Текст книги "Всего понемногу"

50 лет окончания школы. Послевкусие

Дорогие мальчишки!

50 лет тому назад мы закончили 310 среднюю школу г. Москвы и вышли в открытое плавание – в ЖИЗНЬ.

За это время многих из нас уже не стало («одних уж нет, а те далече»), другие перебрались на иные континенты. Первым пусть земля будет пухом, а вторые пусть будут удачливыми за морями-океанами.

Нас осталось совсем мало. Но дело не в количестве и даже не в качестве (кто его определит?). Важно, что мы пока еще есть и вкушаем жизнь во всем ее хорошем и плохом. И давайте этому радоваться.

Мы ни разу за все эти годы не собирались вместе, что не делает нам чести. Видимо, потребность в нашем общении не была заложена в школьные годы.

Я очень боюсь этой встречи через 50 лет, боюсь разочарования и непонимания. Жизнь нас сделала очень разными; рассортировала, расфасовала по опыту жизни, по социумам, профессиям, мировоззрениям и по здоровью.

И все же надежда на положительные эмоции при встрече, от встречи не покидает меня. И как получится это, зависит целиком от нас, от нашей доброжелательности, некичливости, желания вспомнить наше детство, отрочество, юность, которые замечательны хотя бы тем, что мы в них пребывали.

Волнуюсь как молодой любовник перед свиданием, потому что увижу всех Вас и себя не в воспоминаниях, а в реалиях.

Геня Кричевский

Послевкусие

Вспоминаю это событие – сбор одноклассников, – аж через 12 лет. Было впечатление от встречи прямо во время встречи, после встречи через короткое (несколько дней) время, воспоминание в течение нескольких лет. Потом все ушло, куда уходит все, что не напоминает о себе каждодневно.

И вот теперь, когда я собрал в «книгу» «всего понемногу» и вставил в нее обращение к мальчикам-одноклассникам, моя средняя дочь Юля, которая прочла всю «книгу», исправила всю грамматику и дала очень полезные советы по архитектуре «книги», спросила меня: «Пап, а ты не хочешь развить чуть-чуть эту тему? Зачем, почему ты решил их собрать, как это было на встрече и что было потом».

Иду навстречу пожеланию дочери и кратко отвечу.

1. Решил собрать для того, чтобы увидеть, что с ними стало, с каждым и со всеми вместе. Такой социальный срез в динамике. Советские мальчики (были вместе с 5-го по 10-й класс 1945–50 гг.) – советские студенты, советские инженеры (все получили высшее техническое или естественнонаучное образование) – сильно пожилые мужчины (2000 г.) 67–68 лет.

2. Хотелось доставить приятное себе и им в общении и возможности возобновить контакты.

А что получилось?

Собрал я их в доме, который был очень близко к нашей школе № 310 (Малый Козловский переулок – сейчас там еврейская школа), к нашим родным Чистым Прудам, Главпочтамту (сейчас Биржа), к "Чайправлению" (сейчас магазин «Чай»). Это был пятый этаж дома № 15 по Мясницкой улице (в нашем детстве ул. Кирова) с балконом, с которого открывался вид на всю Мясницкую, на Главпочтамт, даже на Чистые Пруды. Мы все жили в этом районе, и мне хотелось доставить им удовольствие посмотреть с балкона и поностальгировать. В квартире на 5-ом этаже этого дома мы арендовали офис наших научных и просветительских структур, и я каждый раз, когда бывал в офисе, выходил на балкон, и смотрел на свои родные места и предавался воспоминаниям о своей детской и юношеской лихой, очень лихой жизни в этом районе (кое-что, совсем немного, описал в своих воспоминаниях).

Для того, чтобы собрать всех одноклассников, разбросанных по Москве, через 50 лет после окончания школы, пришлось затратить много усилий. Тогда не было социальных сетей «Одноклассники» и подобных. Всю работу я проделал сам, не прибегая к чей-либо помощи. Не буду вдаваться в подробности. Использовал эстафетный механизм (нашел одного, он другого и т. д.) и базу данных о москвичах (купил ее на «Горбушке»). Мне удалось найти в живых 18 человек. Я разослал им послание (вы его прочитали), и они все пришли в назначенный день и час.

