Текст книги "Тайпи"

21

Нет на свете такой страны, которая не имела бы своих прославленных целебных источников. Челтенхем долины Тайпи находится в пустынной местности и навещается довольно редко. Он расположен вдали от жилищ на склоне горы, к нему ведет малохоженая тропа, осененная восхитительными зелеными кронами и с обеих сторон теснимая прекрасными ароматными травами.

Минеральные воды источника Арва Вай note 3Note3
  Что, я полагаю, переводится как «Сильная Вода», так как «арва» – это местное название корня, имеющего и опьяняющие и укрепляющие свойства, а «вай» – по-маркизски – вода. – Г. М.


[Закрыть] бьют из расщелин в скале и, сбегая по обомшелому камню, каскадами искрящихся капель падают в естественную каменную чашу, края которой обвиты травой и росистыми лиловыми цветами, пахучими и свежими от постоянной поливки.

Сама вода ценится у островитян очень высоко, многие находят ее не только целительной, но и вкусной; ее приносят в тыквенных сосудах и хранят где-нибудь в тенистом уголке возле дома, прикрыв ворохом больших листьев. Среди любителей воды из целебного источника был старый Мархейо. Он нередко отправлялся на ту гору, волоча на себе большую круглую тыквенную бутыль, и возвращался, пыхтя и отдуваясь, с новым запасом своего излюбленного питья.

На вкус она кажется раствором сразу десятка самых отвратительных веществ и вообще достаточно тошнотворна, чтобы составить состояние владельцу, будь этот источник немного ближе к центрам цивилизации.

Я не химик и не могу привести здесь научный химический состав этой воды. Знаю только, что однажды, когда Мархейо в моем присутствии вылил из бутылки последнюю каплю, на дне ее оказался какой-то крупитчатый осадок, очень похожий на обыкновенный песок. Содержится ли он в воде всегда, и, может быть, как раз он и придает ей особый привкус и целебные свойства, или же он оказался на дне случайно – этого я сказать не могу.

Как-то я возвращался от источника кружной дорогой, и вдруг глазам моим открылось зрелище, живо напомнившее мне знаменитый Стоунхендж и архитектурные опыты друидов.

У подножия горы, в окружении густых рощ, вздымается циклопическая каменная лестница, ступени-террасы которой уходят вверх по склону. Они не менее сотни ярдов в длину и ярдов двадцать в ширину. Грандиозность всей лестницы, впрочем, не так поражает, как невероятные размеры каменных плит, из которых она сложена. Иные камни, продолговатые по форме, имеют длину до пятнадцати футов и толщиною футов в шесть. Грани их совершенно гладки, но, несмотря на правильную форму, не несут на себе никаких следов тесала. Уложены они без всякой цементирующей прослойки, так что кое-где образовались большие щели. Самая верхняя и самая нижняя террасы по конструкции отличаются от остальных: обе имеют в центре по квадратному углублению. В щелях между каменными плитами выросли огромные деревья, и их развесистые кроны, переплетаясь, образуют балдахин, почти непроницаемый для солнечных лучей. Вся лестница увита лозами дикого винограда, которые переползают со ступени на ступень, пряча серый камень от глаз в своих узловых объятиях. Кое-где закрывают его густо разросшиеся кусты. Нехоженая тропа пересекает одну террасу, и тень здесь так густа, так буйна растительность, что, не зная, можно пройти мимо самых ступеней и ничего не заметить.

Сооружение это носит несомненные признаки большой древности, и Кори-Кори, единственный авторитет, к которому я прибегал в моих научных изысканиях, заверил меня, что оно одного возраста с мирозданием, что строителями его были сами великие боги и что оно будет здесь стоять до конца времен. По тому, как Кори-Кори, не затруднившись, мне это объяснил и как уверенно приписал постройке божественное происхождение, я понял, что ни он и никто из его соплеменников ничего об этом не знают.

