Текст книги "Атлас, составленный небом"

Десять миллионов широких путей надежды

В обмен на посланное нами второе, значительно расширенное и дополненное лионское издание «По всему миру на воздушном шаре» (от 1892 года), наконец-то прибыло знаменитое «Международное расписание» Эдуарда Сама, раритет среди публикаций такого рода, мечта любого более или менее серьезного коллекционера. Таким образом, с поступлением этого исключительно ценного экземпляра, украшенного символическими изображениями вагона, парохода и самолета, количество книг в библиотеке Андрея возросло ровно до тысячи трехсот пятнадцати названий.

Можно с уверенностью утверждать, что на земном шаре не было такого хоть чем-то известного места, которое не было бы указано в одном из этих многочисленных томов, охватывавших область отправления и прибытия транспортных средств. Его не столь уж большая, однако со знанием дела подобранная библиотека путеводителей, портуланов, маршрутных схем, расписаний движения поездов, пароходов, самолетов, вариантов возможных пересадок, списков стоянок, источников питьевой воды и речных переправ охватывала самые отдаленные края и даже вроде бы исчезнувшие и вымышленные города и государства. Из карманных и энциклопедических изданий, инкунабул, брошюр и современных путеводителей можно было узнать, как добраться до Саутгемптона, Атлантиды, Гербиополиса, Ура, Львова, Маконда или любого другого населенного пункта, расположенного на любой географической широте. Караван до Хартума отправлялся по средам, ночью на Море Ясности, расположенное на Луне, можно было попасть на ладье из бумаги с парусами, на которых написаны стихи, а как утверждалось в одной средневековой рукописи, рассказывающей о древних обычаях и законах, лодка Харона пересекала реку Стикс каждые четверть часа (поэтому, чтобы душе не пришлось ждать на берегу, окна в комнате умершего следовало открывать с таким же временным интервалом).

Сидя за диваном посреди царства цифр и названий далеких мест, в окружении холодных на вид книг, Андрей неутомимо читал, изучал, подчеркивал, подсчитывал этапы, повторял вслух факты и пытался связать их. Ему было известно уже более десяти миллионов способов добраться до Града из разных концов света. И он надеялся на такое же количество возможностей, что Эта вернется к нему. Ежеминутно где-то отчаливал какой-то пароход, взлетал какой-то самолет, прибывал на станцию какой-то поезд. Ежеминутно Эта имеет возможность отправиться в путь, к нему, поэтому, естественно, ежеминутно можно ожидать – хоть сейчас! – ее появления на пороге дома без крыши. Если она движется с востока – здесь увидит росу, если приближается с запада – не разминется с полуднем, со стороны юга – значит, приедет послушать закат, если же ехала с севера – может быть, она уже прячется здесь, продолжая начатую игру в прятки.

Андрей не только изучал возможности Этиного возвращения в город, но и особым образом расположил книги своей библиотеки. За диваном возвышались мощные пирамиды томов в твердых переплетах, тянулись стены печатной продукции в глянцевых суперобложках, смело возносились вверх башни из роскошных изданий с позолоченными обрезами. Нужно ли повторять, что к этому укреплению вело по меньшей мере десять миллионов широких путей надежды¹.

¹ Анатомика I

Разумеется, для того, чтобы поближе подойти к любому человеку, требуется преодолеть фортификации, каналы, тропы, подъемные и обычные мосты, скрытые проходы, парки, широкие дороги, сады… Много выводов можно сделать о человеке на основании того, чем он себя окружает. Некоторые люди большое внимание обращают на оборону – такие даже знакомого не подпустят к воротам. Другие же, наоборот, не думая о возможной опасности, живут «на ветру» – без прикрытия, без заслона, не скрывая даже от случайных прохожих самых потаенных уголков своей личности.

В соответствии с тем, что изложено выше, развивается и многовековая дискуссия между сторонниками закрытых и открытых подходов. Первые предостерегают, напоминая рассказ об одном властелине города Хайдельберга. Этот наивный вошел в историю благодаря тому, что приказал разрушить все укрепления вокруг своего замка для того, чтобы расширить парк. За свою храбрость он заплатил смертью в плену у соседа-феодала, который коварно напал на него, воспользовавшись таким необдуманным шагом. Другие тоже ссылаются на эту историю, однако говорят о хайдельбергском властелине как о человеке с открытым сердцем, любителе природы и свободной жизни без ограничений.

