Текст книги "Фактор внешности"

Но когда я осмелился задать вопрос об оплате моего труда, Мисс Роттвейлер посмотрела на меня с нескрываемым изумлением и ответила:

– Не беспокойся, ты будешь получать гораздо больше, чем полагаешь. Ты мне нужен. И мне необходимо, чтобы ты всегда был рядом.

МОДЕЛЬ ПО НАЙМУ

В первый же день я пришел на работу в костюме.

– Что это на тебе?

– Костюм.

– Какого цвета?

– Зеленого.

Роттвейлер тут же отослала меня домой.

– Я тебя прощаю, но запомни: ты не на Уолл-стрит пришел и не на похороны. Это модельное агентство. Откуда у тебя этот костюм?

– От «Брукс бразерс».

– Я так и подумала. Выкинь его. Иди домой и переоденься в свитер и джинсы, пожалуйста, сейчас же!

Когда я вернулся в джинсах и свитере цвета хаки с V-образным вырезом, она оглядела меня с головы до ног и удовлетворенно кивнула:

– Так-то лучше.

– Чем мне предстоит заняться? – спросил я.

– Сядь туда. – Она указала на софу.

Я послушно сел.

– Наблюдай.

Я сидел, наблюдал и слушал, пока она беседовала с посредниками, моделями и клиентами, с агентами, креативными директорами, издателями и редакторами журналов. Иногда Хелен умолкала и только слушала, но чаще говорила сама. Вот как это происходило.

– Я видела портфолио Ильзы, это омерзительно! Она везде голая, на всех фотографиях. Мы представляем модели одежды, а не голых девиц. Вам стоит подыскать фото, на которых она в джинсах или хотя бы в шортах. В противном случае ее место в «Плейбое»! Но если увижу ее в «Плейбое», у вас будет масса неприятностей!

Или, например, так:

– О, вы считаете, Саша слишком дорого стоит? Версаче так не думает. По-моему, в нынешнее время даже за фотографии обезьян дороже платят. Вы тоже полагаете, что фото шимпанзе стоит больше, чем красивая девушка? Повешу ее снимок на стенку. Она хорошо получилась. Ее мать моя подружка.

А вот еще:

– Хотите совет? Почему бы вам не пойти домой и не лечь поспать? Может, тогда вы начнете работать, а не только ждать, когда вам дадут деньги. Меня не удивляет, что вам ни черта не платят. Советую также поспать в одиночестве, чтобы получше отдохнуть, а то в двадцать два выглядите на все сорок.

И еще:

– Что вы хотите сказать, заявляя, будто не можете себе этого позволить? Я читаю «Уолл-стрит джорнал», с которого ваш босс получил двадцать миллионов долларов прибыли за истекший год и больше половины потратил черт знает на что, и вот что я вам скажу: если бы вы больше платили моделям и меньше всяким кретинам, дела бы у вас шли куда успешнее.

Она смеялась, критиковала, запугивала, ворчала, рявкала и раздувалась, как боевой петух. Она позволяла себе отпускать грязные шутки в адрес арт-директоров, умела поддержать разговор на японском, не морщась, запивала свой сандвич двойной порцией водки, вела приватные переговоры по телефону и наконец, повернувшись ко мне и словно вспомнив о моем присутствии, сообщила:

– Ну, теперь можешь передохнуть и пообедать.

Если Мисс Роттвейлер считала необходимым обратить мое внимание на то, что она говорила, или на то, как это делалось, то взмахивала рукой в мою сторону или кивала на телефон. Хелен использовала все имеющиеся в ее арсенале средства воздействия, чтобы убедить людей делать то, что ей нужно. Она картинно прижимала руку ко лбу и закатывала глаза, когда хотела показать свое презрительное возмущение. Наблюдать за ней было не только интересно, но и очень поучительно. У нее были все профессиональные навыки людей, привыкших выступать на публике и манипулировать слушателями, навыки, столь свойственные ведущим телешоу.

Около трех часов дня она опять оглянулась в мою сторону и снова так, точно впервые заметила мое присутствие, бросила:

– Ну что, усвоил?

– Что?

Она не скрывала удивления.

– Как надо вести себя, конечно! Что же еще? Понял, что я делаю?

