Текст книги "Политические сочинения. Том V. Этика общественной жизни"

Предисловие автора к IV части
Первому (отдельному) изданию

В предисловии к «Данным этики», изданным в июне 1879 г., встречаются следующие слова: «Признаки, повторявшиеся в последние годы все чаще и явственнее, убедили меня, что состояние моего здоровья может постоянно ухудшаться, даже если жизнь не придет к концу, – раньше, нежели я достигну последней части намеченной мною для себя задачи». Затем следовало утверждение, что «эта последняя часть моей задачи», а именно вывод этики из учения о развитии, «представляет то, к чему все предшествующее я считаю лишь вспомогательным средством», и что поэтому для меня нежелательно предвидеть возможность невыполнение этого дела. Отсюда явилась решимость заранее написать «Данные этики».

Нечто подобное предвиденной катастрофе постепенно наступило. Годы расстроенного здоровья и ослабевшей способности к труду привели (в 1886 г.) к полному упадку сил, и дальнейшая разработка «Синтетической философии» была задержана до начала 1890 г., когда снова стало возможным предаться хотя немного ежедневному серьезному труду. Конечно, возник вопрос, какой труд предпринять сначала? Без колебания было решено закончить «Основания этики», так как руководящие отделы «Оснований социологии» были уже выполнены. Затем представился дальнейший вопрос: какую часть «Оснований этики» написать сначала? Руководствуясь мнением, что остаток моих сил, вероятно, не позволить мне закончить всего, я признал за наилучшее начать с важнейшего. Поэтому, минуя части II («Индукции этики») и III («Этика индивидуальной жизни»), я посвятил себя IV части – «Этика социальной жизни. Справедливость» и теперь, к моему величайшему удовольствию, успел довести этот труд до конца.

Если улучшенное состояние здоровья продлится, я надеюсь до конца будущего года выпустить части II и III – в восполнение I тома; затем, если буду в силах, займусь V частью: «Этика общественной жизни. Отрицательная благотворительность» и VI частью: «Этика общественной жизни. Положительная благотворительность».

Между этой (III) частью «Оснований этики» и первым моим трудом, «Социальной статикой», конструктивная часть которой занимается той же темой, существуют значительные различия. Во-первых, здесь нет тех сверхъестественных толкований, какие были в первой моей книге: здесь изучение исключительно естественное, т. е. эволюционное. Этому различию сопутствует другое: в «Социальной статике» биологическая основа этики была лишь намечена, здесь же она окончательно установлена; и главной задачей сделалось развитие отсюда заключения. Дальнейшее отличие в том, что индукция чаще привлекается на помощь дедукции. В каждом случае показано, какие следствия из первоначально установленного принципа оправдывались дальнейшим прогрессом человечества.

Не лишнее прибавить, что первые пять глав уже были напечатаны в «The Nineteenth Century», март и апрель 1890 г.

С.

Лондон,

июль 1891 г.

Часть I
Справедливость

I
Нравственность у животных

§ 246. Не читавшие первой части этого сочинения будут удивлены этим заглавием. Но кто читал главы о «поведении вообще» и о «развитии поведения», тот знает, что действительно существует нечто, заслуживающее названия нравственности у животных.

Предмет, о котором идет речь в науке о нравственности, находится в неразрывной связи с поведением в самом широком смысле этого слова. Наилучшее поведение есть то, которое приводит к наибольшей продолжительности, широте и полноте жизни. Стало быть, существует некоторое поведение, свойственное каждому виду животных, которое следует считать относительно хорошим, а именно то, которое относится к животному так, как нравственно одобряемое нами поведение – к человеческому роду.

Большая часть людей считает предметом науки о нравственности лишь такое поведение, которое вызывает одобрение или порицание. Но первичный предмет этой науки есть поведение, рассматриваемое объективно, т. е. как дающее хорошие и дурные последствия самому действующему лицу, или другим, или ему и другим.

