Текст книги "«Америкашки»"

– Таких досье в подвале тысячи, и большинство из них никогда не понадобятся!

Она вытащила из ящика стола щетку и стала энергично очищать от пыли красивое бледно-голубое платье.

– Ты знаешь Уильяма Корнелла? – спросил ее Рей.

– Очень хорошо. Дункан часто прибегал к его услугам.

– Я прочел в его досье, что он миллиардер. Почему же тогда он работает осведомителем? Это его забавляет?

– Кажется, между 1965 и 1968 годами он совершил несколько подозрительных сделок…

– Судя по толщине досье, он должен был их совершить немало.

– Формальных доказательств никогда не было, однако перед тем, как заполнить анкету, ему предложили замять это дело в обмен на…

– Я понимаю, – прервал он ее. – Это были темные дела.

Внезапно Рей посмотрел на нее восхищенным взглядом.

– Как это ты делаешь, чтобы всегда быть такой осведомленной? Не скажешь же ты, что прочла все его досье? В нем больше трехсот страниц!

– Я это сделала, – ответила она, пожимая плечами с гордостью прилежной ученицы. – Этот человек меня интересует. Ты увидишь, у него глупо удивленное лицо, даже при виде дождя. Однако он внушает мне страх.

– Почему?

– Надо быть настоящим дьяволом, чтобы находить довольствие, играя роль идиота, когда вовсе таким не являешься. А он, поверь мне, весьма умен! – сказала она с интуитивно уверенностью.

– Я заметил, что он занимается делами с Мэнни Шварцем.

– По нему не скажешь, я же говорю, но он контролирует целую дюжину фирм в Европе… нефть, химия, электроника, недвижимость… кино тоже. У него великолепные контакты с швейцарскими банками… Настоящий клад в плане сведений!

– Если "Трансуорлд Энтерпрайзис" позволяет себе роскошь нанять миллиардера, нет сомнения, кто за это платит… Действительно, это что-то новенькое: кто его нашел?

– Патрон, естественно!

– У него поистине универсальная концепция своей профессии. "Трансуорлд Энтерпрайзис"! Разведывательные службы в планетарном масштабе! – иронично сказал Рей.

Он перенес внимание на досье Дженни и задержал взгляд на увеличенной фотографии из ее паспорта, затем сравнил ее с той, которую оставил ему Дебур, сделанной за две недели до смерти. Было бы невозможно сделать Дженни некрасивой, и хотя фотографии на паспортах никогда не бывают удачными, она выглядела на ней, безусловно, более красивой, чем на своем последнем фото. На ней она была сильно накрашена, с короткими волосами, и походила на множество других американских женщин. Кажется, их производят серийно, настолько точно и одинаково они отражают обложки модных журналов.

Он вынул эту фотографию из досье Дебура, чтобы отложить ее в сторону. Под ней было другое фото: Дженни крупным планом, в ванной. Симона, взглянув на эту фотографию, почувствовала приступ тошноты и отвела взгляд.

– Дебур считает, что ее заставили выпить такую сильную дозу снотворного, что одного этого было достаточно, чтобы убить ее. Зачем же тогда известь? Кто мог настолько ненавидеть эту женщину, чтобы так ее изувечить?.. Ее муж?.. Любовник?.. – размышлял Рей.

– Мужчины! – воскликнула Симона. – Вы всегда настолько претенциозны, что стремитесь даже завладеть исключительной монополией на преступления! А если это вдруг женщина? Ревнивая женщина? Однако здесь она заменила бы известь купоросом, этим в основном женским оружием…

– Француз должен был подумать об этом, – заметил Рей. – Надо узнать, были ли у нее подруги, или, возможно, недоброжелательницы.

– Французы – галантный народ, это хорошо известно.

– Шовинистка!

– Я? Ты забыл, что мой первый муж был поляк, а второй – румын? Два народа, еще более галантных!

Рей сложил обе фотографии Дженни и вынул снимки Гордона и Мэнни из их досье.