Мы с Наташей расстарались и тут нам помогли сотрудники, соорудив очень вкусный и одновременно скромный стол. Я знал, что большинство ребят живут очень скромно, большинство уже не работали и были давно пенсионерами.

Сбой начался с первого этажа. По закону бутерброда, падающего… лифт был отключен (это бывало редко) и моим мальчикам пришлось шкандыбать пёхом на 5-й этаж. Некоторые были с палочками и почти все с большими животами и отдышкой. Но добрались, отдышались, уселись за стол, выпили, хорошо поели и все дружно начали ругать власть капиталистическую и взахлеб хвалить советскую. И это продолжалось весь вечер. Это было единственное, что их объединяло и разъединяло со мной. Я одинаково не любил советскую и современную власть, но по разным причинам. Но то был редкий случай, когда я не стал никого переубеждать. Не получилось бы, а вечер был бы испорчен.

В конце встречи я предложил сделать их регулярными, и мы наметили организатора на следующий год – Юру Машина Юра из нас всех был в прошлом большим начальником. Окончив МАИ, он почти сразу пошел по комсомольской линии, быстро стал первым секретарем горкома комсомола г. Москвы (времена Н. Хрущева), затем Никита Сергеевич, который Юре симпатизировал, сделал его Министром Спорта СССР, и Юра провел удачно одну из Олимпиад (не Московскую).

Он действительно собрал нас еще раз через год, в каком-то шалмане на Чистых Прудах. Народу пришло уже меньше. Кое-кто не дожил. Все проходило на улице, в стоячку и было как-то грустно. Это была последняя встреча, быстро стали уходить из жизни мои мальчики, ушел и Юра (через несколько месяцев после встречи).

Пару месяцев тому назад я решил составить «ревизскую сказку» (Н. В. Гоголь «Мертвые души») и, и, и – нас осталось всего 3 человека (со мной). Теперь, если собираться, то только «на троих». Процесс вполне естественный, органичный.

Вот такое послевкусие. И все же я не жалею, что 12 лет тому назад я их всех собрал.

Личное

Родители. Исполняя долг

Когда моя средняя дочь Юля послушала кусочки предыдущего опуса о моих детстве, отрочестве и юности, она отметила, что я мало пишу о родителях. И была права. Попытаюсь восполнить этот пробел, хотя это не просто. Объективно писать о родителях невозможно. Однако, будучи сам уже многие годы родителем четверых детей и дедом многочисленных внуков, все же могу попытаться передать не столько даже факты из жизни мамы и папы, сколько свои ощущения сына, поначалу ребенка, потом постепенно взрослеющего, взрослого и наконец зрелого человека.

Мама и папа дожили до того времени, когда и у меня, и у брата не только родились, но уже подрастали дети. У меня трое, а у брата двое девочек. По обычным представлениям, родители прожили долгую жизнь: папа 83 года, а мама 75 лет. Мне самому уже семьдесят пятый год, и я искренне считаю, что тоже прожил очень долгую жизнь. Но у каждого свои субъективные представления о сроках отпущенной ему жизни. Это сильно зависит от физической и духовной кондиции, от того, насколько человек успел выполнить поставленные перед собой задачи: продолжить род или качество этого рода, сделать что-то полезное, – у каждого свой список. Еще раз хочу сказать, что моя память – не лучший и не очень надежный хронограф. Тем более, что общий быт с родителями я делил от рождения до двадцати двух лет, а дальше отвалился и всю оставшуюся жизнь жил без родителей, к нынешнему моменту это уже более пятидесяти лет. Да, двадцать два года я делил быт с мамой и с братом, а папа бывал дома не так уж много времени. До войны он очень много времени проводил в частых и долгих командировках, а после войны подолгу, допоздна находился на службе. И только после выхода папы на пенсию я довольно много общался с ним, часто навещая их с мамой, живших тогда в семье брата Ильи.

