Текст книги "Не потерять человека"

Иван Зирковенко, стоявший на помпе, первым заметил, что ход поршня стал необычайно легким. Передав рукоятку другому матросу, он побежал вдоль шланга. Вот и топорик, воткнувшийся в резиновую кишку, – Иван все понял. Истошно заорал:

– Полундра, ребята! Обрыв шланга!..

Щекутьев подбежал к месту аварии, отдал команду:

– Эй, на лебедке! Аварийный подъем!..

Лебедка начала вращаться с бешеной скоростью.

Багровое зарево над поднимавшимися водолазами приближалось – поверхность была уже рядом. И вдруг Гарковец увидел, что его товарищ извивается в воде, судорожно размахивает руками и ногами.

Водолаз понял, что произошла какая-то катастрофа, но помочь Васе Косову он был не в силах – ведь во время подъема водолаз никакой самостоятельности не имеет… Он лишь принялся дергать сигнальный фал, чтобы дать знать товарищам наверху, что под водою неладно.

Прошло еще несколько мучительно долгих секунд, и шлем Федора Гарковца показался над пламенной волной. И хотя вытянули его очень быстро, пламя успело охватить водолаза.

Матросы и к этому подготовились: Гарковца сразу же закутали в несколько мокрых одеял и сбили пламя… Одновременно стащили с него шлем…

Вот и второй водолаз, Василий Косов, на палубе… Он был без сознания, синие губы закушены. Подводники, не теряя ни секунды, начали делать ему искусственное дыхание… Наконец, слабо затрепетали веки, вырвался первый вздох…

Можно уходить от огня!

Щекутьев коротко приказал:

– Полный вперед!

Через несколько мгновений из трубы водолазного бота рванулся густой столб дыма, мерно зарокотал двигатель, и судно рванулось вон из огненной купели – вперед, к спасительно-чистой кромке моря, где уже маячили буксир и плавучий кран: они-то ушли на чистую воду сразу же, как возник пожар, – им ведь не надо было ждать подъема водолазов!

Развевался дым над длинными тонкими трубами и двух других водолазных ботов: вместе со своими буксирами они резво бежали по огненному морю, оставляя за собой черный дымный след.

Миллер вышел в приемную, где его ожидал посетитель. При появлении генерала посетитель – высокий сухопарый англичанин с резким энергичным лицом – поднялся, пошел ему навстречу, коротко представился:

– Господин генерал, я инспектор Скотланд-Ярда лейтенант Флойд Каммингс…

Миллер церемонно поклонился:

– Очень приятно. Чему обязан?

Инспектор сухо, будто на бухгалтерских счетах, сказал-отщелкал:

– Отправляясь к вам, господин генерал, я имел беседу с комиссаром уголовной полиции города Лондона мистером Сондерсом. Господин комиссар уполномочил меня заявить, что поведение ваших людей в Лондоне более не терпимо!

Оцепенев от бестактной полицейской формулировки, Миллер еле выдавил из себя:

– Кого вы имеете в виду, говоря о «моих людях»?

– Сэр, я не намерен праздно препираться с вами. Под «вашими людьми» я имею в виду ваших людей, и точка, – глядя на Миллера беспощадными глазами, отчеканил Каммингс.

– Мистер Каммингс, вы забываете, что я – представитель великой державы… – начал, задыхаясь от гнева, Миллер. – Министерство иностранных дел…

– Господин генерал, – не затрудняя себя особой вежливостью, перебил полицейский, – мы, полицейские, не занимаемся политикой. Должен констатировать, что белые офицеры ведут себя здесь как дикари, хотя, может быть, в этом виноваты большевики. Должен вас огорчить, но ничего подобного я не могу сказать про русских, которые служат в советских миссиях, учреждениях и делегациях!

Миллер сказал почти жалобно:

– Но в чем ваши претензии, господин инспектор?

– Мы долго терпели всякие безобразия со стороны ваших эмигрантов и старались ничего не замечать, пока они ограничивались незаконными махинациями, торговлей своими женами и дочерьми, воровством, мошенничеством, валютными спекуляциями, мелким разбоем и организованными хищениями, – невозмутимо перечислил Каммингс.

– А что же еще? – пролепетал Миллер.