Когда я стоял и смотрел на этот памятник могущества какого-то давно вымершего и забытого народа, затерянный в зеленом безмолвии на островке где-то на краю земли, о существовании которого еще вчера вообще никто не знал, я испытывал трепет еще больший, чем у величественного подножия пирамиды Хеопса. Здесь нет ни надписей, ни статуй – никаких ключей, по которым можно было бы прочесть его историю; ничего, только немые камни. Сколько поколений таких могучих деревьев поднялось, достигло расцвета и сгнило с тех пор, как были возведены эти каменные ступени!

При взгляде на эту постройку, естественно, приходят в голову кое-какие интересные мысли. Она доказывает, что остров существует очень давно – мнение, которого создатели разных теорий о происхождении островов в Южных морях обычно не разделяют. А я лично считаю столь же вероятным, что три тысячи лет тому назад люди могли жить в Маркизских долинах, как и то, что они обитали на землях Египта. Образование острова Нукухива нельзя приписать работе кораллов, ибо, сколь ни сказочно неутомимо это существо, у него все же не хватило бы силенок нагромоздить одну на другую скалы общей высотою в три тысячи с лишком футов над уровнем моря. Вполне возможно, что землю эту выбросило со дна морского при извержении подводного вулкана. Во всяком случае, никто не может поклясться, что это было не так, и я вовсе не собираюсь оспаривать эту гипотезу. Право же, объяви сегодня геологи, что весь Американский континент возник подобным же образом в результате одновременного извержения целой цепи подводных Этн, протянувшейся от Северного полюса до широты мыса Горн, я менее всех склонен был бы им возражать.

Я уже упоминал, что жилища островитян почти всегда построены на каменных площадках, которые у них называются пай-пай. Размеры этих площадок, так же как и камней, из которых они сложены, относительно невелики, однако почти в каждой долине имеются такие же постройки, но только гораздо более крупные, – это морэй, места захоронений и празднеств. Иные из этих платформ так широки и сооружение их должно было потребовать такого искусства и труда, что невозможно поверить, чтобы их возводили предки нынешних обитателей острова. Разве что с тех пор эти племена плачевным образом регрессировали и утратили знание многих секретов механики. Не говоря уже об их природной наклонности к праздности, каким способом могли эти простодушные люди передвигать и устанавливать такие огромные каменные глыбы? И как они своими грубыми орудиями могли обтесывать их и придавать им нужную форму?

Все большие пай-пай, вроде платформы для хула-хула в долине Тайпи, носят несомненные признаки глубокой древности; и я склонен предполагать, что их создание следует приписать тому же народу, который был строителем тех еще более древних террас, описанных мною выше.

По мнению Кори-Кори, пай-пай, на которой находится танцевальная площадка хула-хула, была сооружена много-много лун тому назад, и руководил строительством великий вождь и воин Мону – очевидно, глава тайпийского цеха каменщиков. С самого начала она имела именно то предназначение, коему в настоящее время служит, и была воздвигнута в сказочно короткий срок – за одно солнце, после чего состоялось посвящение ее бессмертным деревянным идолам, которое было отмечено пышным празднеством, длившимся десять дней и десять ночей.

Среди площадок пай-пай малых размеров, служащих основаниями для жилищ, нет ни одной, которая казалась бы выстроенной недавно. К тому же по всему острову можно встретить немало этих массивных каменных подставок, на которых вообще нет домов. Это в высшей степени удобно, так как любому предприимчивому островитянину, который вздумал бы эмигрировать за несколько сот ярдов от места своего рождения, надо лишь, дабы обосноваться в новых краях, выбрать себе по вкусу какую-нибудь из ничейных пай-пай и без дальнейших церемоний разбить на ней свой бамбуковый шатер.