– Ну да…

– Отлично! Остальное не важно, главное – ухватить самые общие моменты. – И вдруг она нахмурилась, глядя на меня, и крикнула: – Ступай! Машина ждет!

Вне сомнения, Мисс лишь сделала вид, что довольна моим свитером цвета хаки, потому что сразу после обеда повезла меня в магазин и полностью обновила мой гардероб, что казалось мне поначалу просто невозможным, учитывая мой нестандартный размер. Но я ошибся. Она провезла меня по бутикам Барни, Агнес Би, Эй Пи Эс и многим другим и с необычайной ловкостью отобрала несколько вещей, которые были сшиты словно специально для меня, так, что я мог начать носить их немедленно, даже не переделывая в ателье. За какой-нибудь час с лишним я был одет с головы до ног и обзавелся столькими вещами, сколько у меня никогда еще не имелось в шкафу.

– Вот теперь ты похож на кинозвезду, – произнесла она с удовлетворением. – Хорош!

Я не мог не согласиться с тем, что выглядел лучше, чем в своей привычной одежде, но зато теперь я мало чем отличался от любого рослого парня-портье из отеля «Роялтон».

Я собрался было произнести слова благодарности за ее заботу о моем внешнем виде, но Мисс резко оборвала меня:

– Не волнуйся, ты все отработаешь. – Она выглядела довольной, но все, же уставшей. – Все, сил моих больше нет, Тито тебя подбросит куда скажешь.

Меня охватило некоторое смущение.

– А что я теперь должен делать?

– Иди куда хочешь.

– Нет, я имею в виду завтра. Вы хотите, чтобы я завтра опять сидел и наблюдал весь день?

Она рассмеялась и похлопала меня по руке. Было немного больно, поскольку ее массивные кольца с бриллиантами ударили по моим костяшкам.

– Нет, завтра ты получишь новые распоряжения. Но наблюдать тебе все равно придется. Я хочу, чтобы ты знал все детали моей работы. Ты должен знать, что делать в любой ситуации. И научиться работать головой. Это все, что требуется. Завтра увидишь еще несколько моих «я».

– Несколько других?

– Именно. Приходится каждый день быть разной. Ты должен это понимать и ясно представлять, как себя вести.

– Но какой смысл? Я наблюдаю за вами, да, но из того, что вижу, все равно не могу составить представление о специфике вашего бизнеса.

– А никакого представления и не нужно. Следуй интуиции. Ты кое-что знаешь о девушках и очень много о спорте. Этого достаточно. Если хочешь что-то спросить, спрашивай. Ты можешь ошибаться, я прощаю. – Я рассмеялся и покачал головой. Роттвейлер сжала пальцами мое запястье, словно собиралась послушать пульс, и добавила: – Ты быстро освоишься… Поймешь, что агентство – то же самое, что твоя спортивная команда. Отработка стратегии, тренировки, план игры… – Я все еще смеялся, но она вдруг нахмурилась: – Думаешь, я шучу? Ничего подобного.

Я знал, что Мисс не шутила. Мне почему-то вспомнилась наша преподавательница старших классов Уине Ломбарди. С неизменной блинообразной шляпой на голове и очками в роговой оправе на носу.

Я помнил ее слова и даже мог их процитировать. «Счет очков не имеет значения. Это развлечение для болельщиков. Ты должен думать только о том, кто тебя опережает, должен победить его».

Да, эта фраза самым удачным образом описывала суть бизнес-политики Роттвейлер. Она ни за что не смирилась бы с ролью второго плана. Считать очки не в ее правилах, Мисс интересовал только конечный результат – победа над противником, будь то клиент или корпорация. О чем бы ни шла речь – о рекламе новой модели «форда» или о девушке, которая нанималась на работу, – Роттвейлер стремилась обеспечить первое место своему агентству и в соответствии с брэндом своей фирмы жаждала всегда и во всем чувствовать свое превосходство. Идея эта хоть и великая, но все же глупая, и мне поначалу трудно было с ней примириться.

– Мы команда, Чарли, – повторяла Хелен.

Агентство и, правда походило на большую сплоченную команду, со всеми достоинствами и недостатками, отсюда вытекающими. В Йеле у нас команда состояла из пятнадцати человек, плюс мы имели сто пятнадцать членов ассоциации в запасе. На самом деле настоящих игроков было не больше пяти в баскетболе и одиннадцати приличных футболистов. Но мы старались удержать всех, кого могли, поскольку люди часто получали травмы, и нужно было находить им замену.