– У тебя есть конверт? – спросил он таким тоном, что чувствовалось, что он предпочел бы согнуть их вдвое и засунуть в один из своих карманов.

– Возьми один из портфелей Дункана. Тут их несколько, любых размеров.

– Нет, я буду похож на торгового представителя!

– Сноб!

Рей поднялся.

– Спорим, я знаю, куда ты едешь? – сказала она с хитрым видом.

– Не стоит труда. Ты слишком хорошо меня знаешь.

– По-прежнему извращенное мышление?

– Не обязательно. Однако в трех случаях из десяти именно в заведениях такого рода я делаю свои первые открытия. Это хорошее число. А если я вернусь ни с чем, ничто не помешает мне попробовать в другом месте, не так ли?

* * *

Когда он покинул посольство, молодые хиппи продолжали собирать подписи под своей петицией, не обращая внимания на грубые окрики.

Одна девица, с африканской прической, – она, однако, была белой, – подошла к нему ленивой кошачьей походкой и начала свои объяснения.

Рей улыбнулся ей и подписал петицию.

– Вы даже не знаете, почему вы ее подписали! – запротестовала она тягучим голосом, с южным акцентом, решив до конца произнести свою речь.

– Знаю, знаю! Я наблюдал за вами в течение многих часов.

Она носила значок, на котором было написано:

"Черный цвет – это прекрасно!"

– Откуда вы? – спросил он ее.

– Из Миссисипи. Почему вы спрашиваете?

– Надо, чтобы побольше белых девушек, похожих на вас, было на Юге, – сказал он, глядя на нее очень нежно.

Она посмотрела на него, давясь от смеха, и воскликнула:

– Я – черная, бэби!

Глава 5

Гордон увидел, как он вновь проходит мимо, устремив взгляд на дом Мэнни. Он был худой и загорелый, выглядевший почти подростком в своих голубых джинсах и цветастой рубашке, с непокорными, торчавшими в разные стороны волосами. Он уже несколько часов ходил взад и вперед на протяжении примерно ста метров, куря одну сигарету за другой, чтобы убить время. Черный ДС, стоявший как раз напротив окна Гордона, на опушке леса, служил границей его неустанных проходок туда и обратно. В машине какой-то благополучный буржуа, развернув на руле газету, решал кроссворды, причем тоже в течение нескольких часов.

– Мсье Мэнни приглашен банкет. Торковая фланко-американская палада. Вы едите один?[8]8
  Искаженный французский. (Прим. перев.)


[Закрыть]

Кунг, вьетнамский слуга Мэнни, пришел сказать ему, что обед подан. Однако Гордон не был голоден.

Вдруг он схватил пиджак и берет и промчался мимо Кунга. Кунг услышал, как он хлопнул дверью и, не став ждать лифта, поспешил вниз по лестнице.

Кунг слегка покачал головой, с ироничным осуждением. Ничто в мире, на его взгляд, не могло оправдать такой поспешности, особенно когда желудок пуст.

* * *

Своей длинной нескладной фигуркой, наклоненной вперед, с угловатым лицом борзой, рассекающей воздух, Гордон больше, чем когда-нибудь походил на то, чем он был: человеком, не стоящим на земле.

Парень в джинсах окликнул своего товарища. Тот тронулся с места в то время, как парень вскочил на заднее сиденье машины.

Когда он заметил, что они ехали за ним, Гордон замедлил шаг и не спеша направился к проходу Дофэн.

Он останавливался на каждом углу улицы, вынуждая машину тормозить, чтобы подождать его. Прежде чем снова трогаться с места, он бросал на сидящих в ней людей полный ненависти взгляд.

Он прошел мимо метро. Вдруг, пройдя пятьдесят метров, он развернулся и бегом вернулся ко входу в метро, куда начал спускаться, перепрыгивая сразу через три ступеньки.

Он прошел мимо ошеломленного контролера, протянув ему несколько монет, большинство которых покатились по полу, и, не останавливаясь, проскользнул через автоматическую дверцу, которая начинала уже закрываться.

Он сел в вагон, победно вздохнув.

