Текст книги "Любовь по-санкюлотски"

Глава 12
Королева эмиграции госпожа де Бальби

Зная о привязанности к ней графа Прованского, она бросала вызов общественному мнению и с улыбкой взирала на простертый у ног ее Кобленц.

Граф де Контадес

После ареста королевской семьи в Варение охваченный отчаянием Ферсен отправился в Брюссель, где вместе со многими другими эмигрантами находилась его любовница Элеонора Сюлливан с лордом Кроуфордом.

Там он немедленно был проинформирован во всех подробностях о возвращении короля в Париж, о нанесенных Марии Антуанетте оскорблениях, о гнусных песнях, о грязных шутках стражников, об отрубленных головах… Эти новости встряхнули его, и он снова взял себя в руки. Через восемь дней после прибытия монархов в Париж он писал своей сестре Софи:

«Я решил пожертвовать собой ради них и служить им до тех пор, пока есть еще хоть какая-то надежда. Только одна эта мысль поддерживает меня и заставляет терпеливо переносить все мои горести».

В начале июля королеве удалось переслать ему письмо. И это нежное, полное теплоты послание придало ему смелости. Вот оно:

«Я существую… как я беспокоилась за Вас и как мне Вас жаль: ведь Вы так страдаете, не имея известий обо мне! Даст ли небо хотя бы этому письму дойти до Вас? Не пишите мне, поскольку этим Вы подвергаете себя опасности, и ни под каким предлогом не приезжайте сюда. Здесь известно, что именно Вы вывезли нас отсюда. Если Вы здесь появитесь, все будет кончено. Нас стерегут денно и нощно, но мне это все равно. Успокойтесь, ничего со мной не случится. Собрание намерено отнестись к нам мягко. Прощайте… Я не смогу больше Вам писать».

Эта последняя фраза огорчила Ферсена, но через несколько дней он получил еще одно, такое же нежное письмо:

«…Могу Вам сказать, что люблю Вас и что только этим и живу. Чувствую себя хорошо. За меня не беспокойтесь. Хотелось бы знать, что и у Вас тоже все в порядке. Пишите мне шифром и посылайте письмо по почте на имя господина де Броуна. В письмо вложите второй конверт на имя господина де Гужана. Адрес пусть напишет Ваш слуга. Сообщите мне, кому я могла бы направить те письма, которые мне хотелось бы Вам написать, поскольку я не могу без этого жить. Прощайте, самый любимый и любящий из мужчин. От всего сердца крепко Вас целую».

Письмо это буквально окрылило шведа. Он немедленно связался с некоторыми высокопоставленными эмигрантами и разработал новый план спасения французских монархов. План этот предусматривал бегство Людовика XVI и его семьи в Англию. Ферсен обратился за помощью к славному Кроуфорду, который согласился отправиться в Лондон и переговорить с Питтом. Но тот, заняв позицию благожелательного нейтралитета, не пообещал никакой конкретной помощи.

Тогда Ферсен отправился в Вену, чтобы заручиться поддержкой императора. Но и тот дал лишь очень расплывчатые обещания.

Европа занимала позицию вежливого выжидания.

В Брюссель Ферсен вернулся сильно обескураженным. Но уже в начале сентября он вновь обрел надежду и силы после того, как граф Эстергази передал ему привезенный им из Парижа небольшой пакет, в котором было отправленное Марией Антуанеттой кольцо…

Несмотря на множество забот, несмотря на неусыпное наблюдение за ней в то время, когда народ уже начал требовать смерти короля и королевы, когда она была лишена всякой свободы, когда рушился трон, она нашла время и способ отослать Ферсену это доказательство своей любви:

«Это кольцо, – написала она Эстергази, – Эля него. Отдайте его от меня; оно должно быть ему впору; перед тем как отослать, я два дня носила его на своей руке… Я не знаю, где он находится; какая ужасная пытка – ничего не знать, даже местонахождение тех людей, которых любишь…»

Надев кольцо на палец, швед решил, что сделает все для того, чтобы спасти королеву Франции. Но для того, чтобы разработать реальный план, он очень скоро понял, что необходимо было ехать в Париж самому. Только на месте он мот обговорить с монархами детали этого нового предприятия.

