Текст книги "Война миров"

11. У ОКНА

Кажется, мне уже доводилось признаваться моим читателям, что мой характер чрезвычайно нестоек, прихотлив, и я подвержен частой и сильной смене настроений. Хотя моя усталось и забытьё были довольно сильными, но даже сквозь него я чувствовал, как сильно вымок и продрог. Мне стало очень холодно, и я стал шевелиться, пытаясь выбраться из холодной лужи, которая натекла на полу подо мной. Как автомат, я встал, проковылял в столовую, откупорил бутылку и заглотал изрядное количество виски. Виски нежданно быстро согрел меня, и я понял, что надо поскорее переодеться.

Я разоблачился, переоделся в абсолютной темноте и машинально поднялся в свой кабинет. Почему я отправился именно в кабинет, не знаю! Сила привычки – вот что привязывает человека к жизни!

В окне виднелись свирепо раскачиваемые ветром деревья и тёмные контуры угла железнодорожной станции подле Хорселлской пустоши. Коридор был тёмен, как гробница.

Я снова отхлебнул из бутыли. В иных жизненных обстоятельствах без алкоголя никуда, хоть застрелись на месте! Суматоха во время нашего отъезда была такова, что мы забыли даже закрыть это окно. Вот-вот, двери закрыли наглухо, а окно оставили нараспашку!

Я снова выглянул в коридор. Та же темнота, да и комната темновата, если иметь в виду контраст с тем, что являл мне пейзаж в раме окна. Я замер в дверях, не зная, что делать, и как вкопанный, простоял так несколько минут. Потом я подошёл к окну и долго стол перед ним.

Гроза миновала. Корпуса и башни Восточного колледжа, всегда отлично видные в моём окне и строевые сосны вокруг них смыло так, как будто их там никогда не было и теперь там зияла пустота.

Ровный красный свет мягко окутывал пустошь и очертания котлована. Как в китайском театре теней на фоне тусклого зарева клубились гигантские расплывчатые чёрные контуры.

Везде, куда хватало глаз, всё было охвачено огнём. Широкие языки пламени лизали бока холма. В кратких перерывах между порывами бури они взмывали высоко вверх и змеиными извивами гасли в налетавших порываз ветра. Красные отблески пламени пробегали по брюшине стремительно летевших над всем этим кошмаром облаков.

Порой ветер наносил клубы дыма близких пожаров, и мелькающие во тьме контуры марсиан на время исчезали из глаз. Что они могли делать в таком аду, мне было совершенно непонятно. Они были далеко и видно их было очень плохо. Какая-то чёрная груда росла у ног марссиан, вот над этой кучей они и трудились в поте лица, едва различимые, но неимоверно страшные.

Что так сильно горело поблизости, я тоже не знал. Отблески пожара летали по стенам и потолку. В воздухе усиливался запах смолистой гари. Тяжёлый, душный, жаркий воздух то и дело врывался в комнату.

Стараясь двигаться как можно более незаметно, я тихо затворил дверь и прокрался к окну.

Теперь мне было видно много больше. Я перевёл взгляд от одиночных домов на окраине Уокинга, близ станции к чёрным, обуленным лесам Байфлита. Под аркой близ вокзала что-то полыхало, пламя металось и на холме вблизи, вдоль железной дороги большинство домов также полыхало, а другие дома, уже сгоревшие, чернели безобразными, чёрными развалинами. Сначала мне не удавалось рассмотреть, что полыхало на линии железной дороги, видно было только, что огонь занимался и пробегал от одного продолговатого предмета к другому. Потом, всмотревшись, я понял, что это сошедший с рельсов, потерпевший крушение поезд. Горел опрокинутый навзничь паровоз и дымились передние вагоны, в то время, как задние, пустые жёлтые вагоны продолжали стоять на рельсах.

