорога, забудьте дорогу к красным. Иначе всем вам – шандец!

Он прошелся вдоль ряда перепуганных служащих, выразительно покачивая маузером. Сказал издевательски:

– Вот девчушечка – она у вас принципиальная… А я принцип уважаю…

Севрюков резко повернулся к девушке-машинистке и выстрелил ей в живот. В упор.

Не вскрикнув, девушка сползла на пол. Холодная волна ужаса поглотила всех. А Севрюков хрипло крикнул:

– Все поняли?! До новых встреч!..

И вышел.

Кушаков бросился к девушке:

– Врача!.. Полицию!..

Чаплицкий с одним из новоявленных своих помощников, поручиком Всеволодом Литовцевым, шел по Солодовнической улице в сторону порта.

Литовцев, незаметно и ловко осматриваясь, рассказывал:

– Броненосец этот, «Чесму», решили разоружить. Ну и заодно, конечно, снять с него мазут…

– Еще бы! – кивнул Чаплицкий. – Миноносцы в Мурманске без топлива стоят.

Литовцев продолжал:

– За мазутом прислали наливной лихтер… Тьфу, черт, забыл, как называется…

Чаплицкий подсказал:

– «Енисей», что ли? Или, может быть, «Труд»?

– О, точно: «Труд»! Мазут, значит, перекачали к нему в баки. Завтра он должен отправиться в Мурманск, снабжать топливом миноносцы.

– А сколько мазута?

– Четыре, не то пять тысяч пудов.

Чаплицкий спросил весело:

– И что, хорошо горит?

– Еще как!

– А не взорвется, в случае чего?..

– Не-ет… Наш друг сказал: сунуть факел с керосином, и все в порядке. Ну а если, говорит, кто-нибудь из водолазов останется на дне, в суматохе-то… Что ж, другим туда лазить неповадно будет!

Разговор продолжали в трактире.

Прихлебывая жидкое пиво, Литовцев объяснял:

– В два часа ночи начнется подъем воды… От речного бара. И сильный ветер к морю. Если все это хозяйство пустить по ветру – моментально придет к ботам. Дальше все ясно, как по чертежу.

Чаплицкий недоверчиво наморщил лоб:

– А если ветра не будет?

Литовцев засмеялся:

– Он предупредил: ветер здесь не менялся с начала мироздания. Так, мол, и в лоции сказано…

– Ну, разве что с начала мироздания, – согласился Чаплицкий. – А карта?

Литовцев похлопал себя по нагрудному карману:

– У меня. Он там все разметил.

Чаплицкий аппетитно уписывал вареную картошку с конопляным маслом. Закончив есть, коротко сказал:

– Ясно. Возьмешь с собой «деда».

– Есть, Петр Сигизмундович.

– Установлено, что в городе безнаказанно действует исключительно хитрый и опасный белогвардейский волк – Петр Сигизмундович Чаплицкий, – докладывал на узком совещании Чека Болдырев. – Чаплицкий – бывший капитан первого ранга, контрразведчик, негодяй большого масштаба. Руки его обагрены кровью революционного народа. Достаточно привести некоторые факты: еще в марте двадцатого года он раскрыл в Архангельске военную подпольную организацию, которая действовала среди солдат местного гарнизона. Большая группа подпольщиков была арестована, судима и расстреляна…

– И группа Теснанова… – сказал помощник Болдырева.

– Да, это тоже по его прямой вине, – подтвердил Болдырев. – Они раскрыли подпольную городскую организацию коммунистов во главе с Теснановым при помощи провокатора. Руководители организации – большевики Теснанов, Закемовский, Близнина и другие – были казнены… Так что пора активизироваться, товарищи, кончать с ним надо.

Медленно покачивался на пологой волне лихтер «Труд». Была поздняя ночь, и вся команда спала.