Узнав об этом, Мария Антуанетта поначалу выразила свое несогласие…

Она не желала, чтобы ее друг рисковал своей жизнью, приезжая в Париж. Ферсену в случае его приезда грозило обвинение по той же статье, что и другим организаторам сорвавшейся попытки побега. Таким образом, приезжая в Париж, он рисковал головой.

Однако Ферсена это не остановило. Он смог привести столько важных причин, требовавших его приезда, что ему удалось в конце концов уговорить королеву встретиться с ним в Париже.

Он немедленно начал лихорадочные приготовления к отъезду.

В конце лета 1791 года, когда свободы требовали целые народы, самые великие люди того времени слепо подчинялись самому властному из всех тиранов – любви… Владея умами и сердцами как патриотов, так и монархистов, это чувство руководило поступками всех актеров этой великой драмы жизни. И пока красавец швед руководствовался в своих поступках только страстью, а в Париже мэтры Революции подчинялись во всем некоторым легко опрокидывавшимся женщинам, в Кобленце, ставшем столицей эмиграции, господин граф Прованский (напомним еще раз – будущий Людовик XVIII) тоже плясал под дудку страстной и требовательной любовницы.

Эту женщину, которой следовало бы присвоить титул «королевы эмиграции», звали Анной де Комой де ла Форс, графиней де Бальби. Она была красива, пикантна, умна и так предрасположена к сладострастию, что это заставило ее совершить множество опрометчивых поступков.

Так, однажды вечером, внезапно вернувшийся домой муж застал ее в постели с шевалье де Жокуром. Ослепленные наслаждением любовники даже не заметили появления графа и продолжали заниматься любовью. Взбешенный граф де Бальби подскочил к кровати и ударил жену шпагой.

Реакция маленькой графини была поразительной:

– Почему это вы будите меня таким образом, друг мой? Вы с ума сошли? Что за манеры!

Граф с налитыми кровью глазами несколько мгновений стоял с совершенно глупым выражением на лице.

– Так вы спали?

– Конечно же спала.

– А это кто? – спросил муж, указывая на дрожавшего в углу комнаты шевалье де Жокура.

– О ком это вы говорите?

– Об этом человеке, который вас только что обнимал…

Госпожа де Бальби выжала из глаз слезу.

– Друг мой, ваша мать говорила мне, что у вас бывают зрительные галлюцинации… Но я не предполагала, что это настолько серьезно… Ведь в комнате, кроме вас и меня, никого нет…

Ошарашенный граф подбежал к де Жокуру и схватил его за руку.

– Вы меня за дурака принимаете, мадам? Этот человек вполне реален, я ощущаю его!

– Бог мой, какой ужас! У него вдобавок и осязательные галлюцинации!..

Ложь была очень грубой, но она удалась. Пока господин де Бальби раздумывал, шевалье де Жокур скрылся через маленькую дверь. Слезы графини моментально высохли.

– Но, друг мой, оглянитесь же вокруг. Разве в этой комнате есть еще кто-то?

Граф не отличался сообразительностью. Обведя комнату растерянным взглядом, он в раскаянии упал на колени:

– Простите!

– Хорошо, я вас прощаю. Но врачу показаться все-таки надо. Это расстройство может быть очень серьезным.

Некоторое время спустя по настоянию жены господин де Бальби был осмотрен врачами и помещен в психлечебницу при Биссетре.

