Текст книги "Серебряные стрелы"

Видя, как больные жадно съедают хлебные лепёшки, глотая большими кусками и набивая так желудок, а потом мучаются от несварения пищи Валаам вышел вперёд, дабы каждый мог видеть его и слышать.

– Братья и сестры, вы пришли ко мне, что бы я лечил ваше тело, но тело невозможно без духа, как день не бывает без ночи. И я собираюсь сегодня потратить этот день на излечение вашего духа, – начал он свою проповедь и люди, бросив дела, приблизились к нему. – То, что внутри тебя, то есть и снаружи и мы – лишь то, что едим. Бог дал нам зёрна хлебов и животных, которых мы употребляем в пищу, что бы потом, нашу плоть ели священные птицы и черви земные. Но после долгого жаркого дня всегда приходит ночь, дающая прохладу и отдых во сне. Не стоит ли и нам давать отдых себе от пищи, не перегружая желудок?

И даже больные могут позволить себе семидневный пост, а те, кто не могут, для начала трёхдневный. И в эти дни следует почитать Ангелов–братьев:

Ангела воздуха, через наполнение воздухом крови и полного покоя.

Ангела воды, омовением в реках и принятием клизмы.

Ангела света, при помощи солнечных ванн и созерцания заходящего солнца.

Ангела земли, лечением язв и нарывов погружением в лечебные грязи, дабы объятие Ангела могло вытянуть всю нечистоту и всю болезнь.

Не путайте дня с ночью и не ленитесь, ибо всё, что имеет в себе жизнь – движется, а всё что мертво недвижимо. Воздержитесь от излишеств во всём и прежде всего в еде: не ешьте жирного и того что не сочетается между собой. Не ешьте того, что долго лежало, что мертво и от чего уже мало пользы, а лишь то, что ещё растёт. Принимайте пищу за столом, а не на ходу и украдкой, пережёвывая её многократно, заполняя желудок наполовину пережёванной пищей, а наполовину оставляя в нём воздух.

И если вы будете жить так, как учу я вас, то даст вам тогда Отец наш небесный дух свой святой, а ваша Мать земная тело своё непорочное. И исчезнут тогда зло и тревоги, и воцарится в мире гармония. И станет тогда земля подобна небесам – наступит царство Божие и явится сын человеческий во всей славе, своей дабы наследовать царство Его.

Однажды идя между палатками, в которых жили пришедшие к нему на лечение, он увидел, как на носилках навстречу ему несут человека. Когда процессия поравнялась с ним, Валаам спросил их:

– Куда вы несёте его?

– Мы хотим зарыть его учитель, как просил он при жизни. Этот человек уже мёртв и даже ты не поможешь ему, – ответил идущий следом Евсей, заросший густой бородой невысокий дородный мужчина с киркой и лопатой, из тех, что звали себя его учениками.

– Разве можешь ты решать за меня, чего могу я, а чего нет? – удивился целитель, ученик потупился, поняв свою оплошность, а носильщики собрались было нести тело обратно, но Валаам сказал им:

– Зачем же носить того, у кого есть ноги? – подойдя к лежащему на носилках не старому ещё человеку, тело которого было мертвенно бледным, но не тронулось тлением, он взял его за руку и пристально смотрел на него, пока кожа не начала розоветь. А потом гневно спросил мертвеца: – Чего же лежишь ты, словно камень надгробья, заставляя носить себя с место на место? Встань и иди!

Покойник вдруг закашлял, прочищая горло, и тяжело задышал, словно долго был под водою, а потом, перевернувшись на бок, принялся рвотой очищать свой желудок от чёрной слизи, что катилась по земле, подобно тарантулу исчезая в расщелинах. И видели это люди с горы, и были среди них клирики Храма, что смотрели, дивясь, но, не испытывая радости.

