Текст книги "Политические сочинения. Том V. Этика общественной жизни"

Очевидно поэтому, что для возможности испытывать это чувство в развитой его форме способность мысленного воспроизведения должна быть сравнительно велика. Если чувствования, которым надо симпатизировать, представляют простые удовольствия и страдания, то высшие стадные животные порою обнаруживают их; жалость и великодушие порою испытываются ими, как и человеком. Но для того чтобы понять одновременно не только чувствования, произведенные в другом человеке, но также связь действий и отношений, производящих эти чувствования, требуется внесение в состав мысли большего числа элементов, чем сколько может быть единовременно охвачено низшим животным. А когда мы приходим к наиболее отвлеченным формам чувства справедливости, касающимся общественных порядков, то оказывается, что только высшие разновидности человека способны к пониманию путей, посредством которых дурные или хорошие законы или учреждения случайно смогут коснуться сферы их деятельности; поэтому лишь они будут под влиянием такого чувства оказывать содействие или противодействие и только у них при таких условиях, возбуждается то симпатизирующее чувство справедливости, которое заставляет их отстаивать политические интересы сограждан.

Существует, конечно, тесная связь между чувством справедливости и социальным типом. Господство милитаризма, влекущее за собою принудительную форму организации, как среди воинов, так и в обществе, поддерживающем эту военную силу, не предоставляет никакого простора для эгоистического чувства справедливости, но, наоборот, постоянно попирает его; и в то же время симпатии, производящие альтруистическое чувство справедливости, постоянно ослабляются военною деятельностью. Обратно, по мере того как принудительный режим (status) заменяется договорным режимом – другими словами, как только добровольное сотрудничество, характеризующее промышленный строй общества, становится более общим, чем принудительная кооперация, характеризующая милитаризм, – тотчас мы видим, что индивидуальные деятельности становятся менее стесненными и чувство наслаждения просторной деятельностью все более поощряется. В то же время случаи подавления симпатий становятся менее частыми. Поэтому в течение воинственных фаз общественной жизни чувство справедливости понижается; оно повышается в мирные времена и может достичь своего полного развития только при постоянном мирном состоянии[1]1
  Постоянный мир существует в редких местах; но где он существует, там чувство справедливости необыкновенно сильно и впечатлительно. Я рад новому поводу для того, чтобы указать, что среди так называемых нецивилизованных людей есть некоторые, отличающиеся полным отсутствием воинственной деятельности и в то же время могущие своими характерами пристыдить народы, называемые цивилизованными. В моем сочинении «Политические учреждения», §§ 437 и 574 я привел восемь примеров этой связи между фактами, заимствованными из описания племен разных типов.


[Закрыть].

V
Идея справедливости

§ 266. При описании чувства справедливости был подготовлен путь для описания идеи справедливости. Хотя чувство тесно связано с идеей, однако их можно ясно различить. Пусть кто-либо уронил свой бумажник; обернувшись назад, он видит, что другой подобрал и не желает отдать: потерпевший негодует. Если лавочник пришлет ему на дом не тот товар, который куплен, он протестует против обмана. Если он на минуту оставил свое место в театре, а кто-либо его занял, он чувствует, что потерпел обиду. Если утром его будит шум в курятнике соседа, он жалуется на беспокойство. Он симпатизирует гневу приятеля, который под влиянием ложных утверждений впутался в несчастное предприятие или же проиграл тяжбу по причине промаха в ведении дела. Но хотя в этих случаях его чувство справедливости оскорблено, он может быть не в состоянии различить существенные черты, причиняющие в каждом данном случае обиду. Он может в полной мере обладать чувством справедливости, в то время как его идея справедливости останется смутною.

