Текст книги "Политические сочинения. Том V. Этика общественной жизни"

Чтобы покончить с этим вопросом, однако, достаточно здесь отметить, что право собственности на этот род умственных произведений, выведенное выше из формулы справедливости, в позднейшие эпохи цивилизации было воплощено в законодательную форму; и это законодательное воплощение стало более широким и более подробным с тех пор, как социальное развитие стало выше.

§ 306. Сказанное выше относительно книг и произведений искусства применяется, помощью простого изменения терминов, и к изобретениям. Придумав или осуществив какое-либо новое или отчасти новое механическое приспособление или указав какой-либо новый процесс, отличающийся от раньше известного или превосходящий его достоинствами, изобретатель не в большей мере пользуется прежними идеями, орудиями, материалами, процессами, нежели всякое другое лицо. Он не урезывает ничьей свободы действий. Поэтому, не переступая предписанных границ, он может требовать исключительно в свою пользу выгод от своего изобретения; а если он раскрывает свою тайну, то, не принося никому ущерба, он вправе продиктовать условия для пользования. Наоборот, постороннее лицо, не принимающее его условий, не вправе воспользоваться его изобретением, не нарушая закона равной свободы; действительно, это лицо присваивает плод труда изобретателя, не дозволяя последнему присвоить равноценного продукта труда этого постороннего лица или равноценного обладания чем-либо другим.

Если, истратив годы на размышление или на производство опытов и присоединив денежные расходы к мозговому и ручному труду, человек не может добиться вытекающих отсюда выгод, то этот факт шокирует совесть большей части людей. Он еще больше заденет их при сопоставлении с тем фактом, что существует множество притязаний, не подразумевающих никакого труда или жертвы и тем не менее не только терпимых, но предъявляемых с настойчивостью. Спекулянт, «делающий деньги» игрою на повышение акций, владелец синекуры, долго получавший большое жалованье за ничегонеделание, даже потомок любовницы какого-нибудь короля, получающий пенсию, пожалованную на вечные времена, пользуются нежным-признанием своих условно установленных прав, тогда как механик, работавший с утра до ночи, быть может, расстроивший здоровье и растративший все свои средства и, наконец, усовершенствовавший машину, дающую поразительные результаты, как утверждают, не приобрел никакого «признанного интереса», несмотря на безвозвратно затраченную им жизненную энергию. Большая часть его ближних признают вполне в порядке вещей, что он жертвует временем, деньгами и трудом, порою насмехаясь над ним как над сумасбродным изобретателем; но если, к их изумлению, ему повезет и благодетельные результаты, достигнутые им, станут очевидными, то раздается восклицание: «О! Это монополия, этого нельзя допустить!» Если даже власть имущие примут меры к охране его и ему подобных, если он, сверх того, в состоянии заплатить в виде взятки плату за патент[11]11
  Немного лет тому назад все расходы в Англии на патент составляли несколько сот фунтов стерлингов.


[Закрыть], то такие меры имеют в виду не справедливость, а политику. «Патент не есть вещь, которую можно было бы требовать как право», – говорят юристы. Он имеет целью «действовать, как стимул, для поощрения предприимчивости и таланта». Итак, хотя похитить наименьший материальный продукт есть преступление, подлежащее каре, как, например, когда мальчишка-лавочник стащит один пенс из выручки, – но умственный продукт, как бы велика ни была его ценность и какого бы чудовищного труда он ни стоил, может при отсутствии известных законных формальностей быть обращен капиталистом в чудовищную прибыль без всякого наказания и без позора.

