Текст книги "Всего понемногу"

Брат Илюша

Я уже несколько лет тому назад писал о брате. Тогда он был жив, но уже не очень здоров. Перенес две очень трудные операции на почках, связанных с онкологией. После первой потерял одну ногу, после второй еще половину и остался всего с одной половинкой. Но и эта половинка ему неплохо служила.

Но прежний интерес к профессиональной жизни он потерял, но этому способствовал и возраст, и здоровье, и, конечно, упадок нашей академической науки.

Но за работу в академическом институте брат держался до последнего. Это, по-человечески, очень понятно, во всяком случае мне. Не хотел психологически, социально потерять статус академического сотрудника. Последний год брат болел, потерял силы, очень похудел, начинал забываться.

В январе 2017 года мы его потеряли, чуть-чуть не дожил до 90-летия (29 января). Но пережил на 7 лет нашего папу (83 года).

Последний год брат даже находясь в неплохой физической кондиции, большее время был не с нами, а в каком-то своем мире странных фантазий, о которых он с увлечением, убежденностью, настойчивостью рассказывал ближним и мне тоже. При этом, он очень хотел, чтобы мы в эти фантазии верили.

Чаще всего брат в этих для него, видимо, реальностях, общался с известными, публичными личностями прошлого и настоящего, с которыми он никогда не встречался, но, безусловно, читал о них или видел по ТВ: маршал Григорий Жуков, у которого он «был ординарцем», актриса Лия Ахеджакова, режиссёр Эльдар Рязанов «участвовал в кругосветных путешествиях». Видимо, в этом фантастическом мире, сконструированном в его мозге, ему было интересно, хорошо, комфортно. При этом, он начал не узнавать близких (детей, внуков), последними были жена и я, его младший брат. За три дня до ухода, он погрузился в свой сон (к счастью, без боли), перестал принимать пищу (она была не нужна его организму) и тихо уснул навсегда. Болей перед уходом не было, что бывает очень редко. Наш папа умер тоже без боли, но мгновенно при полном, ясном уме, от обширного разрыва сердца.

Это такое скорбное вступление к тому, кем был для меня старший брат – Илья (Илюша), которого я любил, иногда жалел, очень уважал, в общении с которым нуждался, как и он нуждался во мне. Особенно последние 60 лет. Позже объясню, почему называется эта цифра, а не вся жизнь брата (около 90 лет) и моя (около 85 лет). Брат был старше на 6 лет. Трудно определить, однозначно, не всегда – это большая разница?

Это зависит от возраста брата и моего, в котором эту разницу в шесть лет оценивать. Это у математиков цифры имеют абсолютный характер, правда, и у них существуют иррациональные числа. А разница в возрасте всегда относительная.

Когда я родился в 1932 году, брату уже было 6 лет. Разница, можно сказать, бесконечная. Когда мне стало б лет, а ему 12, то разница была очень большая, но не бесконечная. Я мальчик, еще даже не школьник, а брат Илья – подросток, ученик пятого класса. До войны оставалось немногим больше двух лет. Когда брату стало 18, а мне 12 лет. Разница ещё какая! Я пацан, а он юноша, вот-вот станет молодым мужчиной, усы растут. Война почти закончилась, закончится через год. Мы наступаем, ненавистные фрицы отступают. Я для брата мелкий, болтающийся под ногами, набиваюсь попасть хоть краешком в компанию его друзей. Не получалось, брат этому препятствовал.

Когда мне было 18, брату 24! Уже теперь сближаемся по мироощущению, да и жизнь нас сблизила. Я готовился поступать в ВУЗ и поехал пожить к брату в Переславль-Залесский, где он работал начальником планово-финансового отдела киноплёночной фабрики. Время (1950 г.) было очень тяжелое, выход из военной разрухи, ещё жив уже выживший из ума Сталин. Ещё голодно, никаких свобод, гонения на евреев. Там же, на той фабрике, работает Ира Ауэ, будущая верная жена, на всю жизнь моего брата, Она, Ира, мне очень нравилась и по-человечески, и по отношению к брату. Я очень советовал, конечно, по-полу-детски, соединиться с ней. А он и не возражал, сам этого хотел, Когда у них всё сладилось, и мы жили полгода вместе дружной семьей, я очень радовался их союзу. Теплые отношения с Ирой сохраняются все жизнь.