Только на верхней палубе прохаживался вдоль борта молодой вахтенный. Прошел неторопливо на корму, закурил, и неяркий огонек зажигалки выхватил из непроглядной тьмы юное, безусое еще лицо…

Облокотившись о поручень около ящика с песком, вахтенный всматривался в море: водолазы неподалеку работали круглосуточно.

А со стороны судоремонтного завода быстро шла к лихтеру небольшая лодка. В ней сидели двое – Всеволод Литовцев и пожилой широкоплечий мужчина в зюйдвестке.

Шли они на веслах, лопасти которых были обмотаны мешковиной – чтобы не слышался плеск воды. Уключины были густо смазаны тавотом – чтобы не скрипели.

Лодка постепенно приближалась к лихтеру. Пожилой внимательно следил за растущим силуэтом судна.

Заметив вспышку зажигалки, прошептал:

– Закурил, служивый… Значит, на баке останется, пока не докурит…

– Это хорошо, – подмигнул Литовцев.

Они неслышно подошли вплотную к судну, и Литовцев с одного раза забросил веревочную лестницу на трубопровод, идущий вдоль борта.

Еще раз вслушавшись, он поднялся к несложному сливному устройству, врезанному в трубопровод.

Вот и запорный вентиль, напоминающий большое рулевое колесо.

Литовцев с силой раскрутил вентиль, и из широкого жерла трубы потекла густая черная жидкость. Сначала ручейком, но вскоре мазут уже хлестал вовсю, взбивая на поверхности воды черную пенную шапку.

Пожилой мужчина скомкал газету и бросил ее в воду. Сильный порыв ветра подхватил бумажный ком, быстро понес его в сторону водолазных ботов.

Пожилой удовлетворенно ухмыльнулся.

Крепко, в последний раз затянувшись, вахтенный прислушался: кроме привычного плеска волн и свиста ветра, возник новый звук. Вахтенный еще не знал, что это шум мазутной струи, выпускаемой в море диверсантами. Загасив окурок в бачке с песком, вахтенный по-прежнему неторопливо направился в ту сторону, где находился вентиль.

Литовцев следил за ним из-за переборки.

Вахтенный подошел к борту, снова прислушался, перегнулся через поручень, стараясь разглядеть вентиль.

И в этот миг Литовцев нанес ему сильный удар в лицо.

Успев немного отклониться, матрос схватился обеими руками за голову Литовцева, потянул поручика на себя…

После недолгой борьбы Литовцеву удалось стащить вахтенного с палубы, но, не удержавшись, он вместе с ним упал в воду.

Через секунду они оба вынырнули. Лицо парня было окровавлено, но он крепко держал Литовцева поперек корпуса. И силился крикнуть, но поручик все время зажимал ему рот ладонью.

Спустя мгновение они снова погрузились под воду, вернее, под толстый слой покрывшего ее мазута.

Снова вынырнули, сплетаясь в последней смертельной схватке.

Пожилой диверсант, которого Чаплицкий назвал в разговоре с Литовцевым «дедом», беспокойно осматривался, он явно боялся, что кто-нибудь с судна заметит происходящее.

Наконец, махнув рукой, он взял заранее приготовленные факелы из пакли, полил из бадейки керосином и подогнал лодку к самой кромке мазутного пятна.

Последний раз осмотрелся, поджег факелы – один, другой, третий – и начал опускать их, тихо передвигаясь на лодке, в густой мазут.

От берега он был пока что скрыт бортом лихтера.

Бегучее пламя, мгновенно охватившее факелы, легко перебросилось на поверхность мазута.

Вспыхнуло море.

Огонь охватил невысокие пологие волны и вновь вынырнувших на поверхность Литовцева и молодого вахтенного матроса. Лица их были залиты кровью, испачканы мазутом, искажены страданием.

Литовцев выплюнул изо рта воду с мазутом, истошно закричал, замахал «деду» рукой, но тот, не обращая на него внимания, развернул лодку…

Ветер, ветер…

Он гнал пламенную волну, возникшую, словно по волшебству, и растущую с каждым мигом, прямо на водолазные боты.