Эти три очага яркого огня – горящие дома, поезд и далёкие, затянутые пожарищами окрестности Чобхема разделялись широкими пространствами чёрной, сожжённой земли с невнятным кое-где вспыхивавшими и оживающими кустами пламени. Почва ещё дымилась, не успев остыть после полыхавшего всего несколько часов свирепого пожара.

Странное, очень странное зрелище представало моим глазам – эта чёрная, дымящаяся земля, украшенная кое-где глазками вспыхивающих углей. Мне вспомнился вид на гончарные заводы севера Англии ночью -там были точно такие же отсветы пламени из окон.

Увидеть в этом чаду людей было практически невозможно, да и были ли они там? Я стал присматриваться более внимательно, и в свете подаров на станции Уокинг разглядел несколько мечущихся чёрных фигурок.

Во что превратился мой ненаглядный рай, каким хаосом и бедой оказался охвачен маленький мирок, в котором мне было так уютно существовать! Где ты, моя милая, безмятежная, цветущая, прекрасная родина?

Мой маленький уютный мирок, в котором мне было так хорошо жить, и в котором я собирался прожить всю жизнь, обратился в этот страшный огненных хаос! Я видел только результат какой-то немыслимой катастрофы, но как всё произошло, мог только догадываться. Что здесь творилось в течение последних семи часов, я не знал, и только у окна меня стало посещать смутная гипотеза, что между этими колоссальными треногими железными убийцами и неповоротливыми осьминогами, которые тянули щупальцы из цилиндров и едва ползали по дну песчаного котлована, есть какая-то связь.

Завороженный своим предположением, с растущим любопытством стороннего наблюдателя, я приткнул своё рабочее кресло к самому окну и усевшись поудобнее в кресло, стал наблюдать за непрекращающимся танцем металлических гигантов в свете непрекращающегося пожара вокруг песчаного карьера.

Треножники трудились на славу. Они перемещались, наклонялись, потом на время пропадали из поля зрения, появлялись снова. Мне было чудовищно интересно, чем они там занимаются, но сколько я ни смотрел на эти странные игры, я так до конца нничего не понял. Мысль о том, что это почти живые организмы, не раз приходила мне в голову, слишком уж их поведение было органичным, а движения логичными и выверенными. Все их действия были обдуманны и синхронны. Нет, железо не может обладать интеллектом – думал я. Наверняка в каждом из них находится марсианин, управляющий всем механизмом. Он отдаёт команды, двигает рычаги, вращает руль, а сами механизмы настолько чувствительны к этим командам, так послушны внешней воле, что иногда кажется, что они живут своей жизнью. Разумеется, мвпчмвек – существа более развитые, чем земляне, и механизмы имели более совершенные, чем наши паровозы или броненосцы. Спорить с этим было нелепо, плоды интеллекта марсиан были перед моими глазами, так же, как убийственная мощь их оружия. Африканскому туземцу, скорее всего, наши паровозы, пароходы и гигантские броненосцы, тоже могут показаться божественными одухотворёнными сущностями, а не кусками железа, управляемыми людьми.

За этими мыслями, невесть сколько времени терзавшими мою голову, я не заметил, что буря утихла. Последние облачные гряды уходили с очищающегося неба. Пожары утихли, лишь кое-где дымились развалины и лесные чащобы. Маленький, холодный, едва видимый на небе Марс уходил на запад. За оградой раздался какой-то шум, потом забор стал качаться и через него стала перелезать человеческая фигура. Фигура оказалась облачённой в мятую, грязную военную форму и я понял, что это беглый солдат почтил меня своим высоким визитом. Моё остолбенение как рукой сняло, и я высунулся из окна.

– Тихо! Т-сс… – зашептал я.

Он замер и находясь в нерешительности, замер, сидя верхом на заборе. Затем он, словно собравшись в духом, перенёс другую ногу и спрыгнул на землю, а потом, пригнувшись почти до земли, стал красться через цветочную поляну к углу дома.