Не довольствуясь тем, что так ловко отделалась от мешавшего ей мужа, графиня закончила свое дело, добившись передачи любовнику всех тех должностей, которые исполнял граф…

Послушаем господина де Каменека:

«Бедный Ш. Бальби, которого жена его и родственники считали сумасшедшим за то, что он не хотел быть рогоносцем и молчать об этом, не настолько был болен, чтобы его надо было помещать в лечебницу. Ну а поскольку безумец не может быть полковником, его полк отдали шевалье де Жокуру, тому самому, которого муж чуть было не убил вместе с неверной женой. Что вы думаете обо всем этом?»⁹⁸

Хозяйка своего тела, своего сердца и своего времени, госпожа де Бальби постоянно искала приятного применения тем своим удивительным любовным способностям, которыми была щедро одарена природой. Став компаньонкой графини Прованской, она задумала – ни больше ни меньше – соблазнить ее мужа.

В это время и граф Прованский, мужская сила которого проснулась совсем недавно, желал со страстью новообращенного уважить как можно больше женщин.

Энтузиазм его можно понять и простить, если принять во внимание то, что у брата короля было несколько запоздалое половое развитие. В те годы, когда у мальчиков зарождались признаки мужской силы, один из его мужских признаков оставался таким же, как у ребенка…

Женитьба на это нисколько не повлияла, и в течение долгих месяцев несчастная жена его ворочалась по ночам в постели, охваченная «местным горением», иссушавшим тело ее и душу. Про нее говорили, что она «походила на цветок, который не орошал ни один садовник…»⁹⁹

Но вот однажды все внезапно переменилось. Муж, к своему великому удивлению, обнаружил, что у него появилось средство унять жар, терзавший его супругу. К полудню всему Люксембургскому дворцу, где проживал граф Прованский, стало известно о том, что брат короля стал настоящим мужчиной. Все этому были очень рады.

Ну а первым человеком, кто возрадовался и воспользовался этим чудесным превращением, стала, естественно, жена графа.

Затем граф Прованский начал поглядывать глазами гурмана на молодых женщин его небольшого двора. Впрочем, его поведение походило на поведение школяра, вступившего в половую зрелость. Счастливый тем, что наконец-то мог чувствовать себя мужчиной, он рассказывал о своих подвигах каждому встречному дворянину, представляя себя великим распутником.

Башомон не преминул отметить это любопытное поведение в своих записках:

«Так уж случилось, что до сегодняшнего дня граф не мог дать графине насладиться любовью по причине еще более скандальной, нежели та, что задерживала совершение первого полового акта брачной ночи короля. Но естество, наконец, заговорило в Его Королевской Светлости, и это дало пищу для слухов о том, что графиня была беременна. Но это не так. А ее августейший супруг так с той поры загорелся, что сегодня он только и говорит на эротические темы живо, пылко и энергично, чем удивляет всех придворных»¹⁰⁰.

Именно в тот период граф Прованский начал писать любовные стихи и сочинять фривольные песенки. По вечерам он поражал свое окружение тем, что распевал куплеты, которые невозможно привести здесь (из серии «Маленькая п…»)…

Госпожа де Бальби, следовательно, подвернулась ему весьма кстати. И вот однажды вечером ее плотоядный взгляд встретился с ищущим взглядом графа, и тот весь задрожал. А спустя совсем немного времени они уже вовсю резвились в постели, как давние знакомые…

Став официальной фавориткой, госпожа де Бальби потребовала, чтобы ее немедленно поселили в Люксембургском дворце. Граф Прованский тут же распорядился приготовить для нее роскошно обставленные апартаменты.

– Входите, мадам. Это – ваше!

Графиня взглянула на убранство комнат и заявила, что мебель была просто ужасной. Граф ушел от нее очень этим расстроенный.

Всю ночь он думал, как исправить дело. И рано утром решение пришло: стража запалила апартаменты, и все сгорело…

И тогда стало возможным обставить все по желанию фаворитки: повесили зеленые светильники и богатые позолоченные шторы.

