Текст книги "Всего понемногу"

Сбылась моя мечта, сработало то, что было между ушами. Но развивать дальше этот спекулятивный бизнес я не стал. Цель моя была достигнута, а сам по себе спекулятивный заработок никогда меня не интересовал. Я предпочитаю, если и продавать, то произведенную по своей технологии продукцию, или помочь организовать технологию, чтобы производить качественную продукцию. Это интереснее, чем в одном месте купить дешевле, а в другом продать дороже. Для этого много ума не надо. Тут нет добавленной стоимости продукции, вклада технологии в широком смысле.

Хочу рассказать о спорте в моей жизни, в большей или меньшей степени он присутствовал в ней всегда. Даже сейчас он интересует меня, правда, теперь больше в пассивной форме, – я с большим увлечением смотрю по телевизору важные соревнования мирового масштаба. А началось все в конце войны, когда население страны всеми своими клеточками почувствовало, что конец ужасной войны близок. Тогда в кино, в театрах, в спорте стали проявляться элементы мирной жизни, и сверху это всячески поддерживалось. И это было правильно. Неправильно было то, что конец войны и долгие послевоенные годы не принесли ни малейшего глотка свободы. Даже наоборот, ее стало еще меньше. О свободе и о более сытной жизни говорили молодые офицеры, возвращавшиеся с войны из Европы. И хотя в основном это были страны не очень богатой Восточной Европы, люди жили там без колхозов и совхозов, свободнее и богаче.

Так вот, о спорте. В стране возобновились всесоюзные спортивные соревнования, и, прежде всего, первенство страны по футболу. Все мужское население стало активно болеть за разные спортивные клубы. Большинство москвичей, особенно из научной, писательской, киношной, артистической среды, а также блатные и приблатненные, – болели за «народную» команду «Спартак». С 1944 г. и по сей день я тоже болею за «Спартак», правда, уже не так рьяно, как в мальчишеские годы. Сейчас я предпочитаю смотреть футбол высокого класса и болеть – за красивую, азартную, мастерскую игру. В том, что основная часть населения болела тогда за «Спартак», была определенная социальная подоплека. Первоначально «Спартак» был командой потребкооперации, такой организации, которая имела отношение ко всем гражданам, поскольку, по понятиям современным, занималась мелким бизнесом: производством и сбытом продукции населению. Ну, не болеть же за команду «Динамо», принадлежащую Министерству внутренних дел, то есть ментам! Конечно, определенные слои населения симпатизировали «Динамо». На втором месте по популярности после «Спартака» была команда ЦДКА – Центрального Дома Красной Армии – армейская команда. Только что кончилась война, и очень многие воевавшие и военнослужащие на всю жизнь стали болельщиками этого клуба. В Москве еще была одна команда – «Торпедо», формально принадлежащая столичному автогиганту «ЗИЛ». Московская шпана болела, или за «Спартак», или за «Торпедо», за которое болели работяги.

С возобновления всесоюзных соревнований по футболу все нормальные мальчишки бросились играть в футбол, где попало и чем попало. Стадионов, детских площадок, спортивного инвентаря, мячей, бутсов, тапочек, маек, трусов, – всего этого не было. Играли на любом клочке земли или асфальта, в любой обуви, вместо нормальных мячей пинали набитые тряпками оболочки, сшитые наподобие покрышек настоящих футбольных мячей. Так зародился знаменитый дворовый футбол, из которого, как из Гоголевской шинели, вышли все знаменитые футболисты СССР 50-х, 60-х и 70-х годов.

Чтобы объяснить, как я пристрастился к спорту, следует особо отметить, по соседству с каким общественным заведением я жил. Наш дом был последним в переулке Стопани, к нему примыкала большая территория парка с двумя двухэтажными зданиями дореволюционной постройки. Кажется, какой-то богатый московский купец построил их и подарил своей возлюбленной фаворитке. Одно, центральное здание было очень хорошо и богато, второе скромнее и меньше.