Мама – совсем другое дело! Всегда, как только я начал себя хоть как-то ощущать, всеми клеточками своей души и тела я чувствовал, что она меня беззаветно, самоотверженно любит. Любит со всеми моими фокусами, кульбитами, неправедными делами. Она готова была всегда отдать мне последний свой кусочек, все самое вкусное. Это не значит, что она любила старшего брата Илью меньше. Но по-другому. Я был в раннем детстве очень болезненным мальчиком, с которым все время что-то происходило, что еще больше ухудшало мое здоровье и ставило маленькую тщедушную жизнь на грань выживания. То проглочу страшную рыбью кость, то персиковую косточку, то оближу всю краску с конструктора брата. Тут, конечно, вызывали «скорую», врачей, делались операции, промывания желудка и т. д. Со мной постоянно что-то случалось. Бедная моя мамочка. А папы, как всегда, рядом не было. Рыба для голодной страны была национальной идеей и папиной конкретной сверхзадачей. Он помогал добывать рыбу во всех пресных и соленых, во всех внутренних и внешних водоемах бескрайнего Советского Союза. В общем, маме я тяжело и дорого дался. Квалифицированная медицинская помощь всегда дорого стоит, и ради моего спасения мамочка относила в Торгсин немногочисленное фамильное столовое серебро, где за гроши его скупало государство (государственный рэкет того времени). А раз я дался маме так трудно и дорого, то любить меня надо было прямо пропорционально трудности. Вот всю жизнь она меня и любила. Конечно, мотивацию ее любви я просто придумал. Любила – и баста. Я и сейчас греюсь этим ее чувством ко мне. Я очень люблю своих детей, и мне хотелось бы, чтобы они это ощущали так же, как я чувствовал любовь моей мамы.

Папа – Евсей Ильич

Мама – Мария Григорьевна

До замужества мама немного поработала на какой-то, как она говорила, «гвоздильной» фабрике, где делали гвозди. Мне трудно представить маму, с ее ужасной близорукостью (-16 диоптрий), успешно работающей на гвоздильном станке и выполняющей план, или даже сверхплан по гвоздильной части. Это было после Гражданской войны, наверное, в 1924–1925 годах. Симпатичная, по-моему, даже красивая еврейская девушка приехала в Москву к женатому старшему брату, видному коммунисту и начальнику, и поселилась у него в семье. Весьма, кстати, своеобразной семье, где было два мужа и одна жена. Все трое коммунисты без буржуазных комплексов по отношению к институту семьи и брака. Ну, в общем, свободная любовь, провозглашенная вождями пролетариата: В. И. Ульяновым, Розой Люксембург и др. В то время подобные семьи не были редкостью. Вспомним треугольник: В. В. Маяковский, Лиля Брик и ее муж Иосиф Брик. Однако моя мама окончила классическую гимназию, знала латынь, немецкий язык, конечно, идиш, неплохо знала русскую литературу. В отличие от своего брата Исая, в Великой Социалистической революции мама не участвовала, и, наверное, поэтому для нее такие любовные многоугольники были дикими. Она с ужасом и некоторой брезгливостью вспоминала быт в этой семье. Все трое ее участников были пламенными революционерами, что не мешало им пользоваться всеми привилегиями людей, пришедших к власти: пайками, машинами, загранкомандировками и т. д. Сначала советская власть переиначила прекрасное еврейское имя моей мамы Мириам на Марию, после чего ее брат Исай, его жена и ее второй муж довершили этот процесс, – трое революционеров присвоили маме какое-то дурацкое импортное имя Регина. Под стать этому иностранному имени звучит и мое, не менее дурацкое, имя Герман. Объективности ради надо признать, что мне давали имя не они, а как раз мама, видимо, что-то передалось ей и с тех пор осталось в ней. Итак, теперь мою маму называли Регина, наверное, революционерам казалось, что новое имя более созвучно веяниям времени. Но и этого им было мало, они решили, что для того, чтобы приобщиться к пролетариату Регина должна приобрести трудовой опыт работницы на гвоздильной фабрике. И в то время как троица привилегированных представителей новой советской элиты разъезжала на лимузинах, моя бедная мама резала и колола руки отвратительными гвоздями, вся в масле и грязи. Вот и разберись после этого, кто лучше: большевики или троцкисты? Одни хуже других. Потому пережрали друг друга. Но все же не до конца. Один еще лежит посреди России в небольшой гранитной пирамиде, а троцкисты, судя по газетам, имеются во Франции и в других странах Европы.