– Есть тут кто? – зачастил он, и остановившись под окном, подняв голову.

– Куда идете? Кто вы? – спросил его я.

– Уже, поди, никто! Я уже и сам не знаю!

– Вам нужно укрытие? Хотите спрятаться?

– Да!

– Не мешкайте! Идите в дом! – скомандовал я.

Я сбежал вниз и распахнул дверь, когда он вошёл, я тут же снова закрыл её! Было темно и лица вошедшего я сначала не разглядел. А когда разглядел, убедился, что лица у него почти нет. Был один испуг. Бледный, глаза на лбу, брови разбежались. Фуражки на нём не было, от мундира остались растерзанные и грязные лохмотья..

– Боже мой! – выдохнул он, едва протиснувшись в дверь.

– Что там у вас стряслось? – спросил я.

– Пустые вопросы! Лучше не спрашивайте! – Невзирая на сплошную темноту темноту, я всё же разглядел, как он безнадежно затряс рукой. – Нас смели в один миг! Просто смели, как пыль со стола! Смели! Просто смели! – всё время повторял он, как будто сломанная шарманка, – Смели! Смели!

Потом он словно пришёл в себя и механической походкой зомби вошёл в гостиную.

– Хотите виски? – спросил я, наливая ему почти целый стакан.

Ничего не сказав, он взял его и выпил. Постояв ещё минуту, он тяжко опустился опустился на стул у стола. Голова солдата упала на руки и он зарыдал, как обиженный младенец. Самое главное – теперь я был не один! Мой недавний приступ отчаяния выветрился из головы, и я с изумлением уставился на странного воина.

Ему было нелегко прийти в себя, он всё время тревожно всхлипывал, и прошло довольно-таки много времени, прежде чем он смог снова вернуться к реальности. Говорил он гортанно, отрывисто, как человек, который совсем недавно простудился или сорвал голос. Его путаные речи сначала были совершенно невнятны, но потом он стал говорить более ясно и доходчиво. Он служил ездовым в артиллерийской бригаде, ночью их откомандировали в Уорхолл, и вчера вечером ровно в семь ему пришлось участвовать в бою близ чёртовой пустоши. Перед началом боя им сказали, что они должны уничтожить марсиан, потому что те, имеется в виду партия марсиан, уже начали продвигаться, пользуясь всяческими прикрытиями, ко второму упавшему цилиндру, чтобы привести его в боевую готовность, что допустить было никак нельзя.

«Так нам говорили начальники. Мы были полны надежд, что скоро всё кончится – против этих мерзавцев была задействована целая армия, такая сила, что никакой другой исход тут был просто немыслим. Началась стрельба, и скоро это был просто ураган огня со всех сторон. После такого на пустоши просто ничего не должно было остаться живого. Я был уверен в том, что всё уже кончено и блестящие цилиндры превратились в кучу дымящегося хлама. Потом случилось что-то невообразимое. Из моря огня поднялась эта голова, и вылез треножник. Сначала он выходил медленно, потом стал двигаться всё быстрее и быстрее. Очевидно они успели превратить этот цилиндр в боевую самодвижущуюся машину – чёртов этот треножник. Я видел, в него несколько раз были прямые попадания, но снаряды с диким лязгом отскакивали от него, как от стенки горох. Он у них был будто заговорённый. Наше орудие было установлено под Хорселлом. Нам сказали – цель: обстрел песчаного карьера. Как оказалось, первые выстрелы сильно ускорили события. Марсине осознали угрозу и вынуждены были действовать.

