Текст книги "Машина Времени. Остров доктора Моро."

Это случилось утром. После полудня, возвращаясь к своей базе из очередной исследовательской экспедиции, я встретил ту же маленькую женщину – полагаю, что это была все-таки женщина. Она подбежала ко мне с восторженными криками и преподнесла большую гирлянду цветов – со всей очевидностью сделанную для меня и единственно для меня. Я был тронут до слез. Очень может быть, что здесь сыграло свою роль чувство одиночества. Во всяком случае, я сделал максимум возможного, чтобы продемонстрировать, насколько мне был приятен этот подарок. Вскоре мы уже сидели в маленькой каменной беседке, увитой зеленью, и вели разговор, состоявший главным образом из улыбок. Дружелюбие этого маленького создания подействовало на меня точно так же, как если бы мне открыл свое сердце ребенок. Мы обменялись цветами, и она поцеловала мне руки. Я ответил ей тем же. Когда я попробовал заговорить с ней, то узнал, что ее зовут Уина, и, хотя я не знаю, что означает это имя, звучало оно очень подходяще. Таково было начало нашей странной дружбы, которая продолжалась неделю, а окончилась… – впрочем, как она закончилась, я расскажу потом.

Уина была совершенно как ребенок. Она все время хотела быть рядом со мной. Она старалась не отходить от меня ни на шаг, куда бы я ни шел, и вот однажды, перед тем как в очередной раз пуститься в блуждание по округе, я вознамерился как следует измотать Уину и в конечном итоге отправиться в путь без нее. Так я и поступил. Она совсем выбилась из сил и, оставаясь одна, кричала мне вслед очень жалобным голосом. Нет уж, сказал я себе, мне нужно разгадать тайны этого мира, ведь не для того же я попал в будущее, чтобы увлечься легким флиртом. Безмерно было горе Уины, когда я покидал ее, а в попытках удержать меня она доходила до исступления. Словом, эта преданность, помнится, не только приносила мне утешение, но и доставляла немало волнений. Однако утешение все-таки было – и немалое. Поначалу мне казалось, что Уина льнет ко мне по причине обыкновенной детской привязанности. Слишком поздно я понял, какие страдания я причинял Уине, оставляя ее. Слишком поздно осознал, кем она для меня стала. Ведь уже хотя бы по тому, что эта куколка выказывала мне свою нежность и по мере своих слабых сил заботилась обо мне, я, завершая очередной поход и возвращаясь в окрестности Белого Сфинкса, испытывал чувство, будто иду к себе домой; и всякий раз, перевалив через гребень холма, я немедленно начинал искать глазами крохотную фигурку в белой с золотом одежде.

Именно от Уины я узнал также, что чувство страха все еще не покинуло этот мир. Днем она была достаточно бесстрашна и испытывала ко мне поразительнейшее доверие – как-то раз, например, в порыве глупости я попытался напугать ее, строя страшные гримасы, но она лишь весело рассмеялась. Однако Уина до смерти боялась темноты, она страшилась теней, ее пугали черные предметы. Самым ужасным для нее была темнота. Чувство страха, порождаемое мраком, было необыкновенно сильным, и это натолкнуло меня на новые наблюдения и размышления. Я обнаружил, среди прочего, что с наступлением темноты маленькие люди собирались в больших зданиях и спали гуртом. Войти к ним ночью без света означало поднять страшный переполох. После наступления темноты я ни разу не встретил кого-нибудь из них за пределами зданий, не видел я и того, чтобы кто-либо спал в помещении один, отдельно от остальных. И тем не менее я по-прежнему был настолько туп, что не извлек из этого никакого урока и, несмотря на душевные страдания Уины, настаивал на том, чтобы спать в одиночестве, подальше от этих дремлющих толп. Поначалу это страшно тревожило Уину, но в конце концов ее странная привязанность ко мне победила, и пять ночей за то время, что мы были вместе, включая и самую последнюю ночь, она спала рядом со мной, положив голову на мою руку. Однако, когда я начинаю говорить об Уине, главная тема рассказа тут же ускользает от меня. Должно быть, это было в ночь, предшествовавшую ее спасению из воды, – на рассвете меня что-то разбудило. Я спал беспокойно, мне снился крайне неприятный сон – будто я утонул и актинии касались моего лица своими мягкими щупальцами. Я проснулся рывком – со странным ощущением, что какое-то сероватое животное только что выскочило из комнаты. Я попытался заснуть снова, однако неуютное чувство беспокойства не проходило. Был тот тусклый серый час раннего утра, когда предметы только начинают выступать из темноты, когда все вокруг лишено цвета и кажется хотя и ясно очерченным, но каким-то нереальным. Я поднялся и, пройдя через большой зал, вышел на мощенный плитами тротуар перед зданием. Я подумал, что вынужденное пробуждение можно обратить себе на пользу, и решил посмотреть рассвет.