Даже если бы какое-либо изобретение не принесло никакой пользы обществу, пока оно не отдано на всеобщее пользование бесплатно, то все же не имелось бы никакого справедливого основания для пренебрежения притязаниями изобретателя, точно так же, как нет основания пренебрегать правами того, кто работает на своей ферме для своего собственного блага, а не для блага общества. Как бы то ни было, общество неизбежно выигрывает в неизмеримо больших размерах, нежели изобретатель. Прежде чем он может приобрести какую-либо выгоду от своих новых процессов или аппаратов, он должен доставить выгоды своим ближним, т. е. либо снабдить их лучшими предметами по обыкновенной цене или такими же предметами по низшей цене. Если это ему не удастся, то и самое изобретение останется мертвою буквою; если удастся, то он почти целиком передаст всему миру новый открытый им источник богатства. Сравним с прибылью, полученною Уаттом от его патентов, прибыли, полученные его нацией и другими нациями от его усовершенствований в конструкции паровой машины; становится очевидным, что доля изобретателя бесконечно мала по сравнению с долею человечества. А между тем немало есть людей, готовых присвоить себе даже эту ничтожно малую долю!

Но необеспеченность этого рода умственных произведений, как и необеспеченность материальной собственности, приносит гибельные результаты. В обществе, таким образом управляемом, что накопляющий богатство не может удержать его, явится расстройство благосостояния вследствие отсутствия капиталов; точно так же у народа, пренебрегающего притязаниями изобретателя, усовершенствования неизбежно будут испытывать помехи, а промышленность пострадает. Действительно, в среднем выводе, изобретательные люди перестают напрягать свои мозги, не имея в перспективе никакого вознаграждения за свои труды. Здесь, однако, мы имеем в виду главным образом заметить, что если не по мотивам справедливости, то по мотивам политического благоразумия притязания изобретателей медленно установились законодательным путем. В нашей собственной стране патенты первоначально выдавались в виде милости; в течение долгого периода их смешивали с монополиями в настоящем смысле этого слова; однако, когда в 1623 г. настоящие монополии были признаны незаконными, было сознано различие между ними и исключительными правами, предоставляемыми изобретателям. Кроме убеждения, что выгодно поощрять изобретателей, здесь, быть может, играло роль смутное сознание, что в случае настоящей монополии другие лица нимало не обязаны монополисту за способность выполнять свои деятельности; все сознают, что могли бы действовать так же или гораздо лучше, если бы он даже никогда не существовал; наоборот, когда речь идет о так называемой монополии изобретателя, то другие лица, пользующиеся его изобретением, обязаны ему, и если бы изобретатель никогда не существовал, то они были бы неспособны сделать то, что теперь делают с его помощью. Существовало ли это смутное сознание или нет, во всяком случае права изобретателя, сделанные принудительными в течение нескольких столетий, наконец стали охраняться более заботливо, и значительное понижение платы за патент уменьшило помехи, препятствовавшие получению законодательной охраны. К этому следует добавить, что подобное же возрастание признанной законом охраны явилось и в других странах; например, и в гораздо большей степени, мы видим то же в Америке; результатом явилось превосходство в приспособлениях, направленных к сбережению труда.

Следует указать ограничение права, таким образом выставленного на вид и оправданного нами. Новейший опыт убедил в той истине, что открытия и изобретения, являясь отчасти результатами индивидуального гения, частью вытекают из ранее существовавших идей и приспособлений. Опыт новейшего времени показал также, что приблизительно около того времени, когда один человек делает открытие или изобретает машину, другие люди, обладающие подобными же знаниями и подобною же изобретательностью, находятся на пути к тому же самому открытию или изобретению, и в течение не очень долгого периода это открытие или изобретение почти наверное будет сделано в другом месте – быть может, более чем одним лицом. Продолжительное исключительное пользование изобретением будет поэтому несогласно с другими справедливыми притязаниями, могущими возникнуть; поэтому является необходимость для ограничения периода, в течение которого данный человек может по справедливости пользоваться охраной. На сколько лет должна простираться охрана – это вопрос, не подлежащий здесь ответу; и действительно, ответ может быть только эмпирическим. Для определения надлежащего периода необходимо принять во внимание наблюдаемые промежутки времени, обыкновенно протекающие между сходными или тожественными изобретениями, сделанными разными лицами. Могло бы явиться некоторое признание продолжительного обдумывания и упорных усилий, необходимых для осуществления изобретения. В расчет также должна быть принята оценка, основанная на фактических свидетельствах, вероятного промежутка, в течение которого исключительное пользование изобретением должно быть обеспечено для того, чтобы сделать возможным соответственное вознаграждение за труд и риск. Очевидно, это такой случай, когда отношения данной личности к другим личностям и к обществу настолько запутанны и смутны, что нельзя достичь ничего, исключая приблизительно справедливой оценки.