Когда после первых залпов ездовые отводили лафет в сторону, чтобы сменить позицию, лошадь внезапно припала на ногу и оступилась. Я полетел в какую-то яму, ударился о камни, и в то же мгновение мощнейший взрыв вздыбил всё кверху. Пушка взлетела на воздух вместе с пороховыми зарядами, как детская погремушка, дикий огонь поглотил на мгновение всё вокруг, и я очутился под дымящимися завалами. Груда тряпок, каких-то железяк, трупов, кусков лошадиного мяса, костей и грязи завалила меня…

…Я лежал, как сурок, тихий и покорный! – рассказывал он, – Сказать, что я был полумертв от страха – значит, не сказать ничего! Я был более, чем мёртв от ужаса! Передок кобылы завалил меня до горла. Всё было так быстро! Быстро, как не могло быть! Я даже не успел доесть галету, как эта штуковина ахнула! Они смели нас, как цуциков! Жареное мясо, запах палёной шести, пороха, сожжённого масла и раскалённого железа – вот что мне предложили на обед вместо галеты! Запах, запах, это не опишешь в словах, бог ты мой! Точно жаркое жгли до дымных углей. Я пытался пошевелиться, но куда там? Дико болела спина, я её сильно зашиб! Чёрт подери! Я расшиб кобчик, когда падал. Подняться и сбросить эту скслизскую гадость я не мог. Так мне и пришлось лежать, пока мне не полудшало. Мы ехали, как на парад, офицерам выдали парадную форму, среди них много говорили, что надо готовить место на груди для медалей… И вдруг… Минуту назад мы маршировали гусиным шагом, гордые, как гусаки на лугу, шли, точно на парад, – и вдруг от нас ничего не осталось, ровным счётом ничего, ни людей, ни пушек, ничего, нас расколошматили, мы были разбиты, что там говорить, сметены, размазаны, как грязь… Нас смели! Смели! Нас смели!

По всей видимости, парень был сильно контужен и сейчас нёс всякую околесицу! Остановить мутный поток его красноречивого сознания было невозможно.

– Вы верите мне? – твердил он, – Верите? Нас смели! Под этой чёртовой мёртвой кобылой я пролежал чёрт знает сколько времени, но думаю, это и спасло меня, ведь по сути я там прятался, укрывшись кобылой, лучшего укрытия от зорких марсиан не сыскать, они тоже видят не всё, а там была такая каша, что точно никого живых не осталось. Я был с головы до ног измазан грязью, кровью и мозгами! Вот они и опростоволосились, не поняли, что я живой! Они остановились над нами, с воем вращая своими суставами и кастрюлями, и пошли прочь. К тому времени наши уже не стреляли, некому было! Всех перебили! Я лежал тихо, только иногда, да и то украдкой вытягивая голову, высовывал её наружу, как черепаха, чтобы посмотреть, что там творится. Самое страшное случилось после. Отчаявшись, бедный Кардиганский полк бросился в штыки, и за долю секунды от него не осталось и целой пуговицы. Я опешил. Целый полк, гордость английской гвардии, со знаменем и офицерами впереди! Ружья наперевес! Зачем им нужна была эта безумная психическая атака? Зачем? Раз – и нетути ничего! Чудовище стояло на коленях, как будто молилось, а потом, завизжав суставами, стало подниматься на свои чересчур высокие, как у саранчи, ноги. Тут я увидел, что от неподвижности этих тварей ничего не осталось, или нам врали про это, чтобы успокоить, что ли, я не знаю! Эти гигантские штуковины скакали по полю, как зайцы по капусте, и мне даже показалось, что они как-то умудряются уворачиваться от наших снарядов. Они расхаживали по дымящейся пустоши, как гусаки, и разыскивали тех, кто уцелел. И мерно, методично копались в трупах и убивали, давили и смотрели, как те корчатся в смертной муке. Это невероятные твари! Бегством там не удалось спастись никому, они и лес после прошерстили, добивая раненых. Эта штука расхаживала по пустоши с лёгкостью, с какой нам не всегда удаётся разгуливать по парку. Сверху этой гадости был такой здоровенный блестящий колпак, нечто похожее на голову францисканского монаха в капюшоне. Из него торчали в разные стороны, не то, чтобы руки, руками это в голову мне не придёт назвать, нет, длинные клешни, в которых было что-то зажато. В одной из них гнездился здоровенный ящик, даже издали было видно, что эта штука сложная очень, и из раструба в этом ящике то и дело вырывалось сипение, и зелёный луч мгновенно испепелял всё вокруг! В газетах называли это «тепловым лучом», да чёрт его знает, тепловой он или ледяной! А только туда, куда он попадал, ничего не оставалось, даже камни мгновенно испарялись! Да, перед тем, как он вырывался из этого чёртова раструба, сначала вылетали снопы искр!