С первых же дней Революции госпожа де Бальби решила, что предпочтительнее было бы держаться подальше от народного гнева. Единственным и естественным решением было уехать за границу, как это сделал граф д’Артуа. Однако граф Прованский, который питал симпатию к революционерам и даже помогал им в нападках на Марию Антуанетту, колебался, не решаясь эмигрировать из Франции. Полагая, что народ будет требовать всего лишь высылки из страны королевы и отречения Людовика XVI, он хотел остаться в Париже для того, чтобы взойти на престол сразу же после низложения брата.

Но госпожа де Бальби изменила все его планы.

– Я уезжаю, – заявила она. – Вы должны ехать за мной! Через восемь дней я буду в Монсе… Приготовьтесь к побегу. Кстати, вам будет намного удобнее руководить событиями из-за границы.

Граф Прованский обожал свою миниатюрную любовницу и, конечно, согласился.

Спустя месяц, 20 июня 1791 года (в тот же день, когда бежавшего короля арестовали в Варение), он покинул Люксембургский дворец, переодевшись в туриста-иностранца, сел в карету и прикатил в Моне, где его ожидали госпожа де Бальби с графиней Прованской.

Вечером того же дня он покинул супружеское ложе и окончательно эмигрировал в постель фаворитки.

После изнурительного путешествия 7 июля граф Прованский прибыл в Кобленц с женой, любовницей, придворными, их женами и наложницами. Все эти великолепные дамы и господа с шумом разместились в замке Шенборнлюст, который принадлежал Клементу-Венцеславу Саксонскому, архиепискому Трирскому и дяде принца по материнской линии.

Этому маленькому двору, который старался во всем походить на Версальский, суждено было оказаться во власти фаворитки графа Прованского. Не покидая постели, она дергала за веревочки, завязывала интриги, назначала офицеров в армию Конде, изгоняла советников, смещала дипломатов; словом, можно было сказать, что по мановению ее ручки мужчины, окружавшие графа Прованского, опускались или возвышались, словно игрушки «эмигретки», которые мы теперь называем марионетками…

Могущество этой фаворитки официально признано и Жозефом Тюрканом, который писал:

«Поначалу эмиграция была просто времяпровождением дворян, честолюбцев и красивых женщин. Вначале это было как бы модой, а потом стало почти что необходимостью. И именно женщины трудились больше всего над введением этой моды. И посему именно женщины руководят эмиграцией. Они являются ее движущей силой, ее орудием. Кобленц теперь находится в их власти, это их театру и они в нем играют великолепно. А среди актрис первая роль, бесспорно, принадлежит госпоже де Бальби»¹⁰¹.

Некоторое время фаворитка графа была озабочена появлением возможной соперницы. В замок Шенборнлюст, ставший огромным постоялым двором для эмигрантов, приехал жить граф д’Артуа (будущий Карл X) с женой и любовницей, очаровательной госпожой де Поластрон.

Та, имея весьма смутное представление о том, как следовало себя вести по отношению к революционерам, с удовольствием делилась своими соображениями с любовником в те моменты, когда они лежали голыми на смятой постели и наслаждались радостью удовлетворенных чувств. Поскольку оба они обладали весьма пылким темпераментом, то у госпожи де Поластрон очень часто была возможность говорить с графом д’Артуа о политике. И именно после таких бесед Его Королевская Светлость направлял экстравагантные указания в армию Конде или же роялистам, остававшимся в Париже…

«Можно себе представить, – писал Жозеф Тюркан, – что оба этих двора стали источниками интриг. Да и как могло быть иначе с этим штабом напудренных кукол в масках, которые постоянно вращались вокруг каждого из этих принцев? Как в одном, так и в другом штабе всем и вся руководила официальная фаворитка, и можно было сказать, что политикой эмиграции руководили юбки.

