Текст книги "Молодежный бунт. Источник свободы или новое варварство?"

По-видимому, он ослаблен до опасной степени. В первую очередь это связано с законными и незаконными агрессивными репрессиями со стороны властных структур – концентрацией грубой силы, против которой у левых нет адекватной защиты. Эта мобилизация власти подчеркивает внутренние слабости Новых левых, прежде всего: (1) идеологические конфликты внутри воинствующей оппозиции и (2) отсутствие организации.

Левые всегда были разделены: это естественно, потому что, в то время как преобладающий интерес к частной собственности и сохранению ее институтов легко объединяет защитников статус-кво, никакая такая ощутимая общая цель не объединяет тех, кто стремится к отмене статус-кво. Они работают в условиях открытого горизонта нескольких альтернатив и целей, стратегии и тактики.

Но разделение не всегда предотвращало или даже задерживало революцию; посмотрите на борьбу между меньшевиками и большевиками. Возможно, только в такой борьбе «правильная» стратегия может быть проверена на практике. Однако ситуация иная там и тогда, когда движение еще не пустило корни в народной среде и, прежде всего, когда из-за своей численной слабости оно подвергается легкому и эффективному преследованию; другими словами, там и тогда, когда революционная стратегия не стоит на повестке дня, а только подготовка почвы для такой стратегии. Такая ситуация требует «приостановки» преждевременных (или устаревших) идеологических конфликтов в пользу более неотложной задачи наращивания численного состава. И в радикальной стратегии переход в качество предполагает количественный рост.

В этом контексте проблема коммуникации становится острой. Чем больше интегральные, «утопические» цели социализма выступают в качестве конкретных исторических целей, тем больше они отдаляются от установленного универсума дискурса». Народ» говорит на языке, который практически закрыт для концепций и положений марксистской теории. Их отвращение к иностранным словам, «громким словам» и так далее не только является результатом их образования, но и выражает степень их приверженности Истеблишменту и, следовательно, языку Истеблишмента. Вырваться из-под власти этого языка означает сломать «ложное сознание»: осознать необходимость освобождения и способы приближения к этой цели. Марксистская теория и практика преуспели в развитии политического сознания рабочего движения, когда под двойным воздействием поражения европейских революций 1918 года и стабилизации капитализма произошел поворот: столкнувшись с эффективным профсоюзным движением и эффективным капитализмом, революционная теория приобрела абстрактный характер – забота о меньшинствах. Она приобрела этот характер в еще большей степени там, где не существует сильной марксистской традиции. Как мы уже отмечали, разрыв между теорией и реальностью увеличился из-за широко распространенного сведения диалектических концепций Маркса к «базовому» словарю. Диалектические понятия постигают реальность в процессе изменения, и именно этот процесс составляет определение самого понятия. Таким образом, трансформация классического империализма в неоимпериализм переопределяет классическую концепцию, демонстрируя, как новые формы вытекают из предыдущих. То же самое с «пролетариатом», «эксплуатацией», «обнищанием». Бомбардировка людей этими терминами без перевода их в реальную ситуацию не передает марксистскую теорию. В лучшем случае эти слова становятся идентификационными ярлыками для своих групп (прогрессивные лейбористы, троцкисты и так далее); в противном случае они функционируют как простые клише, то есть они вообще не функционируют. Их использование в качестве мгновенных стимулов в консервированном словаре убивает их истинность. Марксистские концепции определяют сущность реальности: их значение проявляется при анализе «внешнего вида», а «внешний вид» капитализма сегодня сильно отличается от его стадии 19-го века.