Луна закатывалась, и умирающий лунный свет смешивался с первым проблеском зари, образуя мертвенно-бледный полусвет. Кусты были чернильно-черными, земля – мрачно-серой, а небо – бесцветным и безрадостным. Мне показалось, что на вершине холма я вижу призраков. Три раза я внимательно оглядывал склон, и три раза я замечал некие белые фигуры. Дважды мне померещилось одиночное белое, похожее на обезьяну существо, которое довольно быстро бежало вверх по холму, и один раз около руин я увидел их целую свору – они тащили какое-то темное тело. Двигались они быстро. Я не заметил, куда делись эти существа. Казалось, что они просто растворились среди кустов. Вы должны понять меня – в предрассветном сумраке все вокруг было еще очень неотчетливым. Мной овладело то смутное знобкое состояние, которое бывает очень ранним утром – вам оно, вероятно, знакомо. Я не мог до конца поверить в увиденное. Когда на востоке заря стала ярче и в свете наступающего дня мир снова обрел краски, я внимательно осмотрел холм. Нигде не осталось и следа белых фигур. Они были порождением полусвета.

«Должно быть, это привидения, – сказал я себе. – Интересно, к какому времени они относятся?»

Мне вспомнилось эксцентричное высказывание Гранта Аллена[5]5
  Аллен, Чарльз Грант (1848–1899) – английский биолог и писатель.


[Закрыть], и сейчас его мысль показалась мне забавной. Если каждое поколение, умирая, оставляет после себя привидения, заявил он, то в конце концов ими переполнится весь мир. В соответствии с этой теорией за восемьсот тысячелетий, прошедших после нашего времени, привидений должно накопиться бесчисленное множество, поэтому неудивительно, что я увидел сразу четырех. Впрочем, эта шутливая мысль не удовлетворила меня, и я все утро думал о белых фигурах. Только спасение Уины вытеснило их из моей головы. Не знаю почему, я связал их с белым животным, которое вспугнул при первых бешеных поисках Машины Времени. Общество Уины оказалось приятной заменой, тем не менее белым фигурам вскоре суждено было снова овладеть моими мыслями – причем самым ужасающим образом.

По-моему, я уже говорил, насколько жарче оказался климат Золотого Века по сравнению с нашим. Я не могу объяснить этого. Может быть, Солнце стало горячее, а может, Земля стала ближе к Солнцу. Принято считать, что в с течением времени наше светило будет постепенно охлаждаться. Однако люди, незнакомые с новейшими теориями – например, с идеями Дарвина-сына[6]6
  Речь идет о втором сыне Чарльза Дарвина, Джордже Говарде Дарвине (1845–1912), известном английском математике и астрономе.