Наряду с этим и в интересах истины, требующей стремиться к как можно более полной картине, следует упомянуть и совсем не малочисленную группу тех, кто окружает себя закамуфлированными подходами. Так, нередко бывает, что за посеревшими и обросшими терновником стенами толщиной в несколько метров стоит роскошный дворец в стиле барокко, богатый кружевными украшениями и раскрытыми окнами. Разумеется, многие знают, что нередко и после двухкилометровой прогулки через безукоризненно ухоженный парк со множеством фонтанов и позолоченных статуй можно встретить развалины, по виду которых почти невозможно представить себе, как выглядело когда-то то, чем они были.

Ил. 16. Кангра школа. Отплытие. Ок. 1700. Миниатюра из справочника «О путешествиях по небу». 7x4. Музей путешествий, Дели

?

Что же скрывается в шкатулке Драгора? Должно быть, там находится что-то особенно ценное, раз даже с расстояния в три взгляда видно, что и она сама выглядит как драгоценность.

Действительно, такой предмет сейчас встретить трудно, даже в антикварных магазинах, специализирующихся на восточных вещах ручной работы. Золотая проволока и мелкие камешки коричневого, красного, желтого и оливкового цвета, инкрустированные в розовое дерево, создают на ее поверхности сложный растительный узор. Орнаментика, переплетения, сплетения и вплетения стилизованных веточек и листочков ясно говорят, что перед нами произведение искуснейшего мастера. Что же может находиться внутри такого шедевра?

Драгор, разумеется, заметил огромные размеры нашего нетерпения познакомиться с содержимым шкатулки. Он даже развлекается, подогревая наше любопытство, – рассказывает о трудностях ее изготовления, о предположении, что сделана она в одной известной багдадской мастерской, прославившейся этим ремеслом во времена правления династии Аббасидов. Камни в обмен на жемчуг получали с Балкан (только эти камни не выцветали на солнце), а розовое дерево выращивалось во дворах гаремов халифа (его поливали взглядами самые страстные из жен).

Мы стараемся внимательно слушать Драгора, но с каждой минутой это становится все труднее и труднее – от любопытства закладывает уши: что же содержит арабская шкатулка? Подковник нервно постукивает пальцами, женщины просто пожирают взглядами предмет своих мук, даже Андрей, вопреки обыкновению, выглядывает из-за дивана. Что же скрывает проклятая шкатулка?

А затем на нижнем краю второй половины дня, там, где солнечные часы уже начинают останавливаться, Богомил не выдержал. Проходя мимо стола и стараясь держаться совершенно равнодушно, он вдруг шагнул к нему, такой бледный от волнения, будто ему предстояло лицом к лицу встретиться с циклопом, и дрожащей рукой поднял крышку. В тот же миг, пренебрегая возможной опасностью, к столу подскочили и мы…

Ох! Ох! Какое разочарование! В шкатулке ничего нет! Правда, внутри она обита пурпурным шелком, но в ней лежит самое обыкновенное ничего! Пока мы негодуем, Драгор улыбается:

– О!

– Ах так!

– Боже мой!

– Обман, вот что в этой шкатулке!

Продолжая улыбаться, Драгор объясняет: шкатулка не была пустой, в ней находилась Тайна, вот, смотрите, шелк немного примят, он даже еще теплый, но после того как мы ее открыли… Однако, к счастью, у него есть еще одна шкатулка.

При последних словах все мы, стоявшие повесив нос, несколько приободряемся. Драгор убирает арабскую и из обычного морского сундука достает другую шкатулку. На ней изображены какие-то неизвестные нам письмена. Мы обмениваемся многозначительными взглядами.

