Текст книги "Серебряные стрелы"

Совсем рядом в этой кромешной тьме журчала вода и, обследовав территорию, он обнаружил проточный ручей, в котором брал воду для своих нужд и куда оправлял естественные потребности, но не обнаружил двери, окна или чего–то подобного, подразумевавшего сношения с внешним миром. Это обстоятельство привело Валаама в полное уныние, ведь оно значило, что выйти отсюда он не сможет. Впрочем, смерти ему пока не желали, и еда в виде пресной лепёшки раз в день падала сквозь дыру в потолке, сквозь которую он оказался здесь.

Насколько высокой была его тюрьма, он не знал, но, сколько не подпрыгивал вверх, так и не смог коснуться каменной тверди. В отличие от людей крысы не слушались его; невидимые во тьме, они шуршали соломой, пищали или дрались между собою из–за украденных у него лепёшки и, в конце концов, Валаам был вынужден либо съедать её сразу, либо разделять на несколько частей и хранить на себе. Таких понятий как день и ночь здесь не существовало, ведь было невозможно определить время и о том, что прошло его немало, узник судил лишь по изрядно отросшей за время заточения бороде, которую обычно сбривал на седьмой день.

Скорее от нечего делать, чем действительно на что-то надеясь, он пробовал рыть тоннель, но почва оказалась слишком каменистой, чтобы сделать это руками. Выходящий из земли ручей уходил под землю и был слишком мелок, чтобы воспользоваться им для побега – выхода не было и от этого на душе у Валаама становилось ещё тоскливее. Всё своё время он проводил с Богом и, пусть наличие огня или света было обязательным для молитвы, целитель верил что Господь слышит его мольбы и не оставит в беде.

Он считал крыс глупыми животными, но те, что обитали в этом подземелье, производили впечатление очень сообразительных. Весь день они практически не давали о себе знать, но зато когда приходило время лепёшке падать сквозь дыру в потолке, их собиралось столько, что казалось, они сбегались сюда со всего Добробрана. Если Валааму удавалось схватить еду раньше голодных крыс, они нападали на него, раня острыми зубами, и он с криком отбрасывал их босыми ногами, прижимая к груди заветную выпечку. Потом он стал бросать им куски и тогда, деля добычу, они оставляли его в покое на время, но крыс было слишком много, и пленник боялся того, что просто умрёт от голода и устроит серым разбойникам, обгладывающим остатки мяса на его костях настоящее пиршество.

Через вырытые в стенах норы, крысы бесшумно подкрадывались к нему и больно кусали, разрывая плоть лезвиями маленьких острых ножей. Валаам был весь покрыт незаживающими ранами, которые старался не запускать, промывая водой и единственным обеззараживающим средством, доступным ему – своею мочой. Теперь он держался ближе к ручью, в середине своего склепа, где как он думал, погребён заживо.

Пленник не видел себя, но был уверен, что выглядит ужасно и сейчас больше похож на покрытое струпьями заросшее грязными волосами животное в лохмотьях, оставшихся от праздничной одежды, чем на человека. Страдая от свалившихся на него мучений, он лежал на охапке, снесённой в одну кучу соломы, хоть как–то защищавшей от холода, готовясь к очередному нападению. Он спал урывками, от бессонницы, ставшей его постоянной спутницей вместе с голодом, чувства обострились; глаза ему больше не были нужны, он выучил каждый дюйм своей тюрьмы и полагался теперь лишь на слух да на обоняние.

Он услышал её раньше, чем почувствовал мускусный запах, это была крупная особь, настоящий крысиный король, и как только голодная тварь впилась ему в руку, он тут же навалился на неё всем телом, подминая под себя. Не обращая внимания на укусы и текущую по пальцам кровь, он держал визжащего монстра в своих руках, пытаясь, как следует разглядеть и почувствовать, но не смог ни того, ни другого.