Инспектор сказал насмешливо:

– Вчера они пошли гораздо дальше. Один из ваших людей совершил налет на контору «Закупсбыт Лимитед» и застрелил молодую женщину, дочь видного эмигрантского деятеля, профессора Яблочкина…

Миллер побагровел:

– Я протестую! Как вы смеете утверждать, что это был один из моих людей?!

Полицейский и бровью не повел.

– Господин генерал, я должен вас предупредить, что, согласно законам Великобритании, все, сказанное вами сейчас, на суде может быть использовано против вас! Поймите, сэр, я говорю с вами в настоящий момент неофициально… И советую вам оставить протесты при себе.

– Но что же делать?

Англичанин пожал плечами:

– Надо сказать: «Не знаю». Иначе, когда мы его найдем, ваше дело будет совсем плохо…

– Но я действительно ничего не знаю! – испуганно, растерянно пробормотал Миллер.

Инспектор Каммингс посмотрел на него оценивающим взглядом старого сыщика и усмехнулся:

– Мы не знаем пока его имени и не знаем, где он скрывается. Но приметы известны, и по этим приметам мы его найдем. Королевским судьей уже подписан указ о заключении его в тюрьму, и по английским законам каждый, кому что-то известно о скрывающемся преступнике, обязан сообщить об этом властям. Вас это тоже касается…

Миллер смущенно развел руками:

– Я ничего не знаю…

– Подумайте, подумайте, господин генерал, и позвольте откланяться…

Инспектор четко повернулся и направился к дверям. Миллер неуверенным шагом проводил его и потерянно побрел в свой кабинет. Тихо повторяя: «Боже мой, боже мой, за что все это?», он вошел в заднюю комнату за кабинетом.

Там, в обществе Марушевского, обедал Севрюков. Он жадно хватал пищу руками, чавкал, с бульканьем пил.

И Марушевский, и Севрюков одновременно повернулись к Миллеру:

– Что?!

Миллер тяжело опустился в кресло.

– Вы, Севрюков, идиот. Оказывается, вы неслыханный, бесповоротный идиот…

Марушевский мрачно усмехнулся:

– Разве вы не были знакомы раньше?

Миллер повернулся к бывшему прапорщику:

– Скажите, Севрюков, зачем вы убили эту женщину? Мы вам разве велели кого-нибудь убивать в «Закупсбыте»?

Севрюков отодвинул пустую тарелку, погладил брюхо, сыто отрыгнул:

– Вы мне велели их припугнуть как следует…

– И вы для этого застрелили девку? – устрашающе выкатил глаза Миллер.

Севрюков достал из кармана зубочистку, протер ее носовым платком, поковырялся во рту.

– А вы думаете, ее лучше было бы повесить? – невозмутимо осведомился он.

– Вы что, Севрюков, не в своем уме? – покрутил у виска пальцем Миллер. – Здесь Англия, вы понимаете – Ан-гли-я! – а не Мезень, где вы могли вешать и стрелять, сколько душе было угодно.

– Это вы не в своем уме! – вскочил со стула Севрюков. – Вы тут от сытости и спокоя последнего умишка лишились!

– Севрюков! – предостерегающе крикнул Марушевский.

– Что «Севрюков»? – окрысился каратель. – Это в Мезени я бы ее просто плетью отстегал, а здесь, чтобы напугать, надо у-бить. У-бить! Уби-ить! Больше этих мерзавцев ничем и никогда не вразумишь!..

Миллер возразил ядовито:

– Да? Вы так думаете? Но вы, кажется, забыли, капитан, что долг платежом красен. К сожалению. Теперь вас поймает английская полиция и повесит. По-ве-сит. Как вам понравится такая перспектива?

Севрюков бросил зубочистку на ковер.

– А мне наплевать, – сказал он. – Чуть раньше, чуть позже. Подумаешь! Мы уже все давно жмурики. Поглядите на себя в зеркало: вон она, костлявая, у вас за плечом! – И, довольный собой, хрипло захохотал.

Марушевский, неслышно зайдя к нему за спину, сделал Миллеру выразительный знак, чтобы тот помолчал.

Потом крепко взял за плечи Севрюкова:

– Ну-ка, послушайте теперь меня, капитан. Вам здесь действительно при сложившихся обстоятельствах находиться очень опасно.