Луна пошла на убыль, вступая в последний месяц весны. Летело время, приближаясь к празднику Даяны, пришедшему на смену идущим друг за другом праздникам старой веры – дню Изобилия, в который после посева овощей и злаков благословляли будущий урожай и Духову дню. Связанному с изначальным светом, вечностью побеждающей время, поэтому в этот день люди занимались омолаживающими процедурами и ходили в термы. Но теперь городские бани оказались закрыты, по причине того, что скопление народа в одном месте было признанно способствующим распространению болезней и верующие в прежнего Бога, одев белые одежды, просто трижды окунались в воду, дабы вода смыла с них накопившиеся за год грехи, что постепенно перенялось новыми догмами.

Даяна в пантеоне божеств, стояла следом за Астартой – Девой–Матерью, являясь хранительницей веры каждого человека, чьё воплощение проявляется в душах персональным представлением о святости и носит упрощённое название «совесть». Милостивой Богиней Даяне поручено проверять истинность мыслей, слов, поступков каждого и соответствие их вере человека, а после смерти сопровождать на Страшный суд. Сами же верующие встречали Деву три раза: перед смертью, непосредственно в момент её, а в третий – на мосту Забвения, при переходе в потусторонний мир. И каждый видел её по вере своей: людям праведным она приходила в образе прекрасной девы, а грешникам казалась страшной сгорбленной старухой. Сакральный посыл этого праздника был в выборе веры, который человек рано или поздно делал для себя.

В доме Мариам за постной трапезой с кувшином вина, предшествовавшей праздничному торжеству сидел Валаам со своими учениками, когда внутрь вошёл клирик из Храма. Мариам готовила на печи пресные лепёшки с изюмом, а Фейга, жившая теперь в её доме, разносила их на стол в глиняных мисках. Поприветствовав всех полупоклоном с прижатой к груди ладонью клирик произнёс, глядя на сидящего в середине длинного стола Валаама:

– Слухи о твоих чудесах разносятся быстро, целитель.

– Если бы это было так, ты бы пришёл сюда в первый же день, а не сейчас. И потом то, что считаешь ты чудом, я зову простым исполнением воли Господней.

– Не может творить чудеса вера бесовская – есть лишь Непорочная Дева, наша милостивая Мать и только она может это, а всё остальное есть от Лукавого.

– Бог един, не зависимо, как называют его, носит ли он женское платье или мужские штаны. Пусть каждый останется при своём – не в спорах рождается истина.

– Первосвященник хочет видеть тебя на праздничной трапезе, целитель, да смотрю, законы Божии для вас не писаны, – усмехнулся посланник, глядя на чашу с вином, что не приветствовалось в постные дни.

– Дурно не то, что попадает нам в рот, а то, что вылетает из него. Как, например глупость, которую подают под видом праведности.

– Оскорблять гостя, разве это признак мудрости? Что мне ответить Первосвященнику?

– Не званые гости часто хуже врагов наших. Ответь Первосвященнику, я приду. – Лицо клирика не изменилось, лишь глаза его торжествующе блеснули. Он ушёл и, нарушив молчание, один из учеников воскликнул взволновано:

– Не нужно тебе было злить его, учитель! Лучше подумай на кого бросаешь нас, ведь если войдёшь туда завтра, назад тебя они не выпустят.

– Чему быть, того не миновать – всё предначертано за нас богами и чтобы я не сказал ему сегодня, это уже не имело значения. А если они не выпустят меня из Храма, значит, я выйду оттуда сам, – ответил Валаам и, вытерев рот лежащим на его коленях полотенцем, первым поднялся из–за стола.

***

Сотни людей в праздничных расшитых золотом длинных рубахах шли к Храму, бросая себе под ноги стебли камыша, символизировавшие возрождение после зимы и держа в руках перья павлина, являвшиеся знаком духа побеждающего смерть.