В 1935–1936 годах большевицкая власть решила переоборудовать эти здания, а также всю прилежащую территорию вокруг них под городской дом пионеров. В то время большую роль в Советской верхушке играл Лазарь Моисеевич Каганович (последний и не очень приятный еврей в Советском правительстве), он отвечал за весь транспорт и за всю Москву, он же руководил строительством метрополитена. Кажется, пионерам Москвы повезло под эту сурдинку. Два события в моей жизни произошли почти одновременно. Первое – очень близко от нашего дома открыли станцию метро «Кировская», – она вдруг появилась из-под земли и на всю жизнь стала самой родной моей станцией. И второе – еще ближе от моего дома открыли Городской Дом Пионеров на месте особняка дореволюционной мадам, если и не легкого, то и не очень тяжелого поведения. Очень символично. Большевики национализировали полу-бордель и разместили там пионеров. Новая мораль на обломках старой. Замечательно. Правда, пионеры об этом не догадывались, а я узнал о прошлом особняка, будучи уже взрослым.

Дом пионеров открывал сам Л. М. Каганович и тоже ничего не сказал о его прошлой принадлежности, о том, кто и кому его построил, и как его отняли. И правильно, пионеры все равно ничего не поняли бы, а если бы поняли, то очень расстроились.

Замечу, и кажется уже во второй раз, что, несмотря на географическую приближенность к не просто дому пионеров (такие были в каждом районе), а к Городскому Дому Пионеров (получается, что это был самый главный штаб пионеров СССР), сам я никогда пионером не был. Так получилось. Перед войной по возрасту я мог быть только октябренком, но не сподобился, во время войны про пионеров никто и не вспоминал, а после войны стало уже поздно вступать в эту замечательную организацию. Но, живя рядом с городским домом пионеров, я наблюдал их жизнь вблизи, изнутри и снаружи, и не только пионеров, но и их руководителей, вожатых, руководителей кружков, поскольку вход в оба здания был свободный.

Территория дома пионеров делила переулок Стопани на две почти равные части. Центральная часть территории была заасфальтирована и служила дикой спортивной площадкой для игры в своеобразный зимний хоккей: играли на утоптанном скользком снегу, кто на коньках, кто просто в валенках, кто с деревянными самодельными, кто с металлическими клюшками. А летом – на той же площадке – в футбол. Хоккейными или футбольными воротами служили въездные ворота, а еще их можно было обозначать сброшенными детскими вещами. Зимой мы часто играли в футбол на этой площадке, он был более популярен, чем хоккей. Потом обе игры выровнялись по популярности. Ворота по другую сторону площадки вели во вторую половину переулка Стопани с местной достопримечательностью, домом № 9 – венерическим диспансером. Об этом заведении взрослые говорили шепотом, а мы, не зная того, что он не только венерический, но еще и кожный, хихикали по поводу второго, божественного, названия. И когда дядьки и тетки (иногда с детьми) спрашивали у нас, где дом № 9, то мы были уверены, что в ближайшее время у них что-нибудь отвалится и старались близко к ним не приближаться, но дорогу все-таки указывали. Передняя площадь использовалась как спортивная только последний год войны и первые два года после. Для игры мы мастерили самодельный спортивный инвентарь, пригодный только для жесткого асфальта. Но бои были нешуточные, к нам приходили друзья-соперники со Сретенки, из дворов Мясницкой, Покровки и других мест. Потом весь спорт переместился на так называемое «Заднее поле», расположенное за главным особняком и ограниченное забором, отделяющим территорию дома пионеров от домов и дворов Большого Харитоновского переулка. Для нас этот забор был чисто символической преградой, а для взрослых – настоящей; они не могли пройти насквозь через «Заднее поле» и вынуждены были обходить по переулку Стопани мимо сакраментального дома № 9, а дальше через Малый Харитоновский переулок попадать в Большой Харитоновский.

«Заднее поле» на многие годы, вплоть до окончания школы, стало моим вторым домом, средой обитания, школой жизни, сформировавшей многие черты моего характера, плохие и не очень. Там проводили время жизни после и вместо школы мальчишки двенадцати-семнадцати лет, и это были не маменькины сынки. Последние сидели после школы дома, делали уроки и читали книжки, ходили в различные кружки дома пионеров. К сожалению, в доме пионеров спорт не культивировался совсем. В основном корпусе был большой концертный зал, помещения для многочисленной администрации, буфет и репетиционные помещения ансамбля песни и танца, которым руководил К. Локтев, ансамбля, ставшего потом знаменитым и получившим потом имя своего руководителя. Этот ансамбль был гордостью дома пионеров и всей пионерской организации СССР, его пестовали, финансировали, показывали руководству страны, отправляли в пионерский лагерь «Артек». Мы же, уличные пацаны, ненавидели и весь ансамбль, и его руководителей, и пионеров. Последних мы незаслуженно терроризировали: по праздникам и после важных официальных концертов им выдавали продуктовые подарки, а мы их у пионеров отнимали. Они были приближенны к власти, а мы были сами по себе, ничьи, полуголодные волчата, голодные шакалы, которым обидеть другого – не то, что не грех, даже кайф.