Даже люди, полагающие, что наука о нравственности касается исключительно поведения, заслуживающего одобрения или порицания, безмолвно признают, что и к животным приложимо понятие нравственности, потому что известные действия животных возбуждают в них порою сочувствие, порою негодование. Птица-самец, кормящий свою подругу в то время, когда она высиживает яйца, возбуждает чувство одобрения. Курица, отказывающаяся сидеть на яйцах, внушает отвращение, тогда как наседка, вступающая в битву за своих цыплят, возбуждает удивление.

Себялюбивые поступки, точно так же, как и поступки, внушенные любовью к другим, если они совершаются животными, должны считаться хорошими или дурными. Белка, собирающая запас пищи на зиму, поступает так, как, по нашему мнению, должна поступать каждая белка. Обратно, та, которая по лености не делает запаса и гибнет от голода, рассматривается как несущая достойное наказание за свою беспечность. Собака, отдающая кость другой собаке без драки и боязливо убегающая прочь, называется трусливою – слово, выражающее порицание.

Итак, ясно, что поступки, приводящие к сохранению потомства или особи, рассматриваются как хорошие по отношению к животному виду, обратные поступки считаются дурными.

§ 247. Два рода поступков – альтруистические, или внушенные любовью к другим, и эгоистические, или себялюбивые, – указывают нам на два главных и противоположных между собою начала нравственности у животных.

В незрелом возрасте благодеяния, получаемые животным, должны быть обратно пропорциональны способностям, которыми оно обладает. Внутри семьи наиболее должен получать тот, кто наименее заслуживает, если заслугу измерять ценностью заработка. Обратно, по достижении зрелости достигаемая выгода должна быть прямо пропорциональна ценности, если ценность измеряется приспобленностью к условиям существования. Дурно приспособленные должны страдать от своей негодности, а хорошо приспособленные получат выгоду от своей годности. Таковы два закона, с которыми должен сообразоваться всякий вид животного, чтобы сохраниться. Ограничим это предложение высшими животными, так как у низших родители не оказывают потомству никакой помощи, кроме той, что вносят малые запасы пищи в их зародыши, причем чудовищная смертность уравновешивается чудовищною плодовитостью. Говоря лишь о высших животных, можно сказать, что очевидно, если бы у детенышей выгода была сообразна с их способностями, вид тотчас должен был бы погибнуть, и если бы у взрослых выгода была пропорциональна их негодности, то вид неминуемо погиб бы в течение немногих поколений (сравн. «Основания Социологии», § 322).

§ 248. Но какова нравственная сторона этих начал? Прежде всего жизнь всех, исключая самых низших животных, сохранилась благодаря этим началам. За исключением простейших одноклетных животных (Protozoa), где следствия этих законов едва заметны, мы видим, что без даровых выгод в пользу детенышей и заслуженных выгод в пользу взрослых жизнь не могла бы продолжаться.

Далее, те же законы привели к постепенному развитию жизни от низшей ступени к высшей. Забота о потомстве, ставшая более значительною по мере усложнения организации, и выживание наиболее приспособленных к борьбе между взрослыми, которая стала более обычною по мере усложнения организации, постоянно упрочивали превосходство одних над другими и приводили к новым успехам.

С другой стороны, справедливо, что самопожертвование при заботе о детенышах и борьба за существование между взрослыми производили гибель и голодную смерть, столь частую на ранних ступенях развития. Справедливо и то, что действия, сообразные с этими законами, привели к появлению мучительных паразитов, которые по числу видов и особей превышают всех остальных животных.

Люди, привыкшие относиться пессимистически к животной жизни вообще, вникая в эти законы, конечно, увидят все в дурном свете. Но оптимисты, и мелиористы, и те, которые признают, что мерилом счастия является умножение числа удовольствий и благ жизни, вникая в эти начала, будут более или менее удовлетворены и признают, что выполнение их заслуживает нравственного одобрения.

Кто желает рассматривать эти начала с точки зрения господствующих религиозных убеждений, тот увидит в них выражение божественной воли. Тот, кто убежден в непознаваемости высшей силы, скажет только, что эти начала выражают способ действия этой непознаваемой силы во Вселенной. В обоих случаях мы приобретаем еще новый довод в пользу этих начал.