§ 307. Но здесь приходится иметь дело с другим родом того, что можно назвать невещественною собственностью; различие от предыдущих случаев здесь в том, что эта собственность не дает, в конце концов, физической выгоды, но лишь психическую, зависящую от приятной эмоции, причиняемой одобрением других людей.

Эта форма невещественной собственности действительно сопровождает формы, возникающие из умственных произведений. Репутация, достигнутая поэмой, историческим рассказом, научным трактатом, произведением пластического искусства или же музыкальным произведением, рассматривается автором произведения как часть награды за его труд – порою даже главная часть. И в то же самое время, так как он обладает правом на вытекающую отсюда репутацию, то попытка другого лица приобрести часть этой репутации или целое путем плагиата признается бесчестною. Хотя не существует законной кары за этот род воровства, однако существует общественная кара. Подобное же справедливо относительно открытия или изобретения. Не только денежная прибыль рассматривается как справедливо принадлежащая автору, но так смотрят и на восхищение, относящееся к его таланту или глубокомыслию, и на порицание, относящееся к каждому, кто старается выдавать себя за изобретателя. Если не громогласно, то молчаливо приобретенная у ближних репутация признается вещью, которою должно пользоваться, тогда как присвоение этих прав клеймится как бесчестное дело. Приобретенная репутация рассматривается как невещественная собственность.

Другой, гораздо важнейший род невещественной собственности, это тот, который проистекает не из умственных произведений, но из морального поведения. Если репутация, достигнутая умственными деятельностями, принимающими форму творчества, с полным основанием может считаться невещественной собственностью, то еще с большим основанием можно относиться так к репутации, зависящей от душевных деятельностей, обнаруживаемых в прямоте, правдивости, умеренности, хорошем поведении вообще, словом, во всем том, что мы называем характером. Лишать кого-либо такой репутации еще более позорно. Добытое, подобно всякой иной собственности, посредством старания, самоотречения, настойчивости и точно также доставляющее обладателю удобные пути для достижения его целей и для удовлетворения разных потребностей уважение других лиц есть собственность, представляющая сходство с осязательными имуществами. Действительно, подобно осязательным имуществам, оно обладает денежною ценностью, так как признаваться честным значит пользоваться предпочтением, в качестве человека, с которым можно спокойно вести дела. Утратить репутацию значит потерять дела. Но помимо этого результата имущество, зависящее от общего расположения, для многих представляется более ценным, чем имение, состоящее из земельной собственности. Для некоторых людей приобретение прекрасной репутации может быть более богатым источником благ, чем приобретение банковых билетов или железнодорожных акций. Поэтому люди, вложившие свой труд в благородные дела и приобретающие в виде процента наилучшие пожелания и сердечные приветствия со стороны общества, могут быть рассматриваемы как обладающие правами на это вознаграждение добродетели, подобно тому как другие лица, вознаграждаемые за свое усердие. Разумеется, это справедливо не только относительно лиц, отличающихся необычайным достоинством, но и относительно всех. В той мере, в какой каждый законно приобрел хорошую репутацию, мы должны признавать за ним право на нее как на имущество – и притом такое, которое, если даже не цитировать банального изречения Яго, должно считаться более ценным, чем всякое другое.