– За что же Господи, ты оставил меня! – в отчаянии закричал Валаам и вдруг, поддавшись спонтанному порыву какой–то звериной ярости, впился в крысу зубами. И он услышал её. Нет, не писк, а настоящий почти человеческий крик боли и ужаса раздался в его голове. Но он уже не мог остановиться, даже не думая, что способен на это, разрывая зубами шкуру пойманного зверька. Выплёвывая шерсть и внутренности, он грыз бившееся в агонии тело, ощущая тошноту, голод, который туманил разум жаждой плоти, а ещё безумие, что мягкой волною накатывало на него.

Потом его долго тошнило, но желудок давно уже был пуст, и лишь горькая слизь вылетала из горла, но зато в тот день Валаам впервые за время, проведённое в заточении смог выспаться и крысы, если даже и сновали вокруг, почему–то не трогали его.

Маленькие монстры по–прежнему досаждали ему, как и голод, но Валаам больше не ел их, а если ему удавалось поймать рыжую чертовку, то просто разбивал ей голову о стену. Он стыдился себя за тот порыв, боясь признаться что, разрывая зубами, мясо ещё живого существа с текущей по губам тёплой кровью испытал удовольствие, почти блаженство сравнимое разве что с оргазмом. Пытаясь удержать дьявола внутри себя, он старался остаться человеком. Безумие подкрадывалось к нему лёгкой неслышной походкой, оно выступало из стен и корчило рожи, и смеялось над ним крысиным писком, ставшим таким же привычным, как чернильная темнота вокруг.

Апогеем его сумасшествия сделался запах, приторный тошнотворный запах горящего жертвенника. Тысячи жертвенников горели в ставшей ему домом темнице, и он боялся, что задохнётся от обилия фимиама и ладана. Запах сгущался, давил на грудь, затрудняя дыхание и Валаам спасаясь от него, вдруг поплыл как в воде, сделавшись рыбой, так же как рыба беззвучно открывая рот, в который заплывал тягучей патокой воздух, раздувая его словно воздушный шар. И вот он уже парил над грязным полом своей тюрьмы, над крысами и загаженной соломой, поднимаясь вверх и боялся, что скоро упрётся в потолок. Но оказалось, что в помещении том нет крыши, и он поднимался всё выше и выше, не зная ничего, что могло бы остановить его полёт.

Когда он проснулся, то понял, что что-то изменилось, понял это, даже не открывая глаз. Привычная темнота теперь имела рукотворную форму в виде сдавливающей голову повязки, но самое главное было даже не в этом, а в какофонии ещё недавно привычных и почти неразличимых звуков, доносящихся откуда–то извне и казавшихся ему после долгого времени проведённого в могильной тиши пугающе громкими. Валаам снял повязку и осторожно открыл глаза, боясь, что всё это окажется сном и он снова в полной крыс яме под Храмом. Но свет не померк и доносящиеся из–за стены звуки тоже не пропали – он находился в тюремной камере средних размеров, такой же пустой, как и та в которой его содержали раньше, только с полукруглым окошком под крышей и с прочной деревянной дверью в противоположной окну стене. Небольшой проём давал минимум освещения, но Валааму сейчас даже оно резало глаза и они нестерпимо болели всякий раз, когда он открывал их.

Без сомнения его держали в Драконьем Когте, а это значило, что теперь он во власти королевы Элисандры и как здесь оказался, уже не имело значения. В новой тюрьме были свои правила. Кормили здесь дважды – утром и вечером сквозь открывающуюся задвижку в двери на небольшую подставку кроме кувшина с водой ставили тарелку луковой похлёбки или миску чечевичной каши. Два кувшина в день отводились ему на питьё и личные нужды. Одежду ему тоже заменили и, хотя он по–прежнему был бос, теперь вместо изорванного священного одеяния на нём были вполне приличный ещё плащ и заношенная холстинная рубаха, доходившая ему почти до колен.