22

С тех пор как начала проходить моя хромота, я завел обыкновение каждый день навещать в доме Тай Мехеви, неизменно встречая у него самый радушный прием. Меня всегда сопровождали Файавэй и неотлучный мой Кори-Кори. Не доходя до дома Тай, на котором лежало суровое табу для всего женского пола, моя подруга останавливалась и удалялась в какую-нибудь соседнюю хижину, словно девическая стыдливость не позволяла ей приблизиться к собранию холостяков.

Это и в самом деле было нечто вроде холостяцкого клуба. Хотя дом Тай служил постоянным жилищем нескольким наиболее уважаемым старейшинам, в частности самому почтенному Мехеви, он еще был излюбленным местом сборищ для всех веселых и болтливых дикарей долины, достигших зрелого возраста, – они, что ни день, таскались туда, как в цивилизованных странах такие личности таскаются в пивную. Там они сидели часами, болтали, курили, ели пои-пои или деловито спали для поддержания своего здоровья. Дом Тай был своего рода центром долины, сюда стекались все слухи и разговоры; при виде его – битком набитого туземцами, все одними мужчинами, когда в разных углах ведутся разные оживленные разговоры, одни люди приходят, другие уходят, все толпятся, – подумаешь, пожалуй, что это дикарская биржа, на которой обсуждается неустойчивый курс полинезийских акций.

Верховная власть здесь принадлежала Мехеви, проводившему в доме Тай большую часть времени; и часто, когда здание пустело и в нем оставались лишь замшелые столетние старцы, давно ставшие неотъемлемой его принадлежностью, можно было застать верховного вождя, вкушающего otium cum dignitate note 4Note4
  Отдых с достоинством (лат.)


[Закрыть] на мягких циновках, которыми здесь устлан пол. Но когда бы я ни появлялся в доме Тай, Мехеви неизменно подымался мне навстречу и, как всякий гостеприимный джентльмен, приглашал меня располагаться поудобнее. Он громко кричал: «Таммари!» (Мальчик!) – немедленно перед ним оказывался подросток-слуга, исчезал на мгновение и возвращался с каким-нибудь соблазнительным яством, которым вождь принимался меня потчевать. Признаюсь чистосердечно, честью моих столь частых визитов Мехеви был обязан великолепию своего стола. И удивляться тут особенно нечего: следует вспомнить, что во всем мире холостяки славятся умением задать друзьям славную пирушку.

Однажды, подходя к дому Тай, я увидел, что там ведутся какие-то большие приготовления, – очевидно, к празднику. Кое-что в поведении дикарей напомнило мне на этот раз беготню поварят на кухне большого ресторана накануне пышного банкета. Они носились туда-сюда, у каждого было какое-то неотложное дело: одни волокли к реке толстые бамбуковые трубки, чтобы наполнить их водою; другие гонялись в кустарнике за взъерошенными кабанами; и повсюду сидели и месили огромные груды пои-пои на больших деревянных блюдах.

Я стоял и смотрел вокруг, как вдруг внимание мое отвлек оглушительный визг, доносившийся из ближней рощи. Я бросился туда – визжала огромная свинья, которую несколько туземцев держали распластанной на земле, между тем как один здоровый дикарь безуспешно пытался прикончить несчастную скотину сокрушительными ударами дубиной по черепу. Жертва его рвалась и билась. Он раз за разом промахивался, но, пыхтя и отдуваясь, продолжал свое дело. Наконец, употребив столько усилии, что хватило бы перебить целый гурт быков, он одним убийственным ударом все же поверг ее бездыханной к своим ногам. Не выпустив крови, тушу быстро отволокли к разведенному поблизости костру, четверо дикарей подняли ее за ноги и стали раскачивать над пламенем. Вскоре разнесся запах паленой щетины – цель была достигнута. Тогда тушу оттащили, выпотрошили, причем внутренности, как самое лакомое, отложили, а самое тушу тщательно промыли в проточной воде. Затем на земле разложили широкое зеленое полотнище из толстых пальмовых листьев, скрепленных между собой бамбуковыми палочками, и, плотно завернув в него свиную тушу, перенесли к заранее подготовленной печи. Ее уложили на раскаленные камни пода, завалили ворохом листьев и быстро насыпали сверху холмик земли.

