Текст книги "Политические сочинения. Том V. Этика общественной жизни"

§ 293. Кроме людей, полагающих, что цивилизация есть попятное движение, все допустят, стало быть, что индукция подтверждает эту дедукцию, выведенную из основного начала справедливости. Люди, полагающие, что древние общества принадлежали к высшему типу, нежели наши, и что человеческое благополучие там осуществлялось полнее, полагают, что феодальная организация, с ее степенями вассальных отношений, наслоенных над крепостным правом, достигала более значительного итога благополучия, чем существующая в наше время; люди, подобно Карлейлю, вздыхающие по временам аббата Сампсона и восхищающиеся повиновением восточных народов, могут логично утверждать, что возрастание чувства свободы и установление индивидуальной свободы законом вовсе не являются опорою абстрактных выводов настоящей главы. Но люди, полагающие, что наше время лучше, чем то, когда дворяне жили в замках и носили кольчуги, люди, думающие, что oubliettes и застенки были принадлежностями социального состояния, менее желательного, нежели то, когда князья наравне с бедными подлежат общему правосудию, люди, уверенные в том, что режим, вызвавший крестьянские бунты, был хуже того, который характеризуется многочисленными обществами, содействующими народному благосостоянию, – все эти люди должны допустить, что обобщение, выведенное из человеческого опыта в широком смысле слова, согласно с следствием, выведенным выше из формулы справедливости. Но это повеление абсолютной этики должно быть ограничено требованиями относительной этики. Нами был установлен вначале принцип, а именно что сохранение вида или же разновидности его, составляющей общество, является целью, которая должна предшествовать сохранению особи. Отсюда следует, что право на индивидуальную свободу, подобно праву на индивидуальную жизнь, должно подтверждаться, подчиняясь ограничениям, требуемым мерами, необходимыми для национальной безопасности. Посягательство на свободу, которое требуется для сохранения самой свободы, имеет за собою подобие этической гарантии. Подчиняясь только условию, чтобы все способные члены общества одинаково подвергались ограничениям, это посягательство на свободу движения и перемещения, вынуждаемое военной организацией и дисциплиной, является законным – предполагая, во всяком случае, что имеющаяся в виду цель есть оборонительная война, а не наступательная.

XI
Право пользования природною средою

§ 294. Может случиться, что человек не испытывает ни малейшего телесного повреждения от действий своих ближних и ни малейшей помехи в своих движениях, но тем не менее ему препятствуют выполнять деятельности, необходимые для поддержания жизни. Для этого достаточно помехи тем или иным его отношениям к физической среде, от которой зависит его жизнь. Действительно, предполагается, что некоторые из этих природных сил не могут быть изъяты из общего владения. Так, например, мы читаем следующее: «Некоторые вещи по самой природе неспособны к присвоению, так что не могут попасть под чью-либо власть. Римское право придало им название res communes. Их определяли как вещи, никому не принадлежащие в собственность, но находящиеся во всеобщем пользовании. Так, свет, воздух, текучая вода и т. п. приспособлены к всеобщему пользованию в такой мере, что ни одна особь не в состоянии приобрести их в собственность или лишить других возможности пользования» (An Institute of the Law of Scotland. By John Erskine, ed. Macallan, I, 196).

Но хотя свет и воздух не могут быть монополизированы, однако распределение их может быть таково, что один человек отчасти лишит другого возможности пользования, и в такой даже степени, что причинит последнему серьезный вред.

Никакая помеха этого рода невозможна без нарушения закона равной свободы. Если один человек постоянно лишает другого возможности пользоваться равною долею света, то этим совершается нарушение принципа, в силу которого свобода каждого ограничена подобною же свободою всех других; то же справедливо, если является помеха для свободного доступа воздуха.