§ 249. Но, оставляя в стороне решительный спор между пессимистами и оптимистами, достаточно на первый случай ограничиться нашим положением и применить его лишь к какому-либо одному виду. Если сохранение и благополучие этого вида желательно, то отсюда неизбежно вытекает одно общее следствие, а из него – три менее общих.

Общий вывод будет тот, что по своей обязательности сохранение вида стоит выше сохранения особи. Справедливо, что вид существует только как совокупность особей; справедливо и то, что поэтому благополучие вида является целью лишь в смысле сохранения благополучия особей. Но исчезновение вида подразумевает исчезновение особей, влечет за собою полную неудачу в достижении всех целей; тогда как исчезновение отдельных особей, даже в большом числе, может все-таки дать остаток, довольно многочисленный для продолжения существования вида, причем последующее выполнение цели окажется возможным. Итак, сохранение особей, в большей или меньшей степени, смотря по условиям, должно все-таки быть подчинено сохранению вида в том случае, если между тем и другим оказывается столкновение.

Отсюда вытекают такие следствия.

Во-первых, среди взрослых должна господствовать сообразность с законом, что получаемая выгода должна прямо соразмеряться с заслугами, причем заслуги измеряются способностью к поддержке собственного существования. Не будь этого, вид должен был бы пострадать от двух причин. Он пострадал бы прямо, вследствие пожертвования лучшими ради худших, что влечет за собою общее уменьшение благополучия; он пострадал бы и косвенно, от дальнейшего размножения худших, которое препятствует размножению лучших, влечет за собою общее понижение уровня и при достаточной продолжительности влечет к вымиранию вида.

Во-вторых, в течение ранних периодов жизни, прежде чем животное в состоянии поддержать самого себя, и также в то время, когда оно лишь частью способно к самоподдержанию, помощь, оказываемая животному, должна быть наибольшею, пока его собственная ценность наименьшая, – получаемые выгоды должны быть обратно пропорциональны заслугам, причем заслуги измеряются способностью самоподдержания. Если нет даровых подачек потомству, сначала неопределенных, затем определенно уменьшающихся по мере приближения зрелости, то вид исчезает вследствие гибели детенышей. Конечно, отсюда вытекает сообразная с этим способность взрослых к самоотвержению.

В-третьих, к этому самоотвержению, вытекающему из родительских отношений, в известных случаях присоединяется дальнейшее самообуздание. Если в силу организации вида и по причине условий его существования пожертвование – частное или полное – некоторыми из особей сохраняет благополучие вида и если его численность поддерживается этим способом лучше, чем иначе, то ясно, что и такие жертвы должны быть оправдываемы.

Таковы законы, с которыми сообразуется вид для поддержания своего существования. И если мы предположим, что сохранение какого-либо вида желательно, то отсюда вытекает обязательство сообразоваться с этими законами, которые следует назвать, смотря по обстоятельствам, подобными нравственным или в полном смысле слова нравственными.

II
Дочеловеческая справедливость

§ 250. Из двух существенных, но противоположных начал деятельности, которые сохраняют каждый вид, мы здесь рассмотрим лишь второе. Оставив в стороне закон семьи, составленной из взрослых и детенышей, мы теперь рассмотрим исключительно закон вида, как составленного только из взрослых.

Этот закон, как мы видели, состоит в том, что особи наиболее ценные – что измеряется их приспособленностью к условиям существования – должны обладать наибольшими выгодами и что низшие особи должны получать меньшие выгоды, или терпеть бо́льшие бедствия, или и то и другое – закон, который с точки зрения биологии влечет за собою переживание приспособленнейших. Истолковывая его в нравственном смысле, получим закон, что каждая особь должна подвергаться следствиям ее собственной природы и вытекающего из этой природы поведения. Во всей дочеловеческой жизни закон этот справедлив безусловно, потому что там нет причины, которая, между взрослыми, могла бы вмешиваться в отношение между поведением и его последствием.

Чтобы вполне оценить силу этого закона, мы с удобством можем на минуту остановиться на созерцании подобного ему закона или, точнее, того же самого закона, проявляющегося в другой сфере. Помимо проявления его в отношениях между членами одного и того же вида, из которых одни хорошо, другие дурно поддерживают себя, смотря по их хорошо или дурно приспособленным деятельностям, закон этот проявляется и в отношениях частей одного и того же организма между собою.