Главный признак, которым этот продукт хорошего поведения отличается от других продуктов психической деятельности, состоит в том, что хотя подобно этим продуктам он может быть отнят, но не может быть присвоен похитителем. Это, быть может, служит основанием, почему воспрещение оскорблять чужую репутацию имеет характер скорее запрещения, относящегося к отрицательной благожелательности, чем к справедливости; это служит пояснением той истины, что подразделение этики на отделы не во всех случаях может быть отчетливо проведено. Однако хорошая репутация приобретается действиями, выполняемыми внутри предписанных пределов, и действительно является отчасти результатом уважения к этим пределам; и так как каждый, кто разрушает, отчасти или вполне, приобретенную таким образом хорошую репутацию, тем самым вмешивается в чужую жизнь, не испытывая подобного же взаимного вмешательства, то отсюда можно вывести, что право на репутацию есть следствие из закона равной свободы. Можно сказать, что каждый испытывающий подобное оскорбление, может (по крайней мере в некоторых случаях) отомстить обидчику; это мы видим в случае взаимных оскорблений или, как у вульгарных людей, при взаимной ругани. Но ответ будет тот, что, как показано в главе VI, закон равной свободы, при правильном его истолковании, не дозволяет обмена обидами. Отвергая физическое возмездие, он не допускает и морального возмездия.

Итак, хотя, лишив другого репутации, похититель не может присвоить ее себе, во всяком случае отнятие репутации есть все же нарушение закона равной свободы таким же самым образом, как и порча чужих платьев или поджигательство чужого дома.

Это соображение относится только к тем случаям, в которых хорошая репутация, кем-либо достигнутая, была приобретена справедливым образом; оно не касается случаев, когда такая репутация была приобретена обманом или явилась следствием незнания других людей. Следовательно, нельзя сказать, что совершает правонарушение тот, кто оскорбляет чужую репутацию, утверждая факты, противоречащие ей, но неизвестные обществу. Он просто отнимает то, чем не следовало обладать. Как бы мы ни судили о его поступке, его нельзя сравнивать с действиями, при которых отнятая репутация была законною собственностью. Действительно, во многих случаях его поступок влечет за собою благо людей, а в некоторых случаях он действует из желания предупредить дурные последствия, могущие угрожать этим людям. Поэтому, если даже считать такой поступок наказуемым, наравне с лишением другого лица репутации, принадлежащей ему по праву, то во всяком случае, по-видимому, нет никакой гарантии для такого наказания.

Остается отметить, что заслуживают порицания те, которые содействуют лишению репутации, повторяя оскорбительные утверждения и не дав себе никакого труда проверить их истинность. В настоящее время распространяющие клевету, не вникая в факты или не взвешивая вероятности, большею частью признаются не совершившими какого-либо проступка; но со временем, быть может, увидят, что их не следует обелять. Впрочем, законодательство не обеляет их, но признает подлежащими наказанию.

Как и в предыдущих случаях, так и здесь, этические требования добиваются наконец законодательного признания. Воспрещение лжесвидетельства против ближнего относится к очень древней эпохе. Пасквиль, направленный даже против умершего, был наказуем по римскому праву.

На низших ступенях цивилизации, однако, охрана репутации посредством наказания пасквилянтов была установлена главным образом в интересах высших классов. Буддистский кодекс предписывал суровую кару за оскорбительную речь против человека самой высшей касты. В ранний период истории новых европейских народов люди с положением, предполагалось, охраняли свою репутацию, как и свои владения, силою оружия. Позднее явилась законодательная охрана высших классов против оскорбления низшими, так как в этом случае поединок признавался неуместным.

В правление Эдуарда I это средство было придумано в Англии, а еще полнее оно было установлено с этой преднамеренной целью Ричардом II. Вместо того чтобы быть законом в пользу привилегированного класса, закон против диффамации наконец обратился на пользу всех классов, и в наше время он постоянно применяется с успехом – можно даже сказать, с слишком большим успехом, так как то, что могло бы признаваться справедливой критикой, порою признается диффамацией. Здесь, как и раньше, вывод, вытекающий из основного принципа справедливости, по мере развития общества воплотился в форму закона.