Это отношение между чувством и идеей есть дело времени. Способы взаимного нарушения прав становятся многочисленнее и запутаннее по мере усложнения общества; они должны быть испытаны в их разных видах, поколение за поколением, прежде чем анализ будет в состоянии выяснить существенное различие между законными и незаконными деяниями. Эта идея возникает и становится определенною по мере опытов, показывающих, что деяние может быть доведено до известного предела, не вызывая озлобления со стороны других людей, но если оно перейдет этот предел, то вызовет озлобление. Такие опыты накопляются, и постепенно, вместе с отвращением от поступков, причиняющих страдания вследствие реакции, возникает также понятие о пределе для каждого рода деятельности, до которого распространяется свобода действия. Но так как роды деятельности многочисленны и становятся с развитием общественной жизни, все более разнообразными, то проходит много времени, прежде чем может быть понята общая природа предела, относящаяся ко всем случаям[2]2
  Происхождение идеи простых пределов для простых деятельностей обнаруживается у смышленых животных и служит для освещения процесса в случае более сложных действий и менее ясных пределов. Укажу на собак в Константинополе, у которых если не между особями, то между группами существует молчаливое заявление притязаний и кары за нарушение их. Этот общеизвестный факт недавно был поразительным образом подтвержден в сочинении майора Джонсона (E. C. Johnson, On the Track of the Crescent). Он пишет (стр. 58–59): «Однажды вечером я гулял (в Константинополе) с одним английским жандармским офицером, как вдруг подбежала собака-самка и лизнула его руку… Она следовала за нами немного, но вдруг остановилась среди улицы. Она махала хвостом и тоскливо глядела нам вслед, но не двигалась с места, хотя мы звали ее. Несколько дней спустя… та же собака узнала меня… и следовала за мною до границы своей области».


[Закрыть].

Следует указать дальнейшее основание для медленности этого развития. Идеи, как и чувства, в среднем должны быть приспособлены к общественному состоянию. Поэтому, так как война была частою или обычною почти во всех обществах, то те идеи справедливости, которые существовали, постоянно становились смутными по причине противодействующих друг другу требований дружбы внутри общества и вражды с внешними врагами.

§ 267. Было уже выяснено, что идея справедливости, по крайней мере та, которая свойственна человеку, содержит два элемента.

С одной стороны, есть положительный элемент, подразумеваемый в признании каждым человеком своих притязаний на беспрепятственную деятельность и на приносимые ею благодеяния.

С другой стороны, отрицательный элемент, подразумеваемый сознанием пределов, навязываемых существованием других людей, имеющих подобные же притязания. Две противоположные черты в этих двух составных частях особенно обращают на себя внимание. Неравенство есть первоначально внушаемая идея. Действительно, если следовать принципу, что на долю каждого должны выпасть благодеяния и бедствия, зависящие от собственной природы и вытекающего отсюда поведения, то различие между способностями людей должно привести к различию в следствиях их поведения. Неравные количества выгод подразумеваются этой идеей.

Взаимные ограничения человеческих действий внушают противоположную идею. Если каждый преследует свои цели, пренебрегая притязаниями соседа, то возникают ссоры; отсюда является сознание необходимого установления границ для деяний каждого лица, с целью избежания ссор. Опыт показывает, что границы эти в среднем одни и те же для всех, и вытекающая отсюда мысль о взаимно ограниченных сферах деятельности приводит к понятию о равенстве.

Неравномерная оценка этих двух факторов человеческой справедливости приводит к разноречивым нравственным и общественным учениям, на которые мы должны теперь бросить взгляд.

§ 268. У некоторых из грубейших дикарей оценка этого рода не выше, чем у низших стадных животных. Здесь сильный берет что хочет у слабейшего, не вызывая общего порицания, как, например, у догрибов, тогда как в других местах существует на деле и молчаливо одобряется нечто вроде коммунизма, как, например, у огнеземельцев. Но там где обычная война развила политическую организацию, идея неравенства становится преобладающею. Если не среди побежденных, обращаемых в рабство, то среди победителей, естественно признающих должным то, что ведет к осуществлению их интереса, находит пищу элемент в понятии справедливости, подразумевающий, что превосходство должно приводить к преимуществам. Хотя диалоги Платона не могут быть признаны мерилом убеждений греческого мира, все же из них мы можем извлечь, какие именно убеждения были распространенными. Главкон, приводя ходячее мнение, говорит: «Таково, по их утверждению, происхождение и природа справедливости: есть середина или примирение между тем, что всего лучше для каждого – а именно чтобы наносить несправедливость, не претерпевая ее, и между тем, что для каждого составляет наибольшее бедствие, – т. е. страдать без возможности возмездия; справедливость же, занимая середину между тем и другим, допускается не как добро, а как наименьшее зло». И тотчас же вслед за этим сказано, что люди «направляются на путь справедливости только силою закона».