Под эту общую категорию необходимо, однако, – помощью необычайного расширения смысла нашего определения – включить то, что допускает присвоение, а именно поверхность земного шара. Земная поверхность, образуя часть физической среды, по-видимому, необходимо включается в число тех составных частей среды, на которые должно иметь притязания, основываясь на законе равной свободы. Ни у кого нельзя абсолютно отвергать права на земную поверхность, не сделав неосуществимою деятельность, способную поддерживать жизнь; при отсутствии почвы, на которой можно было бы стоять, человек вовсе ничего не способен делать. Поэтому из закона равной свободы, если его применить строго, по-видимому, вытекает, что поверхность земли не может быть абсолютно присваиваема отдельными лицами, но может только быть в их пользовании – таким способом, который подразумевает, в последней инстанции, что и другие имеют то же право собственности другими словами, собственником является все общество.

Что касается этического и законодательного признания притязаний на пользование другими природными богатствами, нам пришлось бы сказать немногое. Лишь вопрос о земной поверхности требует усиленного внимания. Рассмотрим, однако, эти предметы по порядку.

§ 295. На самых ранних ступенях развития, когда городская жизнь еще не началась, никто не мог серьезно препятствовать другому человеку пользоваться светом. В лагерях дикарей и в деревнях земледельческих племен никто, преследуя свои цели, не имел повода заслонять свет своему соседу. Впрочем, самый характер и расположение построек делали такое насилие почти невозможным. В более поздние времена, когда стали появляться города, стало сомнительным, чтобы люди впредь обращали большое внимание на притязания соседей относительно пользования светом. На тех стадиях социальной эволюции, когда праву на жизнь и свободу придавалось мало значения, такие сравнительно пустячные правонарушения, какие совершались людьми, строившими дома совершенно близко перед другими домами, едва ли могли обратить на себя особое внимание – все равно, считать ли это нравственным или юридическим проступком. Узкие, темные улицы старинных континентальных городов, подобно малым дворам и узким аллеям, характеризующим более старинные части наших английских городов, показывают, что в дни построения этих улиц преграждение солнечного света и неба своему соседу не признавалось обидой. И действительно, можно с основанием утверждать, что признание такой обиды в те времена было бы неосуществимым, так как в окруженных стеною городах тесное скопление домов стало необходимостью.

В новейшие времена, однако, возникло убеждение, что естественное распределение света не должно встречать помех. Закон, воспрещающий строить стены, дома или другие здания известной высоты ближе предписанного расстояния от уже построенных домов, правда, не абсолютно воспрещает заслонять свет соседу; однако он запрещает такое перехватывание света, если оно достигает значительной степени, т. е. старается согласовать сооружение нового дома с притязаниями смежных домовладельцев, насколько это возможно. Другими словами, хотя указанный вывод из закона равной свободы и не высказывается вполне громогласно, он, во всяком случае, пользуется молчаливым прнзнанием.

§ 296. Преграждение доступа света до известной степени подразумевает помеху относительно доступа воздуха: запрещение одного из этих правонарушений подразумевает запретность другого. Однако притязание на пользование воздухом, хотя и признанное английским законом, относящимся к ветряным мельницам, менее определенно установлено, вероятно, потому что преграждение доступа воздуха причиняло лишь незначительное зло. Тем не менее явилось определенное признание права на неиспорченный воздух. Действия человека, уменьшающего доступ воздуха, не причисляются определенным образом к проступкам; но действия, портящие качество воздуха, в новейшие времена признаются проступками, порою подверженными лишь нравственному порицанию, но иногда влекущими за собою и законодательную кару. До некоторой степени все вынуждены портить своим дыханием воздух, вдыхаемый другими находящимися поблизости людьми. Стоит только пройти немного позади курящего, чтобы заметить, как широко распространяются выдыхания из легких каждого человека, и до какой, стало быть, степени люди, особенно в комнатах, вынуждены вдыхать воздух, уже бывший в чужих легких и оттуда периодически вытесняемый. Но так как эта порча воздуха взаимна, то она и не составляет насилия. Насилие является лишь в том случае, если один или несколько портят воздух таким способом, в котором другие не участвуют; например, это часто случается в вагонах, где люди, считающие себя джентльменами, курят в помещениях, предназначенных для некурящих. При этом иногда пользуются номинальным, а не реальным согласием спутников и не думают о неприятности, доставляемой на долгое время тем, которые будут позднее путешествовать в отделениях, пропитанных табачным дымом. Помимо того что люди, правильно об этом судящие, признают такие поступки непристойными, такое курение прямо запрещено железнодорожными правилами и в силу особых постановлений может подлежать денежному штрафу.