Там, в Переславле-Залесском, складывалась дружба двух братьев, старшего и младшего. Я уже был допущен почти на взрослых правах в компанию (очень симпатичные образованные технические интеллигенты из разных городов) брата, делил с Ирой и братом их немудрёный быт молодой семьи и учувствовал в организации этого быта. Научился варить суп из плавленого сырка «Дружба».

Но эта милая пора быстро закончилась. Я уехал поступать в ВУЗ, поступил в Московский текстильный институт, Ира ждала первого ребенка Наташу, родила её, переехала в Москву, я вновь вернулся в родительский дом. А брат остался трудиться на киноплёночной фабрике в Переславле-Залесском и бывал в Москве только наездами. И мы виделись редко. А вот с Ирой и Наташей встречались часто, благо, что мы жили по соседству. Ира с Наташей жили у её мамы на Чистых Прудах в нескольких домах от кинотеатра «Колизей» (сейчас театр «Современник»), а мой дом, брата и родителей, в переулке Стопани (сейчас другое название, про какие-то огороды). Я часто ходил в гости к Ире и даже гулял с маленькой Наташей на Чистых Прудах. Вряд ли она это помнит.

Я полностью погрузился в студенческую жизнь, а брат через два года переехал в Москву и стал работать начальником планового отдела Апрелевской фабрики Грампластинок. А я после МТИ стал работать на шелкоотделочной фабрике им. Я. М. Свердлова. В общем, мы с братом еврейские ребята стали фабричными ребятами. Обзавелись девчатами. У него Наташа, у меня Оля. Это тоже нас сблизило, мы стали общаться семьями. Брат перешел на работу в Москву, сначала в НИИ НИКФИ, а позднее в НИЭКМИ.

Я поступил и закончил аспирантуру МТИ, начал преподавать, Скоро уехал в Бирму (сейчас Мьянма) на полтора года преподавать в Рангунском Университете.

После возвращения моего в 1962 году наши семьи еще пополнились двумя девочками Леной и Юлей. Мы очень задружились с братом, виделись не реже двух-трех раз в месяц, обсуждали все семейные и общие проблемы семьи. По всем вопросам (на 95 %) имели близкое мнение. К этому времени у каждого сформировалось устойчивое мироощущение и мировоззрение.

Когда я вернулся после второй заграничной командировки в Индию (1969 г.), брату было 43 года, мне 37. Совсем взрослые дядьки, семейные, прочно стоящие на ногах. Вот и разницы в возрасте почти совсем не стало. За этим последовало 47 лет очень тесной дружбы, любви, сочувствия, уважения.

Вот тебе и магия цифр: шесть лет бесконечной разницы при моем рождении, до почти нулевой разницы в середине нашей с братом жизни.

Но в конце жизни опять началась проявляться разница в возрасте, связанная с физическим состоянием. В преклонном возрасте каждый год идет с возрастающим коэффициентом (как в тюрьме – год за два). И шесть лет разницы начали ощущаться.

Это все о разнице в возрасте, но было различие во внешнем виде, характере, темпераменте, психо– и генотипе. Мы каждый взяли от наших замечательных родителей, мамы и папы, каждый свое вперемешку. Вот об этом я расскажу далее, наверное, безусловно, субъективно.

Сами наши родители были очень, очень разные, не похожие друг на друга. И породили они на свет братьев, взявших от них в основном хорошие качества.

Поскольку нас в меру своих возможностей поила, кормила, воспитывала мама (папа зарабатывал, воевал, ездил в командировки), то из двух факторов, формирующих человека (генетика и среда), генетика от мамы и папы, а среда от мамы. Ну, и, конечно, внешняя среда. У меня – улица, у брата – книги.