Гордон испытал все: улицы, большой магазин, еще раз метро и коридоры пересадок. Напрасно. Если он бежал, как борзая, то его молодой преследователь устремлялся вперед, как баран, опустив голову, на одном дыхании, не испорченном алкоголем и табаком.

Он находился на Ля Мотт-Пике-Гренель, когда вдруг вспомнил о клубе, куда Мэнни приводил его однажды: Текин Клаб. Там сзади была дверь, о которой знали только завсегдатаи. Гордон решил разыграть еще одну карту, последнюю, сказал он себе. Клуб был близко, рядом со станцией метро Дюрок.

Он направился туда беспечной походкой прогуливающегося человека.

Приветливая японочка встретила его в костюме гейши. За ней возвышался огромный Будда, как воплощение мускульного совершенства, которое предлагалось достичь в этом месте.

– Гимнастика и японская ванна?

– Нет, только ванна, – ответил Гордон, поспешно увлекая ее вместе с собой, чтобы она показала ему дорогу. Он уже слышал шаги за спиной.

Она провела его через лабиринт гротов, украшенных в неопределенном восточном стиле, который скорее напоминал ему станции метро, в котором он только что был. Дальше шли толстые колонны, поддерживающие потолок с выпуклыми бугорками, а на стенах так называемые японские купальщицы сладострастно изгибали тела.

Она оставила его в удобной кабинке, куда доносились приглушенные звуки музыки Но[9]9
  Средневековая японская музыка, исполняемая на флейте и барабанах. (Прим. перев.)


[Закрыть]. Висящее на стене объявление предлагало ему полностью раздеться, чтобы принять «ванну почета», а затем предписывало погрузиться в «бассейн слез», чтобы получить очищение.

Он не обратил внимания на такие разумные рекомендации и вышел через дверь напротив. Никого. Дверь выходила в коридор, который, увы, заканчивался тупиком. Он вернулся назад и открыл первую дверь.

Перед ним лежал какой-то толстобрюхий, совершенно голый человек. Женщина в очень узком купальном костюме, с великолепно развитым, но бесполым телом, растирала его, одновременно потчуя ритуальными дольками лимона.

Мужчина, увидев Гордона, приподнялся и вытаращил глаза. Затем он снова рухнул на диван, прикрываясь руками, как испуганная девушка, захваченная врасплох в своей ванной.

Женщина, ничуть не удивившись, посмотрела на него с невозмутимой строгостью, и сказала машинально, но категорично:

– Подождите, когда вас позовут.

Гордон на цыпочках пошел к противоположной двери.

– Извините меня, я заблудился… Я ищу выход, – пробормотал он, прежде чем осторожно закрыть за собой дверь.

Женщина хотела уже продолжить свою работу, когда в кабину ворвался новый персонаж, чуть не выломавший дверь.

Но на этот раз она рассердилась, и в то время, как толстяк поворачивался к стене, она отступила к противоположной двери, загораживая путь этому бесцеремонному пришельцу.

– Во что вы играете? В жандармов и воров?

– Полиция! – закричал он, жестом приказывая ей освободить выход. Джинсы и цветастая рубашка делали его еще более молодым, чем он был на самом деле.

– Докажите это! – потребовала она с хладнокровием, привезенным непосредственно с Фудзиямы.

Полицейский ударил себя по лбу. Он оставил удостоверение в куртке, в машине.

– Я так и думала, – сказала она ледяным тоном. – Вы будете объясняться с директором.

– Дайте мне пройти! – воскликнул он отчаянно, решительно бросаясь к ней, чтобы оттолкнуть в сторону.

Он взлетел вверх и растянулся на ковре.

Осыпая эту мужеподобную бабу самыми злобными ругательствами из наречий жителей Ниццы, он пообещал себе завтра же взять первый урок карате.

* * *

Гордон устремился к бульвару Монпарнас. Как раз на углу находилась стоянка такси. Он обернулся и посмотрел на улицу. Никаких полицейских на горизонте. Однако он еще не хотел праздновать победу.

