Текст книги "Беглецы (сборник)"

– Дак простил, братан? – Семен ногтями вцепился в грудь, всхлипнул. – Собакой тебе буду!

– Ну-у… – Василий приузил глаза. – Ежели еще прокудить станешь – чулком выверну и под торбу приспособлю. – Он начал стягивать с себя заскорузлую от крови рубаху.

– Вот она, чистая, поменяй! – сунулась к нему Устя.

Мрачно глядя на жену, Василий взял рубаху. Натягивая ее на комкастое от мускулов тело, приказал Семену:

– Вставай, будя по полу елозить. Запомни, балда стоеросовая, – подолбил пальцем в макушку Семена. – Спать лягу – глаз на тебя открытым держать буду. – Усмехнулся. – Только убивать второй раз не станешь. Не-ет. Золотишко и тебе надо, так думаю, а порешишь меня – поди отыщи, я его на всяк случай перепрятал. – Василий отошел к двери.

Семен поднял голову и обмер: Василий тянул нож из окованных медью ножен, щурился, глядя на него.

– Замри на всяк случай, – предупредил он, отводя назад руку.

Нож мелькнул перед глазами Семена и на вершок вклюнулся в стену. Покачиваясь в бревне, нож терся рукояткой о его ухо.

– Эдак мы на солонцах разве только зверя заваливали, когда с порохом худо бывало. А то – копьем-пальмой. Поднаторели, есть надо было, – с укором выговорил Василий и посоветовал: – Отходи от страху, а то жила главная лопнет. А урок вечерашний доделай – лучины нащепай.

Он вышел. Семен раскачал нож, выдернул из стены. Обметанными тенью глазами Устя встретилась с робким взглядом Семена, и он опустил прохватанную сединой голову.

С этого дня стала Устя сторониться Семена. Виновато заговаривал при случае – отмалкивалась. Мучился Семен, но виду не подавал. Еще жаднее налег на работу, и скаждой новой щепотью золота прибавлялась охота добавить к паю еще несколько. Василий не вспоминал о ноже, но стал еще суровее, чем прежде: давил в Семене и малые попытки стать прежним. Понял Василий, что совсем обессилел Семен, душой обессилел. Так лосось-рыба, идущая на икромет, бьется из последних сил на шиверах и перекатах, а выметав икру, пустая и вялая, покорно скатывается вниз по течению.

5

Тихая подкралась осень. Обмережила желтью березовые листья, затрубила по увалам изюбрями, смахнула с лиственниц тощий ворс и напустила в тайгу сквозной ясноты. Василий с Семеном сидели на отвалах породы, курили. Шурф старика давно выработали, рядом пробили еще несколько, но достать круто падающую в недра жилу было не под силу, заливало водой, не помогала и крепь – оползал грунт. По утрам от первых оснежей с морозцем хрупали под ногами корочки палых листьев, отгорланили в небе последние гусиные косяки. Подступала зима.

– Вдвоем не взять больше! – Василий отщелкнул окурок. – В Витим надо живой ногой обернуться, людишек поднанять. Артелью будет куда сподручнее.

– Артелью? – Семен покрутил головой, – А как же расшивы твои, дело в Иркутске-городе как же? Ведь золотишко придется делить на артель. На всю!

– Ха!.. Я хозяин, я и плачу. А плачу, как плачу, – скупо. – Василий сковырнул с ичига ком грязи. – Дело тут можно заварить нешуточное, прииск открыть. На все это дело мы с тобой золотишка добыли. Хватит. Людишек что мошки́ будет. Налетай – кормлю!.. Зимой, как плывуны подморозит, копаться начнем. Теперь – шабаш. – Василий поднялся. – Айда в зимовье, домозгуем. Ночь теперя длинна.

Семен встал, и они след в след зашагали вниз от участка.

– Значит, кто-то из нас за людишками да харчами для них податься должон, – налегая локтями на стол, заговорил Василий, поочередно переводя глаза с Усти на Семена. – Ее не пошлешь – баба. Тебе нельзя тоже. Стало быть, мне двигать.

– А пошто мне нельзя? – бойко спросил Семен. – Не до Киева, чай, доберусь ходом.

Василий откачнулся к стене, прогудел удивленно:

– Но дурно-ой! В селе тебя мигом стреножат, а то и удавку на шею накинут, кумекаешь?

– Ты это о чем? – забеспокоился Семен.

– А о том, – подмигнул Василий. – С вольной в кармане с каторги не бегут, по тайгам не хоронятся.

Семен дернулся, вскочил на ноги. Табуретка со стуком покатилась к порогу.