Севрюков по-волчьи оскалился:

– А где мне неопасно?

– В Мексике. Или в Аргентине. – Марушевский подошел к несгораемому шкафу и постучал по бронированной дверце. – Здесь для вас есть кое-что: надежный паспорт и шесть с половиной тысяч фунтов стерлингов.

– На что они мне? – буркнул Севрюков.

– Как на что? – удивился Марушевский. – Купите себе поместье, какую-нибудь там гасиенду, и можете своих индейцев миловать или казнить…

– Что надо делать? – с мрачной решимостью осведомился Севрюков.

Марушевский сморщился, как от кислого:

– Нам очень мешает делегация Красина…

…Шестаков разыскал Ивана Соколкова на баке, где тот, разинув рот, слушал бывальщины Гарковца. Поманил его пальцем:

– Ваня, надо сегодня еще перевезти с берега на судно все наши вещички.

– Есть! – вытянулся Соколков. – А вопрос спросить можно, Николай Палыч?

– Ну?

– Мы нынче приборку затеяли. Завтра вещички нельзя перевезти?

– Завтра будет не до того, – сказал Шестаков озабоченно. – Играем раннюю побудку.

– Что, неужели отправляемся?

– Так точно, дорогой мой военмор Соколков Иван Алексеевич! – весело сказал Шестаков.

Соколков радостно сказал:

– Тогда сделаем, товарищ комиссар! Есть, сегодня вещички с берега перевезти!

Шестаков похлопал его по плечу:

– А все-таки, Иван, мы неслыханные молодцы! Завтра полным ходом потопаем.

Соколков уже успел пережить новость и потому сказал вполне невозмутимо:

– Какие могли быть сомнения? Раз надо, значит потопаем каким надо ходом – хошь малым, хошь полным!

Шестаков озадаченно уставился на него:

– Чего-то я в тебе раньше такой уверенности не замечал, – и легонько подтолкнул его в спину по направлению к баку. А сам бегом спустился по трапу и, насвистывая, пошел по коридору к своей каюте.

Открыл дверь и в сумраке увидел силуэт человека, сидевшего на диване.

Включил свет. В самом углу дивана съежилась Лена Неустроева!

– Лена?! Как вы сюда попали?

Она поднялась, подошла к нему вплотную.

Мгновение стояла молча, потом уткнулась лицом ему в грудь. Шестаков замер.

– Мне надо было хотя бы еще один раз увидеть тебя… – прошептала Лена.

– Лена, как же…

– Я хотела, чтобы ты знал… чтобы ты поверил… я никогда… никогда не обманывала тебя… Я вообще не могу обманывать! Просто… когда еще пять лет назад я была невестой капитана второго ранга Петра Чаплицкого… все ведь было по-другому… и я еще не знала тебя… Ты понимаешь?..

Шестаков молча кивнул. Лена продолжала порывисто:

– С тех пор промчалась вечность. Никого не существует давным-давно… Я ведь не виновата, что Петр прибежал от погони ко мне!.. Он называл тебя Тибальдом из Чека…

Шестаков обнял Лену за плечи, чувствуя, как ее тело содрогается от сдерживаемых рыданий. По-детски всхлипывая, Лена сказала:

– Я не хочу жить без тебя, Коленька… Все неинтересно, везде пусто… Коленька, возьми меня в жены!.. Никто не будет любить тебя так, как я…

Шестаков гладил ее по волосам, тихо улыбался:

– Ишь, выискалась невеста-самосваха!

Лена сквозь слезы засмеялась, закивала головой.

А Шестаков сказал с деланым огорчением:

– За меня нельзя замуж – у меня две макушки.

– Ну и что?

– Примета: две жены будет!

Лена посмотрела ему в лицо, сказала по-детски:

– He-а… Только одна.

– Почему? – удивился Шестаков.

– Мне нянька нагадала, что суженого найду я поздно, полюблю на всю жизнь, проживем вместе век и он мне закроет глаза…

Шестаков, военмор, краснознаменец, начальник Сибирской хлебной экспедиции, счастливо, блаженно улыбался, слушая шепот Лены, целовал ее в лоб, в глаза, в губы и ни о чем, ну совершенно ни о чем другом не думал в этот прекраснейший миг своей жизни.