Скоро казнь, – понял он и к этому дню ему решили вернуть человеческий облик, чтобы в момент исполнения приговора люди не испытывали к нему ненужной жалости. Возле дверцы, через которую узник получал пищу было маленькое окошко, сквозь которое надзиратели следили за ним и если он не находился у противоположной стены, заветная дверца не открывалась. В разговоры с ним не вступали, держа в полнейшей изоляции и Валаам даже сомневался, есть ли вообще у его тюремщиков языки. Его держали под самой крышей, обитой железными листами, что накалялись за долгий солнечный день, и днём Валаам страдал от жары, что держалась до середины ночи.

Когда глаза привыкли к свету, он решил взглянуть на то, что можно увидеть из окна. Встав на лежак и уцепившись за камень оконного проёма узник, подтянулся и, упираясь ногами в стену, сумел взглянуть на реку и далёкое левобережье. Лея в этом месте разливалась шириною не меньше мили, так что если бы он захотел кому–то подать знак, то не смог бы. Тюремный замок стоял на скалистом обрыве реки, уходящем отвесно вниз футов на тридцать, и сбежать отсюда было невозможно, разве что выброситься из окна, на котором предусмотрительно отсутствовала решётка. Окно не было слишком уж маленьким, и если б Валаам полностью отказался от пищи, то через время, может и смог бы пролезть сквозь него, но самоубийство пока не входило в его планы.

Высунув руку наружу, он ощутил порывы ветра, холодящего кожу. Рука его оказалась на свободе, которой совсем недавно он не придавал значения, воспринимая как должное, но теперь завидовал не только людям, живущим своею жизнью за стенами тюрьмы, а даже собственной руке, что находилась вне мрачной построенной из чёрного камня башни. Его держали на верхнем этаже, рядом не было больше камер, с обитателями которых можно было бы обмолвиться словом, и он как особо опасный преступник содержался отдельно от всех.

Время шло. Раз в десять дней ему приносили ножницы, которыми он подстригал волосы и изрядно отросшую бороду, и меняли бельё – условия почти королевские, по сравнению с теми, в которых находился раньше. Вероятно, Элисандра не знала, как поступить, а может быть готовила суд над ним к определённой дате. И вот однажды по лестнице послышались грузные шаги утомлённых долгим подъёмом людей, что остановившись у его темницы, стали читать, не открывая окошка – слышимость была хорошей, и в этом не было надобности:

– Бывший лорд Керниш де Вальсамон, лишённый титулов и наследства за деяния, порочащие Принца крови, обвиняется присяжными судьями вольного города, олицетворяющими собою главенство права над произволом. И так, мною верховным судьёй Добробрана лордом Вагнером Кларком, – прочистив горло, важно продолжил чтец, – бывший лорд Керниш, называющий себя Валаамом обвиняется в подстрекательстве к свержению королевы–матери, да прибудут ей долгие лета, как якобы незаконно занимающей своё место и реставрации прежней богомерзкой языческой веры.

– Пустые слова. Ничего из того, в чём меня обвиняют, я не совершал, – возразил Валаам, стоя у двери и пытаясь разглядеть хоть кого–то в щель между дверью и косяком, но мнение его здесь не имело значения, повысив голос, чтец продолжил: – Бывший лорд при помощи дьявольских чар, которыми внушал наивным людям мысль, о своём божественном предназначении собрал толпу для дальнейших подстрекательств и мятежа, являясь предводителем этих мерзких бунтовщиков. Являясь колдуном и чародеем, он творил якобы чудеса, на самом деле являвшиеся лишь дьявольскими кознями, заставляя людей отказаться от своей королевы и истинной веры. Рассмотрев по существу все эти мерзкие преступления и не найдя смягчающих обстоятельств, суд присяжных судей признаёт Валаама, урождённого как Керниш де Вальсамон виновным по всем параграфам обвинения и приговаривает к смертной казни.

Было слышно, как чтец сворачивает свиток; не сказав больше ни слова, преисполненная чувства выполненного долга судебная коллегия удалилась, начав спускаться по многочисленным ступеням, а Валаам остался стоять, понимая, что дни его сочтены и мстительная Элисандра не будет надолго откладывать казнь.