Во всяком случае, я на своего дядю Исая очень сердит за то, что он так жестоко поступил с моей мамой: из идеологических соображений, сам оставаясь в чистоте и комфорте, подверг ее тяжелым испытаниям. А говорят, что я внешне на него очень похож, про остальное – не знаю. Жизнь его не пожалела. В 1937 году дядька и его партнер по треугольнику были расстреляны как троцкисты, а жена их Муза Федоровна больше десяти лет отсидела в лагерях и вернулась оттуда полным инвалидом. Так что я больше не сержусь на них. Дядька по-своему маму очень любил и, насколько я знаю, поспособствовал ее замужеству, зная моего отца.

Папа мой прошел сложный путь. Родом он был из еврейского местечка Жовнино на Украине. Семья была бедная и многодетная, детей было одиннадцать человек, папа был самым младшим. Потом вся семья отца какое-то время жила в Кременчуге, затем он жил в Баку, после побывал в командировке в Персии, где по заданию Советской Власти добывал продовольствие для голодающей России. Мой отец, его сестры, мама и ее брат были в Москве чем-то вроде нынешней лимиты. Дядька пришел в Москву из революции и с гражданки, про папу я уже рассказал, а мама приехала в Москву из украинского города Лубны. В Лубнах мамины родители держали свою москотельную лавку (москательная или москотельная лавка – это лавка, торгующая разными химическими веществами: красителями, клеем, маслом и т. д. «Этимологический словарь» М. Фасмера), а также кинотеатр. Понятно, что семья была зажиточной, с шестью детьми. Как и папа, мама была в семье самой младшей, закончила гимназию.

Замужество и женитьба родителей состоялись по сватовству родственников, а союз получился на всю жизнь. Вместе с папой они прожили 46 лет, и разлучила их только смерть. Папа был старше мамы примерно на десять лет, хотя точный свой возраст мама никогда не говорила, манипулируя им в зависимости от обстоятельств. Выйдя замуж за моего папу, она никогда уже не работала. Конечно, она много работала дома, в семье и всегда была при деле. После смерти папы мама прожила недолго, всего четыре-пять лет. И при их жизни, и до сих пор я задумываюсь о том, как могли соединиться и прожить такую долгую совместную жизнь мои дорогие родители, будучи полными антиподами друг другу по темпераменту, по образованию, по тонкости восприятия мира, отношению к нему, к детям?

Помимо других известных в мире классификаций у меня существует своя собственная классификация людей. Я делю детей и взрослых, мужчин и женщин на теплых и холодных, что не связано с температурой тела. Это не значит, что одни хорошие, а другие плохие. И среди теплых есть те и другие, и среди холодных. Эта классификация скорее связана с физиологическими и психологическими и, в итоге, с чувственными проявлениями человека. Конечно это моя сугубо личная оценка и, безусловно, субъективная. Самым наглядным проявлением принадлежности человека к «теплым», по-моему, является желание прикоснуться, потрогать, поцеловать, обнять, приласкать, реально или мысленно погладить близкого человека: родителя, детей, внуков, любимого мужа или жену, подругу, и совсем не обязательно с сексуальным подтекстом. Это уже другой пласт взаимоотношений. Холодный человек обходиться без всех этих мирихлюндий, сентиментальностей, телячьих нежностей. Ему даже в голову не приходит, что он сделает что-то подобное. Это не значит, что он любит меньше. Он такой. Таким его сделала природа. Брачный союз теплых и холодных очень часто распадается, особенно если к этому несовпадению добавляется что-то серьезное, содержательное. Я сам, будучи, вернее, относя себя к теплым, после того как у меня оборвалась пуповина с моей мамой, т. е. когда я стал взрослым, всю жизнь испытываю дефицит в проявлении к себе теплоты, чувственности и ищу ее до сих пор.