Именно по той же причине агентство «Мейджор моделз» держало такое огромное количество моделей – больше трехсот женщин и ста мужчин. Некоторые из них тоже иногда оказывались недееспособны. Например, из-за полученных на предыдущих съемках солнечных ожогов. Другие попадали в больницу с алкогольным отравлением, третьи теряли работоспособность из-за передозировки наркотиков. Но бывало и такое, что у кого-нибудь не выдерживало сердце. Кому-то не везло из-за катания на скейте – перелом ноги или руки, кто– то получал синяки и ушибы при посещении рок-концертов. Были и те, кто набирал лишний вес, и тогда их просто исключали из команды. Кое-кто выбывал по причине возраста и старения… Карьера моделей длится недолго, она еще краткосрочное, чем карьера спортсменов. Труд этот крайне изнурительный. Как ни странно, но девушки, достигавшие моего возраста, уже считались кандидатками на отчисление – это был пик их популярности, за которым неизбежно начиналось падение.

Другие причины изобилия запасных игроков в списках спортивной команды связаны с тем, что у каждого на поле своя позиция. Аналогично и в модельном бизнесе. У нас имелись блондинки, брюнетки и рыжие (надо заметить, что цвет волос модели меняли гораздо реже, чем одежду). Агентство держало моделей-азиаток, чернокожих, белых и несколько девушек смешанных расовых и национальных типов. У нас были эскимоски, африканки и индианки. Были и совсем худенькие, и с пышными формами, и просто высокие, и даже непомерно длинные. И еще у нас была «специальная команда» – модели нестандартной внешности, с большим размером ног, толстушки, пожилые дамы, двойники знаменитостей и модели-тинейджеры. Впрочем, другие агентства шли еще дальше и набирали в модели детей, но Роттвейлер считала, что нам это ни к чему.

– У нас достаточно девушек с детской внешностью, – заявляла она, – и потом, я не верю, что дети способны полноценно работать, они еще слишком мало понимают в жизни и слишком эгоцентричны.

– Но ведь кто-то должен это делать, – возражал я, кто-то должен продавать игрушки и другие детские товары?

– С этими картинками что-то не так, – шипела Мисс, и в такие минуты я чувствовал, что она способна за одно мгновение уничтожить иллюзии, связанные с работой, которая готовилась в течение двух месяцев. – Нужны просто дети. Поменьше студийной атмосферы! Она превращает их в уродов! А они и без того не так уж хороши. Пусть снимки делают на детской площадке, и не давайте вмешиваться родителям, от них одни проблемы.

Кроме наших постоянных моделей, в агентстве значились еще несколько категорий женщин – целый штат из двух сотен девушек, не востребованных для основных съемок, сто низкооплачиваемых девушек и пятьдесят женщин, которые носили одежду больше двенадцатого размера. Мы также время от времени приглашали на съемки так называемых платиновых моделей, когда возникала необходимость рекламировать товары для пожилых дам.

Всем вышеперечисленным категориям были присвоены твердые наименования: А-моделями назывались невостребованные, Б-моделями – низкооплачиваемые, Д-моделями – носившие одежду больше двенадцатого размера. Использовались все А, Б, Д на съемках, как правило, лишь в тех случаях, когда предполагалось представлять одежду для массового покупателя или тех, кого называли среднестатистическими американцами. Бывали случаи, когда приглашались и модели, страдающие избыточным весом, особенно они бывали востребованы в рекламе товаров для похудания. Совсем редкую группу моделей составляли «ширококостные» или мужеподобные дамочки.

Многие «платиновые» модели выглядели очень даже привлекательно. Они были супермоделями в прошлом, в то время, когда нынешние юные топ-миллионерши еще только появились на свет. Их карьера закончилась очень давно, и теперь они с радостью принимали любое приглашение на съемки. Удивительно, что, несмотря на зрелый возраст, многие из этих женщин сохранили какую-то кукольную молодость, поддерживаемую как дорогостоящими средствами по уходу, так и вниманием поклонников.