Вот и всё. Он заигрался в вершителя судеб, в мудреца и целителя, с открытым забралом пойдя на людей поднаторевших в интригах и заговорах и теперь ему лишь остаётся доказать им, что он тоже чему–то учится. Он вырывал незнакомых людей из цепких объятий смерти, но вот сейчас, когда смертельная опасность нависла над ним самим, ник–то не пришёл ему на помощь. Валааму почему–то казалось что его противники и оппоненты – он не считал их своими врагами и потому не испытывал той ненависти, которую испытал к съеденной заживо крысе, вина которой была лишь в том, что она родилась такою – будут придерживаться каких–то правил. Но в дьявольской игре за королевские престолы, втянут в которую, оказался без особого на то желания не бывает правил или запрещённых ударов. Цель здесь всегда оправдывает средства, и не судят лишь победителя, а он, он проиграл.

***

Валаам не знал, на какой день Элисандра назначила казнь, а в том, что королева не оставит его в живых, он не сомневался. Наблюдение за ним усилили, понимая, что если раньше у него оставалась какая–то надежда, то больше ему терять нечего. Прежде у его каменной клетки дежурил один надзиратель, теперь же их стало двое, следивших не только за ним, но и друг за другом. Был ещё начальник стражи, что разбив сутки на части совершал обходы тюремного замка, поднимаясь и сюда.

И вот однажды вечером, когда солнце, катясь на запад, перевалило за Драконий Коготь, и тень размыла силуэты внутри, Валаам решил больше не медлить, понимая, что это его единственный шанс на спасение. Собрав пару охапок прелой соломы, которую толи бросили когда-то на пол, толи она просто нападала с крыши, он набил ею свои штаны и рубаху, завернул всё это в плащ и, накинув капюшон на «голову» чучела положил на лежак.

У охранников были войлочные сапоги, скрывающие шаг и они, подкрадываясь к двери время от времени наблюдали за ним через маленькое окошко. Но однообразие службы сыграло свою роль, усыпив бдительность, и стражники теперь лишь изредка следили за арестантом. К тому же за время, проведённое в крысиной яме, слух пленника стал поразительно чутким, и он слышал их, не смотря на все ухищрения.

Пришло время вечерней кормёжки. Полностью голый Валаам сидел на полу у двери, превратившись в слух. Ему казалось, что что-то пошло не так; стражник, приближение которого он не услышал, заметил возню с чучелом, и в наказание его теперь больше не будут кормить. А может быть казнь назначена на эту ночь и он попросту опоздал? Ведь вряд ли убивать его будут при скоплении народа, скорее всего либо отравят, либо, опоив зельем, прирежут как жертвенного телёнка. Мысли эти не добавляли оптимизма и, прогнав их, узник продолжил ожидание, решив, что останется на своём месте, даже если ждать придётся всю ночь.

Такое было однажды. Промешкав в светлое время, надзиратели не рискнули кормить его в темноте, ведь в камере Валаама единственным освещением были солнечные лучи, проникающее сквозь окно. Но вот послышались торопливые шаги, они явно опаздывали до наступления сумерек и теперь спешили быстрее покончить со своими обязанностями. Пленник давно выучил шаги своих тюремщиков. Один ходил быстро, мелко семеня, другой двигался неторопливо, будто бы переваливаясь с ноги на ногу, что выдавало в нём немолодого грузного человека, либо страдавшего от старой раны.

Первый застыл у двери, осматривая камеру сквозь глазок, закрывавшийся изнутри железной пластиной, когда второй ещё только подходил к ней, тихо постукивая посудой, но звук этот казался натянутым нервам Валаама колокольным звоном. Тот, что разглядывал лежащее чучело, всё смотрел и смотрел, и беспокойство охватило и без того не находившего себе места узника – вдруг сейчас они развернутся и уйдут или Бог, возможно, отвернулся от него и способностей, которыми Он наделил его больше нет. Но вот, наконец, послышался шорох открываемой дверцы, на подставку стал полный воды кувшин, потом тарелка с кашей и в этот момент Валаам схватил рукой оловянную миску. Он только дотронулся до неё, возможно излишне сильно ухватившись за край. Стражник замер, словно сражённый молнией; он ещё сопротивлялся, пытаясь отторгнуть оплетавшие его, мозг щупальца чужой воли, невидимым стальным обручем всё сильнее сжимавшие голову и крик отчаянья и ужаса, угрожая разорвать барабанные перепонки Валаама, раздался в его голове. Почти такой же, как вопль недавно съеденной крысы. Целитель отпустил руку; главное было сделано – незримый ошейник крепко сидел на шее стражника, и осталось только подобрать к нему нужный поводок, дёргая за который можно было манипулировать им.