Переходя от случаев этого рода к другим, более серьезным, мы должны отметить запрещения, направленные против различного загрязнения воздуха, как, например, когда речь идет о зловонии, распространяемом известными производствами, о вредном дыме и парах, выходящих, например, из труб химических заводов, и вообще о дыме, выходящем из больших труб. Законодательства, воспрещающие подобное заражение воздуха, подразумевают право каждого гражданина на неиспорченный воздух.

Под ту же категорию можно с удобством подвести другой род правонарушений, для которых ареною является окружающая среда. Я говорю о производстве несносных звуков. Бывают и малые, и крупные правонарушения этого рода. Если кто-либо говорит за общим столом в гостинице так громко, что мешает разговору других, или если кто-нибудь во время представления в театре или в концерте упорно рассеивает внимание слушателей разговором, то это подвергается по малой мере порицанию. Такие поступки признаются противными приличиям, т. е. нравственности, так как «хорошие манеры» входят в мораль как составная часть. Но если проступки этого рода совершаются публично и продолжительно, как, например, если кто-либо на улице затеет музыку – особенно режущую слух, или если фабрика производит несносный шум, или если колокола звонят слишком рано, то такого рода насилие признается законом подлежащим каре; признание это, однако, далеко не отличается полнотою, что видно из примера железнодорожных свистков на центральных станциях: здесь без надобности дозволяют тревожить десятки тысяч людей в течение целой ночи, причем порою причиняется серьезный вред больным.

Мы видим, что относительно пользования воздухом принцип ограничения свободы каждого равною свободою всех других хотя не провозглашается во всеуслышанье, однако стал признаваться молчаливо; это признание в весьма широкой степени имеет нравственный характер, а в довольно значительной степени признается также законом.

§ 297. Положение вещей, к которому привела цивилизация, не препятствует легкому усвоению следствий, выведенных выше, но скорее расчищает для них почву. В эпоху, когда людоедство было обычным делом и когда часто приносили людей в жертву богам, утверждение права жизни могло бы встретить ропот; но идеи и обычаи тех времен не оставили таких следов, которые могли бы стоять поперек дороги беспристрастному суждению. Пока рабство и крепостничество были глубоко укоренены в социальном строе, утверждение права на свободу могло встретить сильное противодействие; однако в наше время, по крайней мере у англичан, не существует никакой идеи, чувства или обычая, находящегося в противоречии с тем выводом, что каждый человек свободен относительно употребления своих членов и перемещения, куда ему угодно. То же можно сказать об отношениях к окружающей среде. Такие мелкие преграждения доступа воздуха и света, которые часто происходили от построек в старинных городах, а также та порча воздуха, которую причиняет дым, едва ли значительно препятствуют усвоению общего положения, что люди имеют равные права на пользование средою, в которой все они находятся. Но имеют ли люди равные притязания на пользование остальной частью окружающего – частью, которую трудно назвать средою, – почвою, на которой все стоят и которая питает нас всех своими продуктами? Это положение встречает противодействие со стороны идей и учреждений, доставшихся нам от прошедших времен. Эти идеи и учреждения возникли, когда соображения относительно равенства так же мало касались землевладения, как и владения рабами или крепостными; но они и теперь затрудняют усвоение общего положения. Допустим, что при тех нравственных чувствах, которые произведены нынешним общественным строем, люди находились бы на территории, еще не разделенной на части, принадлежащие отдельным собственникам. Они не колеблясь признали бы равенство притязаний на землю, точно так же, как без колебаний признали бы равенство прав на свет и воздух.