Брат Илья внешне был более похож на маму, она была очень симпатичная женщина, ярко выраженной еврейской внешности, слегка полноватая, с копной мелко курчавых, как, бес, волос. И брат был интересный мужчина (что не скажешь обо мне), тоже сильно курчавый до последних дней, тоже полноватый.

Я в папу, поджарый, всю жизнь без жиринки, кудрявый, но не очень мелким бесом (как у мамы). Кудри давно растерял.

Брат в меру не очень подвижный, не быстр, берёг свою силу, попусту не тратил. Спортом не увлекался.

Я подвижный, даже слишком, трудно удерживаюсь. Много сил трачу попусту. Спортом кончил заниматься несколько лет тому назад.

Мама была очень сильно близорукая, также и брат. Я не ношу очки до сих пор (только когда за рулем). Это как папа. Не помню его в очках.

Брат вечно с книгой, великий книгочей. Это в маму.

Я чтение начал сравнительно поздно, в средней школе и, в основном, когда болел, в школу не ходил.

Моя родная стихия была улица, двор, брат улицы боялся.

Читать запоем я стал в конце школы и остаюсь до сих пор поглотителем текстов, если они меня интересуют и увлекательны.

Папа книг не читал, во всяком случае, я видел его читающим только газету «Правда».

Брат Илюша был человеком больше мысли, чем дела. Я, напротив, сначала делаю, потом думаю о последствиях. Придерживаюсь теории малых дел, которая иногда переходят и не в малые. Это я в папу.

Брат обычно бывал спокойным, но иногда взрывался, как ядерная бомба. Это у него от папы. Я постоянно реактивен по поводу и без повода. Это точно папино. Взрываюсь очень редко, но не очень метко. Сильно нервничаю после, но недолго. Это в папу. Брат был по-хорошему консервативен и старался по возможности ничего не менять, как мама. Мне бы чего-нибудь замутить новенькое. Быстро перехожу к новому. Быстро осваиваю, часто не очень глубоко. И что усвоил, обожаю передавать другим. Просвещать.

Я практически всю жизнь преподаю, только в самом начале поработал на фабрике. Мне там тоже нравилось. Брат с фабрики с удовольствием перешел в непроизводственную, более спокойную среду. Брат был ярко выраженным интровертом, он трудно заводил друзей и знакомства. Побаивался, как и мама, нештатных обстоятельств.

Я ближе к экстраверту, но не настолько, как папа. Но если мне люди нравятся, то я с ними схожусь легко и надолго.

Можно и дальше развивать наши с братом сходства/отличия, что мы взяли от наших замечательных родителей, а что благоприобрели. Но эти отличия не мешали нам любить друг друга, дружить, уважать и нуждаться друг в друге. Теперь, когда брата Илюши не стало, мне его очень не хватает. Я постоянно о нём думаю, всегда буду о нём помнить и вспоминать об очень близком и любимом старшем брате, которому я посвящаю этот текст.

Возраст дожития и пережития

Подводя итоги. С ярмарки. Спасибо, что живу

Вот дожил я до седин и лысины, в этом году постараюсь дожить до кругленькой даты – 88 лет, в общем, «кругом шестнадцать». Получается, что я уже пережил и папу (ушел из жизни в 83 года) и маму (покинула нас в 81 год). Брат дожил почти до 90. Так что я в семье тоже долгожитель. Ушли из жизни некоторые мои ученики. Это как терять родителям детей. Можно сказать, что я засиделся. Потихоньку начинают буксовать, плохо себя вести некоторые внутренние и внешние органы, голова пока цела и в норме. Никаких признаков старческого маразма. В ряде случаев извилины и серое вещество соображают лучше, чем в молодости. Ни я, ни окружающие во мне деменцию не обнаруживают. Следовательно, надо торопиться пока ЭТО не началось. Поэтому я решился больше не писать научные трехтомники, а «подбить бабки», подвести итоги своей весьма пестрой жизни.