По качеству теплоты/холодности мама и папа были как бы из разных миров. Я никогда не видел, чтобы родители проявляли какие-то знаки внимания, ласки друг к другу. Ни разу они не приласкали и не погладили друг друга, не поцеловались у нас на глазах. Мне кажется, что это не было связано с их стеснением перед нами, а кажется, будто они и в нашем отсутствии никогда не делали этого. Мама была очень ласкова ко мне и ко всем пяти своим внучкам, а вот брат не допускал ласки в обращении с собой, будучи, в соответствии с моей классификацией, человеком холодным. Не стесняясь людей, мама гладила их, ощупывала, обнимала и даже обнюхивала (это был ее особый вид ласки); и мне это было очень приятно. Папа за всю мою жизнь не поцеловал и не обнял меня, самым большим проявлением его тепла был ласковый (именно ласковый!) подзатыльник, который тоже был мне приятен. Такими разными в проявлениях чувств были мои родители; при этом тот и другой любили своих детей и внуков.

Мне кажется, что маме не хватало теплоты со стороны папы. Но папа, особенно в конце жизни, когда он уже был на пенсии, старался компенсировать свою холодность в проявлениях постоянной заботой о своей Марусе. Мама очень плохо видела, а папа был чистюлей, – он помогал ей по хозяйству, убирал в квартире, ходил в магазин за продуктами. Вне дома мама была очень беспомощна: что, где купить, что, сколько стоит, общественный транспорт, – все это было для нее тайной за семью печатями.

Если у мамы выдавалась свободная минута между делами по хозяйству, то она всегда что-нибудь читала: журналы, книги, в том числе по-немецки. Это была гимназистская закваска. С мамой интересно было поговорить про литературу, про людей, про взаимоотношения между людьми. Политика ее не интересовала, газеты она не читала. Окружающий мир пугал ее, она всегда ждала от него каких-нибудь гадостей и больше всего оберегала от неприятностей своих сыновей. Мама постоянно предупреждала нас, чтобы мы были осторожны в своих публичных высказываниях, особенно о власти.

О том, что бывает в подобных случаях, она знала из опыта своей жизни. Все, что происходило в большом, среднем и малом мире, мама оценивала только с точки зрения благополучия своих сыновей, мужа и себя. Именно в таком порядке. У нее не было никакой гражданской позиции. В этом отношении, пережив первую мировую, гражданскую, вторую мировую войны и все, что было в нашей стране за всю ее жизнь, мама сосредоточилась на задаче выживания семьи. Думаю, что таких, как она, было очень много. При всей моей любви к маме, это отсутствие у нее хоть какой-то гражданской позиции раздражало меня в молодые годы. Повзрослев, я понял, что это была здоровая материнская позиция, с главным курсом на выживание любимых сыновей и мужа.

Папу она, конечно, любила; они оба были однолюбы. Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из них взглянул чувственным взглядом на окружавших их мужчин и женщин. Я очень хорошо знаю эти взгляды и сразу отличаю их. Но их не было. Мама не только любила папу, но и уважала его за честность, принципиальность, трудолюбие. Наш бедный, почти убогий быт был бесспорным доказательством честности папы – высокопоставленного советского чиновника. Одна комната в коммунальной квартире, бедная мебель, плохая одежда красивой мамы (как бы ей пошла другая, модная одежда), черт знает что, надетое на сыновьях. При этом у отца были возможности изменить этот быт к лучшему, что демонстрировало большинство советских чиновников и Красных директоров. Такая папина позиция также была трудно объяснима. Он был очень предприимчивый человек, очень много и активно работающий на государство и в то же время не желающий подумать о качестве жизни своей семьи. А ведь до того, как он женился, до того, как стал советским служащим, он жил совсем другую жизнь. К двадцати годам, очень много трудясь на ниве молодого, нарождающегося капитализма в России, он проявлял чудеса в бизнесе, торгуя углем, лекарствами и прочим. Перед революцией, в возрасте восемнадцати лет, отец стал миллионером. Он комфортно жил, хорошо одевался, питался в хороших ресторанах. Что еще он делал, я не знаю, – знаю только то, что он сам считал нужным рассказывать. При этом молодой отец материально помогал своим многочисленным сестрам, давал им деньги на лечение, на образование. К моменту женитьбы на маме, когда ему было тридцать семь лет, денег у него не осталось, – видимо, Софья Власьевна все, отобрала. И тогда он пошел служить советским чиновником этой самой Софье Власьевне, – и до самой пенсии честно прослужил ей. Вот, пойми и объясни такие человеческие метаморфозы. Папа был сделан совсем из другого материала, – не из того, что мама. Конечно, в основе был тот же белок, состоящий из 25 аминокислот. Но, видимо, из одного и того же сырья можно получить разнообразную конечную продукцию.