XIV
Права дарения и завещания

§ 308. Полное право собственности на какую-либо вещь подразумевает возможность передать право собственности другому лицу, так как частное или полное запрещение подразумевает частную или полную собственность со стороны власти, издающей запрещение, и, стало быть, ограничивает или же нарушает право собственности. Поэтому, допуская право собственности, мы тем самым допускаем право дарения.

Это последнее, действительно, коренится так же глубоко, как и первое. Если мы обратимся назад, к тем условиям сохранения особи и вида, из которых могут быть выведены основные принципы этики, то увидим следующее: индивидуальное самосохранение зависит от обычной поддержки естественного отношения между усилиями и продуктами усилий; сохранение же вида зависит от перенесения частей этих продуктов в приготовленном или же в сыром виде от родителей к потомству.

Способность отдать то, что было приобретено, служит, следовательно, основою жизни каждого вида, включая человеческий вид.

Разумеется, нельзя указать такой же гарантии в пользу права дарения другим лицам вместо своего потомства. В пользу этого права мы скажем, во-первых, что оно есть следствие из права собственности; во-вторых, что оно вытекает из первичного принципа справедливости. Соединенный акт дарения и получения прямо касается только дарителя и получателя и не касается всех других лиц настолько, насколько речь идет об их свободе действия. Передача какого-либо имущества от А к В может, правда, касаться С, D, Е и т. д., являясь помехой известным деятельностям, на которые они рассчитывали. Но так как расчет их мог оправдаться или не оправдаться, то этого рода деятельности нельзя включить в число тех, которым нельзя препятствовать без нарушения прав. Их данные сферы деятельности остаются неприкосновенными.

Если право дарения кому-либо, кроме потомства, должно быть обсуждаемо с точки зрения пользы, то можно привести сильные основания в защиту мнения, что неограниченное дарение не должно быть допускаемо. Взвесив основательно факты, приводимые Обществом организации благотворительности, а также лицами, исследовавшими результаты беззаботной раздачи подаяний, мы будем склонны думать, что благотворительность (ложно называемая этим именем) причиняет больше бед, чем все преступления: отсюда, быть может, мы выведем, что было бы полезно запретить подачу милостыни. Но в этом случае всеобщее убеждение в этом праве так сильно, что никому и не снится отрицать его на основании принципа пользы.

Законодательство ясно признает этот вывод из закона равной свободы. Не обращаясь назад к поискам за законом, утверждающим право дарения, так как (в Англии), быть может, такого закона не существует, достаточно указать на подразумеваемое признание его в одном акте Елизаветы. Акт этот утверждает, что действие дарения имеет силу относительно дарителя, но оно ничтожно, если противопоставляется на суде требованиям кредиторов: этим действительно подразумевается, что хотя человек может отдать свою собственность, но не может дать того, что по справедливости принадлежит другим лицам.

§ 309. Право дарения подразумевает право завещания, так как завещание есть отсроченный дар. Если человек может законным образом передать другому то, чем владеет, то он вправе назначить и время, когда должен состояться переход. Если он делает это посредством завещания, то этим отчасти совершает перевод имущества на другое имя, но такой, который должен произойти, лишь когда его собственное право владения прекратится. Но его право делать дар, подверженный этому условию, включается в его право собственности, так как иначе его право собственности неполно.

Одно из следствий состоит в том, что завещателю нельзя справедливым образом воспрепятствовать распределить свою собственность, насколько речь идет о выборе наследников или доле, назначенной им. Если другие люди корпоративно решат, что он должен дать что-либо А и не дать В или дать А, В и другим такие-то доли, то этим самым эти другие делают себя участниками в его собственности, которою придется распорядиться согласно их, а не его намерениям, и так как здесь мы видим вмешательство в его право завещания, то можно сказать, что в этом смысле собственность изъемлется из его владения еще при его жизни.