– Ты зачем это врешь? – Недобрый огонек забродил в глазах Семена. – Откудова взял, что я беглый?

– Не хайлай, – хмуро предостерег Василий. – Живи, старайся, чем тебе здесь не воля?

– Мужики-и, сдурели? Свару на что заводите? В тайге! – сунулась было промеж их Устя, но Василий жестом осадил ее:

– Слышишь, Сенька? Верно баба говорит – тайга вокруг, глухомань… В село пойду я. Утром и двину.

– Ага. – Семен сцепил зубы. – Валяй, я тоже следом ударюсь.

– Боишься, что артель-то приведу, да не ту? Жандармскую? – Василий махнул рукой. – Брось! Тайга – государства вольная, тут свой закон и правда, отселя не выдают.

– Крутишь! – выкрикнул Семен. – Глаза отводишь. Чужими руками отделаться замыслил, своих марать не хочешь. Богу молишься.

– Тю-ю, дурень, – снова отмахнулся Василий. – Говорю – сядь, обмозгуем, дело обчее. Чего кажилишься?

– Неча мозговать! Давай мою долю – и весь сказ! – не унимался Семен. – Вольный я казак?.. Вольный!

– Матерь Божья, Заступница, – меленько крестилась в углу напуганная Устя.

– Вольный, – жамкая ручищей бороду, согласился Василий, – а все ж дурак… Устя, давай ужин на стол. Я скоро.

Василий натянул армяк, вышел. Устя, как и Семен, помолчала, прислушиваясь, спросила:

– Уходишь, решился? – Вышла из угла, прижала руки к груди. – А я-то думала, сломался ты… Уйдешь, а я как-же?

– А-а? – бессмысленно глядя на нее, переспросил Семен.

– Со мной-то что станет?

– Уйдем. Вместе. Ночью, как заснет.

– Бог тебя наградит, Сеня! – обрадовалась Устя. – Бог, Сеня.

– Тихо ты! – Семен ударил кулаком по колену. – Ужин давай, чтоб все складно было, как наказал. Хитрый, черт. Небось под дверью стоит.

Пока Устя собирала ужин, вернулся Василий. Сдвинув в стороны миски, поставил на стол берестяной туесок, вздохнул.

– Вот, все тут, без утайки. – Он высыпал содержимое из туеска, и все трое молча уставились на грудку золота, песком и самородками блекло отсвечивающую на щербатом столе.

– Добрый фарт. Фунтов десять. – Василий ладонью отгреб ровно половину, пододвинул Семену. – Небось не в обиде. Бери и поутру мотай на все четыре. Теперь же ночь, прогонять не стану.

Блеснами заиграли глаза Семена.

– Э-эх ты сколь! – вскрикнул он и испугался. – Многовато одному-то, отбавь. Вас двое.

– А я за двоих тебе отсыпаю, – округляя ноздри, усмехнулся Василий. – Радуй душу. Работал хорошо, половина твоя. Мы себе добудем.

Семен промолчал. Устя поймала взгляд мужа, брошенный в запечный угол, закусила палец.

– Ва-а-сенька! – охнула она, оседая на скамью.

– Цыц, баба! – полоснул ее взглядом Василий. – Кого пожалела, металлу?.. А ты бери, Семен, бери, твое кровное.

– Тогда благодарствую, – поклонился Семен. – Спрашивал ты – кому я должон? Должон. Чего там. Ты в аккурат догадался, беглый я. А этого добра хватит, чтоб откупиться.

– Оно и ладненько. – Василий сел на табуретку, отчего она хрустнула всеми суставами, шумно захлебал похлебку.

– Тяжелое, да приятно-ое, – шептал Семен, заворачивая золото в лоскут выделанной сохатиной шкуры.

– Садись, ешь. – Василий ложкой тронул Семенову миску. – Али разбогател и сыт?

– Разбогател! Верное слово, – опять поклонился Семен. – Благодарствую вдругорядь. – Он упрятал тяжелый сверток под ошкур штанов, стянул ремнем и подсел к столу.

Похлебали. Устя подала на стол чугунок с мясом. Василий облизал ложку, отложил. Ухватив пальцами горячий кусок мяса, шмякнул на стол, попросил:

– Подай-кось нож, Устя.

Устя отделилась от печки, протянула нож Семену.

– Возьми, – сказала, – передай.

Не глядя на нее, Семен нехотя взял нож и так же вяло подал через стол Василию. Устя задом отступила к печке, закусила губу.