А диверсант, отплыв на веслах несколько саженей в противоположную сторону, снова оглянулся и увидел вахтенного; тот вынырнул, на сей раз уже один – Литовцева над водой не было.

«Дед» перекрестился, завел небольшой мотор и нырнул во тьму, которая рядом с оранжево-дымным пылающим морем стала еще чернее и гуще.

Огненную реку увидели на первом водолазном боте.

Раздался крик: «Полундра!» – люди бросились к подветренному борту.

Несколько секунд водолазы в растерянности смотрели на волну пламени, прервав работу. Только подводники, стоявшие на воздушной помпе, продолжали мерно качать воздух для своих товарищей, работавших под водой.

– Что за диво? – изумленно вопросил Иван Зирковенко, ни к кому, впрочем, прямо не обращаясь.

Усатый пожилой боцман Говорухин, прошедший на своем веку три крупных кампании, внимательно всмотревшись в пламя, сказал хмуро:

– Оно тебе сейчас покажет… «диво»!.. Это нефть горит… Либо мазут.

На палубе появился Щекутьев. В одно мгновение он оценил обстановку.

– Да-а, что-то в этом роде… – подтвердил он мнение боцмана. – Я такое уже видел однажды… в Сиднее… Страшная штука: ветер-то на нас гонит!

Боцман Говорухин предложил:

– Уходить надо, Сергей Сергеевич!

– А они? – Щекутьев выразительно кивнул на воду, в глубине которой работали водолазы. – На подъем минут пятнадцать уйдет… – И тут же скомандовал: – Пахомов, Сапегин! Срочный подъем водолазов! Сигнальте водолазам аварийный подъем!

Матросы несколько раз подергали подъемный водолазный трос, передавая тем, кто под водой, условный сигнал, затем быстро и деловито наладили лебедку для подъема. Включили мотор. Трос зазмеился из воды, начал медленно наматываться на вал лебедки…

…Медленно-медленно – а быстрее нельзя, человек не выдерживает быстрого подъема с глубины – поднимались водолазы Федор Гарковец и Василий Косов, и вот корпус затонувшего судна уже под ними…

Щекутьев командовал на палубе бота:

– Быстро, быстро, орлы! Не паниковать! Ведра готовьте, багры, топоры… Синилов, не вижу дела! Что там с пожарной помпой?

– Не качает, Сергей Сергеевич… – растерянно отозвался молодой матрос.

– Да ты что, с ума сошел? – остервенело закричал ему Щекутьев. – Голову оторву!.:

Синилов в полном недоумении развел руками:

– Вчера проверял – работала, как из пушки… А нынче поршня клинят!

Щекутьев бросился к помпе, принялся отвинчивать крышку воздушного механизма.

Матросы выстроились тем временем на подветренном борту, готовые встретить пламя, – с баграми, топорами, ведрами на веревках и прочим нехитрым противопожарным снаряжением. Кто-то заранее наливал в бадью забортную воду.

А водолазы поднимались – уже близилась поверхность моря. Гарковец, по-прежнему не ведая о случившемся, с изумлением смотрел на багровое зарево над своей головой – такой картины ему видеть еще не приходилось!

…Пламя уже подступило плотной стеной к борту судна.

Щекутьев, чертыхаясь, все еще возился с помпой, а подводники дружно отражали натиск огня, обливая палубу и борта бота забортной водой…

Торопливо качали воздух водолазам, мерно чавкал насос, по резиновому шлангу от каждого качка, словно конвульсия, пробегала воздушная волна…

Шланг перевешивался через борт водолазного бота, уходил под воду, к водолазам. Никто в суматохе не видел, как откуда-то сверху пролетел пожарный топорик, воткнулся в палубу, одновременно перерубив шланг, почти на всю толщину его. Из шланга с шипением, со свистом рванулся воздух…