Что же скрывается в новой шкатулке?¹

¹ Лазурные покрывала

В 1892 году, запомнившемся по исключительно ясной погоде, богатый купец П. М. Третьяков подарил городу Москве свое собрание предметов искусства, после чего там была основана галерея, которая и по сей день носит его имя. За более чем сотню лет своего существования Третьяковская галерея приобрела славу одной из известнейших в мире. Коллекцию, содержащую более сорока тысяч экспонатов, ежедневно осматривают многочисленные отечественные и иностранные туристы, но дольше всего посетители задерживаются в самом охраняемом зале галереи, том самом, в котором, в соответствии с завещанием основателя, выставлены картины, закрытые большими покрывалами из ткани лазурного цвета. Поверхностным людям это кажется абсурдом – самое большое внимание привлекают именно те полотна, которые на самом деле нельзя увидеть. Покрывала с картин не снимают даже ради искусствоведов, смотрители залов тоже не знают, что скрывается под ними. Тем не менее это тот раздел Третьяковской галереи, об экспонатах которого написано больше всего научных трудов – сборников, иконографических исследований и критических статей. Картины под Лазурными покрывалами волнуют воображение не только обычных, так сказать, рядовых граждан, но и ученых, более того, они нередко вдохновляют художников на создание других произведений. Поэтому можно только радоваться тому обстоятельству, что в результате бурных полемик о судьбе картин – открывать их или нет – возобладало мнение, что значение и ценность экспозиции будут гораздо большими, если она останется под Лазурными покрывалами. О неизмеримой ценности этой коллекции, может быть, лучше всего написал французский искусствовед Э. Фуше. В предисловии к каталогу, выпущенному по случаю проведения выставки Лазурных покрывал в Париже в октябре – ноябре 1930 года, он подчеркивает: «Ясно, что во времена этого благотворителя не могло быть и речи о концептуализме, тогда еще ничего не создал и Казимир Малевич, однако П. М. Третьяков, обязав и все последующие поколения не снимать покрывал, проявил именно концептуалистский подход: Тайна должна существовать, без ее купола этот мир был бы выжженной пустыней, в которой не смогло бы плодоносить самое важное древо – древо животворящей человеческой способности задаваться вопросами».

Ил. 17. Небесный пояс богини Исиды. Ок. 3200–2900 гг. до н. э. Лицевая сторона. Озоносфера. 900x82. Министерство древностей, Аддис-Абеба

Ил. 18. Небесный пояс богини Исиды. Ок. 3200–2900 гг. до н. э. Изнаночная сторона. Озоносфера. 680x60. Министерство древностей, Аддис-Абеба

Сбор бриллиантов

Пока не появился Драгор, мы и представить себе не могли, какое богатство есть у нас во дворе. Траву, цветочные клумбы, пару кустов, персиковое дерево, дикий каштан, сирень и три тиса вряд ли можно было считать чем-то особенно ценным.

– Бедняк – это тот, кто видит не дальше, чем ему видно! – сочувственно покачал головой Драгор, после чего принялся листать толстую книгу, поглядывать на небо, на часы, внимательно слушать прогноз погоды, что-то отмечать в записной книжке.

Каждые два часа он выходит во двор и с испытующим выражением лица обходит вокруг персикового деревца, чья кора от ласкового весеннего солнца уже начала снова приобретать здоровый, красноватый оттенок. Но что же тут удивительного? В конце марта морозы прекращаются, погода становится все лучше и лучше и соки земли устремляются во все растения. Вряд ли для Драгора это первая встреча с феноменом пробуждения природы. Даже жители Града, которые редко и неохотно вылезают из своих домов-коробок, знают об этом явлении. Почему же тогда Драгор так себя ведет? Уж не имеем ли мы дело с пресловутой весенней болезнью?¹ И если это так, то ее развитие приняло опасный характер – Драгор все чаще по целым дням остается во дворе. Маленьким молоточком постукивает по стволу персикового дерева, с помощью посеребренных инструментов определяет положение солнца, карандашом вычерчивает кружочки, линии и углы на картах, изображающих ни небо, ни землю².

Дни пролетают так же, как пролетают стаи диких уток. И как раз в тот момент, когда мы, собравшись в гостиной, обсуждаем Сашино предложение отправить Драгора в горы, где пока еще зима, чтобы спасти больного от разрушительного для него воздействия весны, он появляется на пороге с радостным возгласом:

– Друзья мои, если нам хоть чуть-чуть повезет, в понедельник на персиковом дереве созреют бриллианты!

– Сошел с ума, – вырывается у Подковника, и он тут же начинает бить себя по груди, потому что подавился кофе.

– Но, разумеется, если выпадет дождь, – усмехается Драгор и сует нам под нос бумаги с какими-то расчетами, записанными мелкими цифрами.

– Где это видано, чтобы на деревьях росли бриллианты! Ясное дело – он болен, и мы должны ему помочь! – скрестив пальцы, бормочет Подковник.

– Многим цивилизациям была известна эта игра природы. Например, у мавров в окрестностях Гранады была целая плантация. На эти бриллианты строилась Альгамбра. Из росы горицвета народ майя получал изумруды. В Черногории снимали иней с бороды и волос и делали из него чистое серебро, японцам была известна тайна получения янтаря из сложенных в несколько слоев листьев осины, а в отрогах горы Рудник живет семья, которая умеет добывать яшму исключительной красоты, высушивая растение, известное как мята обыкновенная. Вообще подобных примеров очень много, – защищается Драгор.