Таков, в общих чертах, способ, каким тайпийцы делают из воинственных, строптивых кабанов восхитительную нежную свинину, которая, будучи откушена, тает на языке, словно ласковая улыбка на устах Красоты.

Рекомендую его всем мясникам, поварам и хозяйкам.

Злосчастная свинья, чью гибель я здесь воспел, была не единственной, принявшей смерть в тот достопамятный день. Горестное хрюканье и умоляющий визг неслись со всех сторон, и, я думаю, до заката солнца были перебиты первенцы всех пометов всех свиней в долине.

Вокруг дома Тай царило величайшее оживление. В многочисленных печах пеклись свиные туши и пои-пои, насыпанные над ними горки земли казались целым городом муравейников. Десятки дикарей гулко стучали каменными пестами, приготовляя для печей новые порции пои-пои, кто-то деятельно собирал зеленые хлебные плоды и молодые кокосы, тогда как несметная толпа народу просто стояла вокруг, очевидно, чтобы подбодрить своим присутствием тех, кто трудился, и все без умолку горланили во всю глотку.

Такая уж особенность у этих людей, что, за какое бы дело они ни взялись, они всегда поднимают невероятный шум. Им так редко приходится утруждать себя, что когда они все-таки что-то делают, то, видимо, ни за что не хотят допустить, чтобы их доблесть осталась незамеченной ближними. Если, например, надо перенести на другое место камень, что вполне под силу двум крепким мужчинам, собирается целая толпа людей, они долго и громко разглагольствуют, наконец все вместе, толкаясь, подымают камень и несут с воплями и пыхтением, словно совершают бог весть какой трудный подвиг. Глядя на них при этом, представляешь себе бессчетную армию черных муравьев, окруживших и тянущих в свою дыру ногу скончавшейся мухи.

Наглядевшись на эту веселую суматоху, я вошел в дом Тай, где застал Мехеви сидящим на циновках – он удовлетворенно поглядывал на бурные приготовления, время от времени выкрикивая новые приказы. Он был необыкновенно возбужден и объяснил мне, что наутро предстоит грандиозное празднество, которое будет происходить в Священных рощах и в самом доме Тай. Меня он настоятельно просил присутствовать. Однако в память какого события или в честь какого героя устраивалось торжество, этого я уяснить себе никак не мог. Мехеви сделал было попытку просветить меня на этот счет, но потерпел такой же полный провал, как и в тот раз, когда вздумал посвящать меня в замысловатые тайны табу.

На обратном пути Кори-Кори, сопровождавший меня, разумеется, в дом Тай, видя, что любопытство мое осталось не удовлетворено, решил навести в деле полную ясность. С этой целью он повел меня через Священные рощи, указывая пальцем на разные непонятные предметы и присовокупляя столько словесной абракадабры, что вскоре у меня от нее уже разболелось все от головы до пяток. Он подвел меня к удивительному пирамидальному сооружению площадью ярда в три у основания и футов десяти в высоту, построенному совсем недавно. Сложено оно было главным образом из пустых тыкв с добавлением некоторого числа полированных кокосовых скорлуп и было очень похоже на гору человеческих черепов. Видя, как недоуменно я взираю на это нагромождение дикарской посуды, мой чичероне поспешил просветить меня касательно его смысла и назначения – но все усилия его оказались тщетны, я и по сей день не имею понятия, что это был за монумент. Однако, поскольку он занимал такое видное место в предпраздничной подготовке, я про себя окрестил состоявшееся назавтра торжество Праздником тыкв.