…Суда экспедиционного отряда вытянулись в линию на Архангельском рейде.

Были они ярко расцвечены флагами, сигнальщики отмахивали с корабля на корабль последние команды.

Шестаков поднялся на мостик флагманского ледокола «Седов». Неустроев, оторвавшись от штурманского стола, встретил его по всей форме, отрапортовал:

– Товарищ особоуполномоченный ВЦИК по проведению Сибирской хлебной экспедиции, особый морской отряд к ледовому переходу готов!

Шестаков отдал команду:

– Отряд! К съемке якорей – готовьсь!

– Есть к съемке якоря готовиться! – отозвался капитан «Седова», и сигнальщики просемафорили приказ на караван.

Шестаков вышел на крыло мостика, крепко уперся в обвес, осмотрел собравшийся на палубе экипаж – здесь же, внизу, находились Лена, Болдырев, Соколков.

Шестаков сказал команде короткую речь:

– Товарищи моряки! По воле правительства РСФСР, по указанию Российской Коммунистической партии большевиков сегодня мы отправляемся в трудный, опасный поход. Вопрос доставки хлеба – это вопрос жизни и смерти для всего Северного края Республики.

Рабоче-крестьянское правительство, зная те огромные тяготы и трудности, что ждут экспедицию, сделало все, чтобы снабдить нас всем необходимым. Щедрой рукой отпустило все нужное, хотя каждый выданный нам фунт хлеба, угля, керосина обездоливает в такой же мере трудящееся население!

Шестаков прошелся по мостику, зорко разглядывая каждого, стоящего на палубе. Выбросил вперед руку:

– Товарищи! Я знаю, что только благодаря вашей сознательности и энергии мы смогли выполнить первую часть порученного нам дела – сегодня вверенная мне экспедиция выходит в море… Спасибо вам за ваш громадный беззаветный труд, за ваше мужество! И я верю, что в предстоящем рейде каждый человек отдаст все свои силы, а если понадобится – то и жизнь, чтобы выполнить свой долг и привезти хлеб нашему народу! Ура-а!

Дружное морское «ура-а-а!!» было ему ответом, взлетели в воздух бескозырки, треухи, фуражки. Кто-то даже открыл стрельбу вверх из винтовок, оглушительно загремел самодеятельный духовой оркестр.

Шестаков повернулся к Неустроеву:

– Ну, Константин Петрович, в добрый путь? Принимайте командование и – «Всем с якоря сниматься!».

Старый моряк в последний раз перед отплытием окинул взглядом суда каравана.

Грустное, конечно, зрелище: в основном отряд состоит из буксиров – паршивеньких старых пароходишек. На военном флоте такие небось в порту работать не взяли бы. А здесь они точно линкоры. Тем более, заново шаровой краской покрашены…

Константин Петрович глубоко вздохнул: что же делать, чем богаты, тем и рады, других судов нет и не было… Спасибо, хоть ледоколы имеются…

Перекрывая его размышления, густо заревел гудок ледокола, на мачту взлетел флажный сигнал, заверещали боцманские дудки.

Неустроев снял фуражку и широко перекрестился.

Раздались привычные команды съемки с якоря.

– На шпиле! Восемнадцать под форштевнем! Пошла по малому! Вира!

– Провернуть машину! Левую – малый вперед! Правую – малый назад! Руль – прямо! Якорь на клюзе!.. Пошла!.. Пошла!.. Пошла-а!!

Неустроев скомандовал:

– Движение – двумя кильватерными колоннами! Правый мателот – ледокол «Русанов». – Потом обернулся к Щекутьеву: – Начальнику связи – доложить готовность!

– Товарищ начальник экспедиции! – отрапортовал Щекутьев. – В походный ордер включены пятнадцать вымпелов. Из-за отсутствия навыков совместного плавания у капитанов руководством экспедиции приказано идти на свободной воде до встречи со льдами плотной группой в четыре колонны. Капитанам розданы штатные инструкции, предусматривающие все случаи взаимодействия – в тумане, во льдах, при ночной буксировке…

– Порядок пользования связью? – спросил Неустроев.

– О порядке пользования связью капитаны и штурмана подробно информированы: сеансы для радио, морзе, своды флагов своевременно вручены.

– Благодарю за службу! – сказал Неустроев. – Флагманский штурман, доложите.