Валаам со своими учениками, а также идущей следом толпы из тех, кого он излечил и просто любопытных, присоединившихся к ним по дороге, остановился у помпезной громады святилища, разглядывая его с душевным трепетом. Он был здесь много лет назад, ещё ребёнком и возможно от этого, оно казалось ему таким огромным, но и сейчас призванное поражать воображение своим великолепием здание оставалось настоящим колоссом. Построить второе такое не удалось никому. Говорят, его возвели Древние много веков назад, но благодаря мрамору и граниту оно сохранилось в почти изначальном виде, только теперь крылатое солнце заменили символом новой веры из трёх фаз луны. Вернее это был целый комплекс, на высоком холме, тыльной стороною выходящий обрывом на реку, а лицевой, опускавшийся каскадом к Соборной площади.

Огромный двор, в котором, прежде всего, оказывался входящий, и стены которого были выложены на два человеческих роста из каменных плит, состоял из внешней и внутренней части, находясь, как и всё это строение на разных плоскостях по отношению друг к другу. Первый двор, (большой), предназначался для паствы – здесь происходили общие собрания и молитвы во славу Астарты, что были особенно многочисленны по праздникам, таким как, например сегодняшний.

Через обитые медью ворота человек поднимался во внутренний двор, поскольку находился он гораздо выше внешнего и предназначался для священников, непосредственно примыкая к зданию. Его построили из трёх рядов обтёсанного камня и окружили оградой в ярд высотой, чтобы народ мог видеть священнодействие. Королева проходила сюда прямо из дворца через верхнюю галерею, возле входа же стояла невысокая тумба, с которой Первосвященник обращался с проповедями к народу. Рядом с нею находился большой медный жертвенник Всесожжения, на котором раньше днём и ночью горел священный огонь, а теперь изредка совершались жертвоприношения. Непорочная Дева не любила напрасно пролитой крови, зато благожелательно относилась к дарам, что приносили ей.

Сам Храм был выложен из каменных блоков и располагался внутри второго двора, представляя собою грандиозную конструкцию высотою в пятнадцать ярдов, длиною в тридцать, а шириною в двадцать. Древние возводили добротные каменные сооружения, не считаясь с затратами, но это превосходило по масштабу всё, что было построено раньше. Крытую глиняной черепицей крышу сделали плоской, а стены внутри обшили кедром и украсили позолотой, также как и пол. Строение имело прямоугольную форму и делилось поперёк на три неравных части. Первым шёл притвор, отделяя святое от мирского; он представлял собой пустую залу, в которую поднимались по ступеням с двумя мраморными колонами на входе. Дальше следовало самое большое помещение Храма, где проходили богослужения и в которую из притвора вела двустворчатая кипарисовая дверь, украшенная вырезанными на ней херувимами, пальмами и распускающимися цветами. Вверху, почти под крышей давали приток света и воздуха прямоугольные окна, а вдоль стен стояли пять семи свечных золотых светильников, что освещая залу, горели днём и ночью.

Последним шло святилище, отделённое от второй залы обшитой кедром каменной стеной с закрытой дорогой завесой кипарисовой дверью. Святая святых являлась кубической формы помещением, где хранились священные для верующих предметы, такие например, как книга сводов Закона, религиозной составляющей веры в Непорочную Деву из семи толстых фолиантов в железном окладе с застёжками, написанных мудрецами под диктовку спустившегося с небес Ангела. Книги хранились в обитом золотыми пластинами ларце, стоявшем на невысоком каменном постаменте. Два гигантских покрытых золотом херувима из оливкового дерева простирали по одному крылу над ларцом, касаясь стен другими. В этой комнате не было окон, она ничем не освещалась, и туда никто не входил, кроме Первосвященника, совершавшего очищающий обряд воскурения благовоний каждый раз, когда открывал ларец. После того как Астарта стала официальным божеством Добробрана, на праздники сюда съезжались тысячи паломников со всего королевства, а сам Храм превратился не просто в культовое место, а в национальный центр распространения новой веры.