Почему я это делаю? Мне очень хочется, чтобы мои дети, даже больше – внуки и правнуки, узнали обо мне из первых рук. Честно, мне очень хочется, чтобы они увидели, что их отец, дед, прадед прожил жизнь не без грехов, но кое-что полезное для людей, для своей профессии, специальности сделал.

Честно, я не предполагал, не планировал жить долго, так получилось! Как мне это удалось? Ведь в моей жизни детской и взрослой бывали ситуации, моменты, когда меня должно было не стать. В моё довоенное детство, в очень тяжелое для советских людей время я много и тяжело болел. Вытаскивала меня из моих необычных болезней моя мама с помощью своей любви к младшему сыну и сдачей в Торгсин (своеобразный советский ломбард) всего семейного серебра. Золота не было в семье никогда. Хорошие профессора-медики, практикующие частным образом, были дорогими, очень дорогими, как и сейчас. А мне с моими болячками требовались светила медицины.

К началу Великой Отечественной войны я окреп, перестал болеть, закончил крепким и вертким мальчишкой первый класс. И тут, в то же лето началась война. Все пять лет войны, путешествуя по принуждению (эвакуация; пусть внуки посмотрят в интернете, что это такое) с мамой и братом по бесконечным просторам СССР, я много раз мальчиком попадал в ситуации смертельной опасности: многочисленные бомбёжки, стрекочущие пулеметы немецких штурмовиков, трупы своих и чужих. Всё это было в достатке. Для ребёнка это было не так страшно, как маме, другим взрослым.

Почему мне удалось избежать того, что произошло тогда? Это, конечно, везение, удача и моя прыть и ловкость. Я умел очень быстро бегать, прятаться за естественные укрытия. Потом эти качества проявились в спорте, которым я занимался всю сознательную жизнь. Во время войны я испытывал вместе с мамой и братом и жуткий голод и холод, и недостаток нормальной воды, и возможные укусы тарантулов и скорпионов (Туркменистан), и тягчайшую дизентерию, воспаление лёгких и обсыпания всего тела фурункулами и карбункулами. Это сейчас я стал грамотнее, чем был в возрасте 9–12 лет, понимаю, что это было критично. Тогда я об этом не задумывался. Я и во время войны и после войны в этих условиях радовался и принимал жизнь во всех её проявлениях. Интересная закономерность была установлена учеными, что советские люди, пережившие блокаду Ленинграда, эвакуацию, более стойкие и физически, и психологически, чем следующее поколение, не испытавшие таких жестких условий жизни. У меня такой близкий пример – Александр Городницкий. Он блокадник, ему 87 лет, и он пашет как молодой. Я тоже продолжаю трудиться.

Когда я стал совсем взрослым, где-то около 50-ти и после, я несколько раз попадал в больницы и оказывался в состоянии близком к летальному. Во всех этих случаях меня вытаскивала за шиворот (я не уподоблялся Мюнхгаузену) моя Наташа.

Да, вспомнил, когда я работал, преподавал в Рангунском университете, я пережил сепсис, и меня тогда тоже спасла моя близкая на тот момент женщина. Она зафрахтовала самолёт и полетела со мной в советский госпиталь на другой конец Бирмы. Там НАШИ меня вытащили из комы. И вот я с вами. Любящие женщины – страшная сила!

Самооценка – трудное дело

Очень трудно давать самому себе оценку. Она всегда будет субъективной, но если вооружиться самоиронией, которая является мощным оружием во всех случаях жизни, то субъективности можно поубавить. Великие любили и любят ранжировать людей, насаживать их на шампур различных рейтингов. Мне до великих далеко, как до луны, но однако попробую свою шкалу оценки качеств как комплекса свойств людям дать.