«Заднее поле» состояло из двух частей: основная часть размером примерно в половину нормального футбольного поля и боковая часть. В этой боковой части поля поставили столбы и укрепили на них баскетбольные кольца, причем кольца были установлены на нестандартной высоте, ниже положенного, и сделаны были из странного материала, то ли из проволоки, то ли из железной полоски. Я повторяю, в городском доме пионеров не было ни одной спортивной секции, если не считать кружок планеристов и авиаконструкторов. Детские спортивные секции в то время существовали только при спортивных клубах «Динамо», «Спартак», «ЦДКА» и еще недалеко от стадиона «Динамо» существовал стадион «Юных пионеров», где была хорошая футбольная школа, которую я позже посещал.

Такая была государственная линия в отношении детского и юношеского спорта. Он был или нацелен на выращивание профессиональных спортсменов или на полную свободу диких дворовых инкубаторов, где из народных талантов сами по себе вырастали спортсмены, прежде всего, футболисты, которые шли потом в футбольные школы при клубах. В основном это были ребята из бедных, часто неблагополучных семей. Вместе со мной в это время во дворах, в том числе и на «Заднем поле» дома пионеров, собирались и играли будущие выдающиеся футболисты мирового класса, такие как Игорь Нетто (учился в соседней школе, классом старше, многие годы был капитаном сборной СССР), Татушин и Огоньков – игроки сборной СССР, другие известные в будущем спортсмены, не только футболисты. Одним из первых в нашей школе я освоил новую игру – баскетбол, стал капитаном сборной школы и привлек в нее Вовку Торбана из параллельного класса. Я был маленький, а он высокий; я научил его азам баскетбола, а дальше он пошел сам и очень успешно. Еще в студенческие годы он стал игроком основного состава Сборной СССР, а затем многие годы был ее капитаном.

Я многих научил хоккею, футболу, баскетболу, и многие сильно обогнали меня и как спортсмены стали профессионалами. Я часто задавал себе вопрос, почему я не стал профессиональным спортсменом, почему при любви к спорту, определенных к нему способностях, трудолюбии и настойчивости, я достиг весьма средних результатов. Самое большее, что у меня было – это несколько спортивных разрядов: в баскетболе 1-ый юношеский, в футболе 2-ой взрослый, в хоккее с мячом 1-ый юношеский. Но ведь я не стал мастером спорта ни по хоккею, ни по какому другому виду спорта. Между 1-ым спортивным разрядом и мастером спорта разрыв такой огромный, как между кандидатом и доктором наук. Ответ имеется. Для достижений в профессиональном спорте, в том числе и в игровых видах, к каким у меня были способности, необходимы следующие условия:

• спортивный талант, способностей мало;

• очень хорошие физические данные (рост, вес, скорость, ловкость), все данные должны быть в комплексе;

• сильный, волевой, бойцовский характер;

• исключительное трудолюбие.

Все эти качества опять-таки должны проявляться в единстве, а не по отдельности. Иногда у человека настолько велик, силен и самобытен спортивный талант, что остальные качества могут быть и не очень ярко выражены. Таких талантливых, самобытных, одаренных спортсменов мы знали; несколько можно назвать: в футболе Эдуард Стрельцов, в баскетболе Алан Алачачан, в хоккее и футболе Всеволод Бобров. Каждый сам может продолжить список.

Что же касается меня, то я был в лучшем случае способный к спорту, а физические данные мои были весьма скромные (рост 169, вес постоянный, 62 кг), скорее характерные для юноши, чем для мужчины. Характер у меня был бойцовский, переходящий в спортивную злость, трудолюбие бесспорное, но не до самопожертвования.