Когда целитель уходил от Мариам больные, жившие в палатках, вышли ему навстречу, со слезами прося остаться, а тех, кто не мог ходить выносили к дороге и они, цепляясь руками за полы плаща, умоляли Валаама, не надеясь больше увидеть, и в последнем прикосновении желали коснуться исходящей от него благодати. Но целитель не внял их мольбам и когда поднимался на гору, выходя из пелены густого тумана, лежащего в низине, казалось, что возносится он на небо, не касаясь земли. И тогда некоторые, увидев в этом дурной знак стали покидать это место, не дожидаясь беды, и кто-топоследовал за ними, а кто-тоостался, надеясь на лучшее.

Город бурлил; из трёх десятков праздников бывших раньше осталось лишь семь основных да столько же второстепенных, и люди утомлённые тяжким трудом с радостью давали отдых натруженным чреслам, предаваясь безделью и чревоугодиям. В этот день после утренней службы в Храме, народ ожидали накрытые яствами столы с хлебом и разбавленным водой вином, а также артисты бродячих цирков в большом количестве съехавшихся сюда накануне. Канатные плясуны, жонглёры, факиры и заклинатели змей готовились теперь представить на суд неискушённого выбором зрителя своё искусство, а уличные зазывалы уже старались вовсю, перекрикивая друг друга.

В полдень Валаам вошёл в священное здание, мраморные колоны которого уходили вверх так высоко, что приходилось закидывать голову. Стража, стоящая у двери не пустила его свиту и, пройдя свозь опустевший уже притвор, он оказался внутри выложенной светлой плиткой залы, в центре которой розовым камнем была изображена огромная восьмиконечная звезда. Его уже ждали. Торжественно одетый клир и сам Первосвященник, тщедушный маленький человек в льняном тюрбане с золотой пластиной на лбу, с изображением трёх фаз луны важно приветствовали его, находясь на небольшом возвышении. Сидя на стульях, они что-то обсуждали между собой, но увидев целителя смолкли. Первосвященник поднялся, заняв место за невысокой кафедрой, с которой обычно давал наставления. Остальные иерархи остались на своих местах, лекарь же присел на стоящий в одиночестве табурет в середине звезды.

– Ты не хочешь приветствовать нас, чародей? – удивлённо спросили его, на что Валаам ответил:

– Разве я не отдал вам должное, явившись сюда? И я не чародей, как и не лекарь, а лишь исцеляю тех, кто хочет этого.

– Не исцеляют людей колдовством, только вводят в обман и чудеса твои, не что иное, как магия, противная Непорочной Деве. Да ведь ты, слышали мы, поклоняешься своим богам.

– Ты ошибаешься клирик, – тут же ответил священнику Валаам. – Не колдовством я исцеляю людей, а верой и словом Господним.

– Да разве ты клирик? Чему можешь научить ты, лжеучитель, раз мир, что несёт нам святая Дева, скрыт от тебя завесою мрака? Ведь тот, кто идёт за слепым, рано или поздно свалится в пропасть, – спросил его кто-тоиз празднично одетых иерархов; сам Первосвященник пока молчал, выбрав себе привычную роль судьи.

– Разве обязательно носить дорогие одежды, что бы быть праведником? Можно приклеить гусенице крылья бабочки, но нельзя заставить её лететь – для этого должна она, изменится внутренне, как и люди которых исцеляю я, прежде всего от духовной проказы. И я не слеп – меня направляет воля Господа моего, пришедшего ко мне однажды во время отдыха и наложившего на меня обет служения людям. И пусть я ношу простую одежду, ночую под небом и ем, что придётся, делает ли это меня нечестивым или мешает исцелять больных?

– Чем плохо иметь крышу над головой или нести людям истинную веру в красивом платье? Ты называешь себя проповедником Бога, не имея Храма, хотя сказано, что именно он является соприкосновением земли с небом и изначально необходимым компонентом мироздания. Ты не радуешь Деву жертвенными огнями, не приносишь даров в храмы её, хотя паства твоя многочисленна, и с каждого ты берёшь плату за свои наставления.