Папа закончил хедер (наверное, это соответствует четырехклассному образованию), где его научили писать и читать на идише, дали основы древнееврейского языка (почти иврит). Говорить на идише он, естественно, научился в семье. Русскому языку он учился в окружающей его жизни, неплохо говорил и грамотно писал по-русски, хотя в его речи встречались провинциализмы, южно-русские ударения и суффиксы. Я ни разу не видел, чтобы папа читал книги; он часто читал газеты и очень интересовался всеми событиями внешней и внутренней политики. Будучи полноценным советским человеком, папа поддерживал эту политику, во всяком случае, я не слышал, чтобы он высказывал сомнения в правильности всего того, что происходило в стране, и не потому, что боялся, – он был смелый человек, доказывая это всю свою жизнь: в революции, на гражданке, в отечественную войну. Отец говорил, что о том, что творила советская власть, узнал только из доклада Н. С. Хрущева на 20-м съезде партии. Вот и пойми, как неглупый человек, занимая средние посты в Госаппарате, не видел всех этих ужасов. Это еще один феномен в жизни моего папы. А его сыновья, даже младший, еще совсем мальчишка, увидел и понял задолго до доклада.

Но такого рода социальные, личностные затмения происходили и происходят с 2/3 населения нашей страны. Люди не хотят видеть очевидное, если им это неприятно, не хотят анализировать, а из результатов анализа синтезировать что-то содержательное. Ведь тогда им необходимо будет что-то решать, а это требует преодоления инерции и страха.

Мама при всей своей негражданственности прекрасно понимала весь ужас окружающего ее мира, понимала и, как улитка, забиралась в свой домик, стараясь затащить в него своих самых близких людей. Папа наоборот смело жил в своем времени, а когда у него открылись, вернее сказать, когда ему сверху открыли глаза, тогда он согласился с тем, что жил все это время в тюрьме. Однако все то время, что он был в тюрьме, он этого не чувствовал, – просто очень много работал, ему некогда было думать. В день смерти Сталина папа был абсолютно потерян, от возникшего вакуума его охватил ужас: как жить дальше без кумира, как жить без указаний сверху. Когда я, студент 2-го курса, сказал ему, что следовало бы порадоваться, что сдох тиран, папа был оскорблен в лучших чувствах. Но через год после доклада Н. С. Хрущева, который, кстати, сам принимал самое активное участие в сталинских репрессиях, отец со мной согласился, и больше мы к оценке сталинского периода в жизни страны никогда не возвращались.

В мои детские годы мама знала всех моих школьных друзей, они приходили в дом, тем более, что все мы жили по соседству друг с другом, многие были из нашего переулка, кто-то из нашего дома. Папа, в отличие от мамы, не знал никого, и не интересовался этой частью жизни. Сказать по правде, я не знаю, чем он интересовался, наверное, работой. Когда работа кончилась, и отец ушел на пенсию, в жизни его образовался вакуум, который он заполнил домашними делами, а также общественной работой в домовом комитете (домкоме). Силы у него еще были, а настоящих задач жизнь перед ним больше не ставила. С самоиронией он говорил о себе: «Я стал тыбик. Евсей, сходил ты бы в магазин, пошел ты бы заплатить за квартиру, подмел ты бы пол».

В последние пять-шесть лет своей жизни папа не без удовольствия проводил время с внучками. В доме у брата росли две девочки: Наташа и Лена, – с ними дед общался каждый день. Папа с мамой приходили и ко мне домой, или мы с детьми приходили к брату. Иногда мама и папа забирали Юльку из детского сада, благо он находился поблизости с их домом, тогда как наш дом был в двадцати минутах ходьбы от сада через заброшенное поле между двумя жилыми массивами (сейчас это поле целиком застроено). Возвращались они от нас всегда через это поле, летом заросшее сорной травой, а зимой занесенное снегом. Это была очень, до боли трогательная картина: старенькие мама и папа шли не спеша и о чем-то беседовали, мама держалась за папин рукав или хлястик пальто – он был ее поводырем. Наверное, они говорили о детях и внуках, о внуках и детях. В последние годы это было их общим, их связующим.