На мостик поднялся Болдырев:

– Ну, друзья, вот и свершилось.

Неустроев спросил в шутку:

– Андрей Васильевич, может быть, с нами останетесь?

Болдырев энергично помотал головой:

– Ну не-ет, я уж вас здесь буду дожидаться! До выходного створа с вами доплыву, а там сойду на катер.

Шестаков засмеялся:

– Андрей, моряки не плывут, а идут. Понял?

Болдырев не обиделся. Сказал твердо:

– Понял. По мне, идите, плывите, бегите – как угодно, только возвращайтесь скорее с хлебушком.

И обнял Неустроева.

Потом распрощался с Олениным, Захарченко, Щекутьевым, остальными командирами в ходовой рубке и вышел вместе с Шестаковым на мостик.

Оттуда они спустились на палубу, где хорошо был виден вытягивающийся с рейда отряд, ледоколы «Русанов», «Малыгин», «Сибиряков», пароходы «Николай», «Колгуев», «Кереть», «Севре», «Маймакс», «Рево», «Трувор».

А концевых еще и не видать было из-за брандвахты.

Болдырев сказал, чуть шепелявя от волнения:

– Ах, Николай, дорогой ты мой человек, сердце от счастья лопается! Посмотри, что сотворили, – ну прямо глаза не верят! Это же целая эскадра!

– Скажи – флот! – смущенно усмехнулся Шестаков.

Болдырев упрямо повторил:

– А что?! Флот! И моряки его подвиг совершат, достойный флотов Ушакова и Нахимова!

– Постараемся, Андрей, – тихо сказал Шестаков.

Они подошли к трапу, под которым завешен был на талях небольшой катерок.

– Прощаться будем? – спросил со вздохом Шестаков.

– Видно, пора… – Болдырев помолчал, потом, вроде бы равнодушно, спросил: – А что это Константин Петрович решил взять дочку на поход?

Шестаков посмотрел ему прямо в глаза, ответил хмуро и твердо:

– Это я решил… взять с собой жену.

Болдырев широко улыбнулся:

– Ну, дай вам Бог счастья, как говорится.

Он обнял Шестакова и спрыгнул в катер.

Часть III. Бой

В конференц-зале английского пресс-клуба нынче людно и шумно: журналисты собрались на встречу с советской торговой делегацией.

По широкому проходу быстро, деловито прошли на возвышение-сцену представители Советской Республики.

Виктор Павлович Ногин занял председательское место, рядом сели Красин, Литвинов, Клышко.

Ногин поднял руку – корреспонденты английских и иностранных газет, заполнившие зал, притихли.

Виктор Павлович начал конференцию.

– Господа, мы пригласили вас, чтобы сделать для мировой печати ряд важных сообщений, – сказал он. – Газеты уже извещали о том, что советская торговая делегация заключила соглашение с кооперативным обществом «Закупсбыт Лимитед» о торгово-коммерческом сотрудничестве…

Журналисты шумно подтвердили свою осведомленность.

Ногин продолжал:

– Вчера, однако, правление «Закупсбыта» уведомило нас о расторжении договоренности…

В зале гомон. Лучится угрюмыми морщинами облупленное лицо Севрюкова, примостившегося с блокнотом в руках в заднем ряду, поближе к двери.

Ногин дождался терпеливо полной тишины.

– Руководители «Закупсбыта» мотивировали свой отказ от обязательств развернутым против этого общества физическим, политическим и финансовым террором. Лондонская биржа лишила «Закупсбыт» кредитов, вручив фирме ультиматум. Фирма передала его текст нам… – Он показал собравшимся письмо. – Здесь сказано, помимо прочего, следующее: «Мы решили, что для нас сейчас невозможно будет принять участие в каком-либо деле, способствующем Советскому правительству…»

Раздались в разных углах зала одобрительные возгласы.

Не обращая на них внимания, Ногин продолжал:

– Кроме того, вы знаете, вероятно, что несколько дней назад фанатиком-белогвардейцем была убита двадцатилетняя девушка, английская подданная, сотрудница фирмы «Закупсбыт Лимитед»…

Встал со своего места корреспондент.

– Газета «Таймс», – представился он. – Какие теперь планы у советской делегации?

На вопрос ответил Красин.