Хорошо помню, как Игорь Нетто после окончания тренировки на стадионе Юных пионеров, когда мы отправлялись в душ и уезжали домой, оставался на поле и еще 2–3 часа один, без всякого понукания, до бесконечности чеканил мяч, бил по воротам, делал рывки. При его спортивном таланте, сильном нордическом характере (он был эстонцем), хороших физических данных (рост 180 см, вес 75–80 кг) и таком трудолюбии, не удивительно, что он стал лучшим футболистом страны. Многие мои вышеперечисленные данные, плюс какие-то другие, до поры до времени скрытые не в ногах и руках, а в других частях тела, пригодились в других областях человеческой деятельности. Но спорт я до сих пор очень люблю и получаю от него огромное удовольствие, теперь как активный телевизионный болельщик.

Несколько слов о «болениях» за любимую команду «Спартак». Слово фанат тогда не употребляли. Как и вся основная мужская часть граждан СССР, я стал в первые послевоенные годы активным болельщиком, и это активное «боление» продолжилось до поступления в институт.

Все основные футбольные баталии проходили на единственном тогда большом московском стадионе «Динамо». У нас, мальчишек, не было денег на билеты, хотя они были сравнительно недороги, особенно на самую дешевую восточную трибуну, где собирались настоящие болельщики: небогатые взрослые и мальчишки безбилетники. Элита сидела на Северной трибуне, там была и правительственная ложа (Сталин футбол не любил и не смотрел, с вот главный чекист Л. П. Берия, сын Сталина Василий и многие другие высшие чины постоянно ходили смотреть футбол). На Южной и Западной трибуне сидели те, кого, по современным понятиям, называют средний класс.

Мы очень любили смотреть настоящий футбол, учились футбольным фокусам и изыскам, а потом на «Заднем поле» осваивали их. Но как попасть на футбольный матч без денег, без билетов? Контролеров была туча, все они были строгие, но к нашему счастью, соображали не очень быстро. Мы с моими ребятами всегда попадала на стадион, ходили практически на все матчи; а их за лето проходило в Москве не меньше тридцати. Я был идеологом и ответственным исполнителем. У нас существовало несколько моделей, схем, протыривания (было такое выражение «пройти на протырку») в зависимости от обстоятельств и, прежде всего, от значимости матча, а, следовательно, от наплыва зрителей и количества и вида охраны. Стадион «Динамо» и его территория были окружены забором высотой в два с лишним роста человека. Эта ограда состояла из длинных металлических прутков толщиной в два пальца, заканчивающихся довольно острыми наконечниками, как тупая стрела. Расстояние между прутками было не более 30 см, и пролезть между ними могла собака или кошка, но мальчик тринадцати-пятнадцати лет, даже самый худенький, не мог. Для того чтобы подобраться к самой арене (она почти всегда была полная), где размещалось около 60 тысяч человек, нужно было преодолеть сначала эту первичную ограду, на воротах которой стояли контролеры.

Сразу скажу, что ограду мы перелезали. Дело это было непростое, требовало силы рук и ног, владения телом и смелости, т. к. за оградой стояли менты, по-нашему, ментошки. В дни больших матчей милиция была конной. Главным условием успеха предприятия была скорость преодоления забора. Конечно, менты не могли стоять очень часто по периметру забота, поэтому они перемещались вдоль него, а нам надо было успеть забраться наверх, перенести тело над забором и мгновенно спрыгнуть на землю по ту сторону его, пока мент был на максимальном удалении. После чего рвануть в толпу перед ареной. Там нас уже было не догнать ни пешим ментам, ни кавалеристам. Чтобы затруднить задачу ментам, мы располагались с наружной стороны забора на расстоянии 10–15 метров друг от друга. По команде мы одновременно быстро взбирались на забор и горохом ссыпались вниз. Менту приходилось принимать решение, за кем из четырех-пяти пацанов бежать или скакать. Иногда кого-то из нас ловили, пару раз давали по заднице, и заставляли с позором перелезать обратно через забор. Но чаще мы их переигрывали.

И тут начиналась вторая фаза протыривания – на саму арену. Она имела совсем иную технику и требовала включения элементов интеллекта, мошенничества, психологической устойчивости и везения. Перелезть через стену самой арены стадиона «Динамо» высотой с 4-х этажный дом в первые годы после войны было невозможно. После установки осветительных вышек, примерно в конце 50-х годов, у нас появилась такая возможность и соответствующая техника перелезания. Но о ней позже. Основная идея основывалась на подделке билетов, ее автором был я, чем очень гордился, а потом ее переняли мальчишки других районов Москвы.