– Улица Ранелаг, – сказал он шоферу первого же такси, куда вскочил, с трудом переводя дыхание.

* * *

Билли не мог опомниться:

– Не позже, чем позавчера, я дал каждому из вас по тысяче франков!

– Ну и что! – заорал Белькир, оскорбленно пожимая плечами, как знаменитая кокотка, считающая дурным тоном разговоры о деньгах, за исключением того, когда их ей дают.

У него были вьющиеся каштановые волосы, но в этот вечер на нем был светлый парик, довольно короткий, но пышный. При взгляде на него никогда не возникало ощущения, что имеешь дело с гомосексуалистом. Это была, несомненно, женщина с нежным лицом и большими томными глазами одалиски, которую природа по ошибке снабдила мужскими гениталиями.

– У меня даже не хватило денег на покупку костюма, а он был необходим, чтобы увидеться с директором по распределению ролей компании Юнайтед. Эрик вынужден был одолжить мне недостающую сумму.

– Ах, какой добренький! – воскликнул Билли. – Он дает тебе в долг мои деньги! Тебе остается лишь занять у него еще, потому что у меня нет больше ни одного су!

– Как ты можешь быть таким скупым! И к тому же лжецом! Я не понимаю, почему должен терять с тобой время!

На этот раз Белькир сморщил нос, как это делали раньше красавицы в корсетах, требуя нюхательную соль перед тем, как упасть в обморок.

Эрик ничего не говорил. Развалившись в кресле, удобно поставив ноги на пуфик, он со слащавой улыбкой наслаждался этой сценой.

Билли был уверен, что они блефовали, как делали это уже столько раз. Однако то, что он говорил, было правдой. У него больше не оставалось и ломанного гроша. Он позвонил бы Мэнни, но он не хотел делать это при них, так как Мэнни любил торговаться, как торговец коврами, и подтрунивать над ним.

– Это несправедливо, что я даю тебе взаймы на расходы с твоими котятками больше, чем я сам трачу на своих шлюх, – ссылался от на такую отговорку.

В такие мгновения Билли забывал о самолюбии, потому что в итоге Мэнни всегда давал ему то, что он просил. Как все "сами себя сделавшие" люди, Мэнни любил окружать себя престижными фигурами, особенно когда он мог в то же время помыкать ими, как это было с Билли. Еще больше самоутвердиться, лишний раз доказать себе, что лишь деньги делают тебя неуязвимым, все это удваивало его удовольствие.

Билли постарался сдержать дрожь ярости. На самом деле он был потерянным человеком. Его тревога была совсем не такой, как у Гордона, который боялся слов. Словотворчество же Билли было его единственным лекарством от одиночества. Когда он оставался накоротке со своими котятками, его охватывала такая же паника, которую испытывал наркоман, лишенный кокаина.

Он в свою очередь попытался блефовать:

– Брось разглагольствовать! – сказал он Белькиру. – Как только я получу чек от своего издателя, вы тотчас же примчитесь, неотвязные, как пиявки.

Белькир презрительно посмотрел на него.

– Ты попадешь пальцем в небо, мой милый, если думаешь, что я вернусь к тебе. Мне только стоит появиться "В облаках", чтобы грести лопатой таких жалких людишек, как ты!

– У тебя будет слишком много конкурентов!

– С моими физическими данными мне нечего бояться!

Билли повернулся к Эрику:

– А ты? Ты тоже рассчитываешь найти там деньги на карманные расходы? Даже с такой смазливой рожей ты не соберешь и четвертой части того, что я тебе даю. К тому же, ты должен будешь работать сверхурочно!

– Не расстраивайся из-за меня, – ответил Эрик с лукаво-самодовольным видом. – Я занимаюсь делами… Мне есть чем оплатить такую кошечку, как Белькир, и для меня одного.

Он сказал это, подражая Билли. У него был талант подражателя, он в совершенстве имитировал голоса и акценты. Нет сомнения, что с такими талантами он сделает карьеру в кино.