Окаменение (Verdinglichung) концепций искажает анализ классовой структуры монополистического капитализма. Радикальная идеология часто поддается фетишизму труда – новому аспекту фетишизма товаров (в конце концов, рабочая сила – это товар). Из трех качеств, которые в марксистской теории делают рабочий класс потенциально революционным субъектом (он один может остановить процесс производства, он составляет большинство населения, и само его существование является отрицанием того, что он человек), из этих трех качеств, только первое все еще относится к та часть американского рабочего класса, которую с полным основанием можно было бы назвать современным преемником пролетариата: рабочие «синие воротнички». Но марксистская концепция определяет единство трех качеств; пролетариат, составляющий большинство населения, революционен в силу своих потребностей, удовлетворение которых недоступно капиталистическим возможностям. Другими словами, рабочий класс является потенциальным субъектом революции не только потому, что это класс, эксплуатируемый в капиталистическом способе производства, но и потому, что потребности и устремления этого класса требуют отмены этого способа производства. Из этого следует, что, если рабочий класс больше не является этим «абсолютным отрицанием» существующего общества, если он стал классом в этом обществе, разделяющим его потребности и стремления, тогда передача власти только рабочему классу (независимо от того, в какой форме) не гарантирует переход к социализму как качественно иному обществу. Сам рабочий класс должен измениться, если он хочет стать силой, которая осуществит этот переход.

Если потребности, создаваемые, но не удовлетворяемые монополистическим капиталом, приобретут подрывную силу и станут почвой для развития политического сознания среди рабочего населения, это не будет (это имеет решающее значение!) возрождением пролетарского классового сознания; это не настроит рабочий класс против всех других секторов экономики. Работающее население, не «наемный труд» против капитала, а скорее все зависимые классы против капитала. Точно так же это новое сознание выступило бы против рамок профсоюзной политики: оно предусматривало бы конец установленный способ производства во всей его полноте. Такова динамика монополистического капитализма: подчинение всего населения власти капитала и его государства соответствует всеобщей необходимости его отмены. Если это развитие изменяет первоначальную концепцию класса, если оно затушевывает резкий контраст между рабочим классом «синих воротничков», другими слоями работающего населения, то это связано с изменениями в реальности капитализма, которые должны быть концептуализированы в теории капитализма.

Правда, это всего лишь тенденции. Они встречают усиленное сопротивление со стороны властных структур, и они еще не сократили разрыв между рабочим классом и Новыми Левыми, особенно радикальной интеллигенцией. Для последнего бесполезно преуменьшать враждебность рабочих: эта враждебность рациональна и хорошо обоснована. И все же соединение двух сил является предварительным условием для перемен: профсоюзное сознание должно стать политическим сознанием, социалистическим сознанием. Этого нельзя достичь, «идя к рабочим», присоединяясь к их пикету линии, поддерживающие их «причины» и так далее. Переломный момент может наступить только в процессе социальных изменений, в которых две группы действуют каждая из своих собственных оснований и с точки зрения своего собственного сознания, недовольства и целей. Такова, например, стратегия пролетариата Синистра в Италии: «студенты и интеллектуалы, которые ранее работали в базовых группах на фабриках, теперь больше не агитируют на фабриках или перед ними. Там воинствующая политическая пропаганда ведется самими рабочими, главным образом молодыми рабочими, в то время как студенты поддерживают рабочие, поставляя материалы для агитации, исследований в различных частях города и так далее. «Аналогично во Франции, группа Base-Ouvriere на заводе Renault-Flins организована в equipe exterieure и equipe interne, причем первые в основном состоят из «интеллектуалов», а вторые (гораздо меньшие) – из рабочих на заводе. Внутренняя группа все еще слишком слаба, чтобы «навязать свой ритм и направление всему Base-Ouvriere». Такое (временное) разделение функций, которое позволяет избежать покровительства и автоматической негативной реакции, могло бы способствовать единству в той степени, в которой различные специфические интересы каждой группы, испытанные и сформулированные в ее собственных терминах и ситуации (на фабрике, в магазине, офисе, по соседству), находят общую почву и общая стратегия.