На все трибуны билеты были в основе своей стандартными и отличались только цветными полосками. Цветные полоски матч от матча меняли цвет, но все же не так часто, – в течение одного сезона вариантов было не более 10–15. После матча я собирал выброшенные неразорванные билеты. Очень быстро у меня сформировался комплект билетов на все трибуны со всеми возможными цветными маркерами. Тырились мы, конечно, на самую плебейскую и самую заполненную Восточную трибуну. Билеты были у меня разложены по сериям, хранились и перевозились в маленьком балетно-билетном чемоданчике. Там же лежали цветные карандаши, пузырек с черной тушью и ручки. После преодоления первого забора, мы шли к арене и смотрели на билеты в руках у зрителей, чтобы понять, какая сегодня серия билетов по цвету и по сочетанию полосок. После этого мы отходили в сторону, я открывал билетный чемоданчик мошенника и раздавал ребятам (нас было человек 5–6) подходящую серию; иногда давал и чужим ребятам. Мне было не жалко, я знал, что после матча соберу свежую партию ненадорванных билетов. Толпа была огромной, билетеры с трудом справлялись с работой, не всегда успевая надорвать билеты. Нам надо было выбрать вход, где скопилась самая большая пробка и, для «понта» держа в руках билет, внешне похожий на настоящий (отличие было только в дате, которую при необходимости тоже можно было подправить тушью), смело идти на контроллера. В 95 % случаев все удавалось, и мы попадали в вожделенное место, где сидели, кричали, стояли, вскакивали, обнимались, даже целовались 50–60 тысяч мужчин разного возраста, социального и материального положения.

Мы устраивались в проходе на ступенях и с этого момента становились абсолютно равным со всеми. Тем более что в футболе мы часто разбирались лучше многих взрослых. Я знал всех игроков по именам, по фамилиям, по кличкам, откуда тот или иной взялся и как сыграл все предыдущие игры. Я чувствовал, что мои комментарии были интересны всем вокруг, ощущал себя экспертом, был горд собой. И было отчего: ментов обманул, контроллеров перехитрил, сам протырился, помог протыриться ребятам, посмотрел на своих кумиров.

А завтра на «Заднем поле» мы будем обсуждать игру и пытаться повторить то, что проделывали лучшие мастера футбола: Бобров, Федотов, Николаев, Хомич и другие. Мой заветный чемоданчик просуществовал несколько лет, и его содержимое я еще долго хранил, как реликвию, а потом, классе в 10-м выбросил. К этому времени, как я уже писал, я стал зарабатывать какие-то небольшие деньги, которых хватало на то, чтобы купить билет на стадион, тем более, что посещать я стал только самые интересные игры, а не все подряд, как раньше.

Ну, напоследок напишу о «протырах» на стадион «Динамо» после того, как построили осветительные мачты. Этот способ был эксклюзивным, потому что был очень опасен и требовал отсутствия боязни высоты и большой смелости. Я воспользовался этим способом попадания на стадион всего два или три раза. Преодолев первый забор по описанной схеме, один из нас должен был подойти к осветительной вышке и на глазах у толпы зрителей забраться по ней до уровня последнего, самого высокого ряда арены – высота приблизительно 25 метров. В этом месте мачта соединялась с верхней бетонной частью арены двумя вплотную пригнанными трубами диаметром 25 см 60 61 и длиной 2,5 метра. Нам нужно было сесть верхом или лечь на эту прочную, но узкую связь между мачтой и ареной и на высоте 25 метров ползти, вцепившись руками, ногами и зубами в эти трубки. Честно говоря, это было страшно, но внизу стояли пацаны и ждали, когда ты скроешься на внутренней стороне. Пути обратно практически не было, или тебя ждал позор. Что, в штаны наложил? К тому же ползти обратно, пятясь задом наперед, было еще труднее и еще страшнее.

Однажды мне все-таки пришлось проделать путь назад, но не по своему желанию. Когда я приполз вплотную к стене арены, преодолев самое сложное испытание, из-за верхней части арены показалась голова мента. Мы вперились друг в друга взглядами: молодой мент, комфортно стоящий на последнем ряду арены, и мальчишка четырнадцати лет, сидящий на трубе на высоте двадцати пяти метров над землей. Он не сказал ни слова, только взглядом показал, чтобы я валил обратно. Я тоже не сказал ни слова и пополз вспять. Это было очень страшно, мог и не удержаться, но раз пишу об этом, значит, со страхом справился.