Все это, однако, ни у кого не вызывает доверия. Поэтому в воскресенье вечером, как раз когда начинается дождь, Эстер получает задание завтра с утра пойти в Град и оплатить десятидневное пребывание в горах.

Бессонная ночь тянется долго. Дождь не стихает. Мы наблюдаем за Драгором, который нервно шагает от стены к стене, бессильные хоть как-то помочь ему. С облегчением отмечаем первые признаки утра, которые появляются по краям постепенно проясняющегося неба.

После восхода солнца Драгору все же удается уговорить Богомила, Сашу и Подковника выйти из дома. Воздух освободился от бремени пыли. Дождь совсем перестал. Небольшая экспедиция пускается в обход вокруг дерева, но кроме сверкающих остатков вчерашнего дождя не обнаруживает ничего достойного внимания.

– Обтрясти следует в нужный момент… – объясняет Драгор и утыкается носом в свои бумаги.

– Болезнь прогрессирует, – шепчет Подковник. – Эстер надо бы поторопиться.

– Да, – соглашаются Саша и Богомил. – Пусть прямо сейчас и идет.

Но как раз тут, в тот момент, когда благодаря расположению солнца казалось, что весь утренний свет сконцентрировался в маленьких капельках, покрывавших персиковое деревце, Драгор неожиданно и резко ударил ногой по стволу почти у самого корня. Деревце дрогнуло. Капли сорвались с веток и веточек. Сотни крошечных ручейков устремились вниз. Капли соединялись, разбивались и снова соединялись. Вдоль веток по молодой коре скользили осколки солнца. Весенние бусы персикового дерева разорвались. Дождем брызнули искры. В траву посыпались бриллианты.

На следующей неделе под впечатлением этого невероятного события Полковник начал готовиться к следующей зиме. Периода в семь месяцев должно было хватить для того, чтобы добиться гибкости пальцев. Снимать иней и делать из него серебро – это мастерство, для овладения которым необходима большая ловкость.

¹ Четыре сезонные болезни

Весенняя болезнь

Так же как змея сбрасывает старую кожу, человек обновляет эпидермис души и из-за этого становится на некоторое время чрезвычайно ранимым, не способным защитить себя от мало-мальски сильных эмоций и позволяющим им в полной мере овладеть собой.

Летняя болезнь

Тепло вызывает выделение через поры избытка жидкости, тело гораздо лучше понимает себя, движения делаются более определенными, взгляд твердеет, и кожа покрывается позолотой страсти.

Осенняя болезнь

Меланхолическая влага собирается где-то в недрах человека, а сам человек делается похожим на высохший лист, очень красивым, но и очень хрупким, и окружающие и он сам должны быть крайне внимательны к нему.

Зимняя болезнь

Все впадает в приятную дремоту воспоминаний или забвения, душа принимает округлые формы и становится похожа на мячик, которым можно играть, но который может погубить хозяина, застряв у него в горле.

² О картографии

Известные еще с античных времен карты, изображавшие ни небо, ни землю, изготавливавшиеся лишь в нескольких экземплярах и ревниво оберегавшиеся от копирования, в наше время заполонили мир. На них большой спрос, и печатают их на всех видах материала, от самой дрянной газетной бумаги до тиснения золотом на драгоценных тканях, так что они стали серьезным источником доходов крупных корпораций, обладающих монополией на их производство. Тем не менее, сколь привлекательной ни казалась бы их упаковка – хоть пестрая пластиковая, хоть футляр, сделанный из дорогих пород дерева, – карты, изображающие ни небо, ни землю, покупать не следовало бы. Их надо изготавливать собственноручно, отмечая на них собственные пути, причем таким образом, как владельцу это подсказывают его чувства. В конечном счете это единственный способ избежать множества ошибок, или произвольностей, которыми столь богаты нынешние карты.

Ил. 19. Ксерокопия выдержки из беседы с сэром Мортимером Греем, председателем Королевского географического общества в Лондоне, «О дисциплинах немилосердных и дисциплинах чувствительных» («Таймс», 26 октября 1985). Читальный зал Британского культурного центра, Белград

Песня о пении

Я могу рассказать тебе о многих местах на Свете. Куда только не садились все горлицы с моей шали. Как тяжела вода священных рек. Каково море в крошечных рыбацких поселках. Песчинка песка в пустыне. В чем особенность взгляда с глетчера. Почему в степи стебель травы кажется более стройным, чем сосна. Где больше неба, здесь или там. Каков ты между сводами ясной ночи. И куда расти до Великой колесницы. Я могу рассказать тебе о многих местах на Свете. Но ты лучше поймешь, если я тебе об этом спою¹.