– Я беру плату не за то, что исцеляю их, а за то, что бы жили они в чистоте и удобстве, чтобы ели пищу нужную страждущим. Богатство человека не в мешках с золотом, которое могут украсть, а в душе его, вот это истинное сокровище, которое никто не отнимет, – Валаам поднялся; говорил он спокойно, но глаза его горели внутренним огнём. Утром целитель надел праздничную рубаху и хотя она была чистой и не имела дыр, выглядела уже порядком заношенной, но это не смущало его. – Для чего эти богатые наряды и высокие стены, что вы прячете в них? Свою гордыню? Ведь Творец наш выше любого здания, Он не нуждается в крове и стенах, не нуждается в жертвоприношениях, дарах и воскурениях. И там, где сказано «Мой хлеб», «Моя жертва» значит лишь, что этот хлеб и эта жертва посвящены Богу!

– А как же быть с тем, что в Книге сказано: «Пусть сделают они Мне святилище, и буду я обитать среди них»?

– Книги пишут люди, потом переписывают, зачастую искажая смысл, а я говорю вам словами Его. Не сказано «Я буду обитать в нём», но «Я буду обитать посреди их», то есть среди людей. Это значит, что Слава Божия проявляется не столько через сам Храм, сколько через тех, кто построил его и что здесь воздают Славу Господу. Не Храм является причиной раскрытия Славы Божией, а самоотверженное желание людей ощутить руку Всевышнего, управляющего миром везде и повсюду, – произнёс Валаам и новый оппонент из числа священников задал ему вопрос:

– В трудные времена приходит дьявол в обличие лжепророка и говорит человеку то, что он хочет услышать, и даёт ему то, чего ему не хватает, и возвышает его, называя избранным, и творит чудеса перед ним и называет братом и тот уверует в него настолько, что признает своим Богом. Ты воскрешал мёртвых, кормил пятью хлебами пять тысяч человек и тебя называют Царём обездоленных.

– Если кто-тои говорит так, что с того? – удивлённо парировал Валаам. – Они несчастные люди и страдания помутили их разум, но придёт время и каждому будет воздано по его вере. Я не воскрешал мертвецов, а лишь пробудил ото сна, в который впал несчастный и если бы не я, то братья неминуемо предали бы его земле, по доброте своей. И да, я накормил пятьсот человек ста хлебами, отдав пожертвованные деньги, но никак не пятью пять тысяч. Все мы от разных матерей, но если они чтут то же что и я, значит то братья мои, ведь Бог создал нас от плоти своей и мы дети одного Отца и одной Матери.

– Знаю, что учишь ты, будто Бог един, как бы не представляли Его, – вступил в разговор Первосвященник, возвышавшийся по грудь над кафедрой. Поверх светло голубой ризы, украшенной по подолу золотыми колокольчиками и шерстяными помпонами в виде гранатовых плодов, на нём была льняная манишка, перевязанная в поясе ремнём. Лицо казалось бледным особенно на фоне чёрной окладистой бороды, видно было, что человек этот много времени проводит в Храме и мало вне его. – Но дело в том, что сейчас Добробран верит в Непорочную Деву и к тому, кто исповедует, что–либо иное, здесь относятся без церемоний, как бы он не называл себя. Валаамом или лордом Кернишем де Вальсамоном, урождённым принцем крови; удивительно, что при такой близости к царствующему дому кровь твоя красная, а не голубая.

– Я давно уже не лорд. Чего ты хочешь от меня, Первосвященник?

– Я хочу, что бы ты покаялся в своих грехах, отказался от прежних заблуждений и преклонил колени перед Астартой. Будет неправдой сказать, что я спасаю тебя из любви – мы не ладили с твоим синекожим отцом, он даже приказал отрубить мне голову, но раньше его самого лишили жизни и делаю это из расчёта, а не из сострадания. Что может быть опасней смертельной болезни? Любовь к человеку – существу, возомнившему себя повелителем мира и я, выжигая калёным железом скверну в душе его, даю ему медовый пряник истинной веры, лишь посредством которой он сможет спастись. Нам нужен раскаявшийся грешник, творящий чудеса, только теперь ты будешь совершать их для нашей любящей Матери. Тем более раз ты уверен, что это всё равно твой старый бог.