[Закрыть], – забывают, что планеты в конечном итоге должны одна за другой приблизиться к породившему их телу и упасть на него. По мере того как будут происходить эти катастрофы, Солнце станет светить все ярче, получая дополнительную энергию. Весьма возможно, что эта участь уже постигла одну из внутренних планет. Но какова бы ни была причина, факт остается фактом: Солнце в будущем греет гораздо сильнее, чем в наше время. И вот в одно очень жаркое утро – кажется, мое четвертое утро в будущем, – когда я искал убежища от зноя и ослепительного блеска в колоссальных руинах, лежавших неподалеку от большого здания, где я ночевал и питался, со мной случилось странное происшествие. Карабкаясь между грудами разломанной каменной кладки, я обнаружил узкую длинную галерею, конец и боковые окна которой были завалены обрушившимися камнями. По контрасту с ослепительным солнечным светом галерея показалась мне непроглядно темной. Я вошел в нее ощупью, потому что, сменив яркий свет на мрак, я первое время не видел ничего, кроме цветных пятен, плывущих перед глазами. И вдруг я замер, словно пригвожденный к месту. На меня из темноты смотрела пара глаз – они светились, отражая проникавшее в галерею сияние дня.

Древний инстинктивный страх перед дикими зверями охватил меня. Я сжал кулаки и твердо уставился в сверкающие глаза. Мне было страшно повернуться к ним спиной. Затем в голову пришла мысль об абсолютной безопасности, в которой, как мне казалось, жило человечество. А потом я вспомнил тот странный ужас, который эти люди испытывали перед темнотой. Пересилив в какой-то степени страх, я сделал шаг вперед и заговорил. Допускаю, что мой голос звучал хрипло и я плохо владел им. Я протянул руку и коснулся чего-то мягкого. В то же мгновение глаза метнулись в сторону, и мимо меня пробежало что-то белое. Сердце оборвалось. Я повернулся и увидел странное маленькое, похожее на обезьяну существо – оно бежало по освещенному пространству позади меня, странно опустив голову. Наскочив на груду гранита, оно отшатнулось в сторону и в одно мгновение скрылось в черной тени под другой кучей каменных обломков. Конечно, мое первое впечатление было неполным. Я заметил только, что существо было тусклого белого цвета, что у него большие странные серовато-красные глаза, а голова и спина покрыты светло-желтой, словно бы льняной шерстью. Но, как я уже сказал, оно бежало слишком быстро, и я не смог его отчетливо рассмотреть. Не могу даже сказать, бежало оно на четырех ногах или только на двух, низко опустив передние конечности. После секундного замешательства я бросился за ним ко второй груде обломков. Поначалу поиски были бесплодны, но спустя какое-то время, блуждая в кромешной темноте, я наткнулся на одно из тех круглых, похожих на колодцы сооружений, о которых я уже говорил. Оно было наполовину завалено упавшей колонной. В голове мелькнула внезапная мысль. Не могла ли эта тварь скрыться в колодце? Я зажег спичку и, заглянув туда, увидел маленькое белое создание, которое спускалось в шахту спиной вперед, не сводя с меня больших блестящих глаз. Я содрогнулся. Оно удивительно походило на человекообразного паука! Оно спускалось, цепляясь за стены колодца, и я впервые заметил множество металлических упоров для рук и ног, которые образовывали нечто вроде лестницы. Тут пламя обожгло мне пальцы, я выронил спичку, она погасла на лету, а когда я зажег другую, маленький монстр уже исчез.

Не знаю, долго ли я просидел, вглядываясь в глубину колодца. Во всяком случае, прошло немало времени, прежде чем я сумел убедить себя, что виденное мною существо тоже принадлежало к роду человеческому. И постепенно передо мной раскрылась истина: человек перестал быть одним-единственным видом, люди разделились на два совершенно разных типа живых существ; грациозные дети Верхнего Мира не были единственными потомками нашего рода; это промелькнувшее передо мной непотребное обесцвеченное ночное существо тоже было наследником минувших веков.

Я подумал о дрожании воздуха над колодцами, о своей теории подземной вентиляции и начал догадываться об истинном предназначении этих сооружений. Но какое же место, ломал я себе голову, мог занимать этот лемур в моей схеме идеально сбалансированного человечества? Как он соотносился с ленивой безмятежностью прекрасных Верхнежителей? И что скрывалось там, на дне этого колодца? Я присел на обод отверстия, убеждая себя, что мне, во всяком случае, опасаться нечего и я должен спуститься туда, чтобы разрешить все мои затруднения. Но вместе с тем я испытывал невероятный страх! Пока я колебался, двое прекрасных жителей Верхнего Мира, увлеченные любовной игрой, пробежали мимо меня через освещенное пространство и скрылись в тени. Мужчина бежал за женщиной, бросая в нее цветами.