– Что с тобой? – взглядом спросил второй надсмотрщик, настороженно отступая на шаг и хватаясь за рукоять меча. Теперь Валаам знал, что оба они умели говорить, но делать это, им было строжайше запрещено. Первый, оказавшийся хромоногим, жестами показал напарнику, что всё с ним в порядке и, закрыв окошко, они пошли прочь.

Валаам сделал всё что мог и в эту ночь спал почти спокойно, уверенный, что в ближайшие дни ему ничего не грозит, а ко времени, когда Элисандра, подстрекаемая Первосвященником решит свести с ним счёты его уже не будет в Драконьем Когте.

Следующим вечером, снова соорудив чучело, он повторил свои действия, желая укрепить установившуюся между ним и надзирателем связь. Во время беззвучного диалога он узнал, что зовут хромоногого Кит Рендл, а его товарища Ричи Лаемом и что дверь темницы отпирает своими ключами, только командир стражников сир Джоссер Райбек. Относительно Валаама или его учеников тюремщик информацией не располагал, ввиду незначительности своей персоны. Убедившись, что он сможет заставить надзирателя сделать всё, что захочет, целитель решил больше не задерживаться здесь, дабы не искушать судьбу, но для этого ему нужно было ещё кое–что сделать.

Желая как можно быстрее выбраться отсюда, утром, он уже поджидал своих тюремщиков возле двери. В этот раз камеру разглядывал Кит, а его напарник поставил на деревянную полку кувшин и миску с супом. Затем хромоногий вытащил из–за пазухи краюху хлеба, кусок мяса и письменные принадлежности положив всё это рядом. Лаем поражённо замахал руками, но Кит схватил его за запястье, глядя ему в глаза глазами Валаама и Ричард обмяк. Подчинение второго надзирателя далось целителю не так легко, как первого, в чьей покорности он был уверен. Возможно лишь из–за того, что то была первая их встреча, но узник решил не рисковать, выбрав для уготованной им миссии Кита, пусть и не такого быстрого на ходу, но от которого уж точно не будет неожиданностей.

Руины сожжённых домов давно уже не дымились, лёжа посеревшими головёшками на обожжённой пожаром земле. Ветер дул в тот день с севера и дом Фейги не тронуло огнём, тогда как южнее всё выгорело полностью. Хромоногий толстяк долго ходил среди развалин, а потом подошёл к стоящему возле дома отцу Фейги, со стороны наблюдавшего за ним. Это место было трущобами бедняков, и посторонние здесь появлялись редко.

– Кого ты ищешь, друг, – крикнул, ему Равен и тот, по–утиному переваливаясь с ноги на ногу ответил, подойдя ближе:

– Мне нужна женщина по имени Мариам. Подскажи, где найти её.

– Она здесь больше не живёт. За городом стоит башня Молчания, там ты отыщешь её обглоданные птицами кости. А что тебе до неё?

– У меня к ней дело. Но если ты это не она, то, что тебе до этого? Не знаешь ли тогда некоего Равена, он жил где–то здесь.