– А как же быть с моим прошлым? – усмехнувшись, спросил Валаам.

– Когда ты станешь сыном Непорочной Девы, жизнь твоя начнётся с начала и у тебя не будет прошлого. Так что ты ответишь на это?

– Я говорю – нет. И если ты думаешь помешать мне выйти отсюда, то хочу спросить, кто остановит меня? – оглядев бесстрастно глядевших на него клириков, он обернулся, взглянув на стоящих у дверей солдат.

– Вы противопоставляете себя и вере, и государству, лорд Керниш, а это неразумно вдвойне и так же опасно. Данной мне властью я вынужден задержать Вас и передать королеве, пусть она теперь решает, как быть с Вами, а я омываю руки. Стража, схватите этого человека, за деяния, порочащие истинно верующего и подрывающего устои королевства, – на лицах стражников отразилась решимость выполнить приказ Владыки, но ноги их словно приклеились к полу, и они не понимая, что происходит, лишь удивлённо смотрели друг на друга. Валаам с холодной улыбкой на губах развёл руки в стороны, будто бы говоря этим жестом: и это то, на что вы способны?

– Как Вы и предсказывали, Мессир, – почтительно прошептал совсем ещё юный клирик Первосвященнику и тот проворчал, глядя сквозь окно под крышей на бегущее по небу облако: – Всё приходится делать самому.

Пол под ногами Валаама вдруг исчез, и он рухнул в образовавшуюся дыру. Ему казалось падение, длится вечность, но не прямо вниз в горящее пекло ожидавшей его бездны, а по какой–то изогнутой траектории, ударяя о камень стен, пока после очередного удара, он, наконец, не потерял сознание.

***

Городской рынок находился на острове Леи, к которому по мостам вели дороги с разных её

берегов. Река в этом месте делала крутой изгиб и поэтому не была широкой, зато отличалась сильным течением. Торговля велась с открытия городских ворот до вечера, что бы жители окрестных деревень затемно успели вернуться домой. И хотя время сейчас считалось спокойным, всё же рисковать лишний раз не стоило.

Деревянные торговые ряды шли длинными линиями вдоль острова, растянувшегося на несколько миль по течению реки. В южной его части была изогнутая песчаным полумесяцем пристань, к которой швартовались рыбацкие ялики и шаланды, сдававшие оптом рыбу, мелких поднимавшихся с моря акул и крабов из устья. Рыбу тут же разделывали, отчего берег был устлан чешуёй, а над этим местом вечно кружили стаи ненасытных чаек.

В определённые дни названные «Менными» (хотя торговля шла здесь ежедневно), приходили баржи с севера с лесом и пенькой, зерном, шкурами, мотками овечьей шерсти, тюками сена, бочками лесного мёда из предгорий далёких гор, невидимых из Добробрана, но где–то у края мира подпиравшего небо своей твердью. Там по преданьям жили одноглазые великаны и люди карлики, летавшие на страшных грифонах – белокрылых существах с телом льва и головою хищной птицы. Кто-тотолько слышал об этом, а кто-токлялся, что видел их своими глазами также ясно как трактир на пристани, где подвыпившие торговцы, бывало, засиживались до позднего вечера, спуская в кости свой заработок.

С моря же везли тонкие ткани, южные вина в длинных глиняных амфорах, ароматические масла в кувшинах, булатные мечи с тонким орнаментом на клинке, заморские специи. Золотые изделия в виде колец, серёг и бус, южных скакунов (тонких и быстрых, совсем не похожих на боевых мощных коней и крестьянских тяжеловозов), тонкорунных овец, странных животных с двумя горбами на спине, диковинных птиц с длинными яркими крыльями на хвосте и многое другое, чего не было в окрестных землях.

Но сегодня был обычный день, и людей на базар пришло относительно немного. Продавцы, боясь не распродаться, буквально навязывали свой товар, уступая по многу. Молодой мужчина, не по сезону смуглый, в сером хитоне, перетянутом бечевой приценивался то к овощам, то к зелени, то к мясным обрезкам. Но одно было слишком дорого для него, у другого не устраивало качество, и он ходил от прилавка к прилавку.