Но теперь, после того как мы имеем факт давнишнего присвоения, продолжительной культуры, многих покупок и продаж, вопрос усложнился и требование абсолютной этики, не согласное с существующим порядком, представляется вполне подлежащим отрицанию. Прежде чем решить вопрос, бросим взгляд на некоторые из старинных форм землевладения.

На ранних стадиях земледельческой культуры земля после быстрого истощения вскоре не стоит дальнейшего владения, что и было отчасти причиною, почему у малоцивилизованных и полуцивилизованных народов отдельные лица вскоре бросали расчищенные ими участки и начинали расчищать новые. Оставив в стороне вопрос о причинах, остановимся только на факте, что в древних стадиях развития частная поземельная собственность неизвестна: лишь право пользования принадлежит земледельцу, тогда как самая земля молчаливо признается собственностью племени. Это мы и теперь видим, например, у жителей Суматры и др.; то же было у наших предков. Члены марки, владея порознь продуктами обработанных участков, не были собственниками самих наделов. Можно, конечно, сказать, что первоначально все они были членами одной и той же семьи, рода или клана и что каждый участок был частной собственностью в том смысле, что принадлежал союзу родственников; однако тот же способ землевладения уцелел и позднее, когда население марки стало включать людей, не состоявших в родстве с другими; таким образом, общинное, а не частное землевладение было установившимся учреждением. Первобытное состояние будет ясно понято, если мы присмотримся к русским, у которых оно лишь отчасти упразднено: «Сельские земли были общим владением всех членов общины, или мира; отдельный член общества был собственником лишь урожая и двора, окружающего его избу. Это первобытное состояние землевладения, существующее в России до сих пор, некогда было общим у всех европейских народов» (Histoire de Russie par A. Rambaud, англ. дерев. Leng’a, I, 45).

Позволю себе добавить несколько выписок из книги Мэккензи Уоллэса «Россия», где описано первобытное и позднейшее состояние. Он указывает, что пока донские казаки были настоящими кочевниками, «земледелие у них было запрещено под угрозою смерти», по-видимому, вследствие помехи, оказываемой охоте и скотоводству. Далее Уоллэс пишет: «Позднее каждый казак, желавший снять урожай, пахал и сеял, где находил удобным, и владел присвоенным участком, пока того желал; когда почва начинала обнаруживать признаки истощения, он бросал участок и пахал в другом месте. Когда число земледельцев увеличилось, часто стали возникать ссоры. Еще худшие бедствия явились, когда по соседству появились ярмарки. В некоторых станицах более богатые семьи захватили чудовищные количества общей земли, пользуясь несколькими упряжками волов или нанимая крестьян соседних деревень, пахавших для них землю; вместо того чтобы бросать участки после двух или трех урожаев, они стали их удерживать. Таким образом вся пахота или по крайней мере ее лучшие части стали фактически, если не по закону, частной собственностью немногих семейств» (Wallace, Russia, II, 86).

Произошло нечто вроде переворота, и Уоллэс так описывает последствия: «Сообразно с требованиями безземельных членов общества присвоенная земля была конфискована общиною, и была введена система периодических переделов… Благодаря этой системе каждый взрослый мужчина обладает участком земли» (Ibid. II, 87).

В степях «участок земли обыкновенно возделывается только три или четыре года подряд. Затем его оставляют, по крайней мере на вдвое большее время, и земледельцы переходят на какую-либо другую часть общинной территории… При таких обстоятельствах принцип частной собственности в стране едва ли может прочно укорениться. Каждое семейство настаивает на владении скорее известным количеством земли, чем участком, и довольствуется правом пользования, тогда как право собственности остается в руках общины» (Ibid. II, 26).