Это сильно отличается от «развития классового сознания извне»; сегодняшние миноритарные группы, на которые ляжет задача организации, будут сильно отличаться от ленинского авангарда. Последний взял на себя руководство, в теории и на практике, рабочим классом, в котором он был укоренен и который жил с непосредственным опытом нищеты и угнетения – до такой степени, что проигранной войны было достаточно, чтобы организовать его для революционных действий. И эти массы были человеческой основой для материального воспроизводства общества. В современных империалистических метрополиях такая ситуация не преобладает.

Более того, ленинский авангард был коррелятом массовой партии, существующей или формирующейся. Таково было его обоснование – иначе это был бы чистый и простой бланкизм. Сегодня, когда коммунистические партии все еще являются массовыми оппозиционными партиями, они придерживаются «программы-минимума» парламентской стратегии. В своей практике (хотя ни в коем случае не в своей официальной идеологии) они признают политическую слабость и нереволюционное отношение большинства рабочего класса при развитом капитализме. Оценка гораздо более точная, чем оценка некоторых радикальных группировок слева. Однако эти коммунистические партии не являются социал – демократией недавнего прошлого и не являются современной – несмотря на их реформистскую стратегию. Ибо социал-демократия все еще сохраняется как организация рабочего класса, а коммунистические партии и профсоюзы все еще являются единственными массовыми организациями слева от социал-демократии. В силу этой констелляции они все еще являются потенциально революционной силой.

Для Соединенных Штатов (и, возможно, не только для Соединенных Штатов) необходимо поставить вопрос о том, не устарела ли исторически высокоцентрализованная и иерархически структурированная революционная массовая партия в условиях монополистического государственного капитализма. Это относилось к прошлой стадии капиталистического развития: к все еще либеральной фазе. Тогда эти партии действовали в рамках все еще функционирующего парламента, даже когда они бойкотировали выборы. Но когда парламент становится орудием контрреволюции, они теряют политическое пространство действия – вся радикальная оппозиция становится внепарламентской оппозицией.

VII

Здесь вполне может быть поворотный момент в стратегии левых. Стремительная концентрация власти и контроля в общенациональном политическом и военном истеблишменте требует перехода к децентрализованным формам организации, менее подверженным разрушению со стороны механизмов репрессий и более выражающим расходящиеся и рассеянные ядра дезинтеграции. Монополистический капитализм придал «революции снизу» новый конкретный смысл: подрывные действия на низовом уровне. Техническая и экономическая интеграция системы настолько плотная, что ее нарушение в одном ключевом месте может легко приводят к серьезной дисфункции целого. Это справедливо для местных центров не только производства и распределения, но также образования, информации и транспорта. В этих условиях процесс внутренней дезинтеграции вполне может принять в значительной степени децентрализованный, диффузный, в значительной степени «спонтанный» характер, происходящий в нескольких местах одновременно или путем «заражения». Однако такие локальные точки дисфункции и разрушения могут стать ядрами социальных изменений, только если им будет дано политическое руководство и организация. На данном этапе первичная автономия местных баз будет казаться решающей для обеспечения поддержки работающего населения на месте и для подготовки новых кадров в реорганизации производства, распределения, транспорта и образования.

Я ссылался на понятие, широко распространенное сегодня среди радикальных групп Новых левых, что «захват власти» в смысле прямого нападения на центры политического контроля (государство), поддерживаемый и осуществляемый массовыми действиями под руководством централизованных массовых партий, – что такая стратегии нет и не может быть на повестке дня в передовых капиталистических странах. Основными причинами являются: (1) концентрация подавляющей военной и полицейской власти в руках эффективно функционирующего правительства и (2) преобладание реформистского сознания среди рабочего класса. Есть ли историческая альтернатива?

Мы вспоминаем модель буржуазной революции: захвату политической власти предшествовало достижение буржуазией экономической власти в феодальном обществе. Конечно, эту модель нельзя просто перенести на социалистическую революцию; но возникает вопрос: есть ли какие-либо признаки того, что рабочий класс может достичь экономической, хотя и не политической власти в рамках капиталистической системы и до революции? Это было бы так, если бы рабочие взяли под свой контроль фабрики и магазины, перенаправили и реорганизовали производство. Но именно это и было бы революцией и повлекло бы за собой политическую власть. Мыслимо ли постепенное изменение экономической мощи (превращение количественных изменений в качественные путем радикализации требований и успехов рабочих) в рамках капитализма?