Общая истина, что цивилизованный человек располагает большею свободою действия, чем полуцивилизованный или нецивилизованный, поясняется, между прочим, тем фактом, что право завещания, первоначально едва признаваемое, установилось постепенно. До установления закона обычай, не менее повелительный, нежели закон, обыкновенно предписывает способы перехода собственности по наследству. У многих полинезийцев существует право первородства, а на Суматре раздел на равные доли между сыновьями. У готтентотов и дамара существует принудительное первородство по мужской линии. На Золотом Берегу, а также в некоторых частях Конго наследуют родственники по женской линии. У эга и соседних народов наследование старшим сыном включает даже жен его отца, исключая его собственной матери. В Тимбукту определенная обычаем доля сына вдвое превышает долю дочери, тогда как порою у ашанти и обыкновенно у фулахов наследуют рабы и приемыши; некоторая свобода завещания существует, таким образом, у этих высших из африканских рас. В Азии обычай, господствующий у арабов, тода, гхондов, бодо и дхималов, требует раздела поровну между сыновьями.

Сыновья сестры наследуют собственность у казиа; и только у каренов и мишми, судя по рассказам, отец вправе распоряжаться своим имуществом, как ему вздумается.

Сказанное выше относится к европейским народам в древние времена.

Тацит пишет о первобытных германцах, что «у них нет завещаний»; Беллоэ утверждает, что «кельтские обычаи, как и германские, не допускали права завещания», а Кенигсвартер говорит то же о саксах и фризах. Первоначальная общинная собственность перешла в семейную, так что имение нельзя было отчуждать от детей и других родственников. В меровингский период движимое имущество можно было завещать, но землю – только при отсутствии наследников. Феодализм, унаследовав эти обычаи и требуя, чтобы каждое ленное владение доставляло свой контингент вооруженных людей под надлежащим предводительством, урегулировал для этой цели способ наследования земельной собственности, и в этом смысле отверг право завещания.

Но рост индустриализма, с его более свободными формами социальных отношений, привел за собою возрастание свободы в деле распоряжения собственностью; это достигло высочайшей степени там, где индустриализм всего более подчинил себе милитаризм, а именно у нас самих и у американцев. Во Франции государство решает за завещателя, какая часть его собственности должна быть распределена между его родственниками; подобное же ограничение права завещания существует и в других европейских государствах. Но у нас свобода завещания для движимости не подвергается никакому ограничению относительно распределения, и хотя относительно заповедной недвижимости право собственности ограничено и осуществляется лишь при известных условиях, однако существует явная тенденция к устранению этого последнего ограничения.

§ 310. Но хотя наряду с правом дарения право завещания вытекает из права собственности и хотя право собственности по справедливости включает право оставлять определенные доли кому угодно, но отсюда вовсе не следует, чтобы кто-либо мог указать нравственную гарантию в пользу предписывания наследникам, как распоряжаться с оставленною им собственностью.

Если просто выставить такое предложение, что умерший человек может иметь право собственности на какую-либо вещь, то оно явно нелепо; однако в скрытой форме посмертное право собственности признавалось в прежние времена в широкой степени – признается в значительной мере и теперь, и становится принудительным по той причине, что приходится выполнять повеления завещателя относительно пользования завещанным им имуществом. Действительно, всякое предписывание таких способов пользования, подразумевая продолжение некоторой власти над собственностью, предполагает также продолжение некоторого владения, стало быть, завещанное имущество вполне или отчасти изъемлется из владения наследников. Немногие станут отрицать, что поверхность земного шара и вещи, на ней находящиеся, должны целиком принадлежать поколению, существующему в данное время. Поэтому право собственности не может быть по справедливости истолковываемо таким образом, чтобы любое поколение имело право сказать последующим поколениям, для каких целей или с какими ограничениями они могут пользоваться поверхностью земли или находящимися на ней вещами.