– Может, останешься, Семен? – кромсая мясо, полюбопытствовал Василий. – А то, неровен час, подстрелят на тропе. Балуют этим промыслом. Хозяйствовать обоя зачнем, а? На равных?

– Оно бы конечно, да опеть же, какой из меня хозяин? – Семен, обжигаясь, рвал мясо зубами, ножа не просил.

– Обоя, говорю, захозяйствуем. Дело нехитрое, – Василий мотнул бородой. – Да и погодка задурила, чуешь? С верховьев ветер, снежку бы не принес, заметет – не выйдешь.

Семен скосил глаза на дверь, прислушался к вою ветра.

– Прихватит где-нибудь в дороге и схоронит, – гудел Василий. – Тайга, она свое кре-епко держит. Сам пропадешь и золотишко сгинет, а в ем труд заложен куда-а какой. – Он встал, подошел к двери, распахнул.

В темном проеме, на свету, густо мельтешили снежинки.

– Господи Исусе, – заметала себе на грудь крестики Устя.

Пар, вваливаясь в натопленное зимовье, расползался по полу, клубился пеной.

– Здравствуй на легком слове! – поклонился в темноту Василий. – Пришла-а долгая!

Яркими от злых слез глазами глядел Семен на хлопья снега и в густом, поднявшемся до колен пару казался Усте безногим. Она не крестилась больше. Опустила неживые руки, глядела на дверь со страхом.

– Надолго задурила, язви ее! – с мрачным торжеством заключил Василий и, крякнув, захлопнул дверь. – Оно и мне не выбраться. Куда в такую беду, – заговорил, усаживаясь за стол. – Переждать надо. Ужо отстоится погодка, а там на лыжах. – Перегнулся, тронул за плечо Семена. – Оставайся, говорю. Не глупи. – Кивнул на Устю, подмигнул. – Раз уж делимся поровну – так и быть, делимся во всем. Обоя, говорю, зачнем хозяйствовать

Семен покрутил головой:

– Пойду я. Сейчас и пойду. Будь что будя.

– На ночь-то глядя? – Василий хмыкнул. – Прыткий какой… А не пущу?

– Поделились ведь, чего там? – Семен развернулся к Василию. – Как же – «не пущу»? Вольный я.

– Покуда Бог один вольный, – метнул в потолок глазами Василий. – Он. Один.

– Уходи-и, Семен, – зажмурясь, обронила от печи Устя. – Все одно смертынька. Уходи-и.

Семен со страхом, Василий удивленно повернулись к Усте. Напружив глаза, она в упор, неистово глядела на них обоих. Воя, наваливался на зимовье ветер, трепал на крыше дранье, высвистывал непутевое. Семен, не глядя, нашарил сбоку себя тяжелую, тусклого олова кружку и, не спуская глаз с Усти, стал глотать остывший чай. Слева за ее спиной тяжело дышал Василий. Глядя мимо Семена на Василия, Устя напряглась, убрала руки за спину и, взвизгнув, отдернула их от раскаленной печи.

Как от выстрела, ударившего внезапно, Семен отпрянул, развернулся к Василию и с ходу наотмашь саданул его по скуле зажатой в руке кружкой. Василий охнул, свалился на Семена и, поймав за шею, страшно давнул. Хряпнули под пальцами связки, затрепыхался Семен. Василий, выхакивая кровавые пузыри, оттолкнул его, сжал руками разрубленную скулу.

Роняя на рубаху изо рта розовые хлопья, Семен пятился к двери. Запнувшись об ушат, опрокинул его, поскользнулся, боднув головой косяк, рухнул у порожка, выгнувшись рыбиной, и затих.

Устя кошкой вскочила на нары, вжалась в угол. Изуродовав ногтями щеки, замерла с открытым ртом в безголосье. Василий раскачивался над столом, скорготал зубами.

– Очухайся мне-е, – хрипел он, – колодину к ноге приверчу, с ней в шурфе и подохнешь. – Ощупью пробрался к нарам, свалился на них, выстонал: – Дай тряпку, Устя, морду замотать…

Устя подождала, потом спрыгнула на пол, огляделась. Василий лежал ничком, не шевелился. Тогда она метнулась к порогу.

Алой клюквой цвела холщовая рубаха Семена. Глядя на нее, Устя нахмурила брови, потом улыбнулась виновато, упала на колени и захватала ягодины, собирая их в горсть. Вдруг, счастливо хихикнув, она растопырила перепачканные пальцы, лизнула их, похвастала кому-то:

– Спела-то кака!