Мама и папа не совпадали по темпераменту, вернее, по скорости реакции на житейские ситуации. Папа был импульсивный, как говорят химики про некоторые вещества, высокореакционноспособный. Он быстро переходил в возбужденное состояние, реагировал бурно, непредсказуемо. В общем, опять же на языке химиков, папа был радикал (так называют самые активные частицы с ненасыщенной валентностью), и в этот момент лучше ему под руку было не попадать. Однако он быстро отходил и не был злопамятен. Это знала его жена Маруся, мы, дети и подрастающие внуки. Папа не курил и практически не употреблял алкоголь, а когда это все же происходило, то от малой дозы выпитого быстро пьянел и становился веселым, но не агрессивным. Мама не курила, на праздники с удовольствием выпивала бокал вина и произносила тосты, долгие, красочные и со смыслом. По этим коротким характеристикам дети могут сделать вывод: на кого похожи их папы, а внуки, соответственно, на кого похожи их мамы.

Моя мама была очень большой скромницей; гардероб у нее был архискромный, а правильнее будет сказать, бедненький, косметику она практически не употребляла, только изредка пудрилась. Папа не давал ей возможности разойтись по этой части – деньги выделял каждый день строго на еду, остальное считал баловством и роскошью. Наш папа был прижимист, расчетлив, жадноват. Ну и что из этого вышло? Никаких богатств к концу жизни он так и не накопил, наоборот, более полувека честно проработав на советскую власть, остался очень беден.

Отношение к деньгам у мамы и папы было совершенно противоположное. Папа их трудно зарабатывал и с еще большим трудом тратил. Мама никогда ничего не зарабатывала и тратила только то, что ей позволял тратить папа. А позволял он очень немного. Папа был очень скромен в быту и считал, что все должны следовать этим же принципам: мужчины, женщины, взрослые и дети. Женщин папа чувствовал плохо и не понимал их капризов и желаний, так не свойственных мужчинам. Сам он был очень серьезным мужчиной, почти лишенным чувства юмора. Мама, напротив, была искрометна в шутках, позволяла себе скабрезности и (к месту) ненормативную лексику. Маме можно было рассказать любой, даже очень грубый анекдот. При папе это было невозможно, да и не хотелось, т. к. соленый юмор он бы не оценил. Папа никогда не ругался матом и вообще не любил мата, даже если он был к месту. Хорошо владея этой частью русского языка, я никогда не выражался при нем, а при маме изредка позволял себе грубоватые поговорки и афоризмы, смысл в которых лежал не на поверхности. Мама и сама знала много русских, украинских поговорок, изречений на латыни и на идише, могла спеть украинскую песню. Папа, наоборот, никогда не пел, у него не было слуха, да ему и в голову не приходило, что взрослый человек может вдруг, ни с того ни с сего запеть. Кто-нибудь слышал, чтобы мой брат Илья когда-нибудь пел? Мама знала наизусть много русских и немецких стихов, детских сказок. Папа был очень далек от этих никчемных по его понятиям дел.

До определенного возраста, лет примерно до тридцати, я думал, что мама у нас немножко дурочка, а папа умный. И только став совсем уже взрослым, я понял, что мама всю жизнь швейковала, это была ее защитная маска, броня, защита от враждебного ей внешнего мира. Папа, в отличие от нее, был открыт миру; даже когда его обижали, он все равно не боялся жизни. Интересно бы проследить, как те или иные черты мамы и папы распределились по их сыновьям. Мне кажется, что я маменькин сынок (хоть и не на все 100 %), а брат – папенькин. Но активность у меня папина, а у брата мамина. Внешне я не похож на родителей, брат же похож лицом на папу, а телосложением на маму. Я контактен, как папа, а брат с людьми сходится тяжело, как мама. Я практически ничего не боюсь и не знаю края, как папа, даже обгоняю его. Брат очень осторожен, ждет подвохов и неприятностей, как мама. Можно было бы эти аналогии и антиподии продолжить. Но и без этого понятно, что я взял у мамы больше в эмоциональном отношении, а от папы в рациональном. Про брата говорить не буду, пусть он сам скажет о себе, а то может выйти обида. Да и вообще, когда уже нет родителей, все мои размышления о них носят абсолютно субъективны.