На следующее утро, поднявшись довольно поздно, я увидел, что все обитатели дома Мархейо заняты сборами. Сам престарелый воин закручивал в две седые букли две пряди волос, которые оставались не сбритыми у него на макушке, серьги и копье, начищенные до блеска, лежали рядом, а его краса и гордость – знаменитая пара сандалий свисала наготове с шеста у стены. Молодые люди были заняты примерно такими же приготовлениями, а юные девицы, и среди них Файавэи, умащивали себя благовонным маслом эйка, перебирали и укладывали свои длинные волосы и совершали другие таинства девического туалета.

Когда сборы были позади, девушки предстали передо мной в выходных нарядах, самой приметной частью которых были ожерелья из прекрасных белых цветов, оторванных от стебля и плотно нанизанных на длинное волокно тапы. Такие же украшения сверкали у них в ушах, из них же были сплетены венки, которые они возложили себе на голову. Ниже пояса девушки были облачены в коротенькие туники из белоснежной тапы, а некоторые еще добавили к этому свободный плащ из той же материи, завязанный на плече хитроумным бантом и ниспадающий живописными складками.

Держу пари, что в таком туалете прекрасная Файавэи затмила бы любую красавицу мира.

Что бы там ни говорили о вкусе, с каким одеваются наши модные дамы, их брильянты, перья, шелка и меха не идут ни в какое сравнение с восхитительной простотой наряда, в котором собрались на свой праздник эти нимфы долины Тайпи. Посмотрел бы я на галерею знатных красавиц, столпившихся в Вестминстерском аббатстве по торжественному случаю коронации, если бы поставить на минуту рядом с ними стайку юных островитянок, – какими скованными, надутыми и дурацки важными выглядели бы они в сравнении с безыскусно грациозными, живыми и веселыми моими дикарками. Все равно, как если бы рядом с Венерой Медицейской поставить манекен из модной лавки.

Скоро мы с Кори-Кори остались в доме одни – все остальные уже отправились в Священные рощи. Моему телохранителю не терпелось последовать за ними, он просто места себе не находил, оттого что я слишком медленно собираюсь; так изнывает собравшийся в гости гуляка, со шляпой в руке поджидая внизу у лестницы своего замешкавшегося дружка. Наконец я уступил его настояниям, и мы пошли к дому Тай. Все дома, мимо которых вел наш путь, стояли пустые.

Подойдя к большому камню, которым кончалась тропа, мы услышали позади него возгласы и смешанный гул голосов – было ясно, что предстоящее событие, каково бы оно ни было, собрало несчетное множество народу. Прежде чем лезть через камень, Кори-Кори на минуту остановился, как останавливается у двери в зал светский щеголь, чтобы в последний раз окинуть взглядом свой туалет. В этот момент мне пришло в голову, что и мне, пожалуй, следовало бы уделить кое-какое внимание своей внешности. Правда, выходного платья у меня не было, и как себя приукрасить, я не знал. Но, желая непременно произвести благоприятное впечатление, я твердо решился сделать все, что в моих силах; а так как я знал, что не могу обрадовать аборигенов больше, чем если поступлю согласно их обычаям, я сбросил широкий плащ из тапы, в который всегда закутывался, выходя из дому, и остался только опоясанным нешироким полотнищем тапы, едва достигавшим колен.

Мой сообразительный камердинер сразу же разгадал мои намерения почтить в одежде обычаи его племени и принялся старательно расправлять складки моей теперь единственной детали костюма. В это время я увидел, что неподалеку сидят кружком девушки и свивают в гирлянды белые цветы, которые огромными ворохами лежат вокруг. Я знаком попросил у них цветов, и мне сразу же было подарено венков десять. Один из них я надел на жалкое подобие шляпы, которое уже давно вынужден был смастерить себе из пальмовых листьев, а несколько свил в роскошный пояс. Покончив со всем этим, я медленной, торжественной походкой расфранченного кавалера взошел вверх по камню.