Они, казалось, очень расстроились, увидев, что я заглядываю в колодец, опираясь рукой на поверженную колонну. Очевидно, здесь считалось дурным тоном обращать внимание на эти отверстия. Когда я указал на колодец и попытался сформулировать относящийся к нему вопрос на их языке, огорчение этих людей стало еще заметнее, и они отвернулись от колодца. Однако спички их заинтересовали, и я сжег несколько штук, чтобы позабавить парочку. Я снова попытался расспросить их про колодец – и опять потерпел неудачу. Вскоре я оставил этих двоих, намереваясь вернуться к Уине и попробовать узнать что-нибудь у нее. В моем мозгу уже роились мысли: все прежние догадки и наблюдения начали двигаться, они сходились, расходились и снова сходились, складываясь в новую картину. Теперь у меня был ключ, позволяющий понять назначение колодцев, ключ к вентиляционным башням и тайне привидений, не говоря уже о том, что пролилось чуть больше света на загадку бронзовых дверей и судьбу, постигшую Машину Времени! Одновременно во мне крепло ощущение – пока еще очень смутное, – что теперь я разрешу и ту экономическую проблему, которая до сих пор ставила меня в тупик.

Вот каков был мой новый взгляд на вещи. Совершенно очевидно, что второй вид людей обитал под землей. К выводу о том, что редкие появления представителей этого вида на поверхности объяснялись давно сложившейся привычкой к подземной жизни, меня подтолкнули главным образом три обстоятельства. Во-первых, их обесцвеченный облик – это присуще большинству животных, обитающих в темноте, – вспомним, например, белых рыб в пещерах Кентукки. Во-вторых, большие глаза с высокой отражающей способностью – тоже характерная черта ночных животных, свидетельство тому кошки и совы. И наконец, это явное смятение, вызываемое дневным светом, это поспешное и вместе с тем неуверенное, неуклюжее бегство в царство теней, эта особая манера опускать голову при пересечении освещенных участков – все подкрепляло мою гипотезу о крайней чувствительности сетчатки их глаз. Таким образом, земля у меня под ногами, по-видимому, была невероятно изрыта тоннелями, в которых и обитала Новая Раса. Присутствие вентиляционных шахт и колодцев на склонах холмов – в сущности, они встречались повсюду, кроме долины реки, – демонстрировало, насколько разветвленной была эта сеть тоннелей. Разве не естественно было предположить, что именно в рукотворном подземном мире производились работы, обеспечивающие удобства для дневной расы? Мысль эта была так правдоподобна, что я тотчас же принял ее и пошел дальше, пытаясь понять, каким образом род человеческий раскололся на две расы. Смею думать, вы воздадите должное моей теории, однако, что касается меня, то я очень скоро убедился, насколько далека она была от истины.