Следующий день я снова провел вместе с Роттвейлер, все больше и больше втягиваясь в свою новую роль ее «альтер эго» и эксклюзивного мальчика на побегушках. Хотя поначалу мне не слишком нравилось, со временем я стал находить это забавным. С софы мне было предложено пересесть за мой личный стол «охранника кабинета госпожи Роттвейлер», и с этого момента я начал делать то, что подсказывали мне моя интуиция и способность ориентироваться в ситуации.

ЛЖЕЦ

Воспоминания о первом месяце работы в офисе Роттвейлер все еще очень живы. Я отлично помню, что многое тогда повергало в шок мою непривычную к разного рода неожиданностям наивную душу. За день я успевал повидать столько, сколько не увидел бы в кино и за неделю, – фантастические интриги, заговоры и тайны, достойные детективных сериалов и мыльных опер.

Мисс Роттвейлер – а мы все называли ее просто Мисс, хотя я смутно догадывался, что она замужняя дама и вступила в брак очень давно, скорее всего не в Америке, а еще в Европе, – относилась к тому типу людей с «выдающейся вперед волевой челюстью», о ком обычно пишут в книгах, но кого мне раньше не доводилось встречать. Черты лица, да и весь ее облик, действительно выдавали недюжинные решимость и волю, достойные изображений, которые помещались на носу древних кораблей. Один ее взгляд мог действовать на присутствующих подавляюще.

Подбородок тоже играл далеко не последнюю роль. Впечатление усиливалось из-за пышной груди. Надо заметить, что эта деталь ее внешнего облика привлекала особое внимание. Я склонен предполагать, что эта часть тела Мисс Роттвейлер никогда не удостаивалась ласк, хотя, возможно, я заблуждался и в далеком прошлом мужчине или женщине все-таки доводилось с благоговением притрагиваться к ней. Одно я знал точно – эта роскошная грудь не вскормила ни одного младенца.

Насколько я помню, в одной руке она всегда держала телефонную трубку, в другой – тонкую сигарету «Вирджиния», которая выглядела дисгармонично на фоне массивной внешности Мисс. В наиболее ответственные моменты она наливала все той же свободной рукой с сигаретой немного спиртного, но признаюсь, мне очень редко случалось заметить у нее даже самые легкие признаки опьянения. Я видел, что Хелен потребляет немалое количество крепких напитков, но ни следов опьянения, ни похмелья этот переизбыток не оставлял. Казалось, выпитое полностью преобразовывалось в ее организме в энергетическую подпитку, в некое горючее, позволяющее сохранять непрерывную активность.

Пламя этой активности не угасало ни на минуту, и даже когда Ротти позволяла себе четверть часа вздремнуть в кресле, продолжало тлеть в ее сердце, моментально разгораясь с новой силой при первой же необходимости. Вообще-то в том и заключалась моя работа – будить в ней зверя. Я должен был постоянно помогать ей поддерживать себя в форме, стимулировать готовность к очередным броскам и нападениям.

Возвращаясь, домой, Роттвейлер всегда отключала телефон. Но у меня были ключи от ее дома на Грэмерси-парк, и каждое утро в половине восьмого я приезжал туда, готовил чашку крепкого кофе по-турецки и приносил его ей на подносе вместе с номерами газет и журналов и вареными яйцами. По дороге всегда бросал приветственный взгляд на большое распятие XV века, вероятно, похищенное из какого-нибудь португальского монастыря. Я никогда не верил в религиозность Мисс. Думаю, ей просто доставляло удовольствие смотреть на страдающего голого мужчину.

Первое время я с трепетом замирал перед дверью будуара Роттвейлер. Будуаром, впрочем, это помещение можно было назвать с натяжкой. В нем не было ничего слишком вычурного или дорогого, свидетельствующего об истинном положении, занимаемом его хозяйкой. Однако туалетный столик, покрытый розовой шелковой скатертью, и большие позолоченные куклы, на которых я как-то разглядел нарисованные значки вуду, там имелись. В первое утро я плохо справился со своими обязанностями – кофе был сварен неудачно, и я чувствовал себя еще слишком робко в футболке и джинсах от Калвина Клайна.