Билли хотелось плакать. Он становился смешным и знал, это. Он ревновал! Как он мог пасть так низко? Это были настоящие кровопийцы, более гнусные, чем сутенеры. Но он в них нуждался больше, чем они в нем. При наличии денег можно легко заменить эту шваль. Однако Белькир был действительно слишком красив, чтобы ему могла найтись замена:

– Завтра… Я дам тебе денег завтра.

Однако Билли увидел перед собой лишь злобное лицо:

– Ты старый подонок! Посмотри на себя в зеркало! Ты мне надоел!

Билли криво ухмыльнулся: "Эрик будет, возможно, более разумным, чем этот женоподобный истерик", – подумал он.

– Завтра… У каждого из вас будет по тысяче франков…

Эрик потянулся и зевнул с полнейшим равнодушием.

Внезапно Билли почувствовал, что задыхается, охваченный отвращением к самому себе, гораздо более сильным, чем то, которое он мог бы внушить им.

Он заметил, что бранится своим тонким голосом, осыпая их ругательствами, как ломовой извозчик. Затем, срывая голос, он закричал, чтобы они убирались прочь с его глаз. Что они и поспешили сделать, с беззаботным и шаловливым видом детей, только что сыгравших хорошую шутку.

Не прошло и получаса, как в его дверь позвонили. Билли никого не ждал. Неужели они так быстро вернулись? Он забыл свой стыд, свое отвращение и боль, и бросился открывать, отплясывая джигу. Он все забыл.

Гордон стоял перед ним, неподвижный, безмолвный, с отсутствующим взглядом.

– Вот так сюрприз! Что ты здесь делаешь?

Гордон был у него всего два или три раза, и то не один. Что вдруг понадобилось от него этому эрзац-писателю, не опубликовавшему ни одной книги, но имевшему наглость критиковать его собственные? Непоправимая обида, которую Билли не собирался забывать.

В последнем романе Билли "Опустошенный человек", ошеломляющую резкость которого превозносили критики, Гордон увидел лишь льстивого человека. И он сказал об этом с улыбкой. Вот этого-то он никогда ему не простит: эту планетарную улыбку, настолько она была далекой.

– Знаешь ли ты, что Дженни была убита, – сказал наконец Гордон сквозь зубы, не глядя на него.

Выкатив глаза, Билли отступил до кресла, куда рухнул с тяжестью, немыслимой для его тщедушного тела.

– Известно, кто это сделал? – спросил он через мгновение.

– Нет.

Гордон стоял, сжав кулаки, бросая на него взгляды, похожие на удары, чтобы узнать его мысли:

– А ты? Что ты об этом думаешь? Подозреваешь кого-нибудь?

– Я? – Бессильная усмешка скривила его губы. – Это была необыкновенная женщина… Такая нежная… Ее можно было только любить… Я очень любил ее.

– Я знаю, – сухо ответил Гордон.

Однако Билли его не слушал. Охваченный вдохновением, он уже сочинял свою похоронную элегию.

"Писатель, он был им, как актер, до комедиантства", – подумал Гордон. Он читал свою молитву голосом, как по волшебству ставшим мужественным:

– …как птица, она обладала воздушным изяществом и призванием…

Он так мало знал женщин, что мог говорить о них лишь общепринятыми штампами. Но его дребезжащий голос выражал страдание и горячность, делавшие его слова волнующими.

Для Билли обожание, привязанность к Дженни были реваншем за его некрасивость. Кто-то его признавал и любил за его ум, его гений. Эту последнюю убежденность, за отсутствием какой-нибудь иной, он культивировал до мании величия. Он был самым великим англоязычным писателем, который когда-либо существовал. Шекспир? Он годится лишь для мусорного ящика! если бы Гордон обладал хотя бы крохами безумного эгоцентризма Билли, он бы уже написал добрую дюжину романов.

Гордон так сильно сжал зубы, что стало больно челюстям. Кровь приливала к его голове по мере того, как Билли растекался в своей любовной жалобе. Память о Дженни погрузила Билли в род трагического экстаза, которым он упивался, как человек, испытывающий жажду. Он даже перестал быть некрасивым.