Поначалу, когда я отталкивался от проблем нашего времени, мне казалось ясным как день, что постепенное углубление теперешних – чисто временных – социальных различий между Капиталистом и Рабочим было ключом к новому положению вещей. Без сомнения, это покажется вам достаточно гротескным – и дичайше невероятным! – но ведь уже теперь созданы условия, которые указывают на такую возможность. Например, существует тенденция к использованию подземного пространства для удовлетворения определенных потребностей цивилизации, не столь сильно взывающих к декоративному украшательству: в Лондоне проложены подземные электрические дороги, построены подземные пешеходные переходы, есть подземные мастерские и рестораны, все они растут и множатся. Очевидно, думал я, эта тенденция окрепла, и промышленность со временем лишилась своего места под солнцем, где она родилась. Я имею в виду, что она уходила все глубже под землю, фабрики там все разрастались и разрастались, рабочие проводили под землей все больше времени, пока, наконец… Впрочем, даже сейчас – разве какой-нибудь ист-эндский рабочий не живет в таких искусственных условиях, будучи, по сути, отрезан от поверхности земли? Опять же, существует тенденция, ставшая исключительной прерогативой богатых людей, которая ведет к захвату и использованию в интересах имущих классов значительных участков земной поверхности, – без сомнения, эту тенденцию порождает возрастающая утонченность образования и расширяющаяся пропасть между богатыми и грубым насилием бедняков. В окрестностях Лондона, кстати, уже около половины пригородной зоны – самые красивые места – закрыто для посторонних. И расширение этой самой пропасти – чему способствуют и продолжительность процесса получения высшего образования, и его высокая стоимость, и необходимость строительства все новых заведений для богатых, и соблазн обретения утонченных привычек, перед которым имущие не могут устоять, – приведет к тому, что контакты между двумя классами будут становиться все более редкими, а прогресс, обеспечиваемый межклассовыми браками, которые в настоящее время сдерживают разделение человеческого рода по линии социальной стратификации, замедлится и сойдет на нет. Таким образом, в конечном итоге на земной поверхности останутся только Имущие, которые будут наслаждаться комфортом и красотой, а все Неимущие – то есть рабочие, вынужденные постоянно приспосабливаться к условиям труда, – окажутся под землей. Очутившись там, они, без сомнения, должны будут платить ренту, и немаленькую, за вентиляцию своих жилищ, а если откажутся от этого, то умрут с голода или задохнутся, будучи лишены воздуха по причине недоимок. Те из них, чья конституция окажется слишком слабой, вымрут, непокорные тоже. В конце концов установится равновесие; выжившие настолько приспособятся к условиям подземной жизни, что станут на свой лад такими же счастливыми, как и жители Верхнего Мира. Как мне казалось тогда, утонченная красота одних и болезненная бледность других станут естественным следствием такого разделения.

Та великая победа человечества, о которой я мечтал, предстала теперь перед моим мысленным взором в совершенно ином виде. Это не было победой нравственного воспитания и всеобщей кооперации, как мне представлялось ранее. Вместо ожидаемых картин я увидел настоящую аристократию, вооруженную новейшими знаниями, действия которой направлены на логическое завершение сегодняшней индустриальной системы. Ее триумф был не просто победой над природой, он был одновременно триумфом и над природой, и над своими собратьями-людьми. Должен напомнить, что такова моя теория, сложившаяся в те дни. У меня не было всезнающего чичероне, как полагается в утопических книгах. Возможно, мое объяснение в корне неверно, но я до сих пор полагаю, что оно самое правдоподобное. Впрочем, даже с этими оговорками ясно: наша цивилизация, которая наконец-то достигла равновесия, давно прошла свой зенит и теперь все больше и больше клонится к упадку. Чрезмерная защищенность Верхнежителей толкнула их на путь медленного вырождения, привела к уменьшению роста, падению сил и умственных способностей. Это я видел достаточно ясно. Что произошло с Подземниками, я еще не знал, но на основании моего впечатления о «морлоках» – такое имя, между прочим, носили эти существа, – легко заключить, что модификация человеческого организма зашла очень далеко – намного дальше, чем это можно судить по «элоям», прекрасной расе, с которой я уже познакомился.

Меня одолевала тревога. Почему морлоки забрали мою Машину Времени? Я уже был уверен, что это они похитили ее. И почему элои, если они повелители, не могут возвратить мне машину? Почему они так смертельно боятся темноты? Как я уже говорил, я продолжал засыпать вопросами о Подземном Мире Уину, но меня снова ожидало разочарование. Сначала она не понимала моих вопросов, а потом отказалась на них отвечать. Она так дрожала, словно тема беседы была невыносима для нее. Когда же я попытался нажать на Уину – быть может, чуть-чуть грубовато, – она разразилась слезами. Это были единственные слезы, которые я видел в Золотом Веке, – за исключением тех, что пролил я сам. Я тут же прекратил мучить Уину расспросами о морлоках и впредь заботился только о том, чтобы слезы – это наследство человеческой цивилизации – никогда больше не появлялись на ее глазах. Очень скоро она уже улыбалась и хлопала в ладоши, когда я торжественно зажег перед ней спичку.