Вспрыгнула на ноги, сгребла в обе руки по пучку нащепанной Семеном лучины, подпалила их в печи. Хищно подмигивали со стола рассыпанные самородки. Устя показала им язык и, крутнувшись на ноге, выскользнула за дверь. Там привстала на носки, сунула огонь под крышу, приперла дверь колом, отбежала.

Зверем, пойманным в сети, метался в прибрежных тальниках ветер, раскачивал гудящие ели, сеял с речки водяной мерзлой пылью. Скоро ближние к зимовью лесины выхватило из темноты пламя. Оно длинно полоскалось из-под крыши, ревело. Где-то в черном урочище тревожно заухал на зарево филин, а у зимовья, выстелив по ветру космы, приплясывала, увертываясь от искр, хохочущая Устя…

Старые охотники-эвенки сказывали, что много лет зимой и летом случалось видеть им по угрюмому ключу мелькающую в зарослях кедрового лапника косматую ведьму. Как выживала она – бог знает.

Витязи Светлогора

Глава первая

Если бы скалы могли хохотать, а деревья прыгать от смеха, то они бы повеселились вволю. Еще бы! В третий раз эти – девочка и мальчик – выходят к ним на одно и то же место, да не одни: за ними тащится еще один мальчишка. Он опирается на палку и, подволакивая ногу, кривит губы. Но, как известно, скалы смеяться не умеют, а деревья не прыгают, поэтому ничто не нарушило тишины. Правда, сосны о чем-то прошумели и качнули вершинами, но кто возьмется утверждать, что это был смех? Просто ветер, пролетая по своим делам, запутался в их колючих ветках, посвистел от негодования, выпутался и улетел.

– Опять та же скала! – только и сказала девочка, глядя на преградившую путь каменную стену.

– Прямо как в сказке, – устало обронил высокий мальчик с черной родинкой на подбородке. – Будто кто-то нарочно водит кругами.

Заметили? Он сказал: «Как в сказке». Возможно, это и явилось причиной всего необыкновенного, что приключилось с ними – обыкновенными школьниками из шестого «б» класса семьдесят второй школы города… Впрочем, город не имеет никакого отношения к событиям, произошедшим прошлым летом в лагере на Байкале. Куда важнее знать, что мальчика с родинкой на подбородке зовут Генкой, что он горнист отряда Витязей Жемчужной Нерпы, а потому с горном, медным и чуточку помятым, никогда не расстается. Вот и теперь горн висит у него за спиной, привязанный к рюкзаку. Девочку в голубой куртке и с красной панамкой на голове зовут Зоей. Ростом она совсем маленькая, светлые волосы коротко пострижены, сразу и не подумаешь, что именно она и есть командир группы разведчиков. Зоя винила себя в том, что они второй день бредут по тайге и не могут… Но об этом потом. Надо представить еще одного – Мишку, хотя сказать-то о нем особенно нечего, кроме одного – больно уж он задиристый и поперечный мальчишка.

Некоторое время они молча стояли перед скалой. Надвигался вечер. Косые лучи уходящего солнца едва пробивались сквозь вершины деревьев, и оттого в глубине леса быстро густели сумерки.

– Давайте заночуем здесь, – предложила Зоя.

Генка кивнул, но Мишка подковылял к ним, заупрямился.

– Пойдемте! – он махнул рукой. – Пока силы есть, надо двигаться!

– У меня нет больше сил, – Зоя покачала головой, – будем ночевать.

Генка сбросил на землю тяжелый рюкзак, в котором, кроме своих, лежали и Мишкины вещи, помог Зое снять ее ношу, и ребята устало опустились на поваленное дерево.

– Упарил меня мешочек, – поморщился Генка. – Плечи болят. И чего ты, Мишка, всякий раз столько лишних вещей набираешь?

– Лишних! Набираешь! – обиженно выкрикнул Мишка. – Я не виноват, что ногу зашиб. Сам бы дотащил.

– Я тебя просто спросил, – глянул на него Генка. – Чего ты раскричался?

Он достал из рюкзака плоский солдатский дедов котелок и пошел к журчащему под скалой ручью. Мишка проводил его взглядом, повернулся к Зое.

– Два дня блуждаем и всё на чаях да сухариках, – проговорил он, поглаживая ногу. – Вот увидите – перепомрем с голодухи.

Зоя пошла собирать хворост. Потом наломала сухих прутьев, составила из них шалашик, внутрь сунула пучок травы и подожгла. Когда костер разгорелся и между деревьями потянуло горьковатым дымком, она насмешливо посмотрела на Мишку.

– Ты чего? – спросил он.