Но с той самой минуты началась моя настоящая работа. Какие-то дни для меня оказывались удачными, какие-то – посредственными, а какие-то – просто черными. Я очень беспокоился, но вскоре привык и стал относиться к происходящему с меньшим страхом. Зато первый день запомнил очень хорошо.

Ее неглиже было более вычурным, чем то, что она носила под повседневной одеждой, поскольку мне часто доводилось видеть ее корсет и пояс, брошенные на стуле в комнате, напоминавшие тесную змеиную кожу, но видеть Роттвейлер в ее дневном белье я еще не удосуживался. Носила она исключительно дизайнерские вещи, призванные подчеркивать ее могущество как хозяйки агентства, диктующего женскую мировую моду, и несмотря на то что все эксклюзивные модели одежды создавались на размеры от второго до седьмого, специально для нее дизайнеры с удовольствием готовили индивидуальный экземпляр. Несомненно, они испытывали восторг и удовлетворение от того, что Роттвейлер не отказывалась надевать что-нибудь из их последних коллекций – это служило им своего рода гарантией безопасности.

Дом на Грэмерси-парк представлял собой особняк, декорированный в смешанном стиле Марио Буатты, короля лощеной «ситцевой» простоты, и Мортиши Адаме, комедийной властительницы «черной» готики. Веселенькие элементы отделки странным образом сочетались в нем с мрачными похоронными тонами. Цветочный орнамент во многих местах был покрыт краской или налетом, создающими впечатление загнивания.

Роттвейлер располагала весьма дорогостоящей и изысканной коллекцией предметов искусства: мрачными шедеврами Луизы Невельсон[3]3
  Луиза Невельсон (1899–1988) – американский скульптор: создавая керамические скульптуры, она отошла от обычной технологии – не лепила фигуры, а вырезала их из плоского куска глины, наносила фактуру кусками материи, гравировала их поверхности ножом, а после обжига соединяла тонкими стержнями, получая абстрактную композицию. Зритель мог поворачивать детали на стержнях, изменяя композицию по своему вкусу.


[Закрыть] душераздирающими работами Франца Клайна[4]4
  Франц Клайн (1910–1962) – американский художник, абстрактный экспрессионист, в начале своей карьеры примыкал к кубизму, затем с 1950 года увлекся каллиграфией и живописью в черно-белом цвете. В историю искусства вошел как выдающийся представитель абстрактного экспрессионизма.


[Закрыть], черно-белыми рисунками Эда Рейнгарта[5]5
  Эд Рейнгарт – художник-авангардист, предпочитавший технику рисунка в черно-белом цвете.


[Закрыть], творениями Энди Уорхола, напыщенным Филлипом Густоном[6]6
  Филлип Густон (1913–1980) – американский художник, прошедший путь от экспрессивного реализма до абстрактного экспрессионизма и знаковой живописи. Основатель школы фигуративной живописи, один из выдающихся представителей импрессионизма; расцвет его творчества пришелся на 1960-е годы.


[Закрыть] который смотрелся так, точно был намалеван угольной смесью, умеренно затененным Туомбли[7]7
  Си Туомбли – американский скульптор и художник, мастер инсталляций; в живописи комбинирует абстрактные элементы с техникой рисунка, используя эпические мотивы. Тематика его работ также часто отсылает зрителя к средиземноморским и ближневосточным мотивам.


[Закрыть] и выделяющимся тоскливой гаммой Жаном Дюбюффе[8]8
  Жан Дюбюффе (1901–1985) – французский художник, мастер поп-арта. Стремился привлечь внимание зрителя к обыденной жизни. Категорически отвергая окультуренное искусство, которому учатся в школах и музеях, он нападал на буржуазное общество потребления и пытался доказать, будто то, что обычно считается уродливым, может заключать в себе настоящую красоту. Согласно его теории, искусство состоит исключительно из опьянения и безумия.


[Закрыть]. Даже маски из Африки и Океании в доме моей хозяйки выглядели более хмурыми, чем где бы то ни было. Вообще дом производил впечатление неизбывного аскетизма, напоминающего о Великом посте. Единственная вещь выбивалась из общего ряда – ее портрет, написанный Робертом Мэпплефорпом. Лицом она демонстрировала баранье упрямство, что подчеркивалось волевым подбородком. Можно было безошибочно определить даже тип улыбки, настолько точно передавали характерные ее черты яркие сочные краски. Я изучил выражение ее лица до мельчайших деталей, и мне казалось, что, улыбаясь, Ротти всегда с удовольствием вспоминала вкус прохладных устриц.