Преобладающие тенденции в этом направлении весьма двойственны. Они могут привести к качественным изменениям; они могут привести к дальнейшей интеграции рабочего класса. Интегрирующая тенденция обусловлена некоторыми усилиями руководства по уменьшению фрагментации и распыления работы на конвейерной ленте и наделению отдельного работника ответственностью и контролем над большей единицей продукта. Согласно отчету о таких инновациях, внедренных несколькими электронными заводами в Соединенных Штатах, результатом стало значительное улучшение качества продукта и более позитивное отношение рабочего к своей работе и к предприятию.

Вероятно ли, что эта тенденция приведет к радикализации инициативы рабочих до такой степени, что их контроль над своим продуктом, над своей индивидуальной работой будет равнозначен концу самого капиталистического способа производства? Или эту тенденцию можно сдержать, не изменяя существенно иерархию на заводе? Чтобы вывести рабочий контроль за пределы капиталистической терпимости, требуется развитие радикального политического сознания среди членов рабочего класса; в противном случае рабочий контроль все еще был бы имманентным для установленная система, ее рационализация. Революционный рабочий контроль предполагал бы примат политических факторов над экономическими и техническими. Если произойдет эта политическая радикализация влево, система будет ослаблена и в конечном итоге разрушена децентрализованным, де-бюрократизированным способом, на который указывает общее состояние монополистического капитализма: неравномерное развитие: рабочий контроль на отдельных заводах или группах заводов – «гнездах» посткапиталистических (социалистических) единицы во все еще капиталистическом обществе (подобно городским центрам буржуазной власти в феодальном обществе).

Такое развитие событий восстановило бы основополагающее достижение революционной традиции, а именно «советы» («советы», Rate) как организации самоопределения, самоуправления (или, скорее, подготовки к самоуправлению) в местных народных собраниях. На их возрождение указывает не только историческое устаревание бюрократических массовых партий, но и необходимость найти, как их исторические наследники, новые адекватные источники инициативы, организации и лидерства. Исторический наследник авторитарной массовой партии (или скорее, ее самосохраняющееся руководство) – это не анархия, а самоналоженная дисциплина и авторитет – авторитет, который может возникнуть только в самой борьбе, признанный теми, кто ведет борьбу. Однако теория и стратегия советов также не должны поддаваться фетишизму «снизу». Непосредственное выражение мнения и воли рабочих, фермеров, соседей – короче говоря, народа – само по себе не является прогрессивным и силой социальных изменений: оно может быть противоположным. Советы будут органами революции только в той степени, в какой они представляют восстающий народ. Они не просто существуют, готовые быть избранными на заводах, в офисах, в районах – их появление предполагает новое сознание: разрыв власти Истеблишмента над работой и досугом людей.

Прямая демократия, подчинение всех делегированных полномочий эффективному контролю «снизу», является существенным требованием левой стратегии. Требование неизбежно двойственное. Взять пример из студенческого движения: эффективное участие студентов в управлении университетом. В политическом плане это требование предполагает, что большинство студентов более прогрессивно, чем преподаватели и администрация. В противном случае перемены обернулись бы против левых. Аргумент верен, но не подразумевает вывода о том, что требование должно быть отменено. Ибо при данных условиях (которые являются долгосрочными условиями, коренящимися в преобладающих социальных тенденциях) у студенческого контроля было бы больше шансов провести крайне необходимые реформы, чем у нынешней иерархии, и стратегия левых должна быть ориентирована на эти условия.