– А ничего – ты на сухариках вес лишний сбросишь – все идти будет легче. Разнюнился хуже девчонки! Сам виноват, так помалкивай – кто колбасу потерял? В твоем же рюкзаке была!

Мишка явно обиделся, и Зоя заговорила примирительно:

– Просто какое-то невезение – из-за ноги твоей в лагерь поторопились вернуться и компас потеряли. А мобильников, по условиям игры, не полагается. Сам прекрасно знаешь – всё как в Великую Отечественную войну. Да и толку-то в тайге от этих мобильников…

Зоя, как командир отряда, в непредвиденный и тяжелый случай могла связаться с командным пунктом лагеря, но решила, что Мишке после отдыха полегчает. Все-таки попросила:

– Покажи-ка ногу, привяжем лопух, и вмиг заживет.

Мишка запротестовал:

– Лопух не поможет, и вообще у меня аллергия на лопух.

– Ну как знаешь.

– Не нарочно же я ее ушиб, – Мишка опустил голову. – Вон как болит. Может, сломал… Почему Генка сразу тогда в горн не заиграл? Нас бы услышали и помогли.

– У Рыцарей Свирепой Сармы тоже уши есть – тут бы мы в плен им и угодили. Хорош разведчик, нечего сказать!

– Э-эх! – вздохнул Мишка, – надо было мне самому взять и заиграть.

– Сперва научись!

– Подумаешь, сложность какая! – Мишка потянулся к горну. – Взял и дуди сколько влезет.

– Не трогай! – Зоя тоже ухватилась за горн. – Не тебе доверили!

Мишка выпустил горн. Зоя положила трубу на место и пояснила разобиженному Мишке, что горн принадлежал Генкиному деду, который, как ни странно, был когда-то пионером и горнистом пионерского отряда на Байкале. И вообще этот горн с секретом, так что никогда его без спроса хватать не надо!

– Горн с «секретом!» – ехидная улыбочка появилась на Мишкином лице. – А ты с «приветом», – добавил он и выразительно покрутил пальцем у виска.

Из-за скалы появился Генка. Он осторожно нес котелок с водой, подошел к ребятам и весело доложил:

– Товарищ командир! Этот ручей течет прямо в лагерь «условного противника».

– Ой, Генка, – обрадовалась Зоя. – Как узнал?

– Нашел баночку из-под червей, мою баночку. – Генка приладил котелок над огнем. – Рыбачили здесь прошлым летом с пацанами… Дальше дорогу знаю.

– Вот видишь, Мишка, а ты в панику – «перепомрем». Утром соберем разведданные и назад. – Она порылась в своем рюкзаке и вынула сухарь. – Пахучий-то какой! И почему я их дома не любила?

– Дома ты предпочитала чипсы. Картофельные… – мечтательно изрек Мишка.

Генка разделил сухарь на три равные части, раздал ребятам, а потом незаметно, как ему показалось, отломил кусочек от своей доли и протянул Мишке – больной все-таки…

– Мне хватит, себе забирай, – запротестовал было Мишка, но после того, как Генка стал уверять, что откололся кусочек от его, Мишкиного, куска, взял сухарь и отвернулся.

Быстро стемнело. Костер горел неярко, и тусклые блики лежали на лицах ребят. Где-то в черном урочище тоскливо и одиноко прокричала какая-то птица, медленно выплыла из-за темного леса оранжевая, чуть надкушенная луна, снова, теперь совсем близко, прокричала птица, и кто-то другой ответил ей глухим хохотом. Мишка округлил глаза: «Во дает коршуняга, и когтищи у него – во-о, – он раскорючил пальцы, – ка-ак сцапает!» NNNN

Зоя придвинулась к костру.

– Не бойтесь, это филин ухает, на охоту вылетел, – успокоил Генка.

– Ухал бы себе днем, а то обязательно ночью, – прошептала Зоя, кутаясь в свою курточку.

Мишка хмыкнул и важно объяснил:

– Это ж ночная птица. Живодерище!

– Птица как птица и нечего пугать, – успокоилась Зоя.

Вскоре в котелке забулькал кипяток и Генка стал разливать его в кружки. Каждый взял свою и молча, обжигая губы, стал медленно из нее отхлебывать.

– Сухарь лучше за щекой подольше держать, вкуснее получается, – посоветовала Зоя. – Попробуйте.

– А что держать-то? – Мишка открыл рот. – Держать-то уже нечего.

– Ну, нечего так нечего… Рассказывай, Гена, что-нибудь интересное, как в прошлую ночь, время быстрей пройдет. Ты обещал про сокровища Монтесумы.