Но спустя некоторое время госпоже де Поластрон, которая не могла думать ни о чем другом, кроме любовных забав, смертельно надоели эти серьезные разговоры на подушках, и госпоже де Бальби больше не пришлось делить ни с кем свою власть. И тогда она стала настоящей “королевой эмиграции”».

Словно королева, фаворитка принимала в своих покоях генералов, дипломатов, придворных, обсуждая с ними все происходившие события. Такие совещания, которые иногда проходили в слишком легкомысленной обстановке, не вписываются в современное понятие дипломатического этикета. Но в те времена они никому не казались неуместными.

Так, например, госпожа де Бальби, обсуждая результаты какой-нибудь битвы или очередное решение Конвента, полностью разоблачалась и надевала ночную рубашку…

Давайте послушаем очевидца, графа де Нейли:

«Каждый вечер, когда графиня де Бальби заканчивала службу при госпоже графине Прованской, она возвращалась к себе в покои, где собиралось ее общество. В первую очередь она меняла туалет и ее причесывали около маленького столика, который приносили из соседней комнаты; на нее надевали платье и даже ночную рубашку в нашем присутствии; это было так принято и нам казалось настолько естественным, что мы об этом даже и не думали…»¹⁰²

Надо сказать, что у женщин в XVIII веке был заведен такой обычай: одеваться и раздеваться на людях. Юная Лоретта де Мальбуассьер пишет в своих «Мемуарах» как о совершенно нормальном явлении, что ей самой надевал подвязки один из ее кузенов. Госпожа де Сталь без стеснения занималась туалетом в присутствии своих друзей. Графиня де Брион принимала посетителей в своей туалетной комнате, сидя на приспособлении, название которого англичане до сих пор боятся даже произносить вслух. Очень многие дамы, по примеру герцогини Бургундской, «прилюдно», если верить принцессе Палатинской, позволяли, чтобы им оказывали самые интимные услуги. Давайте послушаем ее:

«В кабинете короля, когда там оставалось не так много посетителей, она иногда пристраивалась за ширмой у огня и совершала омовения с помощью женщины, которая подползала к ней на четвереньках. Она считала, что это была очень большая любезность с ее стороны…»¹⁰³

Правда, следует признать, что госпожа де Бальби во время советов, обсуждавших политические вопросы, все же не приказывала ставить себе клистир…

Властная и высокомерная, она вела себя очень нахально с самыми влиятельными людьми Франции. Как-то раз она повстречала старого герцога де Лаваля, бежавшего из Парижа еще в 1789 году.

– Ах, до чего же здесь скучно, – сказал старец. – Когда же я смогу вернуться во Францию?

– И что же вы будете делать во Франции? – спросила фаворитка. – Вы же знаете: там упразднили все титулы. Как же теперь вы будете представляться в салонах?

– Просто по имени: Ан де Монморанси.

Фаворитка улыбнулась:

– Вы хотите сказать: Зебра де Монморанси!..¹⁰⁴

Старик едва не упал у ног графини, за которой с тех пор закрепилась репутация «колючки»…

Все в Шенборнлюсте, естественно, знали о том, что графиня де Бальби с завидным постоянством изменяла графу Прованскому. И даже самый тупой из дворцовых слуг мог назвать имена тех дворян, которые с ней «занимались борьбой» на канапе.

Но такое поведение, скажем сразу, совершенно никого не шокировало, поскольку разврат был единственным развлечением эмигрантов в Кобленце. Счастливые от того, что смогли избежать опасностей Революции, они предавались удовольствиям, устраивая ужины без одежды, на которых старались воссоздать вольную атмосферу тех, столь дорогих сердцу Людовика XV застолий. Они устраивали любовные развлечения и давали балы, которые зачастую заканчивались чем-то малопоучительным, если верить некоторым авторам мемуаров.

Один из них рассказывает, что однажды вечером «после одного приема к госпоже де Ж…, которая, голая, завернулась в оконную штору, подошел господин де Б…, вся одежда которого состояла из одного лишь банта, повязанного на левую щиколотку, и овладел ею “по-бретонски” на подоконнике в присутствии всех гостей»¹⁰⁵.