Но в центральных и более подвинувшихся губерниях это древнее обыкновение видоизменилось, хотя существенный характер землевладения не упразднен.

«При трехпольной системе земледельцы не переходят периодически из одной части общинной территории в другую, но постоянно обрабатывают одни и те же поля и вынуждены удобрять свои участки… Хотя трехпольная система применяется уже в течение многих поколений в центральных губерниях, однако общинные начала, с их периодическим переделом земли, все еще остаются неприкосновенными» (Ibid. II, 29).

Эти и многие другие подобные факты ставят вне всякого сомнения тот вывод, что прежде чем прогресс социальной организации изменил отношения отдельных лиц к почве, везде господствовала общинная, а не частная собственность.

Каким образом изменилось это отношение? Как оно могло измениться? Конечно, не путем непринужденного соглашения. Трудно допустить, чтобы все или некоторые члены общины добровольно отказались от своих прав.

Преступление порою причиняло утрату доли, принадлежащей отдельному лицу в общей собственности; но такие насилия оставляли отношение остальных членов общины к земле неизменными. Подобный же результат мог бы произойти по причине задолженности; но долг предполагает кредитора. Едва ли возможно допустить, чтобы в роли кредитора выступала община как целое; задолженность же отдельному члену общины не могла сделать должника способным отдать в уплату что-либо, чем он не владел на правах частной собственности и что не может перейти в такую же собственность другого лица.

Быть может, и в других местах играла роль причина, действовавшая в России, где некоторые лица, возделывавшие более обширные площади, чем другие, накопили богатства, и вытекающую отсюда власть, и избыток земли; но мы видели, что в России это привело к преобразованию и восстановлению первичного состояния; отсюда видно, что процесс скопления земель в немногих руках здесь, а вероятно, и в других местах признавался актом насилия. Очевидно, что главной причиной было прямое или косвенное применение силы; порою действовали внутренние причины, но большею частью внешние. Споры и драки внутри общины приводили к преобладанию; порою это облегчалось владением укрепленными домами; таким образом подготовлялся путь к частной узурпации. У сванетов мы и теперь еще видим, что каждая семья в деревне имеет свою укрепленную башню. Легко понять отсюда, каким образом внутренние раздоры в деревне общины обыкновенно влекли за собой господство отдельных лиц, которое оканчивалось тем, что частные притязания на землю одерживали верх над притязаниями общины. Но внешнее завоевание всюду было главным способом замены общинной собственности частною. Нельзя допустить, чтобы во времена, когда пленников обращали в рабов, а пленниц считали военною добычею, могло существовать большее уважение к раньше существовавшей поземельной собственности. Старинные английские буканьеры, которые, сходя на берег, убивали священников у алтарей, зажигали церкви и избивали народ, искавший там убежища, были бы совершенно непонятными существами, если бы они признавали поземельную собственность за людьми, оставшимися в живых. Датские пираты, в старину подымавшиеся по рекам и сожигавшие целые поселения, убивали мужчин, насиловали женщин, протыкали пиками детей или продавали их на рыночной площади; следовало бы допустить чудесное превращение, если бы они после этого задались вопросом, кому принадлежали занятые ими марки, и допустили права своих жертв на землю. Двумя столетиями позднее непрерывные внутренние войны уже произвели военных правителей, предъявлявших нечто вроде феодальных притязаний над владевшими землею; но затем явились норманнские завоеватели, и право завоевания еще раз уничтожило те роды собственности, которые успели возникнуть. Общинные же права на землевладение еще более были поглощены тем родом частной собственности, который свойствен феодализму. Победа, доставляющая неограниченную власть над покоренными и над их имуществом, влечет за собою, смотря по природе расы, всеобщее упрочение частной собственности, более или менее ограниченной, смотря по требованиям политики. В некоторых случаях, как, например, в Дагомее, является лишь абсолютная монополия короля, относящаяся не только к земле, но и ко всему остальному. В других местах, как, например, в Англии, является верховная собственность короля, признающая подчиненные ей права вельмож и их вассалов, с целой лестницей ступеней, причем низшее право на землю подчиняется высшему, и все это под условием военной службы: верховное право, разумеется, признается за короной.