– Я Равен, – удивлённо ответил мужчина, совершенно не представляя какое может быть у хромого к нему дело. Но тот, достав из–за пазухи, сложенный вдвое бумажный лист протянул ему, и ничего не объясняя, молча пошёл прочь. Нахмурившись, хозяин не сразу развернул его, глядя на уходящего посланца. Остановившись тот удивлённо вертел головой, явно не понимая, где он и как очутился в этой дыре. Отец Фейги не умел читать, как впрочем, и все в Рыбачьей слободке, но сейчас этого не требовалось: на клочке бумажного листка была изображена углём роза. Чёрная роза являлась символом Дома Вальсамонов, украшая мрачной красотой их родовой герб, словно предчувствуя грядущие беды. И пусть этот Дом уже много лет как прекратил существование, будучи истреблённым в кровопролитной гражданской войне, встав не на ту сторону, Равен, их герб помнил. Он почему–то думал, что неприятности миновали его, а оказывается, всерьёз они ещё даже не начинались.

***

Начальник тюремного замка был человек педантичный и недоверчивый и потому любил сам обходить вверенную ему территорию, не полагаясь на подчинённых. В Драконьем Когте содержался отчаянный народ – худший во всём королевстве, готовый на всё ради обретения свободы. Из мрачной башни ещё никто не убегал и сир Джоссер, прикладывал все свои силы для того, что так и оставалось впредь. Человеческому отрепью здесь было самое место, но уже одно пребывание тут являлось наказанием, и начальник тюрьмы не терпел напрасного насилия и издевательств над заключёнными. Даже конченому негодяю доставалось всё, что было положено ему законом, но то, что увидел он, поднявшись на последний этаж, где содержался в одиночестве самый опасный преступник повергло его в шок.

Маленькая дверца, через которую обычно узнику подавали пищу, была открыта, а сам он, поставив на свой лежак пыльную амфору вина и тарелки с овощами и дичью с аппетитом ужинал. С обеих сторон на высоких подставках стояли два канделябра с зажжёнными свечами, придавая этому жуткому месту подобие уюта. Лорд Райбек узнал кувшин – это было вино из винограда собранного в его личных виноградниках, на побережье Азгорского моря, что хранилось в тюремном подвале для особых случаев.

– Как это понимать?! – нарушая установленный им, порядок, закричал он, краснея от гнева, на вытянувшихся в струнку надзирателей, стоявших тут же. – Какого дьявола вы поите его моим вином и что вообще происходит?!

– Так он же лорд по родовитей Вас, – промямлил Кит, и начальник тюремного замка не поверил своим ушам.

– Что? – прохрипел он, боясь задохнуться от накатившего на него гнева.

– А, сир Джоссер, – как ни в чём небывало произнёс Валаам, вытирая рот лежавшим на его коленях полотенцем. Теперь он был одет в холстинную рубаху, поверх которой оказался, накинут похожий на мантию тёмный плащ из дорогой материи с алым подбоем, оттенявший бледную кожу его лица. Русая бородка целителя была аккуратно подстрижена, как и волосы и выглядел он сейчас необычайно торжественно. – Они здесь не причём, это я попросил их приготовить мне ужин. Но на кухне, к сожалению, не нашлось ничего съедобного и им пришлось воспользоваться тем, что готовят обычно для Вас. К слову, я давно жду Вас, сэр. Но разве так приветствуют принца крови?

– Что Вам угодно, Ваше Высочество, – дрожащими губами с трудом выговорил главный тюремщик, склоняясь к окошку.

– Так–то лучше. По сути ничего, только лишь, чтобы Вы разделили со мной трапезу. Я бы сам вышел к Вам, но Вы закрыли меня на замок и унесли ключи с собой.

– Таков был приказ, милорд. Нам строжайше запретили не только общаться с Вами, но даже разговаривать возле вашей камеры, – ответил лорд Райбек, отпирая дверь, и узник спросил удивлённо: – Получается, Вы нарушили приказ королевы, разговаривая со мной? Скверно сэр, очень скверно, ну да я прощаю Вам этот грех.

– Разве у Вас есть такое право? – проворчал смотритель Драконьего Когтя, помимо желания заходя внутрь. Старый служака оставался верен присяге даже, когда больше не принадлежал себе; где–то в глубине подсознания он понимал, что поступает дурно и от этого испытывал мучения.