¹ Напоминание о переводчике и методе перевода

«Песню о пении» Молчаливой Татьяны перевел Драгор. Песня переведена с помощью энциклопедии «Serpentiana», сыгравшей в процессе перевода решающее значение, причем особо важное – глава «Понимание с помощью чувств языка вещей, животных и растений, а также других забытых языков». Интересно, что под названием этой статьи энциклопедии не было никакого текста или объяснения.

Ил. 20. Шаль с горлицами (ручная работа из Югославии). Вторая половина XX в. Золотое шитье на муслине. 113x116. Музей текстиля, Вашингтон

Об украшении пространства

Никто и не утверждает, что мы особенно разбираемся в музыке. Полковник, например, полностью лишен слуха. (Он сам неопровержимо доказал это в период своего увлечения искусством композиции.) Радио больше других слушает Андрей, но музыка его внимания почти не привлекает, самое важное для него – это сообщение о состоянии на транспорте. Эстер, разумеется, выше всего ценит мелодии из кинофильмов. Саша поет, только находясь в ванной. Драгор, правда, часто дирижирует, но всегда воображаемым оркестром (это, кстати, самый удачный из всех известных способов привести свои мысли в состояние гармонии). Таким образом, из всего, посеянного музыкой, прорастают лишь зерна, брошенные Богомилом или Молчаливой Татьяной.

Однако часы, когда музицирует Богомил, дают возможность получить истинное наслаждение даже тем, кто не одарен этим благородным талантом. В такие минуты мы просто собираемся все вместе, иногда утром, иногда вечером, а то и ночью, и внимательно слушаем веселые или грустные композиции, которые Богомил на своем кларнете исполняет так (во всяком случае, как нам кажется), что бурьян Пустоты тут же вянет.

В зависимости от того, с чьей кожей¹ и как интенсивно эти мелодии соприкоснулись, они потрясают или, наоборот, нежно убаюкивают. Но особенно сильное впечатление на всех нас производит Богомилова манера игры на инструменте из мистического эбенового дерева. После каждых нескольких тонов кларнетист должен вдохнуть воздуха, чтобы продолжать играть. Вдох, естественно, должен быть тихим и быстрым, а пауза – не слишком длинной. Наверное, потому, из-за желания сократить ее, она и становится похожей на всхлип.

Когда играет Богомил, описанный шум вовсе не так уж незаметен. Он напоминает вздохи человека, охваченного отчаянием. Кажется, будто он приносит какую-то огромную жертву, необходимую для того, чтобы музыка могла продолжаться. Кажется, что это буквально последний вдох, доставшийся невероятно мучительно и потом великодушно подаренный изящному телу кларнета.

Но достаточно просто оглянуться вокруг, чтобы увидеть, что страдания Богомила не остаются безрезультатными, в них есть смысл. Так же как Молчаливая Татьяна своим пением приводила в порядок небесные пути, Богомил с помощью кларнета делал более красивым окружающее его пространство. И без того музыкальные объекты (морской сундук с элементарной Легкостью, Сашины глаза, пуговицы Драгора, сделанные из цветков, Лунные рыбки…) становились абсолютно музыкальными, а те объекты, которые по своей природе таковыми не были (морской сундук с элементарной Тяжестью, угрожающие письма², Этина тень…), демонстрировали признаки добровольного намерения расстаться со всем зловещим в них.

Закончив украшение гостиной, Богомил выходил во двор, а ночью продолжал это важное дело на улицах Предместья. Он шагал от перекрестка до перекрестка и играл так, как будто расшифровал старейшую нотную запись, запись настолько старую, что даже нельзя было сказать, относится ли она к эпохе мифа или к эпохе истории. То, что он делает доброе дело, подтверждает само небо – оно благословляет его труд дождем. Музыка под сочными каплями зреет, мелодии бурлят, звук пахнет полем, поросшим молодой травой. Усталый, до нитки промокший, с кларнетом под мышкой, Богомил возвращается лишь под утро. Прежде чем лечь, он со второго этажа дома без крыши еще раз осматривает окрестности: теперь в некоторых местах серые стены лабиринта Предместья не видны – может, их даже больше уже и нет.