Каждый мускул, каждая внутренность, каждая железа получает количество крови, сообразное с своим отправлением. Если они мало работают, то и мало питаются и вырождаются; если работают много, то питаются хорошо и растут. Такое уравновешение работы и питания в то же время уравновешивает и относительные силы частей организма, так что организм как целое приспособлен к своему существованию тем, что его части постоянно пропорциональны требованиям. И ясно, что этот закон самоприспособления внутри каждой особи сходен с началом самоприспособления, посредством которого вид как целое оказывается приспособленным к своей среде; потому что посредством лучшего питания и большей способности размножения, свойственной членам вида, более способным и обладающим деятельностями, лучше приноровленными к нуждам, в соединении с худшей поддержкой себя и потомства у менее способных, выживание вида при наличных условиях обеспечивается в большей степени.

Итак, закон дочеловеческой справедливости тот, что каждая особь должна получать выгоды и невыгоды от своей собственной природы и от своего отсюда вытекающего поведения.

§ 251. Но дочеловеческая справедливость крайне несовершенна как вообще, так и в частности.

В общем она несовершенна в том смысле, что существуют многочисленные виды, которые могут поддержать себя лишь в зависимости от полного уничтожения других видов; и это полное уничтожение ведет к тому, что вид, служащий добычей, встречает такие частые нарушения закона зависимости между поведением и его последствиями, что лишь для весьма немногих особей закон этот долго имеет значение. Справедливо, что в таких случаях преждевременная гибель от врагов, испытываемая почти всеми членами вида, должна также считаться следствием их природы, их неспособности бороться с разрушительными влияниями, которым они подвергаются. Но мы можем вполне признать истину, что эта насильственная гибель огромного большинства жизней ведет к тому, что для такого вида животных понятие справедливости, нами определенное выше, имеет лишь самую ничтожную применимость. Дочеловеческая справедливость крайне несовершенна также и в частностях, в том смысле, что связь между поведением и его последствиями в огромном числе случаев нарушается случайностями – такими случайностями, которые совершенно безразлично поражают и низших, и высших особей. Множество смертей причиняется суровостью стихий, которой в большинстве случаев лучшие члены вида подвергаются наравне с худшими. Множество смертей зависит от скудости пищи, причем если не вполне, то в широкой степени хорошие мрут наравне с дурными. У низших животных причиною смерти являются также враги, действующие так, что лучшие становятся жертвой подобно худшим. То же касается нападения паразитов, часто страшно губительных и нередко губящих лучших особей так же легко, как и худших.

Высокая плодовитость низших животных, необходимая для уравновешения чудовищной смертности, сразу указывает нам, что у них долгое переживание не обеспечивается превосходными качествами; и, таким образом, дочеловеческая справедливость, состоящая в постоянном восприятии следствий поведения, лишь в редких случаях оказывается состоятельною для особи.

§ 252. Здесь мы приходим к чрезвычайно важной истине, что дочеловеческая справедливость становится все более решительной по мере повышения организации.

Съест ли ласточка ту или эту муху, сядет ли наездник (Ichneumon) на ту или другую гусеницу, проглотит ли кит тех или других селедок из числа ватаги – все это события совершенно независимые от свойств особей: хорошие и дурные особи гибнут наравне. Иное дело – высшие животные. Острые чувства, проницательность, подвижность придают хищнику особую способность овладевать добычей. В стаде травоядных животное с более острым слухом, ясным зрением, более чувствительным обонянием и более значительною скоростью бега гораздо легче спасется от преследователя. Очевидно, что чем выше дарования, душевные и телесные, данного вида и, следовательно, чем больше его способность справляться с случайностями окружающей среды, тем менее зависит продолжение жизни каждой особи от случайностей, с которыми она не может справиться. И очевидно, что по мере того как это следствие общего превосходства становится заметнее, следствия частных превосходств также сильнее чувствуются. Различия между способностями особей играют более важную роль в определении судьбы особей. В одном случае отсутствие способности сокращает жизнь, в другом – значительное дарование продолжает ее. Другими словами, опыт особи более точно следует из ее собственной природы, справедливость соблюдается в большей степени.