В этой замечательной цитате необходимо отметить несколько вещей. Прежде всего здесь мы находим признание факта, указанного выше, а именно что на ранней ступени развития выполнение справедливости начинается со страха перед возмездием и с внушаемого опытом убеждения, что в общем желательно избежать насилия и уважать границы, требуемые компромиссом. Здесь нет мысли о внутренней гнусности насилия, но идет речь лишь о неблагоразумии. Далее, пределы для деяний каждого человека, описанные как «середина или примирение» и уважение к тому, что названо «путем справедливости», – все это установлено лишь «силою закона». Закон не рассматривается как выражение справедливости, познаваемой иным образом, но как самый источник справедливости; а поэтому смысл приведенной цитаты тот, что справедливо повиноваться закону. Наконец, здесь подразумевается, что не будь возмездия и законных кар, сильнейший мог бы с полным основанием насиловать слабейшего. Здесь мы видим до половины выраженное убеждение, что превосходство должно пользоваться всеми преимуществами, какими оно может овладеть. Идея неравенства занимает выдающееся место, тогда как идея равенства не проявляется определенным образом.

Каково было мнение Платона или, скорее, Сократа, по этому предмету – это не очень легко узнать. Греческие идеи по многим вопросам еще не достигли стадии определенности, и на всем протяжении диалогов мышление туманно. Справедливость, в некоторых местах поясняемая примерами честности, в других местах признается равнозначащей с добродетелью в широком смысле слова; в этих случаях она рассматривается (цитирую по изложению Джоуэтта) как «всеобщий порядок или благосостояние, сначала в государстве, а затем и для отдельного лица». Это последнее, окончательное мнение подразумевает установленное господство правящего класса и подчинение остальных. Справедливость состоит в том, чтобы «каждый из трех классов совершал работу, приличную его классу»: плотник, башмачник и всякий другой должен делать «свое собственное, а не чужое дело», и все должны повиноваться тому классу, делом которого является управлять[3]3
  На другой странице находится типичный пример сократовского рассуждения. Признается справедливым, чтобы люди «не брали чужого и не были лишаемы своего собственного». Отсюда выводится, что справедливость состоит в «обладании своим и в делании своего собственного дела»; а далее следует вывод, что несправедливо, чтобы один человек брал на себя занятие другого и «пробивался» из одного класса в другой. Итак, здесь, только потому что собственное имущество и собственное занятие человека называются его собственным уделом, т. е. одним общим именем, к обоим применяется одинаковый вывод. Здесь вмешиваются в рассуждение два заблуждения: первое – что человек будто бы может быть «собственником» ремесла или профессии таким же образом, как и собственником платья; второе – что так как человека нельзя лишишь платья, стало быть, нельзя лишить ремесла, а потому надо ограничить его занятия только этим делом. Диалоги Платона постоянно пестрят погрешностями этого рода, причиняемыми смешением слов с вещами: единство имени смешивается с единством природы.


[Закрыть].

Таким образом, идея справедливости развивается из идеи неравенства. Хотя здесь есть некоторое признание равенства положений и притязаний между членами одного и того же класса, однако правила, относящиеся к общности жен и т. п. в классе «стражей», имеют признанною целью установить даже в этом классе неравные преимущества в пользу высших.

Что понятие о справедливости имело этот общий характер у греков, доказывается далее фактом появления его вновь у Аристотеля. В главе V своей «Политики» Аристотель заключает, что отношение между господином и рабом в одно и то же время и выгодно, и справедливо.

Но теперь заметьте, что, хотя в греческом понятии о справедливости преобладает идея неравенства, тогда как идея равенства незаметна, неравенство относится не к естественному достижению больших выгод помощью больших заслуг, но к искусственному приноровлению наград к заслугам. Речь идет о неравенстве, главным образом, установленном властью. Ступени в гражданской организации того же характера, как и в военной; в обоих случаях господствует регламентация, и идея справедливости сообразуется с характером общественного строя.

И эта идея справедливости свойственна вообще воинственному типу, в чем мы убеждаемся для всей Европы в последующие века. Достаточно указать, что наряду с различными установленными законом положениями и привилегиями разных сословий существовали различные постепенности в суммах, которые уплачивались в виде пени за преступления, сообразно с рангом обиженного. До какой степени понятие о справедливости определялось понятием о справедливо существующем неравенстве, показывают осуждения рабов, бежавших в города и, как говорили, «несправедливо» ускользнувших из под власти господ.