– Октавия! – услышал он, и, обернувшись, заметил черноволосую, невысокую, но статную девушку лет двадцати, которую радушно раскинув руки, звал к себе полный торговец огромного роста, с тревожными глазами увидев издали, вероятно, боясь, чтобы его не опередили другие. – Ну что же ты не заходишь к дяде Янису?! У меня ведь самый свежий товар на этом рынке!

– Был вчера! – крикнул невысокий сухой дядька в грязном переднике, вероятно имевший когда-то пристойный белый цвет.

– Не слушай его! Он мне просто завидует!

– Я тебе? – возмутился «грязный передник» и, не обращая больше внимания на начавшуюся перепалку, девушка пошла дальше по ряду, намётанным глазом выбирая нужные ей продукты. Глядя как быстро наполняется её объёмная корзина, молодой человек шёл следом, делая в этом же месте свои покупки. Заметив, что незнакомец следует за ней по пятам, Октавия остановилась, недружелюбно спросив: – Почему ты идёшь за мной?

– Ах, юная леди, Вы всё не так поняли! – смутился парень, расстроено хлопнув себя ладонью по бедру. – У меня не так много денег, а эти жулики готовы продать всё что угодно, только не то, что нужно мне. А Вы, как я посмотрю здесь завсегдатай, и запросто можете отличить хороший товар от дурного.

– Ну, какая я леди, я дочка подёнщика, закупаю товары для своей госпожи. Покупаю почти каждый день, вот и знаю, у кого стоит брать, а у кого нет, – глядя как девушка с заметным трудом подняла свою ношу, парень предложил:

– Давайте я Вам помогу.

– Пожалуй, если нам по пути, – ответила Октавия, остановившись и с сомнением глядя на нового знакомца.

– Мне к «Оленьим Рогам», постоялый двор такой, я там остановился.

– Да знаю я, не совсем, правда, по пути. Ну, хорошо, но если будешь ко мне приставать, то я тебе всю рожу расцарапаю. И прекрати мне выкать, здесь это не принято.

Молодые люди вышли с рынка на правый берег и, поднявшись приспособленной под дорогу пологой деревянной лестницей, оказались в паутине городских улиц. В этой части Добробрана жил средний класс: ремесленники, мастеровые, владельцы издающих аромат свежей выпечки булочных, сапожники и портные. Близко стоящие друг к другу трёхэтажные дома из ракушечника, «соединённые» бельевыми верёвками с сушащимся бельём, были увешаны рисованными вывесками и деревянными «образцами» рекламируемой продукции. В большинстве своём горожане были безграмотны, и прочесть всё равно ничего не могли. Люди богатые строили добротные каменные дома во внутреннем кольце городских стен, лачуги же бедняков ютились по окраинам, занимая из–за своей разбросанности огромную площадь.

Молодой человек шёл чуть впереди Октавии, запыхавшейся после подъёма и, разбавляя тишину, а отчасти, конечно же, из любопытства она спросила:

– А ты откуда к нам, издалека? И слушай, давай познакомимся, а то всё ты да ты. Меня Октавией зовут.

– Я знаю, – усмехнулся спутник, – слышал, как тебя торговец назвал. А я Матффей. А относительно того, откуда я, то издалека. Раньше жил в огромном восточном городе…

– Больше чем Добробран? – удивилась девушка.

– Гораздо большем и очень, очень древнем. В переводе с местного языка его название означает Город мира. Таком громадном, что если смотреть с самой высокой точки, а это центральная башня королевского дворца, то кварталы построенных из глиняных кирпичей домов сливаются с горизонтом. Там нет зимы, летом очень жарко, а в холодное время вместо снега идут дожди и дуют пронизывающие западные ветры от далёких гор, настолько высоких, что запросто протыкают вершинами облака. Идут и идут и тогда реки выходят из берегов, заливая плодородные земли.