Гордон ударом ноги опрокинул стул, стоявший с ним рядом.

Билли, отвлеченный от своего лирического полета, посмотрел на него с удивлением и ненавистью. Кто видел бы его часом раньше, готовым пасть ниц перед двумя альфонсами, не узнал бы его сейчас.

– Ты был ее любовником?

Гордон испытал в своей жизни много унижений. К тем, которые являются общим уделом смертных, прибавлялось еще унижение быть негром. Однако никогда еще за свою жизнь он не чувствовал себя так низко павшим. Нет, взмолился он, это же невозможно, чтобы Билли осквернил тело Дженни.

Билли не ответил. Он улыбнулся, он, который никогда не улыбался. Пришла его очередь отомстить за себя перед Гордоном.

– Наша любовь была чисто духовной. Она была такой, какую лишь несколько избранных могут испытать в этом мире.

Он заключил такие значительные слова своим смешком.

Гордон бросился к нему, и, схватив его за ворот рубашки, стал яростно трясти. Смешок Билли превратился в икоту. Гордон замахнулся, чтобы ударить его, но как бы внезапно устыдившись своего жеста, он отпустил его и, резко повернувшись, выбежал из комнаты.

Билли, стуча зубами, привел одежду в порядок. Но внутренне он ликовал.

* * *

Гордон вышел на улицу и снова сел в такси. Он назвал адрес: улица Месье-ле-Прэнс.

Очутившись в машине, он вспомнил, что в действительности ни Билли, ни он ничего не сказали о Дженни. Его память служила лишь пищей для эгоцентризма Билли и власяницей для него самого. Неужели это все, что оставалось у мужчин от их любви?

Таксист, посмотрев в зеркальце заднего вида, увидел, что его пассажир плачет.

* * *

Такси проехало по улице Ассомпсьон, чтобы спуститься к Сене. Шофер, мужчина с добродушным лицом, продырявленным, как дуршлаг, оспинками, спокойно вел машину, посасывая зубочистку. Он весь отдавался процессу пищеварения.

Гордон опустил стекло. Было очень жарко и на улицах не видно было ни души. Движения тоже почти не было, но такси ехало так медленно, что вскоре за ними оказались две машины. Первая стремительно обогнала такси; вторая же, большой "мерседес", тоже выехала из ряда, чтобы опередить их. Как только "мерседес" поравнялся с ними, то, непонятно почему, замедлил ход. В течение нескольких секунд обе машины ехали рядом, почти касаясь друг друга. Шофер такси, выведенный из своего полусонного состояния, начал ругаться.

Гордон, погруженный в свои мысли, сначала не обратил на это внимания. Внезапно он услышал свист. Шофер хрипло застонал. Гордон посмотрел на него и увидел, что он схватился руками за затылок, и то же время резко прогнувшись в пояснице.

Какой-то мужчина на заднем сиденье "мерседеса", который теперь быстро удалялся, обернулся, чтобы посмотреть. Тень от шляпы скрывала половину его лица. В одно краткое мгновение Гордон увидел его тонкие губы и глубокую ямку на подбородке.

Шофер повалился на руль. Его руки, сжимавшие шею, внезапно разжались и безвольно упали. Воротничок рубашки был весь в крови. Его нога съехала с тормоза, и тело тяжело осело на сиденье.

Машина ехала почти шагом, но, лишенная контроля, она продолжала зигзагами продвигаться вперед, сначала медленно. Улица шла под уклон, и постепенно машина набрала скорость. Двигаясь зигзагами, как будто водитель был пьян, она проехала по улице метров пятьдесят, пока не въехала на тротуар. Еще через десять метров она ударилась о здание.

Улица была пустынна. Спустя несколько секунд около тридцати любопытствующих толкались около машины, подбегали и другие. Среди толпившихся зевак был один чернокожий мужчина, которого никто не заметил. Внимание толпы было целиком захвачено убитым шофером. Однако некоторые уже со знанием дела подсчитывали урон, нанесенный машине и потрескавшейся стене здания.