– Ха, невидаль! – скривился Мишка. – Вот я знаю, это да!

– Ну тебя, – отмахнулась от него Зоя. – Надоели твои глупые тележутики, дурацкие лунашутики… Уж лучше сразу спать. Утром надо пораньше подняться.

Зоя с Генкой наломали веток, уложили рядом с костром. Получилась мягкая постель. Они легли на нее, под головы приспособили рюкзаки, накрылись куртками. Мишка присел на бревно и остался дежурить у костра – его очередь.

– Ребята, – тихо окликнула Зоя, – посмотрите на небо, какие необыкновенные сегодня, большие и низкие – рукой достать – звезды.

– Ну так и достань, что б мне костер не сторожить, – ворчливо проговорил Мишка. – Вечно у вас, у девчонок, в головах всякие фантазии крутятся.

– Нет, ребята, вы только представьте, я вижу звезду, которая давным-давно, возможно миллионы лет тому назад, погасла.

– Выброси из головы, командир. Не нашего ума дело, – Генка прикрыл голову девочки курткой, – ты лучше подумай, как мы завтра назад будем добираться? Голодные, да и Мишка сам идти почти не может.

Мишка поворошил палочкой в костре и бодро ответил:

– И придумывать ничего не надо. Я им, этим Рыцарям Свирепой Сармы, или как их там, – в плен сдамся, и все будет путем!

– Чего-о? – подхватился с места Генка. – Ты чего ляпаешь – сдамся! Мы же клятву давали!

– Да клятва-то шуточная и война не настоящая. Какие-то жемчужные сармята, сердитые нерпята, – ерничал Мишка. – Фигня все это. Вот бы настоящая война случилась – другое дело. Еще неизвестно, кто первый сдрейфит! Да пошутил я, пошутил!

– Ну, ты меня достал. – Генка лег на место и отвернулся. – Ладно, спать захочешь – меня буди, шутник.

Мишка сидел, глядя то в костер, то на луну. Потрескивали сучья, и от искр, улетающих в темноту, казалось, на небе прибавлялось звезд, а когда Мишка тыкал в огонь палкой, то из костра вылетал столб пламени. Вверху он распадался на яркие пунктиры и, должно быть, ложился на небо новым Млечным Путем.

Скоро Генка начал посапывать.

– Открылась бездна, звезд полна, звездам числа нет, бездне дна, – Зоя еще долго смотрела на небо и чуть слышно шептала торжественные ломоносовские строки, и вдруг ей показалось, что и над нею и над лесом, над всем этим звездным царством, нависла угроза. Нет-нет, этому не бывать. – И не проигран с тьмою смертный бой, пока с тобой небесный полк засадный, – произнесла Зоя неожиданно пришедшие и такие подходящие сейчас, греющие душу слова почти забытого стиха.

Зоя вскоре утихла, подложив кулачок под щеку, и чему-то улыбалась.

Мишка послушал-послушал ее бормотанье, а когда она уснула, развязал свой тощий рюкзачок, сунул в него руку и тут же выдернул ее обратно. Он с удивлением смотрел на кусок колбасы, зажатый в руке, и недоумевал – откуда она взялась? Ведь он еще днем ее искал и не нашел. Правда, кусок совсем маленький и мог укатиться в уголок рюкзака… Но как бы там ни было, пропажа нашлась и надо порадовать ребят. А много ли радости-то, кусочек, если разделить на всех, на один зубок. Только раздразнишь аппетит… Вон как сладко спят, а мне бабушка всегда говорила, что лучше недоесть, чем недоспать. Мишка отвернулся спиной к ребятам и быстро сжевал этот жалкий кусочек колбасы и сразу почувствовал себя свободнее и веселее, голод его больше не мучил да и совесть не очень – с голодного постового какой спрос? Мишка снова сунул руку в рюкзак и вытащил из него маленький, тайно припрятанный приемник, включил, приставил к уху – какую погоду нагадают синоптики на завтра? Но из транзистора неожиданно полились не очень знакомые, времен бабушек, мелодии, красивые и убаюкивающие, песни сменяли одна другую, от костра ласково пригревало, и Мишка незаметно для себя стал клевать носом. Но вдруг уже почти уснувший Мишка уловил совсем другие звуки, и ему представились заволоченные дымом ковыльные степи, кони, летящие сквозь космы огня, и всадники с узкими клинками-молниями, пригнувшиеся к расчесанным ветром лошадиным гривам. Потом перед глазами все стало мешаться, какие-то обрывочные картины замелькали одна за другой, но все они были связаны с мелодией о парнишке, которого, наконец, скрутили враги и повели на расстрел, а над ним в знойном небе широкими кругами парил орел.