Такого рода критическая оценка также применима к гораздо более широкому вопросу рабочего контроля. Я только что подчеркнул его двойственность. Рабочий контроль может привести к облегчению бремени труда, к его более эффективной организации, к развитию инициативы рабочих. Но в то же время эти изменения вполне могут пойти на пользу капиталистическому предприятию. Тем не менее, требование правильно стало центральным в радикальной стратегии. Ибо такой контроль в долгосрочной перспективе ослабил бы связь между процессом труда и процессом реализации капитала; это устранило бы необходимость в производстве отходов и запланированном устаревании; это дало бы технологии шанс избавиться от ограничений и искажений, которым она сейчас подвергается.

Двойственность «низов» также характеризует левый лозунг «власть народу». Под «народом» здесь подразумеваются не те, кто сегодня поддерживает буржуазную демократию: избиратели, налогоплательщики, большое количество тех, кто выражает свое мнение в письмах в редакцию, которые считаются пригодными для печати. Эти люди, хотя они ни в коем случае не являются суверенными в каком-либо смысле, уже обладают значительной властью как избиратели правителей, как производная власть, зависящая от правителей». Власть народу» не означает (ничего, кроме «молчаливого») большинство населения в том виде, в каком оно существует сегодня; это означает меньшинство – жертвы этого большинства, те, кто, возможно, даже не голосует, не платит налоги, потому что им нечего облагать налогом, те, кто в тюрьмах и тюрьмах, те, кто не пишет письма редактору, которые печатаются. Однако амбивалентность лозунга выражает правду о том, что «народ», большинство людей де-факто отличаются от своего правительства и отделены от него, за самоуправление народа все еще нужно бороться. Это означает, что эта цель предполагает радикальное изменение потребностей и сознания людей. Люди, которые имеют власть освободить себя, не будут теми же людьми, теми же людьми, которые сегодня воспроизводят статус – кво, даже если это те же люди.

Хотя верно, что люди должны освободиться от своего рабства, также верно и то, что они должны сначала освободиться от того, что из них сделали в обществе, в котором они живут. Это первичное освобождение не может быть «спонтанным», потому что такая спонтанность выражала бы только ценности и цели, вытекающие из установленной системы. Самоосвобождение – это самообразование, но как таковое оно предполагает обучение другими. В обществе, где неравный доступ к знаниям и информации является частью социальной структуры, различие и антагонизм между воспитателями и теми, кого нужно воспитывать, неизбежны. Те, кто образован, обязуются использовать свои знания, чтобы помочь мужчинам и женщинам реализовать свои истинно человеческие способности и наслаждаться ими. Всякое подлинное образование – это политическое образование, а в классовом обществе политическое образование немыслимо без руководства, воспитанного и проверенного в теории и практике радикальной оппозиции. Функция этого руководства состоит в том, чтобы «перевести» спонтанный протест в организованное действие, которое имеет шанс развиться и превзойти сиюминутные потребности и стремления к радикальному переустройству общества: превращению сиюминутности в организованную спонтанность.

Спонтанность не противоречит власти: поскольку революционная практика представляет собой взрыв витальных потребностей (которые, как мы видели, не обязательно должны быть потребностями в материальных жизненных потребностях), она коренится в спонтанности – но эта спонтанность может быть обманчивой: она может быть результатом интроекции: социальные потребности, требуемые установленным порядком, но препятствующие освобождению человека. Сегодня это имеет место в беспрецедентной степени. Интенсивная идеологическая обработка и управление людьми требуют интенсивного контрвоспитания и организации. И эта самая необходимость сталкивается с антиавторитарными тенденциями среди Новых левых.

Эти тенденции трудно оценить: их нельзя просто осудить. С одной стороны, они являются частью исторически правильной оппозиции против бюрократически-авторитарных массовых партий; с другой стороны, они преждевременны и ставят под угрозу эффективность движения. В абстрактной форме они выражают отличительную черту сегодняшней радикальной оппозиции, а именно, степень, в которой она черпает свою силу (и истину) из своих корней во всем индивидууме и его жизненной потребности в образе жизни в обществе других свободных индивидуумов и в новых отношениях с природа – его собственная, а также внешняя природа.