На вершине этой шкалы, на Олимпе обретают, обитают Гении. Чуть пониже – Таланты, под ними – Способные. Далее все остальные. Гениев в каждой эпохе единицы, во всей истории наберется не более сотни. Талантов значительно больше – много тысяч. Способных – много миллионов. Остальных – обычных (не значит никудышных) – миллиарды.

Если про сегодня, когда на планете проживает 7,8 млрд. людей, то первые три страты составляют всего несколько процентов. Их задача, миссия должна состоять в поиске талантливых и способных. Гении сами пробьют себе дорогу даже через бетон, но всем четырем стратам от Гениев до обычных необходимо создать равные стартовые возможности. Это чрезвычайно сложно обеспечить даже в странах с реальной демократией. Но к этому цивилизованный мир идёт.

Однако я так и не сказал, к какой категории на шкале человеческих комплексных качеств себя отношу.

Самонадеянно отношу себя к способным. Это подкреплялось целеустремленностью, высокой работоспособностью особенно до 80-ти лет, хорошей интуицией, хорошей организационной способностью.

Жизнь семейная

Нахожусь во втором браке. Может, прозвучит странно, но в обоих браках был и есть счастлив. В первом браке, инициатором которого был я, первые 10–15 лет были, особенно первые 10 лет, весьма счастливыми, что нельзя сказать о последних пяти годах. Три замечательные дочери выросли во взрослых, прекрасных женщин со своими на сегодня непростыми судьбами. Во втором браке, который счастливо длится и сегодня, я воспитывал мальчика; сегодня это взрослый мужчина, выросший порядочным, честным человеком с близкими со мной взглядами на мир. Это очень для меня важно и ценно.

Своими достижениями считаю очень хорошие доверительные, добрые отношения с близкими людьми. Конечно, в жизни бывают всякие ситуации, возникают напряжения, узелки и узелочки. Стараюсь делать первым шаги навстречу, чтобы разрешить напряг. Когда это получается, наступает приятное удовлетворение.

Сложное детство

Моё детство, когда я себя помню (с пяти лет) и до окончания школы (1951 г.), пришлось на трудные годы всей страны и детей тоже. Довоенные годы в Москве перед самой войной, пожалуй, были самые сытные, и не приходилось добывать еду. Зато военные и послевоенные были самые голодные, холодные, а иногда в Туркмении очень жаркие и безводные. Я с детства рос уличным мальчиком. Поэтому часто попадал в не очень хорошие компании, мы хулиганили, покуривали, но всякими наркотиками не баловались. В то время они ещё не пришли в СССР. Мы даже не знали такое слово. Но хулиганство сопровождалось и мелкими хищениями. Себе в заслугу ставлю, что я вовремя остановился, поняв, что это может плохо кончиться и можно угодить в тюрягу. Так мои многие кореша и оказались на нарах. Моё осмысление ситуации произошло в девятом классе, видимо у Гены сработали еврейские гены.

В это же время (9-й класс) я всю свою энергию переключил на спорт (футбол, баскетбол, хоккей с мячом). Добился неплохих результатов (первые, вторые разряды), даже подумывал поступать в Инфизкульт (спортивный ВУЗ). Но передумал. Спорт мне очень многое дал в формировании характера. Война и спорт – две очень важные составляющие в формировании моего характера. Во всяком случае, от спорта я взял работоспособность, терпеливость к большим нагрузкам и болям, командный дух, желание побеждать. Военное время привнесло такие черты характера как небоязнь рисков, чрезмерная, неоправданная в ряде случаев храбрость и одновременно абсолютный пацифизм. Другая черта моего характера генного происхождения, которая передалась мне от папы – это взрывной темперамент, реактивность. Иногда действие опережает мысль. Годам к 50-ти эти черты здорово смягчились, что тоже пошло в графу успехов.

Наука имеет много ГИТИК?

Я никогда не планировал, что буду большую часть жизни серьезно заниматься наукой. Стану доктором наук, профессором, получу всяческие награды за достижения в науке и образовании. Стану не официально, а по «понятиям», по авторитету человеком номер один в области химии текстиля.