Все громче, все шире и тревожней звучала песня, и вот луна стала быстро увеличиваться в размерах и огромным багровым диском нависла над лесом, который в свою очередь из черного стал жарко-вишневым, а фиолетовые тени от стволов четко разлиновали поляну. Мишка затряс головой, но картина не изменилась, более того – из-за скалы вышел незнакомый стройный парнишка. Был он босой, в прострелянной на груди гимнастерке и в разлетном шлеме-богатырке. Когда облитый багровым светом луны парнишка стал подходить к костру, песня смолкла. Наклонив голову, парнишка постоял перед костром, потом поднял на Мишку суровые глаза. Мишка тут же свалился на другую сторону бревна, упал боком на Генкин горн и, испуганно схватив его, заслонился им от нежданного гостя.

– Чего ходишь тут, пугаешь? – осипшим от страха голосом прохрипел Мишка. – Ты кто?

– Орленок я, – просто назвался незнакомец. – Вижу – свои, вот и подошел.

«Чудится мне», – подумал Мишка и, храбрясь, протянул руку с горном к парнишке, надеясь встретить пустоту, но горн уперся…

– Орленок? – забормотал Мишка. – Тебя же расстреляли, как я только что слышал в песне.

– Расстреливали, да и не раз, – парнишка кивнул шлемом-богатыркой. – А ты не бойся.

– И ты все живой? Клево!

– Клево – это как? – не понял Орленок.

– Клево… Значит – хорошо. Ведь расстреляли, а ты вот – живой. Но так не бывает!

– Бывает. – Парнишка собрал складки прострелянной на груди гимнастерки. – Я – песня. Разве можно расстрелять песню?

Во все глаза рассматривал его Мишка и, ошарашенный, молчал. Орленок подождал, спросил:

– Вы чем тут занимаетесь?

– Воюем.

– Воюете? – Орленок посмотрел на спящих. – Почему тогда я не знаю?

– Да воюем-то по-нарошному, – слегка повеселел Мишка. – Играем!

Орленок сдвинул брови.

– По-нарошному? – переспросил он задумчиво. – Что-то такой войны не видывал. Не бывает такой… Что за игра?

Мишка ткнул рукой в сторону Зои с Генкой.

– Вот мы, – объяснил он, – разведчики из отряда Витязей Жемчужной Нерпы. Выследим, где штаб Рыцарей Свирепой Сармы, приведем своих и – бах-бах! – перестреляем.

– Ну вот – стреляете, а говоришь «по-нарошному». – Орленок переступил босыми ногами. – Убитых-то много бывает?

– Да убитые-то живыми остаются. Все мы свои. Из одного летнего лагеря на Байкале.

– Теперь понятно, – Орленок одернул гимнастерку. – Вроде маневры у вас. Полезное дело. А я тебе вот что скажу: у нас трубача убили, и боевой пост теперь без горниста.

Орленок опустил голову, а Мишка глядел на него и уже почти не сомневался, что перед ним самый что ни на есть настоящий Орленок. Мишка тайком ущипнул себя за руку и еще раз убедился – это не сон, но его ничуть не встревожило то обстоятельство, что все вокруг изменилось и стало, впрямь-таки, сказочным, хотя у костра по-прежнему спали прежние Зойка с Генкой. И Мишка решил не паниковать.

– У кого трубача убили? – спросил он, глядя на разлетный шлем парнишки.

– Да у нас – у ратников небесной дружины Светлогора. В этой скале хранится Сердце Русской Земли. Здесь наш Главный пост. Я каждую ночь с разъездом посты объезжаю. Прискакали на Главный – а тут засада темногорцев. Мы в скалу – они за нами! Ну и сеча была, да мало нас, а их – сила. Горнист наш и тревогу не успел протрубить. И сам погиб и труба. Правда, отбили мы врагов, да в живых остались лишь я да один конник. Он к нашим полетел с донесением о беде, а я вот к вам поспешил за помощью…

Мишка заозирался на спящих товарищей, но Орленок предостерегающе поднял руку:

– Ты ребят-то не буди, – попросил он. – Пусть отдохнут перед разведкой. Сам постоишь на нашем посту до утра, а там подмога светлогорская поспеет. Это ненадолго, друзья твои проснуться не успеют. Поможешь?

– До утра только? – Мишка было задумался, но тут же утвердительно кивнул головой. – Раз до утра, постою… Но кто же мне поверит потом, что я помогал вам?