§ 253. Дочеловеческая справедливость, насколько она выражается у существ, живущих одиночною жизнью, определена, таким образом, удовлетворительно. Но, переходя к стадным животным, мы находим, что еще один пункт не выяснен.

Простое сообщество, как, например, у оленей, приносит пользу особи и виду единственно путем более действительной охраны, которая вытекает из превосходства множества глаз, ушей и носов над глазами, ушами и носом одной особи. Тревожный сигнал скорее подается, и все пользуются чувствами наиболее одаренных особей. Когда это сотрудничество, которое можно назвать пассивным, недеятельным, превращается в активное, деятельное, как, например, в стае грачей, где один сторожит, пока другие едят, или у так называемых симарроннов (cimarrons), излюбленных охотниками горных баранов Центральной Америки, которые также ставят сторожей, или у бобров, работающих сообща при сооружении плотины, или у волков, которые составляют план нападения, распределяя роли, что содействует поимке добычи, – во всех этих случаях и для особей, и для вида являются еще большие выгоды. Говоря вообще, можно сказать, что стадность и сотрудничество, более или менее деятельное, устанавливаются для вида только потому, что они полезны: иначе переживание более приспособленных предупредило бы эти явления.

Но теперь заметьте, что это выгодное сожительство становится возможным лишь при известных условиях. Действия, направленные к самоподдержанию и исполняемые каждым, исполняются более или менее в присутствии других, занимающихся тем же; следствием является стремление к большему или меньшему ослаблению их с чужой стороны. Если ослабление велико, то сообщество может оказаться невыгодным. Чтобы оно было выгодно, деятельности должны сократиться лишь настолько, чтобы дать выгодный баланс. Переживание приспособленнейших в противном случае уничтожит ту разновидность, в которой возникают сообщества. Здесь мы находим новое начало в дочеловеческой справедливости. Каждая особь, получая выгоды и бедствия от своей собственной природы и вытекающего из нее поведения, должна выполнить это поведение в ограничительных условиях, а именно не должна значительно помешать поведению, посредством которого другие особи достигают выгод или навлекают на себя беды. Среднее поведение должно быть не таким наступательным, чтобы причинять зло, перевешивающее добро, вытекающее из сотрудничества. Итак, к положительному началу в дочеловеческой справедливости надо для стадных животных добавить отрицательное начало.

§ 254. Необходимость соблюдения того условия, чтобы каждый член группы, поддерживая себя и потомство, не мешал серьезно подобным же действиям других, чувствуется в такой степени везде, где установилось сожительство, что приноравливает к себе самый вид. Бедствия, испытываемые от времени до времени, когда нарушены границы, постоянно содействуют всеобщей выправке тем, что заставляют уважать эти границы; и это уважение со временем становится естественной чертою, инстинктом вида, потому что ясно, что невнимание к этим границам, если оно значительно и общо, приводит к распадению группы. Те только разновидности могут выжить как стадные, в которых явилось наследственное стремление поддерживать эти условия.

Но далее возникает такое общее сознание необходимости поддерживать эти границы, что нарушающие их подвергаются наказанию не только со стороны обиженных членов общины, но и со стороны общины как целого. «Бродяга» слон (всегда описываемый как особенно злой) – это слон, изгнанный своими из стада, без сомнения потому, что его поведение несносно для других, вероятно, по причине обид, им нанесенных. Говорят, что бобры изгоняют лентяя из своей колонии и этим препятствуют ему пользоваться трудами, в которых он не участвовал; факт этот тем более правдоподобен, что, например, пчелы-работницы избивают трутней, когда в них нет более нужды. Наблюдения, добытые из разных стран, показывают, что стая ворон после продолжительного совещания при громком карканье наконец убивает зловредного члена стаи. Один очевидец уверяет, что у грачей, если одна чета ворует хворостины из соседних гнезд, ее собственное гнездо разносится в прах остальными. Здесь мы видим, что необходимое предварительное условие согласного сожительства безмолвно признается чем-то вроде закона и что нарушение его влечет за собою наказание.