– Господа журналисты, можете сообщить в свои газеты следующее… – очень серьезно сказал он. – У нас такое трудное положение, что, кроме бесповоротной победы, большевиков не устроит никакой другой вариант!

В зале доброжелательно засмеялись.

– А если говорить серьезно, – сказал Ногин, – то мы решили отказаться от услуг посредников. Советские кооператоры уполномочили меня сообщить: со вчерашнего дня учреждено первое советское международное кооперативное акционерное общество «АРКОС» – Олл Рашен Кооператив Сосайити. И штаб-квартира его будет находиться здесь, в Лондоне!

– Газета «Нью-Йорк геральд трибюн»! – выкрикнула с места долговязая рыжая журналистка в немыслимо яркой шляпе. – Не помешают ли деятельности «АРКОС» разногласия и споры о долгах русского царя?

Ногин твердо ответил:

– Это исключено. «АРКОС» не государственное, а общественное предприятие… – И после короткой паузы добавил: – Предъявлять к нему претензии за долги русской короны так же нелепо, как если бы я попросил вашу редакцию оплатить нам проценты за покупку американским правительством у русского царя Аляски.

В зале снова зашумели, но пронзительный тенорок толстяка в полосатой тройке перекрыл общий гомон:

– Газета «Сан». Шутки шутками, но политические переговоры вновь затормозились. И именно из-за долгов России странам Антанты!

Ногин развел руками:

– Ну, если говорить честно, то английская сторона затормозила переговоры из-за того, что Врангель вырвался из Крыма и захватил Северную Таврию. Кое у кого появилась надежда на реставрацию. Поэтому и всплыл заново вопрос о пресловутых царских долгах.

Вмешался Красин:

– Господа, ведь мы и не возражаем оплатить эти долги. Разумеется, если нам будет возмещен ущерб от интервенции в сумме тридцати миллионов золотых рублей…

Кто-то презрительно засмеялся.

Красин крикнул:

– Вдумайтесь, господа! Переговоры переговорами, войны войнами, это дело другое… А есть людям надо каждый день! И для этого надо торговать каждый день! Не так ли, господа журналисты?

По залу прокатился одобрительный шум.

Встал представительный мужчина с кайзеровскими усами:

– Газета «Гамбургер цайтунг». Русский коммерсант и полярный исследователь доктор Павел Кушаков распространил в Лондоне меморандум. Знакомы ли вы с этим документом и что вы о нем думаете?

Ногин кивнул:

– Да, мы читали меморандум Павла Кушакова. Он ратует за широкое привлечение иностранного капитала к освоению Северного морского пути и разработке природных богатств Русского Севера. Он требует объявления порто-франко[1]1
  Порто-франко – «свободный порт», пользующийся правом беспошлинного ввоза и вывоза товаров.


[Закрыть] в Дудинке, Усть-Порте, Обдорске, Усть-Цильме… – Ногин приподнялся со своего места. – Господа, на этот счет я могу сообщить вам слова Владимира Ильича Ленина о тактике современной буржуазии: «Они хотят сделать мешочничество интернациональным. Хотят мирное хозяйственное строительство превратить в мирное разложение Советской власти. Извините, господа империалисты, мы начеку!» Вот что сказал вождь российской революции, и я думаю, что комментарии тут излишни.

– Но специалисты утверждают, что русские своими силами смогут приступить к освоению ресурсов на Севере не ранее чем через пятьдесят лет! – выкрикнул из зала один из корреспондентов.

Красин ответил мгновенно:

– Господа, что касается прогнозов специалистов, то практика уже не раз демонстрировала их скоропалительность. И ошибочность. Хорошо хоть, что у вас здесь терпимо относятся к таким слабым пророкам. А то я припоминаю случай, когда со мной сидел в воронежской тюрьме один конокрад. Он зарезал гадалку за то, что она ему неправильно нагадала… у кого лошадь украсть!..

В зале хохот.

Ногин весело добавил:

– Господа, у нас действительно есть в Сибири и на Севере уголь, лес, нефть, золото, медь, асбест, железо. И многое-многое другое. Но я надеюсь, вы не осудите меня, если я вам сообщу доверительно, хотя и конфиденциально…

Зал заинтересованно притих.

– …Все это – и золото, и нефть, и прочее, – нам все это самим надо!