Новый индивидуализм поднимает проблему соотношения личного и политического бунта, личного освобождения и социальной революции. Неизбежный антагонизм, напряжение между этими двумя, легко превращается в немедленное отождествление, разрушая потенциал в них обоих. Верно, никакое качественное социальное изменение, никакой социализм невозможны без появления новой рациональности и чувствительности в самих людях: никакие радикальные социальные изменения не происходят без радикального изменения индивидуальных агентов изменений. Однако это индивидуальное освобождение означает выход за пределы буржуазного индивидуума: это означает преодоление буржуазного индивидуума (который состоит из напряжения между личной, частной реализацией и общественной деятельностью), в то же время восстанавливая измерение самости, приватности, которое когда-то создала буржуазная культура.

Но буржуазный индивид не может быть побежден простым отказом от социальной деятельности, отказом от участия и ведением собственного стиля жизни. Конечно, нет революции без индивидуального освобождения, но также нет и индивидуального освобождения без освобождения общества. Диалектика освобождения: так же, как не может быть никакого немедленного воплощения теории в практику, так и не может быть никакого немедленного воплощения индивидуальных потребностей и желаний в политические цели и действия. Напряженность между личной и социальной реальностью сохраняется; средой, в которой первая может влиять на вторую, все еще является существующее капиталистическое общество. По формулировке одного из молодых немецких радикалов, «каждый из нас [радикалов] каким-то образом заражен, придурковат, пропитан, искажен» противоречиями существующего общества. Поскольку разрешение этих противоречий может быть делом только самой революции, их должно нести движение, но как осознанные противоречия, входящие в разработку стратегии.

Ни один индивидуальный или групповой эксперимент по освобождению не может избежать этой инфекции благодаря самой системе, с которой он борется. Возбудителей инфекции нельзя отбросить в сторону, с ними нужно бороться на их собственных основаниях. Это означает, что с самого начала личное и конкретное освобождение, отказ, уход должны происходить в политическом контексте, определяемом ситуацией, в которой находится радикальная оппозиция, и должны продолжаться, в теории и на практике, радикальная критика Истеблишмента внутри Истеблишмента; другими словами, индивидуальное освобождение (отказ) должно включать всеобщее в конкретный протест, а образы и ценности будущего свободного общества должны проявляться в личных отношениях внутри несвободного общества. Например, сексуальная революция не является революцией, если она не становится революцией человеческого существа, если сексуальное освобождение не согласуется с политической моралью. Осознание грубого факта, что в несвободном обществе ни один конкретный индивид и ни одна конкретная группа не могут быть свободными, должно присутствовать во всех усилиях по созданию условий эффективного отказа от Истеблишмента.

Объективная амбивалентность характеризует каждое движение радикальной оппозиции – амбивалентность, которая в одно и то же время отражает власть Истеблишмента над целым и пределы этой власти. Кооперация угрожает культурной революции: экология, рок, ультрасовременное искусство – наиболее яркие примеры. Перед лицом этой угрозы совершенно преждевременное немедленное отождествление частной и социальной свободы создает скорее успокаивающие, чем радикализирующие условия и ведет к уходу из политической вселенной, в которой только и может быть достигнута свобода. Возможно, самая серьезная угроза такого умиротворения или «умиротворения» стоит перед коммунами.

Они продолжают оставаться возможными ядрами, «клетками», лабораториями для тестирования автономных, неотчужденных отношений. Но они подвержены изоляции и деполитизации. И это означает самосогласование или капитуляцию: отрицательное, которое является лишь обратной стороной утверждения, а не его качественной противоположностью. Освобождение здесь – это веселиться внутри Истеблишмента, возможно, также с Истеблишментом, или обманывать Истеблишмент. Нет ничего плохого в том, чтобы развлекаться с истеблишментом, но есть ситуации, в которых веселье не приносит успеха, становится глупым в любом смысле, потому что это свидетельствует о политическом бессилии. При гитлеровском фашизме сатира замолчала: даже Чарли Чаплин и Карл Краус не могли продолжать в том же духе.