23

В Священных рощах собралось чуть ли не все население долины Тайпи. В глубине виднелся длинный фасад дома Тай, широкая площадка перед ним была заполнена мужчинами в самых фантастических костюмах – они громко переговаривались и бешено жестикулировали. А ближе к тому месту, где стоял я, вся роща пестрела яркими нарядами девушек, резвящихся, танцующих, что-то кричащих. Они встретили мое появление громкими приветственными возгласами, один кружащийся хоровод отделился и двинулся ко мне – танцующие женщины пели мне какую-то песню. Перемена в моем костюме привела их в восторг, меня окружили и повели к дому Тай. Однако, приблизившись к нему, прелестные нимфы замедлили шаг, расступились, и я без них подошел к переполненному строению.

Поднявшись на пай-пай, я убедился, что пир был уже в полном разгаре.

Какое изобилие царило здесь! Уоррик, угощающий мясом и пивом своих приспешников, – просто жалкое ничтожество в сравнении с благородным Мехеви! Во всю ширину дома Тай были расставлены деревянные сосуды в форме челноков, украшенные резьбой и наполненные свежей пои-пои, они достигали двадцати футов в длину и были защищены от солнца широкими парусами из банановых листьев. Между ними высились пирамидальные груды зеленых хлебных плодов, напоминающие горы пушечных снарядов, сложенных во дворе арсенала. В щели между каменными плитами пола были вставлены большие ветви, на которых, защищенные листвою от солнечных лучей, висели зеленые свертки с жареной свининой, подвешенные таким образом, чтобы их всякий мог достать. К перилам пай-пай был прислонен целый лес толстых бамбуковых палок, снизу наглухо забитых, а сверху их жерла были заткнуты пробками из листьев. Там содержалась речная вода, в одной такой трубе помещалось ее до пяти галлонов.

Так был накрыт пиршественный стол, и всем присутствующим оставалось угощаться в свое удовольствие. Беспрестанно шелестели пересаженные сюда зеленые ветви, одаряя гостей своими небывалыми плодами, которые никогда прежде не родились в гуще их листвы. Тыквенные миски без конца наполнялись божественной пои-пои из огромных челноков, а вокруг дома Тай дымились десятки костров, на которых жарились хлебные плоды.

Внутри тоже все выглядело необыкновенно. Грандиозный диван из циновок, тянущийся между двумя параллельными стволами футов на двести из конца в конец сооружения, был покрыт телами возлежащих воинов и вождей, энергично жующих или же забывающих заботы полинезийской жизни в успокоительных клубах табачного дыма. Трубки, которые они курили, были длинными, их чашечки из кокосовых скорлуп – в резных узорах. Лежащие курильщики передавали их по кругу, сделав две-три затяжки, лениво протягивая трубку сотрапезнику иной раз через голову соседа, которого пиршественные труды уже сморили сном.

Табак, употребляемый жителями долины Тайпи, был очень слабый и приятный. Его здесь было вдоволь, обычно в листьях, и я заключил поэтому, что он произрастает прямо в долине. Кори-Кори это подтвердил, но самому мне гак и не пришлось увидеть ни единого растущего куста. В Нукухиве и как будто бы во всех других долинах табак ценится очень высоко, его покупают скудными количествами у приезжих, так что курение для жителей этих мест – большая роскошь. Откуда его так много у тайпийцев, я не выяснил. Чтобы всерьез заниматься возделыванием табака, они, по-моему, слишком склонны к счастливой лени; право же, насколько могу судить, в долине не было ни клочка земли, подвергавшегося какой-либо обработке, не считая воздействия дождевых струй и солнечных лучей. Может быть, правда, кусты табака растут дико, как сахарный тростник, где-нибудь в отдаленном уголке долины.

Впрочем, многие из собравшихся в доме Тай не довольствовались утешительным действием табака, но прибегали к более сильному средству – арве.