Аудитория взорвалась хохотом. Красин тоже улыбнулся – еле заметно – и добавил:

– Поэтому необходимо закончить вопрос с пророчествами: не так давно все утверждали в один голос, что ни при каких условиях нам не организовать морской экспедиции для вывоза хлеба из Сибири. Так вот, с особым удовольствием могу сообщить вам, что вчера караван из пяти ледоколов и девяти грузовых судов взял курс на Обь и Енисей. Через три месяца новорожденному сегодня «АРКОСу» будет что предложить на лондонском рынке…

В зале раздались аплодисменты, и Красин почувствовал, что овладел аудиторией.

За улыбчивостью наркома, его юмором и мягкостью ощущались огромная уверенность и внутренняя сила. Севрюков смотрел на него с ненавистью. Потом, не в силах слушать его дальше, встал и вышел из зала в пустынный вестибюль.

Там он пристроился за колонной, огляделся по сторонам.

Никого не было. Севрюков переложил из заднего кармана брюк во внутренний карман пиджака длинноствольный маузер, с которым никогда не расставался.

Из зала послышался вопрос:

– Не опасается ли господин Красин повторения в «АРКОСе» столь же прискорбных случаев, как тот, что произошел с убийством служащей в «Закупсбыте»?

Красин задумчиво потеребил свою элегантную бородку, внимательно всмотрелся в зал.

– В течение долгих десятилетий лучшие люди России сознательно шли на смерть во имя справедливости и торжества дела свободы, – сказал он и с жаром закончил: – И не нам, тем более сейчас, пугаться уголовно-политического террора! Каждый из нас, каждый сотрудник «АРКОСа» отдает себе отчет в опасности, но надежда испугать нас ножами и пулями платных истязателей и наемных убийц – бессмысленна!..

В зале снова вспыхнули аплодисменты, раздались громкие одобрительные возгласы, журналисты поднялись с мест, застучали сдвигаемые стулья.

В вестибюль устремился поток спешащих к телефонам корреспондентов. Мгновенно возникла толпа.

Показались советские делегаты. Красин и Ногин были окружены большой группой журналистов, продолжавших задавать вопросы.

Все они двигались к выходу, и в эту суету незаметно втерся Севрюков. Сквозь толчею он постепенно пробился поближе к Красину. Посматривая на выход, шел вплотную за советским наркомом. Положил руку в карман пиджака…

Шестаков вышел на верхнюю палубу ненадолго – оценить обстановку. Он стоял на мостике, подняв воротник шинели, нахлобучив низко на лоб фуражку – зюйдвестка осталась в каюте.

Медленно, ох как медленно движется в свинцовых волнах Ледовитого океана хлебный караван! Ведь равняться надо на самые тихоходные пароходы, а некоторые из них и вовсе приходится тащить на буксире: старые изношенные машины не выдерживают нагрузки, время от времени какая-нибудь из них останавливается, требуя ремонта в невыносимо тяжелых походных условиях.

Вокруг, сколько хватало глаз, угрожающе качались льды – летние, потрескавшиеся, но все еще опасные для утлых коробок, которые держались на честном слове да на энтузиазме «караванщиков».

Шестаков в мыслях грустно усмехнулся: ведь многих из них действительно иначе, чем «караванщиками», не назовешь; они и океан-то впервые увидели всего несколько месяцев назад, какие из них моряки!

Но работали яростно, будто снова и снова шли в бой с проклятой белогвардейской контрой!

Шестаков вспомнил, как несколько дней назад налетел шторм.

Плотный снежный заряд накрыл и море, и корабли белым мятым покрывалом, ослепил вахтенных на мостике.

«Видимость – ноль!»

Испуганно, жалобно заныли, загудели, заревели гудки пароходов: в любую минуту было возможно столкновение. Да и берег недалеко – с бурунами вокруг колючих острых рифов, с предательскими отмелями. Не дай бог, занесет на них в этой сумасшедшей летней метели!

Свирепо завывал порывистый ледяной ветер, вздымал короткую крутую волну. Резко ударив по борту корабля, она взлетала вверх и рассыпалась мириадами крохотных ледяных шрапнелин; влажная пыль окутывала снасти и палубу прозрачной узорчатой коркой, лед прямо на глазах нарастал тяжелым опасным панцирем.