Как первичное состояние, так и последующие оставили свои следы в существующих поземельных законах. Есть много местных прав, ведущих свое происхождение с того времени, когда «частная собственность на землю, как мы теперь ее понимаем, была нововведением, а потому должна была выдерживать борьбу»[7]7
  Fred. Pollock, The Land Laws, p. 2.


[Закрыть].

«Люди, пользующиеся общинными правами, основываются на данных, которые, если бы их удалось проследить назад до конца, гораздо более древни, чем права лорда. Права этого рода принадлежали членам деревенской общины задолго до того времени, когда можно было слышать что-либо о поместьях и о владеющих ими лордах»[8]8
  Ibid, р. 6.


[Закрыть].

Каждый знает, как немилосердно обращаются еще теперь с правами общинников, когда идет речь о том, чтобы добиться акта, дозволяющего огородить известный участок (т. н. inclosureacts); читатель будет поэтому очень легковерен, если подумает, что в более грубые времена превращение общинных прав в частные совершалось на началах справедливости. Частная собственность, однако, была обыкновенно неполною, так как подвергалась притязаниям более высшего господина, а чрез его посредство и еще более высшего, откуда вытекает, что частная собственность была подчинена главе всего общества.

«Наши старинные уложения не признавали никакой абсолютной частной собственности на землю, исключая собственности короны. Предполагалось, что все земли непосредственно или посредственно были во владении короны, хотя могло и не быть никакой ренты или повинностей и никакой дарственной грамоты от короны»[9]9
  Pollock, ibid, 12.


[Закрыть].

Переживание этого понятия о поземельной собственности, как в теории, так и на практике, даже в настоящее время доказывается тем фактом, что из года в год государственная власть присваивает землю для общественных целей после надлежащего удовлетворения прежних обладателей. Можно, правда, возразить, что это притязание государства на верховную поземельную собственность составляет лишь часть его притязаний на верховную собственность в общем смысле слова; при этом можно сослаться на то, что государство присваивает себе право присвоить все что угодно за определенное вознаграждение; однако присвоение земли есть притязание, которое обыкновенно имеет принудительный характер, тогда как притязание на другие предметы чисто номинально и не принудительно. Так, когда идет речь о покупке картин для национального музея, то государство просто выступает конкурентом частных покупателей и может иметь успех или же неуспех.

Остается только подчеркнуть, что политические перемены, медленно заменявшие прежнюю частную власть короны властью народа, тем самым заменили и частные коронные права на землю правами народно-государственными. Если в Англии представительное правление фактически унаследовало прежнюю высшую власть короля, то тем самым оно унаследовало и верховные права собственности на землю. Парламент является лишь представителем общества, поэтому верховное право на землю теперь принадлежит в Англии обществу. Этого не отрицают и сами землевладельцы. Отчет, напечатанный в декабре 1889 г. советом «Лиги, защищающей свободу и собственность» – а в составе этого совета сидят несколько пэров и двое судей, – служит тому доказательством. Высказав, что существенный принцип их организации, «основанный на документальных данных», состоит в недоверии к «бюрократизму, как правительственному, так и муниципальному», совет утверждает затем следующее: «Этот принцип, примененный к поземельному вопросу, ясно указывает на частную собственность, ограниченную государственным верховенством… Земля, конечно, может быть „отчуждаема“ за уплату полного вознаграждения, и на ней может вести хозяйство „народ“, если он того желает».