Делай свое дело, да, но пришло время понять, что не все подойдет, а только те вещи, которые свидетельствуют (неважно, насколько молчаливо) об интеллекте и чувствительности мужчин и женщин, которые могут делать больше, чем сами, живя и работая для общества без эксплуатации, между собой. Различие между потворством своим желаниям и освобождением, между клоунадой и иронией, между преступными группировками и коммунами (само слово должно быть священным!) могут быть совершены только самими боевиками – это не может быть оставлено на усмотрение судов и полиции. Практиковать это различие предполагает самоподавление: предшественник революционной дисциплины. Также благое побуждение называть себя буржуа больше не достигает своей цели, потому что традиционного «буржуа» больше не существует, и никакая «непристойность» или безумие не могут шокировать общество, которое сделало процветающий бизнес на «непристойности» и институционализировало безумие в своей политике и экономике.

Тот факт, что пришло время для самодисциплинированной организации, свидетельствует не о поражении, а о перспективах оппозиции. Первый героический период движения, период радостных и часто захватывающих действий, подошел к концу. Капиталистическое предприятие быстро приближается к присущим ему пределам в глобальном масштабе и прибегает к усилению насилия и усилению сотрудничества. Приятная непосредственная гармония собственного дела и политического дела была признаком слабости Новых левых – как и столь часто очаровательное и необходимое неприятие the esprit de serieux. Если «Новые левые» хотят продолжать расти в реальную политическую силу, они разовьют свой собственный дух серьезности, свою собственную рациональность в своей собственной чувствительности; они преодолеют свой эдипов комплекс в политическом плане. Стандартизированное использование «языка свиней», мелкобуржуазный анальный эротизм, использование мусора в качестве оружия против беспомощных индивидуумов – это проявления пубертатного бунта против неправильной цели. Противник больше не представлен отцом, или начальником, или профессором; политики, генералы, менеджеры – не отцы, а люди, которыми они управляют, не братья по восстанию. В обществе в целом пубертатный бунт имеет кратковременный эффект; он часто кажется детским и шутовским.

Безусловно, качество клоунады и ребячества легко проявляется в подлинных актах протеста в ситуациях, когда радикальная оппозиция изолирована и возмутительно слаба, в то время как Враг почти повсюду и возмутительно силен». Зрелость» – по определению – опирается на Истеблишмент, на то, что есть, и тогда другая мудрость – это мудрость клоуна и ребенка. Однако, когда протест приобретает черты, присущие самому Истеблишменту, вызванному им разочарованию и репрессиям, такого рода протесты либо игнорируются, либо наказываются властями с чистой совестью и широкой поддержкой со стороны людей.

Очень разный политический вес имеют индивидуальные и групповые действия, которые, хотя и осуждаются Истеблишментом и либералами как акты насилия (серьезное неправильное название по сравнению с насилием, практикуемым Истеблишментом), имеют прозрачную воспитательную функцию с точки зрения Новых левых. К таким действиям относятся нарушение судебных процедур, которые ясно разоблачают классовый характер отправления правосудия; мирное занятие зданий, которые явно служат целям военного или политического контроля; «критика» ораторов, которые явно поддерживают политика войны и угнетения. Эти действия наказуемы по закону, и они наказываются с возрастающей эффективностью. Сегодня каждая демонстрация сталкивается с вездесущим (скрытым?) насилие подавления: эскалация присуща ситуации. Это общество стремится навязать оппозиции принцип ненасилия, ежедневно совершенствуя свое собственное «законное» насилие, тем самым защищая статус-кво. Таким образом, радикальная оппозиция сталкивается с проблемой «экономики насилия»: ее собственное противодействие насилию дорого обойдется в виде жизней и свобод. Какова политическая ценность жертв в этих обстоятельствах?