§ 255. У существ, ведущих одиночную жизнь, закон, гласящий, что особь должна испытать все последствия, дурные и хорошие, своей собственной природы, и вытекающего из нее поведения (этот первичный закон дочеловеческой справедливости, из которого вытекает выживание приспособленнейших), усложняется разве только родительскою ответственностью. У них часто эгоистичные действия в пользу самосохранения ограничиваются во время размножения тем самоподчинением, которое необходимо для вывода потомства, но более никаким другим. У стадных животных, сколько-нибудь смышленых, сдерживаемых, как мы видели, в должных пределах присутствием других особей, – у этих животных благо вида, требуя так же самоподчинения для вывода потомства, иногда требует и дальнейшего самопожертвования. Говорят, что у бизонов во время отеления быки образуют стражу, охраняющую стадо коров и телят от волков и других хищников, что подвергает каждого быка известной опасности, но ведет к сохранению вида. Когда стадо слонов выходит из лесу на водопой, сначала показывается один и осматривается, нет ли опасности; если не увидит ничего, то ставит других членов, как стражей, и только тогда все стадо выходит и лезет в воду. Здесь известный лишний риск испытывается немногими, чтобы многие были в большей безопасности. Еще в большей степени мы видим действия этого рода в стаде обезьян; члены его соединяются в защите или выручают товарища, или ловко устраиваются, отступая от врага. Самки с детенышами идут вперед, а самцы прикрывают отступление. Хотя в частном случае вид может потерпеть от этого и следствием может быть гибель большого числа особей, но в общем важно уже и то, что развиваются наклонности, делающие нападение на стадо опасным.

Очевидно, что если такое поведение поддерживает одну разновидность стадного вида или умножает ее численность, тогда как другие разновидности, где такого самопожертвования нет, вымирают, то для таких поступков является некоторая санкция. Сохранение вида есть наивысшая цель, а потому там, где случайная смертность особей, защищающих вид, способствует этому сохранению в большей степени, чем содействовало бы преследование каждою особью ее исключительных выгод, то справедливость, которую мы назвали дочеловеческой, получает этим путем второе ограничение.

§ 256. Остается только указать порядок первенства и соответственное достоинство каждого из этих начал. Закон соотношения между поведением и его следствиями, который во всем животном царстве вообще приносит благополучие тем особям, чьи организмы лучше приспособлены к условиям существования, – закон этот с нравственной точки зрения выражается так, что каждая особь должна получать добро и зло, вытекающее из ее природы, и он является первичным законом всех существ! Он применим поэтому без ограничения к существам, живущим одиночно, исключая того самопожертвования, которое необходимо высшим животным для воспитания потомков.

У стадных животных, – и тем более чем значительнее их сотрудничество, – играет роль еще закон, второй по порядку времени и по авторитету, гласящий, что те действия, которыми особь, по своей природе, достигает выгод и избегает зла, должны быть сдерживаемы необходимостью не мешать подобным же действиям других особей. Уважение этого закона, в большинстве случаев являясь условием, при котором только и возможна стадность, делает его повелительным законом для тех существ, которым стадность выгодна. Но ясно, этот вторичный закон есть только применение той формы, которую принимает первичный закон при условиях стадной жизни; так как, утверждая, что в каждой особи связь поведения с его следствием должна быть ограничена, он безмолвно утверждает вновь, что упомянутая связь должна быть поддержана в других особях, стало быть, и во всех особях, включая рассматриваемую.

Более позднего происхождения и более узок по применению третий закон, гласящий, что при условиях такого рода, когда случайными пожертвованиями некоторых членов вида достигается благополучие вида как целого, эти пожертвования получают санкцию, откуда вытекает ограничение закона, что каждая особь должна получать выгоды и бедствия, вытекающие из ее собственной природы.

Наконец, следует заметить, что тогда как первый закон абсолютен для всех животных вообще, а второй – для всех стадных животных, третий закон предполагает существование врагов такого рода, что в борьбе с ними вид выигрывает более, чем сколько он теряет от пожертвования немногими особями; и в отсутствие таких врагов это ограничение, налагаемое третьим законом, совершенно исчезает.