Нескольких минут марсианам хватило на то, чтобы на пустоши не осталось ни одной живой души, я видел всё это своими глазами, вот этими самыми, врать не буду! Ни черта там после не осталось! Я говорю, не только людей живых не осталось, ни кустика, ни мыши, ни муравья, ни мухи, вообще ничего! Всё дымилось и представляло из себя сплошное пожарище. Кусты дымились, от деревьев остались осыпающиеся угли! Вот так! Небольшая кучка гусар укрылась в ложбине у дороги, спаси, боже их души, мне они были вовсе не видны, я потом об этом узнал. Потом я услышал, как затараторили пулемёты, а потом – мгновенная тишина! Ни звука! Полный штиль! Мёртвая тишь!

Здесь эти твари подзадержались. Я думаю, они рабирались с гусарами, не хотели оставлять ничего живого за спиной. Слишком они что-то долго расхаживали по округе, может, искали чего! Да только они чего-то не трогали станцию Уокинг, и дома кругом! Не до того им, видать, было! Потом, я видел, как эта махина с визгом повернулась к Уокингу, постояла с минуту, и по полю метнулся слепящий зелёный луч! Вот так! Городок словно треснул, взавправду, там слышался всё время какой-то треск, и в минуту от него ничего не осталось. Одна большая груда горящих головешек в развалинах. О, как! После этого в ящике что-то щёлкнуло, как будто сработал гигантский выключатель, и тепловой луч исчез. Этот гигант с хрустом повернулся спиной ко мне и стал удаляться по направлению к лесу, туда, где в сосновых зарослях лежал его брат – второй цилиндр. Вот так! А ты говоришь!

Он ещё и дойти туда не успел, а из-за сосен поднялась вторая махина, так же, похоже, сначала с верещанием встала на колени, звук такой, как будто осиный рой выгнали из гнезда, а потом поднялась во весь рост. Ты слушаешь меня? Они объединились и зашагали один за другим, след в след. Может, боялись, что там мы заминировали местность, не знаю! У тебя попить чего-нибудь не найдётся, браток?

Я дал ему пить, а потом протянул и бутылку. Он не отказался ни от того, ни от другого.

– Как я выбрался, ты меня, братишка, лучше не спрашивай, я и сам толком не знаю, и не скажу, как! Да как только я выбрался, так сразу и пополз по горячему пеплу, да через вереск к Хорселлу. Чумазый, как трубочист! Тебе смешно!.. Я полз так осторожно, чтобы почти не двигаться, бог его, знает, не собирались ли эти чёртовы твари, чем бог не шутит, возвратиться. Может, они чего оставили про запас в карьере. Например, пиво решили там охладить! Ха-ха-ха! Смеёшься? Но если бы вернулись, я был такой грязный, что чище меня были только пни в болоте! Я был похож на мокрого ручейника, ничего человеческого во мне уже не оставалось! Но грязь сейчас – единственное спасение!

Я в конце концов дополз до канавы, той, что у дороги. По этой канаве я и добрался до Уокинга! Вах твою в чертополох!