Но после этого случая я больше никогда не пользовался этим способом попадания на стадион, тем более что очень скоро менты стали охранять осветительные мачты и внизу и наверху. Одно, но очень важное замечание: я боюсь высоты. В полной мере я осознал это уже в студенческие годы, когда начал заниматься альпинизмом и имел даже первую ступень в этом виде спорта – очень красивый значок с белоснежной вершиной на фоне голубого неба. Я мог с рюкзаком большого веса очень долго тащиться вверх и вниз по горам. Но вот скалолазание с вбиванием страховочных крюков с использованием страховочных канатов на отвесных склонах – это не для меня; голова кружится, тошнит. Не мое. Даже, выходя на балкон пятнадцатого этажа, чувствую себя неуютно.

Еще об одном моем футбольном увлечении того времени. Это были фотографии в газетах острых моментов прошедших футбольных матчей. Многие мальчишки собирали тогда вырезки из газет. Надо понимать, что тех, кто выписывал и получал газеты в то время, даже в Москве, были единицы. Взрослые читали газеты на специальных уличных стендах, которых стояло множество по всему городу. Рано утром специальные разносчики расклеивали центральные газеты «Правда», «Известия», иногда «Вечерняя Москва», кое-где «Советский Спорт». Каждый вечер, с наступлением темноты, я отправлялся на добычу этих снимков. Я подходил к стенду, когда на улице было безлюдно, и лезвием безопасной бритвы (брал у папы) вырезал снимки футбольных матчей. Ничего общественно вредного я не делал. Читать газеты в темноте было все равно уже нельзя, а завтра утром наклеят новые. Я же вклеивал снимки-моменты в свой альбом, лучший альбом во всей школе, и утром показывал другим мальчишкам. В школе таких коллекционеров было сравнительно немного; только те ребята, кто очень любил футбол во всех его проявлениях.

Наш класс и параллельный к концу школы стал собранием юных интеллектуалов и дарований, к коим я, безусловно, не принадлежал. Интересно, что многие из них, будучи в школе штатными отличниками, очень мало чего добились в науке. Исключение, пожалуй, составляет академик Николай Бохвалов – известнейший математик, заведующий кафедрой МГУ. Кроме меня, докторами наук и профессорами стали только двое из пятидесяти прекрасно учившихся ребят. Они очень много времени посвящали учебе, домашним заданиям, не занимались спортом. Может, у них был слишком ранний старт, – фальстарт? Может, они слишком много сил отдали школе, положительным оценкам и хорошим аттестатам? Даже наши медалисты стали ординарными инженерами и младшими научными сотрудниками. Из этого не следует делать вывод, что в школе не надо учиться и трудиться. Но и фетишизировать роль школы в жизни человека тоже не следует. Я многое не доучил в школе и, как уже говорил, это не прошло для меня бесследно. Но все же нужно находить золотую середину между трудом в школе и вольной жизнью, она тоже – школа.

Мой опыт показывает, что школьные знания не сильно влияют на учебу в ВУЗе и совсем мало влияют на жизнь во всех ее проявлениях. Мне кажется сегодня, уже с высоты жизненного и профессионального опыта, в том числе опыта преподавателя с сорокавосьмилетним стажем, как положительного, так и отрицательного, что образование в России и во многих других странах в основном не соответствует требованиям жизни. У меня, конечно, имеются конкретные соображения концептуального характера, но об этом надо писать отдельно в специализированные издания. Во всяком случае, как жизнь в настоящее время быстро меняет свою сущность и формы, меняет парадигму и стратегию, так и образование, будучи сферой подготовки молодых людей к жизни, тоже должно меняться. И ключевое слово к этому изменению: ГУМАНИЗАЦИЯ образования.