Здесь в виде единственного довода в пользу удержания существующей системы землевладения приводятся дурные качества требуемой для указанной цели административной системы; но верховные права собственности общества на землю прямо признаются. Итак, на ранних стадиях наряду с свободою каждого человека мы видим совместное владение землею у целой группы людей; но в течение продолжительных периодов той воинственной деятельности, которая сгруппировала маленькие общества в большие, была утрачена индивидуальная свобода и в то же время утратилось участие в поземельной собственности. По мере упадка воинственности и по мере возрастания индустриализма вновь стала приобретаться индивидуальная свобода и вновь приобретено было участие в поземельной собственности – по крайней мере в смысле назначения тех лиц, которые в настоящее время распоряжаются всей землей. Члены общества, чрез посредство своих представителей, пользуются правом отчуждения и пользования землею по своему желанию; отсюда вытекает, что они, если сочтут это уместным, вправе без нарушения справедливости присвоить и всю вообще землю для пользования ею. Но справедливость и обычное право одинаково подразумевают, что нынешние землевладельцы не могут быть лишены своих участков, не получив взамен справедливо определенной ценности. То же относится и к отчуждению всей совокупности земли обществом: оно может быть совершено без нарушения справедливости только путем покупки. Если бы непосредственное применение права собственности было сделано обществом без покупки, то общество взяло бы, вместе с тем, что ему принадлежит, также и гораздо большее количество ему не принадлежащего. Оставим даже в стороне те многочисленные усложнения, которые в течение многих веков необычайно запутали притязания разных лиц; рассмотрим вопрос теоретически, приведя его к простейшему выражению. И в этом случае нам придется допустить, что все, чего вправе требовать общество, – это поверхности страны в ее первичном необработанном состоянии. На всю ту ценность, которая придается земле расчисткою, вспашкою, продолжительною культурою, огораживаньем, орошением, проведением дорог, сооружением ферм и т. д. – а это составляет почти всю ценность земли, – общество не имеет никакого права. Эта ценность была придана либо личным трудом, либо трудом, за который было уплачено, либо трудом предков; или же, наконец, ценность, приданная земле такими способами, была куплена посредством денег, законно заработанных. Вся эта искусственно приданная ценность досталась нынешним собственникам и без чудовищного грабежа не может быть у них отнята. Если многочисленные сделки, приведшие к существующему землевладению, сопровождались массой насилий и обманов, то все же это пустяки по сравнению с тем насилием и обманом, в котором было бы повинно общество, если бы оно отняло без вознаграждения всю ту искусственную ценность, которая была придана земле трудом почти двух тысячелетий.

§ 298. Возвратимся к общей теме этой главы, к правам на пользование природными дарами. Здесь главным образом отметим, каким путем эти права постепенно приобрели законодательную санкцию, по мере того как общества повышались, переходя от низших типов к высшим.

В начале главы мы видели, что в новейшие времена возникли законодательные утверждения равенства прав людей на пользование светом и воздухом. Никакие формы социальной организации или классовых интересов, впрочем, заметно не препятствовали признанию этих выводов, вытекающих из закона равной свободы. И мы только что видели, что если не громогласно и не сознательным образом, то хотя молчаливо, в наши дни признавались равные права всех избирателей на верховную собственность относительно всей населенной территории; права эти, хотя и в скрытой форме, утверждаются каждым парламентским актом, отчуждающим землю. Хотя это право на пользование землею, которым обладает каждый гражданин, встречает помеху в установленных порядках в такой степени, что на деле упраздняется, однако существование его, как справедливого притязания, не может быть отрицаемо без того, чтобы не утверждать, что экспроприация посредством государственного декрета несправедлива. Право нынешних землевладельцев может быть справедливым образом устранено лишь в том случае, если существует предшествующее ему право общества, взятого в целом; а это предшествующее право общества состоит из суммы индивидуальных прав его членов.

Примечание. Различные соображения, относящиеся к этому злополучному вопросу о поземельной собственности, заняли бы здесь слишком много места, а поэтому я включил их в приложение В.