Чем дольше я находился в ее доме, тем больше на меня воздействовала его мрачная, аскетическая атмосфера. По мере того как я становился своим в особняке, Роттвейлер все больше напоминала мне о всей строгости требований, предъявляемых к исполнению моих обязанностей, и позволяла себе все больше саркастических замечаний в мой адрес. Другие сотрудники агентства предупредили меня, что на момент моего поступления на службу у Роттвейлер было крайне скверное настроение, причина коего заключалась в предательстве, совершенном одной из самых высокооплачиваемых моделей русского происхождения – Юшкой, перешедшей в стан самого опасного конкурента Роттвейлер – Данте Казановы. Мисс скрывала горечь своего поражения от посторонних глаз, называя случившееся то бессовестным похищением, то подлым предательством.

Каждое утро после того, как она поднималась с постели, не столько под бодрящим влиянием кофе, сколько вспомнив о каком-нибудь срочном деле, на нее находили приступы раздражительности, преимущественно вызываемые недовольством от необходимости приступать к «реставрации лица», как она называла процесс накладывания макияжа. Я мог бы сказать, совершенно не преувеличивая, что губы и брови ей приходилось всякий раз рисовать заново, ибо они у нее просто отсутствовали. Пока Мисс занималась «рисованием», я перечислял основные утренние новости и зачитывал курсы валют и акций. Затем она быстро одевалась, и мы вместе спускались по лестнице и садились в ее старый лимузин. Облаченный в неизменную униформу шофер Тито, как всегда подтянутый, с коротко подстриженными крашеными черными волосами, скрывающими его истинный возраст, который колебался от пятидесяти до восьмидесяти, отвозил нас в офис «Мейджор моделз» в Челси. Здание офиса казалось на редкость крепким, хотя и было построено около столетия назад и функционировало в качестве конюшен.

Теперь оно тоже являлось своего рода конюшней – для породистых лошадей модельного бизнеса, отреставрированное и приведенное в надлежащий вид лучшими архитекторами и дизайнерами, жрецами иероглифической культуры современности, так чтобы всем сразу бросалась в глаза степень доходности той сферы, которую здесь обслуживали.

Но утро, о котором я рассказываю, не было похожим на все прочие. Когда я вышел с кухни и посмотрел на распятие, у меня возникло необъяснимое чувство, что лицо страдающего Христа неуловимо изменилось. Мне показалось, он улыбается. Я прошел к будуару Роттвейлер и услышал доносящиеся оттуда гневные выкрики. Поспешив войти, я увидел Мисс Роттвейлер на постели, в ярости разбрасывающую во все стороны подушки и покрывала.

– Я тебя убью! – кричала она воображаемому противнику снова и снова. – Убью… убью!

Я тут же понял, что Ротги все еще под впечатлением какого-то сновидения и плохо понимает, что происходит в реальности. Мне хотелось дождаться момента, когда она сама успокоится, но я боялся, что Мисс в пылу гнева причинит себе какие-нибудь повреждения или получит травму. С другой стороны, я стал невольным свидетелем столь неприглядного зрелища, что по пробуждении она могла бы рассердиться на меня за это и просто уволить раз и навсегда. Пока Роттвейлер воевала с подушками и душила их, я отодвинул занавески на окне и дал доступ в комнату солнечному свету. Несколько раз, по возможности громко, я кашлянул и наконец, окликнул:

– Мисс Роттвейлер! Мисс Роттвейлер!

– Тебе больше не на что рассчитывать в твоей жизни! Не жди добра! Ты покойник, Казанова!

И тут я понял, в чем дело. Она воевала во сне с Данте Казановой, своим заклятым врагом и вечным конкурентом, переманившим у нее лучшую модель. С тем, кого она ненавидела всей душой наяву и во сне. Неудивительно, что Ротти не хотела просыпаться. Она явно получала удовольствие, давая выход своему гневу в этой воображаемой битве. Тем не менее я все еще опасался, что она либо свалится с кровати, либо, не разобравшись, бросится душить меня подушкой, если я дотронусь до нее. И все же, преодолев опасения, я начал трясти ее за плечо.