Это очень интересная область науки и практики, чрезвычайно уважаемая в мире и у нас до распада СССР. Без специалистов химиков-колористов, химиков-текстильщиков не производится ни один метр текстиля, трикотажа. Текстиль без окраски, без печатного рисунка, без комплексов потребительских свойств (малосминаемость, негорючесть, водоотталкиваемость, антимикробность и др.) – это просто тряпка. Эти все свойства текстилю придают специалисты по химическим технологиям. Я очень люблю свою специальность, хотя последние 15 лет практически не занимаюсь химией текстиля. А ведь по моим многочисленным учебникам учились студенты, аспиранты, инженеры, научные сотрудники всего СССР. Почему так? Потому, что в Российской Федерации практически не производят отечественный текстиль, за исключением самого примитивного (постельное белье, армейское обмундирование, тюремная одежда). 95 % россиян одеты в импортную одежду и обувь. Также и с текстилем для дома. Исчезло и тестильно-химическое образование в РФ. В тоже время и производство и образование в области текстиля во всем мире развивается и стало высоко-технологичным с использований последних достижений био-, нано-, инфо– и других современных технологий. ОБИДНО. Сверху нас лишили права на любимую профессию.

Как говорил Остап Бендер: «Граф Монте-Кристо из меня не вышел, придется переквалифицироваться в управдомы». Так и я отошёл от своей любимой специальности и стал заниматься нанотехнологией. Даже стал вице-президентом Нанотехнологического общества России, написал много книг по нанотехнологии.

Как я говорил раньше, увлечение наукой началось на втором курсе текстильного института. Соблазнителем был вице-президент Белорусской Академии наук профессор Сергей Михайлович Липатов – заведующий кафедрой физической и коллоидной химии. Он читал замечательно, увлекательно лекции, в которых часто пускался в отвлечения, связанные с его последними исследованиями. Это были необычные лекции, неформальные и не всегда связанные с учебным планом и учебными программами. Я, когда стал преподавателем и до сих пор, придерживаюсь этого стиля. Сергей Михайлович после сдачи экзамена по коллоидной химии (я получил 5) предложил мне заняться процессами диффузии. Он снял с полки статью очень известного английского физико-химика (об этом я узнал позже) с дарственной надписью от автора статьи и вручил её мне. Мне доверили проверить эксперимент, описанный в этой статье, и доложить. Меня вдохновило такое доверие академика, и я целый семестр очень старался выполнить научное поручение. Выполнил, данные моего эксперимента совпали с данными, приведёнными в статье. Академик не сомневался в данных статьи, он хотел меня проверить на «вшивость» и заодно приучить меня вести эксперимент.

Вот так я приобщился к науке, начал ей заниматься в 1952 году и продолжаю в 2020-м, получается аж 68 лет. А исследования процессов диффузии и сорбции прошли лейтмотивом через большинство моих работ и отразились в названиях моих книг. Закончив институт, я был направлен на работу как молодой специалист на фабрику имени Я. М. Свердлова. Фабрика была основана в 1840 году купцом Востряковым и в 1856 году перешла в собственность французского фабриканта. После революции стала фабрикой имени Я. М. Свердлова. Последний к ней не имел никакого отношения. Большевики не только захватили всю Россию, но и фабрикам, заводам, пароходам, городам, улицам, площадям и переулкам присвоили свои имена, иногда при жизни этих бандитов.

Современные люди, которые будут читать мои воспоминания, не знают, что при Советской власти была система обязательного распределения выпускников ВУЗов на различные предприятия, где молодой специалист был обязан отработать 2 года. После этого «крепостной» мог перейти на другую работу.