– Будь спокоен, – подмигнул гость. – Хорошее дело и люди запомнят, и песня напомнит…

– А кто у вас главный? Тот, что на коне ускакал за подмогой? Да че, у вас вертолетов нету, мобильной связи?

– Да как сказать, только коней, что ветра быстрее, ничем не заменишь! Их много у Светлогора. Как только позовет горнист – слетаются к нему тыщи небесных засадных полков. Все, кто насмерть стоял и погиб за Отечество во все времена и годы. С Чудского озера, с Куликова и Бородинского полей, от Прохоровки и Сталинграда, и все, как один, мчатся они на зов трубы. И у каждого конь-огонь.

Ни Орленок, ни Мишка не заметили, как во время их разговора в темно-фиолетовой тени леса зажглись две яркие точки. То вспыхивая, то пропадая, они перемещались все ближе и ближе, пока не остановились за их спинами. Теперь они светились не мигая, как чьи-то внимательные, неотступные глаза.

– А трубу мне эту брать или… – Мишка замялся. – Или другую какую дадут, необыкновенную?

– Бери свою. Обыкновенная труба и есть самая необыкновенная. Не в этом дело. Вот хорошо ли играешь? – с улыбкой поинтересовался Орленок.

– А то! – Мишка решительно провел рукавом по ясному металлу.

– И еще очень важный вопрос – ты стихи любишь? Хорошо их запоминаешь?

– Хорошие запоминаю.

– Ну, вроде все ладно. Иди за мной, – Орленок повернулся и пошел впереди.

Мишка двинулся следом и чем дальше отходил от костра и спящих ребят, тем сильнее хотелось ему признаться, крикнуть Орленку о своем обмане. Но пока он придумывал, как бы ему отказаться, но так, чтобы его не сочли за труса, Орленок остановился перед скалой, негромко и требовательно произнес две стихотворные строчки, которые Мишка расслышал, но тут же забыл от удивления, – каменная стена стала медленно раздвигаться. Алый свет из щели был таким ярким, что Мишка зажмурился. Когда же опасливо приоткрыл глаза, Орленок пояснил:

– Это свет Сердца Земли Русской. Пока оно бьется и светит – в мире ничего дурного не случится. Принимай пост и будь настороже – все зависит от тебя. Стена хоть и толстая, но пароль услышишь хорошо. Если пароль точен, скала разойдется и ты увидишь нашего горниста. Ему передашь пост. Ясно? – Орленок приложил руку к шлему. – Пост по охране Сердца Русской Земли сдал!

– Пост принял, – плохо понимая, что с ним происходит, отозвался Мишка и неожиданно для себя шагнул в скальный проем. Стена за его спиной бесшумно сомкнулась, и перед Мишкой открылась огромная сводчатая пещера. Она переливалась немыслимыми огнями, тысячи разноцветных зайчиков вспыхивали в гранях кристаллов, сплошь усеявших потолок и стены. Сверху и снизу навстречу друг другу стремились сталактиты и сталагмиты. Застыв белыми колоннами, они подпирали полукруглые своды, а между ними убегала куда-то вниз широкая каменная лестница. Необъяснимая сила толкала Мишку вниз по ступеням. И вдруг он ахнул и обмер: перед ним на округлой площадке лежало огромное Сердце. Оно пульсировало сильным и ровным красным светом и, как показалось Мишке, дышало. Рядом с ним был невысокий постамент – место постового горниста. Оно пустовало. Вокруг него здесь и там валялись стреляные гильзы, автоматы, булавы, сабли, копья, пистолеты… И тут на Мишку навалился страх, он стал живо припоминать разговор с Орленком и трусил все сильнее и сильнее. Нет, этот пост был ему не по плечу, это Мишка понял ясно и стал отступать к выходу. Упершись спиной в стену, похолодел от ужаса – он не помнил пароля, стихотворных строк, сказанных ему Орленком, тех самых, которые раздвигают скалу. Однако пароль и не понадобился: каменная стена разошлась сама, и какая-то сила легко вышвырнула его вон из пещеры. Секунду смотрел Мишка на вновь сомкнувшуюся скалу и вдруг бросился от нее без оглядки. Ветки хлестали по лицу, кустарник царапал ноги, но Мишка мчался все дальше и дальше от скалы, пока не запнулся о лежащую на пути валежину. Перелетев через нее, он кубарем выкатился на опушку леса и то ли от удара о землю, то ли от чего другого вспомнил до словечка ненужный для него теперь пароль, и что самое удивительное – это были те самые слова, которые нашептывала перед сном Зойка.