– Доброе утро, Мисс Роттвейлер! – выкрикнул я самым бодрым голосом.

Она все еще размахивала руками и колотила подушкой по постели.

– Хелен! – рявкнул я и тут же похолодел от ужаса. Мне еще не приходилось обращаться к ней не по регламенту.

В ту же минуту произошло нечто необычайное. Мой оклик подействовал на нее, словно молитва экзорциста на одержимого демоном. Она замерла, дернувшись на постели, и открыла глаза. Ее обычно холодный и жесткий взгляд вдруг смягчился теплой дружеской улыбкой. Но именно эта улыбка напугала меня сильнее всего.

– Доброе утро, Чарли, – произнесла Хелен.

В офисе, месте довольно суетном и шумном, одной из основных моих обязанностей было ограждать Мисс от лишнего беспокойства посредством профессионально освоенных приемов лжи. Вообще ее сотрудники мою должность так и именовали за глаза – «лжец». У лжеца был уютный уголок в офисе, не ограниченный стенами и позволяющий контролировать все открытое пространство. Оттуда были видны кабинки приемщиков заказов, смеющихся, шушукающихся и болтающих по телефону. Оттуда можно было наблюдать за курьерами, с расторопностью гонщиков «Тур де Франс» сортирующими резюме, стопки портфолио и прочие посылки от наших клиентов.

Я сидел на своем месте за невысокой перегородкой за столом из красного дерева воистину президентских размеров, в кресле с массивными подлокотниками. Чтобы проситель мог приблизиться ко мне, я должен был открыть перед ним маленькую калитку в перегородке и позволить подойти к столу. Разумеется, перегородка была чистой бутафорией, зато Мисс отлично рассчитала, что пока церемония будет совершаться, ей хватит времени обдумать, как повести себя с назойливым посетителем, и даже спрятаться от него, если необходимо. Тем более что у подобравшегося ко мне совсем близко просителя на пути оказывалась еще одна преграда – большой кожаный диван, на котором я всем предлагал отдохнуть в ожидании, пока Мисс пригласит их в святую святых.

Хотя лжец имел вид непреклонного стража порядка, мимо которого никто не проскользнет незамеченным, вход в кабинет Роттвейлер был всегда закрыт серой бархатной портьерой. Внутри кабинета освещение было приглушенным – горел обычно только торшер и две гигантские напольные лампы: одна в форме изогнутой турецкой сабли, увенчанной тюрбаном, атрибутами евнухов, охраняющих вход в гарем (уверен, кое-кто в агентстве за моей спиной и меня называл евнухом), и вторая, напоминающая по виду индийский кальян. Роттвейлер не терпела ламп дневного света, будучи убеждена, что они стимулируют рост раковых клеток и способствуют развитию рассеянного склероза, однако держать их в офисе никому не запрещала.

В ящиках ее стола, отделанного в стиле ар деко, было несколько отделений, где хранились бутылка польской картофельной водки, плитка шоколада, куча салфеток, чтобы вытирать свои пальцы и слезы моделей, пистолет «беретта» с пулями девятого калибра, наподобие того, каким пользовался Джеймс Бонд, и прочая мелочь.

– Проекты необходимо выстраивать четко и грамотно, – повторяла она, – но мы должны быть готовы к любым неожиданностям.

Возможно, Ротти полагала, что цитадель красоты в любую минуту может быть атакована враждебными силами, а потому лучше находиться во всеоружии и днем и ночью. Но, по-моему, эти предосторожности были излишними. У всякого нападающего имелся шанс ослепнуть от блеска и великолепия, сосредоточенных в «Мейджор моделз», раньше, чем понадобилось бы сделать выстрел из пистолета.

Портрет Мисс, в ярко-желтых и розовых тонах, написанный Энди Уорхолом в семидесятых, обрамляла специальная защитная рама, подключенная к сигнализации. Все драгоценности, которые Роттвейлер никогда не надевала и даже не вынимала из сейфов, также находились под надежной охраной. Но что интересно, у нее имелся еще один пистолет – позолоченный, работы Бижана, подарок на Рождество от когорты благодарных супермоделей.