Когда я по распределению пришел работать на фабрику имени Я. М. Свердлова (далее просто фабрика), то я её знал досконально, поскольку моя дипломная работа заключалась в реконструкции этой фабрики, построенной задолго до революции. До этого я проходил преддипломную практику на этой фабрике и облазил все углы многочисленных цехов. Мне работа на фабрике очень нравилась, и у меня не было планов покинуть фабрику после двух обязательных лет работы в качестве молодого специалиста. И всё-таки через два года я с грустью покинул фабрику.

Это было связано с самым важным проектом, который я выполнил в жизни и которым я горжусь до сих пор. Заключался он в следующем. Фабрика была старая, существовала более 100 лет, условия труда были чудовищными. Все процессы в цехах подготовки и крашения подобных фабрик проходят в аппаратах открытого типа при температуре кипения. В результате в часы «кипа», когда в цехе в нескольких десятках открытых аппаратах кипела жидкость, то цех напоминал парилку русской бани. Работницы, в основном женщины возраста 30–40 лет, управляли ловко этими аппаратами. Они, как правило, под рабочий халат ничего не надевали и правильно делали.

Определенные красильные аппараты (джигера) управлялись мужчинами, поскольку требовали в определенных операциях мужскую силу. Эти мужчины работали всегда полуголыми. Картина напоминала ад Данте. Ко всему добавлялись запахи летящих химических веществ, растворы которых рабочие приготовляли вручную непосредственно у аппаратов. От этой роли в технологии человеческого фактора сильно зависело качество продукции, воспроизводимость качества. Если рабочий, работница не доложили по рецепту в раствор, например красителя, то окраска ткани не будет соответствовать по цвету стандарту или заказу. То же, если переложили. То же и в случае химических веществ (текстильные вспомогательные вещества). Так на тот период времени было на всех красильно-отделочных фабриках, старых и новых, и в СССР, и по всему миру. Так было и на фабрике, куда я пришёл работать. Мне было 24 года. Я решил изменить радикально ручную и неточную технологию приготовления подачи на аппараты растворов красителей и химикатов. Перевести их на механизированный и автоматизированный режимы. Я работал сменным мастером красильного цеха, то есть работал поочередно в три смены (дневная, вечерняя, ночная).

Так я проработал сменным мастером два месяца в тех условиях, про которые я кратко написал, руководил работой 25 женщин, старше меня вдвое. Нашел с ними общий язык. Работали мы в очень тяжелых условиях, отваривая ткани из натурального шелка, то есть удаляли из ткани шелковый клей серицин в кипящих слабощелочных (мыло) растворах. Шелковая двойная нить (так её формирует тутовый шелкопряд – две нити из белка фиброина) склеена белком серицина. Вот мы удаляли серицин все 6 часов смены (вредное производство, давали бутылку молока).

Через какое-то время я начал думать, что в середине 20-го века (это был 1956 год) неправильно людям работать в таких ужасных условиях. Избавиться от сплошного пара в цехе было невозможно. Для этого надо было бы построить новое фабричное здание с хорошей отточной и приточной вентиляцией. Так и строили новые фабрики. Другой вариант – использовать оборудование закрытого типа. Это позже, лет через десять пришло из-за рубежа. Но был еще один элемента ада в цехах фабрики – ручное приготовление рабочих растворов непосредственно у аппаратов рабочими.

Это была тяжелая работа и вредная из-за контакта с красителями и химикатами. Я подумал, а почему бы не готовить все эти растворы в одном месте централизованно и оттуда дозировано подавать к аппаратам и добавлять строго по технологическим рецептам. Я ещё не придумал, как это сделать, но уже мысленно назвал эту централизованную структуру «химическая станция». Через некоторое время это название, термин прижились и у нас, и за рубежом. Я такую станцию создал, и она проработала несколько десятков лет, пока фабрика в наше время не превратилась в ряд бутиков, ресторанов, офисов. Ни русский купец, основавший фабрику, ни француз-фабрикант одной из лучших в Европе красильно-шелкоотделочных фабрик не могли предположить такую жалкую судьбу фабрики имени Я. М. Свердлова, который уж точно не поверил бы такой метаморфозе. Большевики думали, что пришли навсегда. Я очень любил фабрику, запахи характерные для химии текстиля, очень умную технологию превращения суровый грубой ткани, приходящей с ткацких фабрик, в замечательные готовые окрашенные, набивные, с мягким туше, с набором ценных свойств ткани. Через какое-то время я напишу много учебников, в которых изложу, как правильно всё это делать. И по этим учебникам будут учиться в СССР и не только.