Но вернемся к спорту в моей жизни. До института я поиграл в баскетбол за юношескую команду клуба «Динамо», где работал тренером выдающийся баскетболист послевоенных лет Николай Зинин. Потом он стал тренером команды мастеров «Динамо», где играл Владимир Торбан, о котором я уже писал. Это было очень хорошая баскетбольная школа, которая мне пригодилась все пять лет учебы в Текстильном институте, где я играл в первой команде (всего их было три). Интересно, что судьба свела меня с еще одним выдающимся баскетболистом того времени – Юрием Озеровым, однофамильцем теннисиста и комментатора Николая Озерова. Когда я впервые пришел на тренировку баскетбольной секции, поступив на первый курс Текстильного института, меня сразу включили в сборную, потому что динамовская школа Николая Зинина, у которого я тренировался до этого, была превосходной: хорошая техника, понимание тактики, высокая игровая дисциплина. Иногда, когда он был свободен от игр на первенство СССР, в первой команде играл Юрий Озеров, игрок команды мастеров «Динамо» и сборной СССР, симпатичный и высоченный (198 см) студент 2-ого курса нашего института. Несколько раз удалось сыграть с ним вместе. Это было большое удовольствие. Я успел закончить институт, а Юра Озеров так и не сумел перейти на следующий 3-й курс. Он числился одновременно в Текстильном институте и в Институте Физкультуры, позже получил диплом о его окончании и одно время даже был вторым тренером сборной СССР по баскетболу.

В школьные годы я поиграл в юношеской команде по хоккею с мячом команды СКИФ (спортивный клуб института физкультуры) и в юношеской футбольной команде клуба «Буревестник». После института играл в футбол за фабрику «Свердлова», на которой работал, ходил в походы на байдарках и, наконец, освоил и полюбил большой теннис. Последний раз я играл в теннис в 2005 году, когда мне было 73 года. Пожалуй, хватит о спорте. Но еще раз хочу сказать, что без него не мыслю себя, и что в моей жизни спорт сыграл весьма положительную роль. Благодаря спорту из болезненного, недокормленного субтильного мальчика я вырос в крепкого, выносливого, боевого юношу, а потом и мужчину. И характер мой укрепился, я научился многое делать «через не могу», что называется, «на зубах», у меня выработался командный дух и черты лидера, я узнал и горесть поражений, и радость побед. Научился искать причины поражений в себе (не афишируя этого) и истоки побед не только в себе, но и в товарищах по команде. Все эти умения и качества, конечно, с определенными изменениями, перешли и пригодились мне в моей работе и сейчас продолжают помогать мне.

Теперь о послешкольном периоде. О первом годе после окончания школы я до этого никому подробно не рассказывал, потому что этот год, вернее, первая его половина, оказалась самой неудачной в моей жизни. Десятый класс я окончил с весьма посредственным аттестатом: четверки были у меня только по математике, физике, литературе и истории, остальные были тройки, отлично стояло только по физкультуре. После получения аттестата надо было определяться с тем, что делать дальше. Родители мне ничего не советовали: мама привыкла к моей самостоятельности и мыслями своими находилась далеко от моих проблем, а папа был далеко физически, географически, то есть, как всегда на путине. А в моей голове была такая каша, такой винегрет и калейдоскоп из совершенно несовместимых идей!

Шел 1950 год, Сталин был еще жив, со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Шел, или только что прошел «процесс врачей» («убийц в белых халатах»); в стране царил дикий антисемитизм на государственном уровне. В каких-то областях жизни я хорошо разбирался, но в политике был ни бум-бум. В газетах я читал только спортивный раздел, по радио слушал только «радиоспектакли». Дома у нас о политике не говорили. О том, что существует «голос Америки» – не знал. Его я начал слушать потом в Переславле-Залесском, когда год жил там у брата.

В пятидесятом году в целый ряд институтов евреям путь был заказан, но я об этом ничего не знал. Мои мысли расходились тогда по трем путям: или поступать в Институт Физкультуры, или в Юридический, или в Геолого-Разведочный. В институт физкультуры я бы поступил легко, поскольку у меня имелись спортивные разряды по трем игровым видам спорта: по футболу, хоккею и баскетболу. В юридический тоже можно было поступить, – он не был престижным и не находился в черном списке по национальному вопросу.

Однако, окончательный выбор пал на геофизический факультет геолого-разведочного института. Почему именно этот факультет? Потому что физику я понимал и любил. Почему именно этот институт? Потому что образ его был связан с романтикой поиска, хождения с рюкзаком по горам и долам. Откуда мне было знать, что геофизический факультет был особенным факультетом, и особенность эта заключалась в его суперзакрытости, поскольку работы, в нем ведущиеся были связаны с самыми современными методами поиска и обнаружения урана. Конечно, это была высшая степень секретности. А я, наивный, поперся поступать в МГРИ, который находился напротив Манежа, рядом со старым зданием американского посольства на Моховой.