Арва – это корень, в изобилии встречающийся на архипелагах Южных морей. Сок, добываемый из него, поначалу действует на человеческий организм возбуждающе, но потом расслабляет мышцы и вызывает глубокий наркотический сон. В долине Тайпи питье из арвы приготовлялось следующим способом. Несколько юношей усаживались в кружок перед большим деревянным сосудом, у каждого под боком была кучка мелко нарезанных корней арвы. По кругу пускался кокосовый кубок с водой, молодые виноделы споласкивали рот и приступали к работе, которая состояла в том, что арва тщательно прожевывалась и выплевывалась в стоящий посредине деревянный сосуд. Когда разжеванной массы набиралось довольно, ее заливали водой, размешивали указательным пальцем правой руки – и питье было готово. Арва имеет и целебные свойства. На Сандвичевых островах она с успехом применялась для лечения золотухи, а также для борьбы со свирепствующей там болезнью, знакомством с которой злосчастные аборигены обязаны своим заморским благодетелям. Но жители долины Тайпи, которых пока минула эта напасть, прибегают к арве за столом как к источнику радости, и тыквенная чаша с этой жидкостью переходит там из рук в руки, как у нас – бутылка с вином.

Мехеви, приятно пораженный моим новым нарядом, встретил меня с распростертыми объятиями. Он приберег для меня восхитительное месиво коку, хорошо зная мое пристрастие к этому блюду, а также выбрал четыре молодых кокоса, несколько жареных хлебных плодов и великолепную гроздь бананов, чтобы получше угостить меня на праздничном пиру. Все эти яства немедленно были поставлены передо мной; но Кори-Кори счел такое угощение совершенно недостаточным и удовлетворился лишь тогда, когда добавил к нему снятый с ветки, обернутый листьями щедрый кусок свинины, которая, несмотря на то что была приготовлена столь скоропалительно, оказалась отменно вкусной и нежной.

Свинину нельзя считать обычной пищей жителей Маркизских островов; естественно поэтому, что и разведением свиней там не очень-то занимаются. Кабаны бродят в рощах, предоставленные самим себе, питаясь главным образом опадающими кокосами. Правда, голодное животное с огромным трудом добирается до мягкого ядра ореха, раздирая волокнистую шелуху и взламывая скорлупу. Я часто со смехом наблюдал, как толстый боров долго напрасно бьется с упрямым орехом, и так и сяк пробуя его на зуб, а потом вдруг рассвирепеет, подроет под ним землю и подшвырнет его рылом в воздух. Орех падает, кабан бросается за ним, снова пытается его разжевать, при этом орех выскальзывает у него из пасти и отскакивает, и глупое животное стоит озадаченное, не понимая, куда вдруг девалась его добыча. Такое преследование кокосового ореха иной раз продолжалось часами.

Второй день Праздника тыкв начался под еще более оглушительный шум, чем первый. Казалось, целая армия барабанщиков гулко ударяла в бессчетные, туго натянутые овечьи кожи. Разбуженный этим грохотом, я вскочил и увидел, что все в доме Мархейо уже собрались уходить. Мне было интересно, какую новость предвещает столь громкое начало, а также хотелось посмотреть, что за инструменты производят такой ужасный шум, поэтому я вместе с островитянами отправился в Священные рощи.

На широком, довольно открытом пространстве от дома Тай до большого камня, по которому туда подымаются, равно как и в самом доме, не было на этот раз ни одного мужчины – одни только женщины под влиянием непонятного возбуждения плясали и кружились повсюду, издавая громкие возгласы.

Помню, меня позабавил вид пяти старух, которые держались очень прямо и, вытянув вдоль боков руки, совершенно обнаженные, без устали подпрыгивали высоко в воздух, словно палки в воде, когда их толкнешь на воду, а потом отпустишь. С лицом, преисполненным глубочайшей серьезности, они продолжали это свое удивительное занятие, не давая себе ни минуты передышки. Никто на них особого внимания не обращал, но я, должен честно признаться, что называется, выпучил на них глаза.