Но вернемся к проекту «химическая станция». Через два месяца после окончания ночной смены я решил пойти к главному инженеру фабрики и изложить общую идею своего проекта. К директору не было смысла идти, так как он был не специалист, а назначенный администратор. Сначала главный инженер меня не понял, поскольку кроме общей идеи у меня ещё ничего не было. Но всё же в меня поверил. Его условием поддержки было запустить «химическую станцию» через полгода и продемонстрировать её начальству, через которое ещё надо было получить финансовое обеспечение. Это были уже его дела, а не молодого специалиста. Через много лет уже я выбивал финансы на создание различных лабораторий, на научные проекты и др. Через два дня вышел приказ о назначении меня начальником химстанции, которую еще только предстояло создать. Я попрощался со своими работницами, с которыми успел подружиться. Это были хорошие, сердобольные тётки, для которых я был начальник, но и одновременно мальчик возраста их детей.

Относительно химстанции у меня, кроме идеи доставлять и дозированно вводить реактивы в аппарат, ничего не было. Как это сделать? Я пошёл в фабричную библиотеку, замечательную, в ней были книги и журналы по моей специальности на всех главных языках. Библиотеку формировал заведующий фабричной химической лабораторией Сергей Васильевич Ключарёв. Он был авторитетом в нашей области, знал несколько языков, закончил химфак МГУ до войны. На два года, что я проработал на фабрике, он стал моим учителем химии текстиля и шире. В библиотеке, то есть в книгах и журналах, я ничего не нашёл о химических станциях. Тогда я пошел к своему учителю. И он ничего не мог сказать по этой проблеме, более того, сказал, что реально это осуществить нельзя. Я упрямился и не бросал идею, тем более меня уже назначили начальником станции.

К фабрике примыкал, находился за забором проектный институт, который проектировал стройки текстильных фабрик. Не затягивая, я отправился туда. Поговорил с проектировщиками, те ничего об этом не слыхали, они проектировали новые фабрики без химстанции. И что делать? Предстояло принимать решения самому молодому специалисту, придумать решение и реализовать его в короткие сроки. Хорошо, что не надо было думать о финансировании. Министерство легкой промышленности оплачивало по предъявленным счетам материалы, оборудование, работу сторонних организаций и др. Живых денег в СССР не было, только у граждан. Вся индустрия пользовалась отпущенным госпланом бюджетом. Украсть было нельзя даже при желании. Только в торговле, где живые деньги поступали от покупателей.

Подробности проекта описывать не буду, только принципы. Подаваться растворы многих видов (различные красители и химикаты) должны самотеком (дёшево), следовательно, резервуарные баки необходимо поднять на определенную высоту, существенно выше уровня аппаратов в цехе. Растворы приготовляются в специальных реакторах с подогревом. Реакторы установлены на уровне пола, приготовленные растворы насосами закачиваются в напорные баки, установленные на высоте. Все красители и химикаты загружаются с помощью электротельфера (подъёмник), который двигается по монорельсу, установленному над реакторами. Приготовленные по рецептам растворы доставляются по трубопроводам из оргстекла к аппаратам. Прозрачные трубопроводы были закреплены под потолком цеха, опоясывали весь цех и подходили к каждому аппарату. Красивая была картина: по трубам текли самотёком растворы всех цветов радуги. Организацию, монтирующую такие трубопроводы, я нашёл, как и поставщиков реакторов и напорных баков. Доставка растворов была таким образом решена. Но надо было ещё обеспечить точное дозирование растворов в аппараты. Надо было что-то придумать.