VIII. МОРЛОКИ

Вам может показаться странным, что прошло целых два дня, прежде чем я смог использовать найденный ключ к загадке и двинуться в единственно верном направлении. Я буквально съеживался от брезгливости при мысли об этих бледных существах. У них был тот полуобесцвеченный вид, который обретают заспиртованные черви и прочие твари в зоологических музеях. На ощупь они были отвратительно холодные. Возможно, моя брезгливость в большой степени объяснялась ответным воздействием элоев, чье отвращение к морлокам я только теперь начал оценивать должным образом.

В следующую ночь я спал плохо. Вероятно, мое здоровье несколько расстроилось. Сомнения и растерянность угнетали меня. Раз или два меня охватывало чувство глубокого страха, причину которого я не мог определить. Помню, как я тихонько пробрался в большой зал, где, осиянные лунным светом, спали маленькие люди – в эту ночь Уина тоже была с ними, – и их вид придал мне спокойствия. Уже тогда мне пришло в голову, что в течение нескольких следующих дней луна пройдет через последнюю четверть, ночи станут темнее, и тогда появления этих неприятных обитателей недр, этих выбеленных лемуров, этих новых паразитов, пришедших на смену старым, станут гораздо чаще. В те два дня, о которых я упомянул, меня не покидало тревожное чувство, какое обыкновенно испытывает человек, уклоняясь от исполнения неизбежного долга. Я был уверен, что единственный способ вернуть Машину Времени – это смело проникнуть в тайну Подземного Мира. Но я все еще не решался встретиться с этой тайной лицом к лицу. Будь у меня компаньон, все было бы иначе. Однако я был так ужасающе одинок, что даже самая мысль спуститься в мрачные глубины, цепляясь за стенки колодца, казалась невероятно отталкивающей. Не знаю, поймете ли вы мое ощущение, но я постоянно чувствовал опасность за спиной.

Вероятно, именно это беспокойство и ощущение опасности заставляли меня уходить все дальше и дальше в разведывательные экспедиции. Продвигаясь на юго-запад к возвышенности, которая в наше время зовется Кумбским лесом, я заметил далеко впереди, там, где в девятнадцатом веке лежит Банстед[7]7
  Один из пригородов в южной части Большого Лондона. Упоминания этого населенного пункта, а также Ричмонда – лондонского района, где находился дом Путешественника по Времени, – и, несколько дальше, Уимблдона позволяют довольно точно очертить географию романа.


[Закрыть], огромное зеленое сооружение, совершенно непохожее на все, что я видел до сих пор. Размерами оно превосходило любые, даже самые большие дворцы и развалины, которые я успел осмотреть в будущем; в облике фасада было что-то восточное – стена, обращенная ко мне, своим глянцем, а также бледно-зеленым, даже скорее голубовато-зеленым оттенком краски наводила на мысль об одной из разновидностей китайского фарфора. Такое отличие во внешнем виде подразумевало и отличие в назначении, поэтому я составил план добраться до сооружения и тщательно обследовать его. Однако день уже клонился к закату, я увидел это здание после долгих и утомительных скитаний, так что я решил отложить путешествие до следующего дня и вернулся к Уине, которая оказала мне самый радушный прием и осыпала нежностями. На следующее утро я достаточно ясно понял, что мое любопытство к Дворцу из Зеленого Фарфора было сродни самообману, оно как бы позволяло мне увильнуть от исследования, которого я страшно боялся, и отложить его еще на один день. Я решил осуществить спуск без дальнейших проволочек и в то же утро направился к ближайшему колодцу, расположенному возле развалин, где были перемешаны гранит и алюминий.

Маленькая Уина бежала рядом со мной. Пританцовывая, она проводила меня до колодца, но, когда увидела, что я наклонился над отверстием и заглянул вниз, не на шутку встревожилась.

– До свиданья, маленькая Уина, – сказал я, после чего приподнял ее и поцеловал.