Эмигранты, которые, как метко было сказано, «ничему не научились и ничего не забыли», воссоздали таким образом в изгнании ту жизнь, которая и привела в конечном итоге французскую аристократию к гибели.

«Можно было сказать, – писал Жозеф Тюркан, – что они торопились украсить свое существование любовными приключениями, как бы опасаясь того, что умрут до того, как еще раз поднесут к устам своим чашу удовольствия. Больше у них в жизни ничего не было, и они предавались этому с легким сердцем»¹⁰⁶.

В начале 1792 года эта любовная одержимость привела к одному крупному скандалу. 6 января госпожа де Лаж, очаровательная подруга госпожи де Ламбаль, пригласила в гости несколько человек для того, чтобы отметить праздник святой Епифании. Она встретила гостей в прозрачном дезабилье, которое, как заметил господин де Бриссон, «позволяло каждому убедиться в том, что ежик молодой маркизы имел восхитительные очертания».

Это зрелище привело гостей в превосходное настроение, и они стали весело рассаживаться у камина, в котором жарко полыхали дрова. Когда все заняли места, госпожа де Лаж объяснила, как, по несколько измененным правилам, должна была происходить игра в «бобового короля»:

– В пироге, который вам сегодня подадут, бобового зерна нет. Но в нем запечены косточки, на которых в виде ребуса написаны имена каждого из вас. Это позволит нам иметь сегодня столько королей, сколько здесь мужчин, и столько королев, сколько присутствует нас, женщин. Но перед тем, как объяснить вам правила игры, я хочу спросить вас, согласны ли вы, садясь к столу, отбросить всякий ложный стыд?

Все присутствующие хором ответили:

– Да!

– Хорошо, – сказала госпожа де Лаж. – Так вот каковы правила игры: каждая косточка дает право заняться любовью с тем лицом, чье имя написано на этой косточке.

Тут одна из приглашенных дам спросила, «что надо будет делать, если по злой иронии судьбы случится так, что какая-нибудь женщина обнаружит в своем куске пирога косточку с именем представительницы своего пола». На это маркиза де Лаж ответила: «Что бы ни случилось, условия игры должны строго соблюдаться, иначе нарушитель должен будет выбыть из игры…»

Присутствовавшие посмотрели друг на друга со смешанным чувством беспокойства и предвкушения наслаждения.

– Прошу всех к столу! – сказала маркиза.

Когда все гости расселись по местам, принесли пирог, который быстро разрезали на пятнадцать кусков: четырнадцать по числу присутствовавших плюс традиционно один кусок для бедняка…

Куски пирога распределялись по указаниям одной семнадцатилетней девушки, которая, как требовали правила игры, залезла под стол. Все сразу же надкусили свой кусок пирога и через несколько минут уже держали в руке по косточке и немедленно принялись разгадывать ребусы, составленные в основном на тему любви…

«Чтение разгаданных имен, – сообщает нам господин де Бриссуан, – сопровождалось громкими восклицаниями. Действительно, если десяти приглашенным жребий выбрал в качестве партнеров представителей противоположного пола, то маркиза де С. и графиня де Р. обнаружили в своих кусках пирога имена дам, шевалье де Ж. – имя мужчины, а юный граф де ла В. – свое собственное имя…

Сильно разогревшись шампанским, четыре дамы, которых свел жребий, не выражая протестов, направились попарно к канапе. Но шевалье де Ж. и мужчина, определенный жребием как его партнер, а также граф де ла В. отказались подчиняться правилам игры, установленным хозяйкой дома. Они заявили, что «у них не было ни малейшей склонности к подобным занятиям и, следовательно, удовольствия от этого они получить не смогут…»

Госпожа де Лаж, которая уже находилась на коленях у господина де Контадеса, отнеслась к их словам с пониманием.