– У меня есть такое право, данное тем, кто гораздо могущественней, чем все вместе взятые первосвященники, короли и королевы – тем, кто создал нас из божественной глины, вдохнув своё священное дыхание. И в нас, созданных по Его образу и подобию, есть божественная сущность, только мы забыли об этом. Но Вы устали, сир Джоссер и потому прилягте на моё место, а мне пора.

Начальник тюремного замка тяжёлым шагом усталого человека подошёл к лежаку, с которого только что поднялся Валаам, лёг на него и тут же заснул. Целитель накрыл его богатою мантией, которую на время позаимствовал у лорда Райбека и, одев простой серый плащ, вышел в коридор оттуда, где, как думал он останется навсегда.

Каждый этаж Драконьего Когтя, из которых состояла овеянная мрачными легендами башня, запирался своею дверью, и в случае нападения можно было захватить один этаж, но не весь тюремный замок.

– Ваш лорд спит, и вы теперь будете оберегать его сон, – сказал Валаам надзиравшим за ним людям. Странно он совсем не испытывал к ним какой–то вражды или неприязни, несмотря на мучения, что перенёс по их милости и не собирался им мстить, вдруг спросив толстяка Кита: – Почему ты хромаешь?

– Я хромаю с детства, милорд. Возможно, Бог покарал меня за грехи, которых тогда у меня пусть и не было, но коих я нахватался потом, как бродячая собака блох, – удивлённо ответил тот.

– Данной мне властью я снимаю с тебя эту кару, но постарайся впредь жить если не праведно, то и не в грехе. – Валаам опустился на пол перед стражником и, закатав одну его штанину до колена, принялся осторожными движениями ладоней массировать распухшую ногу, с раздутыми синими венами, идя снизу вверх. Найдя причину, он без всякой боли погрузил свои пальцы в дурно пахнущую плоть и вытащил оттуда запёкшийся сгусток размером с голубиное яйцо, мешавший нормальному кровотоку. Лишь несколько капель крови выступило при этом и ни осталось не только шрама, а даже следа. – Я извлёк причину болезни, теперь тебе нужно лишь несколько дней покоя, чтобы спала опухоль. Несите своё бремя и забудьте меня и имя моё навеки.

Расставшись с тюремщиками, он спустился по лестнице, остановившись у массивной почерневшей от времени двери с мощными железными петлями. Валаам постучал в неё, с той стороны послышались приближающиеся шаги, открылось маленькое закрытое куском кожи окошко, и разглядывающий его стражник грубо спросил: – Ты кто?

– Я – лорд Райбек, начальник стражи Драконьего Когтя. Разве ты не узнаешь меня?

– Узнаю милорд, – смущённо промямлил охранник, торопливо вынимая засов. Валаам прошёл мимо и пошёл дальше, пока ругавший себя за оплошность солдат запирал дверь. У новых постов он представал то Первосвященником, то королевой Элисандрой пока, в конце концов, не оказался за высоким забором городской тюрьмы, вздохнув полной грудью вожделенный воздух свободы. Уже сгущались сумерки, стирая границы домов и окрестных улиц, а на площади у тюремного замка, где весь день кипела жизнь, уже не было никого.

– Учитель, – окликнули его, и в возгласе том было больше удивления тем, что не могло произойти, но всё же случилось. Из тьмы подворотни отделилась фигура, за нею другая, они остановились на почтительном расстоянии от Валаама и вдруг не сговариваясь, опустились перед ним на колени, не в силах скрыть слёз радости.

***

Следующим утром Матфей ждал Октавию на базаре, грустно слоняясь рядами, к неудовольствию продавцов. Ему хотелось продолжить знакомство с девушкой, вот только после вчерашнего сделать это казалось проблематичным. Она не появилась ни в это утро, ни на следующее и лишь спустя ещё несколько мучительно тянувшихся дней ежедневно теперь ходивший на рынок молодой человек увидел знакомый силуэт. Заметив её на спуске среди идущих вверх и вниз людей, он пошёл на встречу, но девушка, прошла мимо, взглянув как на пустое место.