Опустив Уину на землю, я перегнулся через край колодца и принялся ощупывать упоры в стенах. Должен сознаться, что делал я это весьма поспешно, опасаясь, что храбрость может вот-вот иссякнуть. Поначалу Уина смотрела на меня с изумлением. Потом, испустив поразительно жалобный крик, она бросилась ко мне и принялась оттаскивать прочь своими маленькими ручками. Пожалуй, сопротивление Уины только придало мне сил для дальнейших действий. Я стряхнул ее с себя – может быть, чуть-чуть резковато – и через мгновение оказался в жерле колодца. Я увидел искаженное отчаянием лицо Уины над стенкой ограждения и улыбнулся, чтобы успокоить ее. Затем мне пришлось переключить внимание на весьма ненадежные крючья, в которые я вцепился изо всех сил.

Мне нужно было спуститься по шахте примерно на глубину двухсот ярдов, цепляясь за металлические штыри, выступавшие из стен колодца. Они были приспособлены для нужд существ, отличавшихся куда меньшими размерами и весом, так что очень скоро мое тело одеревенело и я почувствовал сильную усталость. Если бы только усталость! Один штырь неожиданно согнулся под моей тяжестью, и я едва не полетел вниз, в непроглядную темноту. Несколько мгновений я висел на одной руке. После этого случая я более не решался останавливаться для отдыха. Вскоре я начал испытывать острую боль в руках и спине, но все же продолжал карабкаться вниз по отвесной стене со всей быстротой, на которую был способен. Посмотрев вверх, я увидел отверстие колодца – маленький голубой диск, на котором виднелась звезда; там же круглой черной проекцией вырисовывалась головка Уины. Внизу все громче и гнетуще раздавались глухие биения машины. Вокруг, за исключением того маленького диска над головой, была кромешная темнота. Когда я снова поднял голову, Уина уже исчезла.

Я был словно в агонии – настолько сильная тревога овладела мной. Некоторое время я раздумывал, не взобраться ли по шахте наверх и оставить Подземный Мир в покое. Но, даже прокручивая эти мысли в голове, я все-таки продолжал спускаться. Наконец с невероятным облегчением я почти вслепую определил, что, по мере моего движения, снизу приближается нечто вроде узкого лаза в стене – примерно в футе справа от меня. Отклонившись вбок, я обнаружил, что это было отверстие узкого горизонтального тоннеля, где я мог прилечь и отдохнуть. Находка оказалась очень кстати. Руки ныли, спину сводило, и я весь давно дрожал от страха перед падением. К тому же непроницаемая темнота заставляла мучительно напрягать глаза. Пространство вокруг было наполнено пульсацией и гулом механизмов, гнавших вниз воздух.