Моряки знают, как страшно это непрошеное украшение – под его тяжестью рушатся снасти, надстройки, а порой и все судно, потеряв остойчивость, ложится на борт, набирает воды, переворачивается…

И хотя сапоги матросов за минуту плотно примерзали к палубе, люди неистово скалывали лед чем попало, поливали его кипятком…

Вот в этот самый момент и застопорила машина «Седова», оставляя флагманский корабль на волю бушующей злобной стихии.

Шестаков кубарем скатился в машинное отделение: около двигателя уже хлопотали «духи» – так называют на судах машинную команду.

– В чем дело?! – заорал Шестаков с порога.

– Да вот, разбираемся, Николай Павлович, – виновато сказал старший механик Яков Привин. – Похоже, что подшипник преставился…

В огромных ручищах он держал стальное полукольцо, покрытое сизой окалиной, с неровными обломанными краями. Лицо механика, все в масляных пятнах, выражало недоумение.

Рядом копался в машине второй механик. Немного погодя он повернулся к Шестакову, поблескивая белками на закопченной физиономии, доложил:

– Сгорел вкладыш левого подшипника.

– Почему?

Привин показал на кожух:

– Масла в картере нету.

Шестаков разозлился:

– Толком можете объяснить, в чем дело? Почему масла нет? Куда оно подевалось?

Привин развел руками:

– Будем смотреть, Николай Павлович… До сих пор уровень нормально держался, масло расходовалось по норме.

– Утечек, стало быть, не случалось, – пояснил второй механик.

– Так это что, диверсия? – насторожился Шестаков.

Привин сказал рассудительно:

– Ну почему же сразу – диверсия! Разберем подшипник – видно будет. Как-никак машина старинная, очень даже поношенная…

– И долго вы будете разбираться? – нетерпеливо просил Шестаков. – Пока к берегу притащит?

– Поднажмем, – хмуро ответил Привин. – Сейчас всей командой навалимся.

Шестаков хлопнул его по плечу:

– Я на мостик… Докладывать каждые полчаса!

– Есть!

Тогда все закончилось благополучно. Матросы с черными обмороженными лицами еще скалывали лед с палубы, когда снежный шквал прекратился так же внезапно, как и начался, в голубом небе засияло солнце.

Обошлось без серьезных потерь.

И на других судах каравана был порядок.

А через полчаса Привин доложил, что нашли трещину в картере подшипника – через нее и ушло масло.

Аварию удалось ликвидировать: трещину зачеканили, и вскоре машину можно было запускать на холостую обкатку. А еще через три часа заработал гребной вал – «Седов» двинулся вдогонку за караваном, благо тот находился в пределах прямой видимости.

Сколько их было, неприятностей, больших и малых, на судах каравана, и каждая отнимала драгоценное время – дни короткого полярного лета мчались вихрем!

Малейшая задержка могла обернуться катастрофой, и поэтому поход был сплошным авралом.

Люди, впрочем, были к этому готовы еще в Архангельске, никто не роптал и не жаловался…

Шестаков спустился в кают-компанию. Начинался обед, и все уже собрались за длинным столом, покрытым реденькой, но чистой льняной скатертью. В помещении было холодно, и люди сидели в шинелях, в бушлатах, закутавшись шарфами. Но – по русскому обычаю – без шапок. И не унывали, а в предвкушении обеда оживленно разговаривали, перебрасывались шутками.

Хозяйничала Лена Неустроева. Она аккуратно резала черный хлеб крохотными ломтиками и раздавала обедающим по одному кусочку, подставляя ладонь, чтобы ни одна крошка не упала.

Увидела Шестакова – серые удлиненные глаза ласково заискрились, на похудевших обветренных щеках показались милые ямочки.

– Опаздываете, Николай Павлович, – сказала она с шутливой укоризной. – Так и голодным остаться недолго.

– Голодным я все равно останусь, – засмеялся Шестаков. – Зато свежим воздухом надышался, врачи для аппетита очень рекомендуют.

– Прошу! – Лена поставила перед Шестковым тарелку с дымящимся борщом, который наливала всем по очереди из бачка. – Флотский борщ образца тысяча девятьсот двадцатого года. За вкус не ручаюсь, но сварила горячо…