– Октавия, подожди, – начал парень, идя следом, и видя, что люди обращают на них внимание, та остановилась, спросив с вызовом:

– Что тебе нужно?

– Ничего. Дай мне минуту я не буду оправдываться – я действительно поступил как трус и подлец, только я бы ей всё равно ничем не помог, – молодая особа развернулась, собираясь уйти и тогда он с мольбой выпалил: – Ещё два слова. Сейчас в городе опасно, я не хочу, что бы с тобой что-то случилось. Вот возьми, это тебя защитит. – Октавия развернулась, собираясь сказать, что ей не нужны его подарки, но увидев печальное осунувшееся лицо, промолчала, было заметно что, переживая о случившемся, он едва ли спал по ночам. Держа в руках походную суму, Матфей достал небольшой кинжал с изогнутым клинком в красивых вышитых бисером ножнах и украшенной драгоценными камнями рукоятью. Не собираясь брать такой дорогой подарок, девушка зачарованно смотрела, как солнце играет с камнями, перебирая их нежными пальцами, а потом ответила, решительно покачав головой. – Спасибо конечно, только я не возьму.

– Но почему?! – воскликнул мужчина, сокрушённо подняв руки вверх.

– Да потому что он стоит целое состояние.

– Ну и что? Это царский подарок, мне он без надобности, а тебе может спасти жизнь. В крайнем случае, можешь его продать и купить что-то нужное в хозяйстве, например лошадь с телегой. Возьми, пусть будет у тебя, – с отчаяньем воскликнул Матфей, и в уголках его глаз девушка заметила блестящие слёзы. Видя, что вокруг них собирается толпа зевак, молодой человек быстро сунул кинжал ей в корзину и растворился в людской толчее.

***

Вечером он при свете расставленных свечей разбирал рукописи в комнате «Оленьих рогов» и, задумавшись, не сразу услышал лёгкий стук в дверь. Стук повторился настойчивей, и тогда оторвавшись от своего занятия, Матфей крикнул, живя очень уединённо и абсолютно не представляя, кто бы это мог быть:

– Войдите!

Закопчённая дымом камина дверь открылась и внутрь вошла Октавия.

– Можно?

– Конечно, входи, просто я тебя не ждал, – от неожиданности Матфей встал и просто смотрел на неё.

– Принесла нож, ведь я же тебе сказала, что не приму подарка, – не зная, что делать с ним, девушка держала его в руке, стоя у входа.

– Жаль, я дарил его от чистого сердца. Думал если не смог уберечь от беды одну, так помогу другой. Положи его на стол. Как ты меня нашла, я же не говорил, где живу?

– Ты сказал «Оленьи рога». Тётка, что убирает внизу, её дочь работала у нас, – Октавия неохотно подошла к столу, заваленному ворохом свитков, астрологических карт со знаками гороскопа, и с замысловатой таблицей на большом листе пергамена; девушка не собиралась задерживаться, но любопытство переселило её: – Что это ты делаешь?

– Составляю гороскоп, нужно же мне на что-то жить.

– А зачем? Зачем знать будущее, ведь раз Непорочная Дева, да пребудет с нами её милосердие, предначертала твою судьбу, изменить всё равно ничего уже нельзя.

– Не хочу тебя обидеть, но это достаточно примитивная точка зрения. Для каждого из нас есть уникальный, неповторимый гороскоп, отображающий события нашего будущего. Пусть изменить ничего не получится, зато можно сверяться по нему со своими планами и целями, можно выбрать правильную линию поведения на каждый день.

– А разве так можно?

– Можно. Нужно только знать дату своего рождения, время и место. Зная это, я составляю специальную карту, с точными координатами звёздного неба в момент рождения. Слышала выражение: человек родился под счастливой звездой? Вот чтобы узнать, есть ли в этой карте, – тут астролог ткнул чёрным графитовым стержнем в лежащий перед ним пергамен, – хоть одна такая мне нужно точное время рождения, ведь звёзды быстро меняют своё расположение. Это долгая и кропотливая работа.