Таким образом, как и следовало ожидать, мы находим, что, пока борьба за существование между обществами продолжается деятельным образом, признание первичного фактора справедливости, общего всей жизни (человеческой и дочеловеческой), весьма несовершенным образом ограничивается признанием вторичного фактора. То, что можно назвать скотским элементом в этом понятии, лишь незначительно смягчается человеческим элементом.

§ 269. Все движения ритмичны и, между прочим, социальные движения с сопровождающими их учениями. Вслед за понятием о справедливости, в котором оказывается ненадлежащее преобладание идеи неравенства, мы видим понятие, в котором преобладает ненадлежащим образом идея равенства. Недавний пример такой реакции доставляет этическое учение Бентама. Как показывает следующая выписка из книги Милля «Утилитаризм» (стр. 91 англ. подлинника), идея неравенства здесь совершенно исчезает.

«Принцип наибольшего счастия есть простой набор слов без разумного значения, если только счастие одной личности, по предположению одинаковое по степени (с надлежащею оговоркою относительно его рода), не считается точно таким же, как и счастие другого лица. При выполнении этих условий формула Бентама: каждый считается за одного и никто более чем за одного – может быть подписана под принципом полезности в виде объяснительного комментария». Но хотя Бентам смеется над мыслью избрать нашим руководителем справедливость, замечая, что счастье есть цель, понятная всякому, а справедливость – цель, сравнительно непонятная, однако он молчаливо допускает, что его принцип: «каждый считается за одного и никто более чем за одного» – во всяком случае справедлив; иначе ему пришлось бы допустить, что этот принцип несправедлив, а мы не можем допустить, чтобы Бентам хотел этого. Поэтому его учение подразумевает, что справедливость означает равное наделение благами, материальными и нематериальными, добываемыми деятельностью людей. Здесь не признается, чтобы неравные доли людей в том, что относится к счастью, были надлежащим последствием неравенства их способностей или характеров.

Это теория, которую коммунизм хотел выполнить на практике. От одного из знакомых князя Кропоткина я знаю, что он порицает английских социалистов за нежелание их выработать правило равного наделения всех благами. В одном журнале Лавелэ недавно подвел итог коммунистическому принципу, сказав, что в силу этого учения «индивидуум работает на пользу государства, которому передает продукт своего труда для равнаго распределения между всеми». В коммунистической утопии, описанной в романе Беллами (Bellamy, «Looking Backward»), утверждается, что каждый «должен будет делать одинаковое усилие», а если посредством того же усилия, телесного или душевного, один производит вдвое более другого, то не следует дать ему извлечь выгоду из разницы. Умственно или физически слабые должны пользоваться благами наравне с другими; при этом утверждается, что существующий режим есть система «ограбления неспособных, которых лишают их полного права, оставляя их без помощи».

Принцип неравенства, таким образом, здесь отрицается абсолютно. Признается несправедливым, чтобы превосходство природы должно было влечь за собою превосходство в следствиях или, во всяком случае, в материальных результатах; и так как не делается никакого различия ни по физическим, ни по умственным, ни по нравственным качествам, то не только подразумевается, что сильные и слабые должны получать одинаковые доли, но что то же относится к глупым и мудрым, достойным и недостойным, подлым и благородным. Действительно, если сообразно с этим понятием о справедливости природные физические или умственные недостатки не идут в счет, это следует распространить и на моральные дефекты, потому что все они в основе наследственны.

Здесь также мы видим намеренное упразднение того основного различия между этикой семьи и этикой государства, которое было подчеркнуто вначале, – упразднение, которое, как мы видим, должно привести к упадку и погибели вида или разновидности, где оно случается.

§ 270. Рассмотрев эти разноречивые понятия о справедливости, в которых идеи неравенства и равенства почти совсем или совершенно исключают друг друга, мы теперь подготовлены к выработке правильного понятия о справедливости.

В других областях мысли на мою долю выпало указать, что правильный взгляд достигается посредством соподчинения (координации) противоречивых ложных взглядов.