Не знаю, сколько времени я пролежал так. Очнулся я от мягкого прикосновения к лицу чьей-то руки. Вскочив в темноте, я схватился за спички, торопливо зажег одну и разглядел три сутуловатые белые фигуры, подобные той, какую я видел наверху в развалинах, – при виде огня они быстро отступили. Эти существа проводили всю жизнь в темноте, которая мне представлялась совершенно непроницаемой, и потому глаза их были необычайно велики и чувствительны, совсем как у глубоководных рыб, и свет они отражали точно так же, как зрачки обитателей морских глубин. Я нимало не сомневался, что они хорошо видели меня в этой темноте, куда не проникало ни единого луча света, и, если бы не огонь спички, они, кажется, вовсе не испугались бы меня. Едва я зажег новую спичку, чтобы разглядеть этих существ, они тотчас обратились в бегство и исчезли в темных желобах и тоннелях, откуда их глаза пугающе странно сверкали на меня. Я попробовал обратиться к ним, но язык, на котором они говорили, явно отличался от языка наземных жителей, так что мне оставалось полагаться только на собственные слабые силы. Мысль о бегстве, о прекращении исследований все еще сидела у меня в мозгу, но я сказал себе: «Чему быть, того не миновать» – и двинулся вперед. Пробираясь ощупью по тоннелю, я обратил внимание, что гул механизмов становится громче. Вскоре стены раздвинулись, и я оказался в каком-то большом открытом месте. Я зажег еще одну спичку и увидел, что попал в просторную сводчатую пещеру, которая простиралась в кромешной темноте далеко за пределы освещенного мною пространства. Я успел рассмотреть ровно столько, сколько позволяет горение одной спички, – поэтому и в памяти удержалось немногое. Огромные формы, похожие на большие машины, выступали из темноты, отбрасывая гротескные черные тени, в которых искали укрытия от света неясные призрачные морлоки. В помещении, кстати, было гнетуще душно, и в воздухе, словно скверное дыхание изо рта, ощущался слабый запах недавно пролитой крови. Чуть подальше, примерно в середине пещеры, стоял маленький столик из белого металла, на котором, кажется, был приготовлен обед. Морлоки, во всяком случае, были плотоядными! Помню, даже тогда, разглядев большую красную лопатку, я с изумлением спросил себя, какое же крупное животное могло дожить до этого времени? Все вокруг было очень неотчетливым: тяжелый запах, огромные, лишенные смысла формы, отвратительные фигуры, прячущиеся в тенях и ожидающие только темноты, чтобы снова наброситься на меня! Затем спичка догорела, опалив мне пальцы, и упала на землю – извилистое красное пятнышко в темноте.

С тех пор я много раз возвращался к мысли, насколько плохо я был подготовлен к такому исследованию. Пускаясь в путь на Машине Времени, я отталкивался от нелепого допущения, что люди будущего невероятно опередили нас во всех отношениях. Я явился туда без оружия, без лекарств, без курительных принадлежностей – а временами так страшно хотелось табака! – даже без достаточного количества спичек. Ах, если б только я сообразил захватить «Кодак»! Я мог бы за секунду запечатлеть этот кусочек Подземного Мира и потом на досуге рассмотреть его. Но, как бы то ни было, я стоял там, обладая лишь тем оружием и теми способностями, которыми меня снабдила природа, – руками, ногами и зубами. Только это да четыре спасительные спички – вот все, что у меня оставалось.

Мне было страшно пробираться дальше в темноте среди машин, и только когда очередная спичка уже догорала, я обнаружил, что мой запас подходит к концу. До этой минуты мне и в голову не приходило, что нужно экономить спички, и я истратил почти половину коробки, изумляя Верхнежителей, для которых огонь сделался диковинкой. Теперь же, как я уже сказал, у меня оставалось только четыре спички. Пока я стоял в темноте, чья-то рука коснулась моей, а длинные мягкие пальцы принялись ощупывать лицо, – при этом я ощутил какой-то особенно неприятный запах. Мне казалось, что я слышу дыхание целой толпы этих маленьких ужасных существ, собравшейся вокруг меня. Я почувствовал, как кто-то пытается осторожно высвободить коробку спичек из моего кулака, как чьи-то руки дергают сзади мою одежду. Ощущение, что эти невидимые создания ощупывают меня, было неописуемо неприятно. Стоя в темноте, я неожиданно с предельной ясностью осознал, что мне совершенно неведом их образ мыслей и поступков. Я крикнул на них изо всех сил. Они отскочили, но затем я почувствовал, что они приближаются опять. На этот раз существа уже смелее хватали меня, обмениваясь странными звуками, похожими на шепот. Меня била крупная дрожь. Я закричал опять – весьма немелодично. На этот раз они не столь сильно испугались и тотчас приблизились снова, издавая странные смеющиеся звуки. Признаюсь, я был перепуган до смерти. Я решил зажечь еще одну спичку и бежать под защитой света. Так я и сделал – выхваченный из кармана обрывок бумаги я держал рядом со спичкой, отражением усиливая светимость. Мне удалось без помех отступить к узкому тоннелю. Но едва я вошел туда, как дуновение воздуха загасило спичку, и в темноте я услышал, как морлоки ринулись за мной, шурша, словно ветер в листьях, и легко переступая ногами, будто шел дождь.