Всё последующее повестовование бравого артиллериста было сплошным потоком сознания и состояло только из междометий и непереводимых на другие языки ругательств. Через несколько минут эмоциональных волхвований он наконец вернулся из Ада на Землю и продолжил:

– Пройти через Уокинг теперь невозможно! Там всё обложили! Там уцелели избранные, несколько человек буквально, да и те были уже на грани смерти – большинство из них сошло с ума и бродило в развалинах в каком-то чёртовом, проклятом бреду! Там на каждом шагу валялись напрочь сожжённые трупы, они воняли, как пережжённые кости, тут лежали мертвецы и живые обожжённые, эти просили спасти их, да спасать там их было уже некому. Я дело уже знал хорошо и потщательнее до ночи спрятался в дымящихся развалинах, от греха подальше, чем чёрт не шутит, зная, какие эти твари любопытные и зоркие – их мёдом не корми, дай только найти и прибить кого-нибудь. У них сейчас пикник! Жарят шашлык! Потом смотрю, верно, угадал – возвращаются… Медленно так идут, как будто уже наелись болотной ряски, и на всё им начхать! Какой-то дурень попался им на глаза, его тут же зацепили стальной клешнёй и, бац о сосновый пенёк – голову тому и размозжили! Он в агонии бьётся, а они наклонились, смотрят! Учёные -экскриментаторы, мать их! Я накрылся сгоревшим тряпьём и только одним глазком в дырку в одеяле наружу выглядывал, чтобы не будить лиха, пока оно спит тихо! Я стал выбираться оттуда только тогда, когда было уже совсем темно, и все стуки и гул стихли – они ушли. Так я и добрёл до железнодорожной насыпи и только там смог толком отдышаться. Тут я подумал, что всё, хорош, капут, хватит приключений и героизма, хратит из себя Робин Гуда корчить, до добра это всё меня не доведёт, уже не довело, надо, братан, давать дёру, пока не поздно! Времена красных мундиров и кирас прошли! Динозавров должны сменить крысы!

Я пошёл, крадучись в сторону Мэйбери, дай, думаю, подберусь, чем ближе к Лондону, тем лучше, в Лондоне всё как-то безопасней! Ты так не думаешь? На пути был полный раскардаш. Я уже привык ко всему, но тут мне пришлось удивиться. Вокруг громоздились одни развалины и двигались только копошащиеся на них сумасшедшие. Люди сидели в канавах, умывались в лужах, мочились в церкви, прятались в катакомбах и погребах, отруби какие-то свиные ели, глодали кости, выглядывали из сараев в битых очках и моргали красными глазами. Один отец святой сошёл с ума и ходил с крестом вокруг разбитого в лоск сортира, что-то бормоча себе под нос… Как стремительно, утрачивая привычную среду, люди теряют человеческий облик! Случись что – и от тонкой плёнки цивилизации в умах людей ничего не остаётся! Все превращаются в толпу диких ланцапупов, обезьян и африканских людоедов! Ничего, лучше на такое не смотреть! В пути мне попадались те, кто стремился сбежать в Уокинг или в Сэнд. Их вид был не краше! Есть такая стадия загнанности и беды, когда люди бегут, уже совершенно не думая, не понимая, куда они бегут, зачем, и это самое худшее, самое безнадёжное состояние человека. Что они там искали, я не знаю, может быть, свежие гамбургеры на подносе! Моя жажда была просто невыносима. Воды нигде не было. Только возле железнодорожной арки я обнаружил расколотый водопровод – здесь вода с шумом вырывалась из разбитой трубы… Я напился так, что у меня живот стал, как шар. Вот так-то, братан!

На этом самая чистая и познавательная часть рассказа артиллериста завершилась, и изо рта у него снова полился мутный поток сознания, с включениями междометий и ругани. Видно было, что его голова пострадала в бою очень сильно, если не сказать более.

Он вывалил на меня всё сущее, что знал, и теперь сидел, опустив голову, совершенно опустошённый и измученный. Вот, в принципе и всё, что мне удалось выудить у бравого артиллириста. Немного, надо признать!

Вывалив на меня всё, что мог, и посидев немного в тишине и покое, он быстро угомонился и пришёл в себя.