У Мисс Роттвейлер было несколько телефонов, и часто она вела переговоры сразу по двум или трем аппаратам. В такие минуты Ротти была наиболее уязвима для настойчивых посетителей. Но добраться до нее им не светило, поскольку никто из них не мог миновать мой пост. К тому же она даже не носила с собой мобильный. Вверила его мне, что давало ей возможность подумать, перед тем как отвечать клиенту. Если случалось, что меня рядом не было, Роттвейлер сопровождал Бен, ее старый приятель и тоже профессиональный помощник. Бен, невысокий хрупкий китаец неопределенного возраста, приобрел известность в мире фэшн-бизнеса под именем Хэнни Беньяна в качестве ведущего скандальных шоу. По слухам, он был внебрачным сыном какого-то тайваньского генерала. Я не сомневался, что с его прошлым связана какая-то тайна, и даже готов был допустить, что она еще более невероятна, чем та, что ему приписывалась.

Бена все считали ближайшим другом Роттвейлер, весьма влиятельным и внушающим легкий трепет, несмотря на его идеально вежливую манеру общения. Все знали, что он глаза и уши Мисс. Все также знали, что его голос имеет решающее значение во многих спорных вопросах. Как консультант он пользовался непререкаемым уважением, но касались его советы не столько проблем моды, сколько взаимоотношений с дизайнерами и издателями журналов.

Роттвейлер никогда не выходила из дома без сопровождения. Она вообще побаивалась оставаться в одиночестве, но ее компаньоны и спутники всегда должны были находиться под ее контролем. Ротти любила повторять, что чувствует себя со мной в безопасности, потому что я громила.

– А с Беном? – спрашивал я ее.

– У него смертоносное оружие – язык, танг фу, так сказать! – острила она.

Бен к тому же знал всех, с кем Хелен когда-либо имела дело, и мог сразу напомнить всю полезную информацию, а осведомленность такого рода представляла для Роттвейлер, постоянно забывающей имена клиентов, огромную ценность. Странно, что Ротти прекрасно помнила, чем они занимались, но только не как их зовут.

Я слышал, как она отзывалась о Донне Каран как, о «той женщине из Нью-Йорка» и об Исааке Мизрахи как о «самом конфетном художнике».

С рутиной – кто есть кто, кто с кем враждует и кто кому чем обязан – я освоился довольно скоро. Например, тех, ради кого Мисс способна была прервать переговоры, или отключить телефон, или чьей просьбе могла пойти навстречу и проявить милосердие к рекомендованному ей лицу, мы именовали собирательным именем Калвин Клайн. Случилось это вот как. Кто-то позвонил и спросил Мисс Роттвейлер. Это был второй день с момента моего поступления на работу в офис. Я по традиции ответил, что хозяйка занята. Тогда абонент вежливо попросил меня:

– Скажите, что звонит Калвин.

Что я и сделал.

Мисс Роттвейлер пришла в ярость.

– Даже если я беседую по телефону с папой римским или нахожусь в сортире, запомни: я всегда должна ответить на звонок Калвина, а Калвин – на мой звонок! Ясно?

Я непроизвольно поморщился при слове «сортир» – возможно, для меня просто была непереносима мысль о Роттвейлер, занятой отправлением естественных нужд. Она это заметила и усмехнулась. Ей нравилось меня шокировать. Ротти не так уж часто использовала ненормативную лексику, но если делала это, то всегда очень демонстративно и открыто. Она любила слово «дерьмо» и, разумеется, гомосексуалистов-мужчин время от времени называла «говномесами».

Мне не случалось наблюдать ее разговор с папой римским, но я знал, что она связана и с теми агентствами, что обслуживали фэшн-индустрию католической церкви.

С тех пор я стал называть «мистер Клайн» всех, кто пользовался исключительным вниманием Роттвейлер, – в число этих счастливчиков входила шестерка самых известных дизайнеров, фотографов и директоров агентств.

Еще одно телефонное правило я освоил только через несколько месяцев. Я должен был осознать его гораздо раньше, в тот самый день, когда впервые увидел смертельную схватку Мисс Роттвейлер с Данте Казановой в «Стране грез». Правило заключалось в том, что Роттвейлер не только никогда не отвечала на звонки мистера Казановы, но и запрещала упоминать при ней о его существовании. Он значился не просто персоной нон грата, он был персоной нон экзиста.