– Но у нас тоже бывает жарко, и дожди идут, и Лея выходит из берегов каждую весну, – воспользовавшись паузой, заметила Октавия.

– Нет, – замотал головой провожатый, словно в ухо ему залетел комар. – Ты не представляешь что такое настоящая жара, тогда кровь густеет, нечем дышать, а ветер, дующий с моря, не даёт прохлады. Земля лопается и в трещины можно просунуть руку. В том море нет рыб, вода настолько солёная, что невозможно утонуть – она просто выталкивает тебя! А дождь, дождь может идти стеной неделю, но ливень там не беда, а спасенье, жаль бывает он редко. Тогда оживает природа, зеленеют склоны оазисов и даже пустыня, простирающаяся к востоку и югу от городских стен, кажется не такой безжизненной, – Матфей говорил воодушевлённо, было видно, что он скучает по оставленной родине и когда он вновь замолчал, девушка заинтригованно спросила: – Почему же ты уехал из дома? Или тебе там плохо жилось?

– Или! – сокрушённо воскликнул молодой человек. – Да я жил там как король, вернее при дворе короля, объединившего десять местных племён. Носил дорогую одежду, ел с серебряных блюд пищу, которую готовили лучшие повара и абсолютно ни в чём не нуждался. Я служил в его библиотеке, разбирал рукописи, переводя тексты на местный язык.

– Так ты говоришь не только по–нашему? – удивилась молодая особа; она очень гордилась своим умением читать, но в сравнении с ней этот человек обладал огромными знаниями.

– Я знаю шесть языков: северный, южный, свой собственный и ещё три диалекта мало похожих между собой, встречающиеся только среди горных народов.

– Так почему же ты всё–таки уехал, раз был таким уважаемым господином? – снедаемая любопытством задала вопрос Октавия. Матфей замолчал, а потом неохотно ответил, поставив на землю ношу, видя, что его спутница остановилась у двухэтажного здания из серого песчаного камня, с пёстрой вывеской изображавшей семь бабочек:

– Главный евнух, что следил за жёнами господина – их было сто или двести, я то их не считал – наплёл повелителю, что я сплю с одной из его женщин. За такое полагается смертная казнь. А я только читал ей стихи! Я не стал ждать, пока палач разрубит меня на части, забрал деньги, которыми одаривал меня повелитель и был таков, – новая знакомая усмехнулась, развеселённая не столько историей, сколько выражением лица рассказчика – в своей сосредоточенности на описываемых событиях оно стало одновременно смешным и грустным. Давно пора было идти, время неумолимо приближалось к обеду, а ничего ещё ровным счётом приготовлено не было, но что-то не отпускало её, заставляя стоять, теряя драгоценные минуты.

– А девушка, жена этого тирана? Что стало с ней?

– Не знаю, – пожал плечами Матфей. – Скорее всего, скинули со стены.

– Так она же разбилась! – ахнула молодая особа, поражённая жестокой расправой, но ещё больше тем равнодушием, с каким провожатый произнёс эти слова.

– Конечно, если только не умела летать.

– И ты так спокойно об этом говоришь? Из–за тебя человека убили!

– Я–то здесь при чём? Я ей просто читал стихи! – крикнул он вслед Октавии, схватившей корзину и с искажённым негодованием лицом быстро направившейся к дверям таверны.

***

Валаам очнулся, не увидев ничего в нависшем на него мраке, таком плотном, что казалось, его можно резать кусками и даже решил, что уже мёртв, но тело не потеряло чувствительности, ноя от полученных при падении ударов. Если загробный мир существует, то выглядеть он должен был так же как та зловонная дыра, в которой он оказался. Его заточили в подземельях Храма, таких глубоких, что не единый звук не проникал сюда и не малейший луч света. Со временем глаза привыкли к темноте, и он уже различал границы своей тюрьмы имевшей форму квадратной комнаты десяти шагов в длину и стольких же в ширину, с брошенной на пол прелой соломой.