Целый день у него во рту не было и маковой росинки, он ничего не ел. Походя, он помянул об этом в самом начале своего рассказа, я побрёл в кладовую и нашёл там немного баранины, кусок хлеба и принёс ему, когда я отдал ему эти сокровища, он набросился на них, как волк, жадно поглощая пищу огромными кусками. А его глотки как описать?

Чтобы не привлекать внимания непрошенных гостей, лампу мы не зажигали. Я тоже присоединился к нему во время трапезы, в конце концов, никто не давал мне гарантий, что после него мне что-то останется. Бережёного, как говорится, бараний бок бережёт! Но и сам бог тут, конечно, не лишний! На него, конечно, великая надежда, но и сам не плошай, если жить захочется! Когда мы в темноте шарили, пытаясь найти еду, наши руки порой соприкасались. Пока длился его рассказ, подступило утро. Скоро из мглы стали проступать очертания окружающих предметов, и ещё яснее было за окном – там стала видна вытоптанная трава и разбросанные по двору кусты моих любимых, а ныне поломанных и затоптанных роз.

Можно было подумать, что по лужайке пронеслась свора оживших мастодонтов Юрского периода, и они не могли наиграться в своём разрушительном энтузиазме, пока не вытоптали всё, что можно, и не сломали все деревья и кусты в моём саду.

Наконец-то мне представилась прекрасная возможность рассмотреть лицо бравого артиллериста. Хорошо, что я не стал смотреться в зеркало, а то бы наверняка моё лицо ничем не отличалось бы от лица артиллериста – такого же перепачканного, ваытянувшегося и бледного.

Ещё слава богу, у меня оказались запасы еды и мы могли вдоволь наесться. Закончив трапезу, мы поднялись в мой кабинет и расположившись так, чтобы ни при каких обстоятельствах не быть видными снаружи, стали посматривать в распахнутое окно.

Лучше бы я этого не делал!

За какую-то одну ночь цветущий край превратился в жалкое пепелище. Пожар, поглотив за ночь всю сухую, потребную ему пищу и насытившись вволю, утихал. Там, где недавно стояла стена огня и взрывались цистерны, ныне чернели печные трубы и струйки чахлого дыма вязко тянулись в небо. Яркие, сочные цвета и оттенки сменились жжёной охрой, сажей и красной ржавчиной.

Разворошенные крыши сараев, раскрошившаяся штукатурка, трещины в стенах, куски кладки, известь, уголья от сожжённых стволов вековых вязов – какая страшная картина представала нам в скромной раме моего окна, это был овеществлённый «Остров мёртвых», и какая музыка звучала над этим всем кошмаром – музыка могильной тишины. От роскошных кирпичных домов горожан остались руины. Скрытая ночным мраком и предутренним туманом картина все яснее представала нам в своих страшных деталях. Холодный предрассветный морок только усиливал общее впечатление катастрофы.

Кое-чему всё-таки удалось уцелеть от всеобщего разрушения – это был покосившийся белый железнодорожный семафор с потухшим глазом и кусок высокой оранжереи поодаль, с ядовитой помидорной зеленью внутри. Никогда ещё в истории Англии не наблюдалось такого тотального, такого жуткого разрушения. Поблескивая в лучах восходящего Солнца, три металлических мастодонта стояли вкруг котлована, мерно вращая огромными головами. Они как будто оценивали результаты своей работы. Так художник смотрит на своё детище, своё творение. Любоваться им было чем! Опустошение было непредставимым!

Издали мне стало казаться, что яма сильно расширилась и даже изменила очертания. Из земляной дыры непрерывным потоком взлетали длинные спирали ядовито-зелёного дыма, они вздымались, опадали, завивались в причудливые клубы и исчезали в дымной пелене.

Только близ Чобхема продолжался пожар и вздыбливались столбы пламени и дыма. При первых лучах Солнца они приобрели кровавый оттенок и стали относиться ветром к северу.