Желая просветиться насчет того, что увидел, я обратился к Кори-Кори, и мой ученый друг тут же приступил к подробным разъяснениям, но я смог понять только, что эти прыгающие женщины – безутешные вдовы, чьи супруги пали в сражениях много лун назад, о каковом несчастье почтенные матроны с тех пор оповещают соплеменников на каждом празднестве. Было очевидно, что в глазах Кори-Кори это служило вполне достаточным основанием для такого несолидного поведения, но мне, признаюсь, оно все же показалось неуместным.

Оставив сокрушающихся вдовиц, мы прошли к площадке хула-хула. Здесь на тесном квадрате собралось чуть ли не все население долины. Зрелище это было весьма примечательное. В тени бамбукового навеса вокруг площадки возлежали старшие вожди и воины, а в середине, под роскошным кровом раскидистых ветвей, преспокойно лежали все, кого только можно было себе вообразить. В глубине площадки, на ступенях гигантских алтарей стояли корзины из листьев кокоса, наполненные хлебными плодами, лежали свитки тапы, грозди спелых бананов, груды яблок мэмми, золотистые фрукты арту и жареные свиные туши на больших деревянных подносах, красиво украшенные зеленью, а у ног свирепых идолов были сложены как попало примитивные орудия войны. В нижние ступени обоих алтарей были также вставлены длинные шесты, а к концам их привязаны корзины из листьев, полные всевозможных плодов. Под этими-то шестами были установлены в два ряда огромные барабаны, достигающие пятнадцати футов в высоту. Это были распиленные куски полых древесных стволов, сверху затянутые акульей кожей и испещренные по бокам какими-то замысловатыми резными узорами. На разной высоте они были обвиты пестрыми перевязями из цветной соломы, и кое-где с них свешивались полосы тапы. Позади этих инструментов были установлены легкие возвышения, и на них стояли молодые тайпийцы, которые ударяли ладонями по натянутой коже и тем производили невероятный грохот, разбудивший меня в то утро. То один, то другой музыкант спрыгивал на площадку и смешивался с толпой, но его место сразу же занимал доброволец со свежими, нерастраченными силами. Благодаря этому здесь поддерживался беспрестанный грохот такой силы, что, кажется, никакой Пандемониум не мог бы с этим сравниться.

Ровно в центре площадки в пол были воткнуты по меньшей мере сто длинных шестов – свежесрезанные с ободранной корой и развевающимися на концах узкими полосками белой тапы, они были обнесены невысокой тростниковой изгородью. Каково их назначение, я так и не смог узнать.

Другую своеобразную черту этой сцены составляли десятка два лысых стариков, которые, скрестив ноги, сидели на своего рода маленьких кафедрах под деревьями. Почтенные эти старцы, очевидно священнослужители, без перерыва тянули какой-то однообразный напев, впрочем совершенно заглушаемый барабанным боем. В правой руке каждый держал тонкого плетения соломенный веер с массивной черной деревянной ручкой и без устали им помахивал.

Но ни на барабанщиков, ни на жрецов никто не обращал ни малейшего внимания, все, кто там были, самозабвенно болтали и смеялись, курили, пили арву и ели. Весь дикарский оркестр мог бы с тем же успехом, и с немалой пользой для присутствующих и для оркестрантов, вообще прекратить этот адский шум.

Напрасно я допытывался у Кори-Кори и у других о смысле того, что происходило. Все их объяснения звучали такой дикой абракадаброй и сопровождались такой бешеной жестикуляцией, что мне ничего не оставалось, как махнуть рукой. Весь день грохотали барабаны, пели жрецы, а толпа веселилась и пировала, и только на закате, когда все разошлись, в Священных рощах вновь воцарилась тишина и покой. На третий день все повторилось и продолжалось до вечера, с наступлением же вечера необыкновенный этот праздник кончился.