Это заключение не в меньшей мере навяжется нам, если мы обратимся снова к происхождению права собственности из законов жизни. Действительно, как мы видели, необходимое условие, относящееся к продолжению существования вида, состоит в том, что каждая особь должна получать выгоды и терпеть невыгоды своего собственного поведения. Необходимым условием продолжительного сохранения является то обстоятельство, что, если усилие было затрачено, продукт этого усилия не должен быть перехвачен или отнят. Если все это так, и если право собственности обладает этим биологическим условием для своего конечного оправдания – в таком случае вывод будет тот, что, являясь условием поддержания жизни, оно прекращается с прекращением жизни.

Стало быть, при строгом истолковании право дарения, когда оно принимает форму завещания, распространяется только на распределение завещанной собственности и не включает определения способов употребления этой собственности.

§ 311. Здесь, однако, мы встречаем некоторые ограничения, возникающие из того факта, что между людьми есть еще отношения, кроме тех, какие существуют между взрослыми гражданами, а именно – отношения родителей к потомству. Мы видели, что этика государства и этика семьи противоположны между собою по природе; поэтому если, как бывает по смерти родителя, обе эти этики вмешиваются в дело, то приходится вступать в компромисс.

Действительно, можно сказать, что если бы человеческая жизнь была нормальна, вместо того чтобы изобиловать ненормальностями, зависящими от ее переходного состояния, то затруднения возникали бы очень редко, так как смерть родителей не наступала бы, пока дети не станут взрослыми, а собственность, завещаемая им, могла бы переходить сразу в их владение без ограничений. Но так как при существующих условиях смерть родителей часто наступает в эпоху, когда дети неспособны позаботиться о себе и о своей собственности, то отсюда вытекает, что для выполнения родительских обязанностей, насколько это возможно, родители должны назначить способ употребления завещанной собственности так, чтобы обеспечить благосостояние детей на время их несовершеннолетия. Так как продукты, добываемые усилиями людей, служат не только для их собственных потребностей, но и для поддержания потомства, то отсюда следует, что когда самосохранение преждевременно окончилось, приобретенные продукты могут справедливым образом быть завещаны на поддержание потомства; и так как пользование ими с этой целью более невозможно для родителя, то оно может быть поручено какому-либо другому лицу: подразумеваемое здесь продолжительное владение со стороны родителя прекратится, когда наследник станет взрослым.

Это завещание собственности при назначении опекуна ради пользы детей требует установления возраста, в котором они могут быть признаны способными заботиться о себе и о своем имуществе; при назначении такого возраста этические соображения нам не помогут. Все, что мы можем вывести из них, состоит в следующем: такое продолжительное право собственности со стороны умершего родителя, которое подразумевается распоряжениями, как пользоваться имуществом для блага детей, может по справедливости признаваться до того возраста, в котором, судя по обыденному опыту, люди признают несовершеннолетие окончившимся: возраст этот по необходимости будет неопределенным, так как он изменяется для каждого типа человечества, различно определяется народами того же типа и неодинаков для разных лиц.

§ 312. Здесь является другой, еще более запутанный вопрос. Конечный закон как дочеловеческой, так и человеческой справедливости производится от необходимых условий самоохранения и сохранения вида; от него, в свою очередь, происходят пожизненное право владения и право ограниченного посмертного владения, подразумеваемое завещанием детям имущества, попадающего под опеку. Представляется невозможным вывести аналогичным образом какое-либо дальнейшее право, целью которого было бы предписание способов пользования завещаемою собственностью. По-видимому, здесь невозможно что-либо, кроме чисто эмпирического компромисса. С одной стороны, посмертное право собственности не подтверждается конечным принципом справедливости никогда, исключая только что упомянутого случая; с другой стороны, когда собственность была приобретена, быть может, посредством необычайного прилежания или большого искусства в ведении дел (причем подразумевается выгода для других, как и для себя) или, быть может, посредством изобретения, обладающего прочною ценностью для человечества, – тяжело допустить, чтобы собственник был вполне лишен возможности указывать на способы употребления после его смерти, особенно если у него нет детей и ему приходится оставить имущество выморочным или завещать его чужим.