– Я не знала, что вы настолько принципиальны, – сказала она. – Ну, хорошо, я согласна, что не стоит делать того, что вам не нравится. Тогда ставлю вам одно условие: каждый из вас должен будет сегодня вечером стать моим любовником…

Все четверо мужчин с радостью согласились с этим и принялись за напитки в ожидании того момента, когда наступит их очередь проявить себя в деле.

Вокруг них – на диванах, в креслах, на ковре, – по выражению господина де Бриссуана, «праздник был в самом разгаре», но тут раздался звонок в дверь.

– Кто бы там ни был, – сказала госпожа де Лаж, лежа под господином де Контадесом, – пусть он войдет!

Оказалось, что это был нищий…

Когда служанка ввела его в дом, он как вкопанный застыл на пороге салона. Было ясно, что этот славный немец и представить себе не мог, что можно было выбирать «бобового короля» таким интересным способом… Несколько минут он оторопело смотрел на это любовное побоище, а потом пришел в настоящее бешенство.

Потрясая палкой, он стал выкрикивать в адрес баронов и маркиз самые грязные ругательства, которыми за много веков смог обогатиться немецкий язык.

Четверо мужчин, ожидавших, пока госпожа де Лаж разделается с господином де Контадесом, попытались было вышвырнуть вон этого непрошеного гостя. Но тот своей клюкой уложил их всех на пол. На крики женщин прибежала челядь.

Но прежде, чем его вытолкали из салона, немец умудрился несколько раз пройтись палкой по ягодицам госпожи де Лаж. Оскорбленная маркиза закричала:

– Проучите его хорошенько и вышвырните вон!

Слуги выполнили приказание хозяйки, и бедняга нищий тут же оказался на улице, где его побитая физиономия вызвала сочувствие прохожих. Они принялись расспрашивать его о том, что же с ним приключилось, и он рассказал им обо всем, что увидел в доме у госпожи де Лаж, а также о приеме, оказанном ему в День святой Епифании.

Весть об этом происшествии очень быстро облетела весь Кобленц. И та неприязнь, которую питали немцы к французским эмигрантам, значительно возросла. Им стало понятным, почему славное королевство лилий сотрясали такие невзгоды…

Скандал получился довольно громким и очень сильно навредил графу Прованскому, который в то время пытался раздобыть деньги для армии Конде.

«Грязь, которая разлетелась во все стороны после происшествия у госпожи де Лаж, – отмечает современник тех событий, – запятнала всех французов и опорочила само дело эмиграции. В глазах многих жителей Пруссии граф Прованский стал выглядеть покровителем своры развратников. И некоторые европейские монархи, которые с удовольствием наблюдали, как Францию сотрясала Революция, воспользовались этим для того, чтобы оставить защитников монархического строя без средств»¹⁰⁷.

Госпожа де Бальби, обеспокоенная ужасными последствиями этого веселого вечера у госпожи де Лаж, стала искать выход из создавшегося положения. Надо было как можно скорее отыскать какого-нибудь могущественного и богатого монарха, который мог бы финансировать эмиграцию. И тут фаворитка вспомнила о российской императрице Екатерине II, посланник которой как раз находился в Кобленце.

Она пригласила русского дипломата к себе домой, стала ластиться к нему, словно кошка, очаровала его, шепнув ему кое-что на ухо «для разогрева». В тот же вечер он уже был без ума от нее, а на другой день бросился к ее ногам. Она подняла его, подвела к кровати и стала его любовницей.

Спустя несколько недель, полностью покоренный этой дьявольской женщиной, он добился того, что Екатерина согласилась оказать эмигрантам из Франции полную поддержку России…

В результате то, что разрушила одна женщина, было восстановлено другой.

И это еще раз доказало, что, говоря эзоповским языком, «дамский ежик» может послужить как доброму, так и злому делу…