Так, теория, основывающая ум на ассоциации, согласуется с трансцендентальной теорией восприятия; если к следствиям личного опыта добавить наследственные результаты опыта ряда предков, то оба взгляда сливаются в один. Точно так же если признать, что приспособление чувствований к потребностям из поколения в поколение причиняет приспособление моральной природы, то этим достигается примирение между утилитарной теорией нравственности и интуитивной теорией. Здесь мы снова видим, что подобная же взаимная поправка является для той более специальной составной части этики, которая нас теперь занимает. Действительно, если принять, что каждое из этих противоположных понятий о справедливости верно лишь отчасти, и дополнить его другим, то отсюда явится то понятие о справедливости, которое возникает при созерцании законов жизни, протекающей в общественном состоянии. Равенство касается взаимно ограниченных сфер деятельности, которые должны быть установлены, если находящиеся в сообществе люди должны дружно сотрудничать. Неравенство касается результатов, которых может достичь каждый, продолжая свою деятельность в установленных пределах. Никакого несоответствия не будет, если идея равенства будет применена к одной вещи, а именно к пределам, а идея неравенства – к другой, а именно к достигаемым благам. Наоборот, оба утверждения могут или должны стоять рядом.

Другие этические предписания здесь нас не касаются. Существуют возлагаемые на себя добровольно требования и ограничения частного поведения (см. III часть моей «Этики»); есть также требования и ограничения, включенные мною в понятия отрицательной и положительной благотворительности, принимаемые одновременно личностями на себя и до известной степени возлагаемые на них общественным мнением. Здесь идет речь лишь о тех требованиях и пределах, которые должны быть установлены как условие гармоничного сотрудничества, и только они должны быть сделаны принудительными со стороны общества как корпоративной силы.

§ 271. Нечего ожидать, чтобы такая определенная идея, как справедливость, была в значительной мере общепринятою. Это идея, свойственная конечному состоянию, и она лишь отчасти может быть поддерживаема в переходных состояниях, потому что господствующие идеи должны в среднем согласоваться с существующими учреждениями и деятельностями.

Два существенно различных типа социальной организации, военный и промышленный, из которых один основан на понятии status, а другой на договоре, как мы видели, соответствуют различно приспособленным к ним чувствованиям и убеждениям; а смешанные чувствования и убеждения, свойственные промежуточным типам, постоянно должны изменяться сообразно с взаимным отношением того и другого типа. Как я показал в другом месте[4]4
  «Основания социологии», §§ 226–227, «Политические учреждения», §§ 573–574 и 559.


[Закрыть], в продолжение 30– или, скорее, 40-летнего мирного времени, а стало быть, во время ослабления военной организации, идея справедливости стала более ясною; принудительные правила смягчились, и каждому стало свободнее дышать. Но с тех пор новое развитие милитаризма причинило обратные перемены, и наряду с номинальным приращением свободы действительная свобода уменьшилась от умножения ограничений и взысканий. Дух регламентации, свойственный военному типу, распространился и на все области гражданской администрации. Армия рабочих с указанными ей уроками и назначенною долею продуктов – цель, к которой сознательно или бессознательно стремится социализм, – обнаруживает в гражданской жизни те же самые признаки, как и армия солдат с предписанными обязанностями и определенными рационами. Каждый парламентский акт, отнимающий деньги у частного лица для общественных целей и дающий частному лицу общественные блага, стремится к уподоблению гражданского строя военному. Всего лучше это обнаруживается на примере Германии. Здесь милитаризм всего резче выражен, и в то время как регламентация гражданской жизни наиболее выработана, также и социализм достиг наивысшего развития; и от главы германской военной системы явилось предложение регламентировать положение рабочих классов во всей Европе.

Симпатия, которая в прошлом поколении приняла форму справедливости, теперь принимает вид великодушия, а великодушие применяется путем причинения несправедливости. Текущее законодательство мало заботится о том, чтобы каждый получил принадлежащее ему, но весьма озабочено тем, чтобы каждый получил то, что принадлежит кому-нибудь другому. В то время как нимало не заботятся о такой реформе нашей судебной администрации, чтобы каждый мог получить все что заработал и пользоваться всем заработанным, – величайшая энергия обнаруживается в деле снабжения всех и каждого теми благами, которых они не заработали. Рядом с злополучным laissez faire (невмешательством), которое спокойно присматривается к разорению людей, пытающихся законным образом отстоять свои справедливые притязания, мы видим деятельность, стремящуюся снабдить их на счет других людей даровым чтением романов!