Текст книги "Атлас, составленный небом"

¹ Errata corrige

Перед праздником Пасхи 1980 года во всех двадцати парижских округах рано утром две тысячи разносчиков газет бесплатно раздали жителям Города света почти полмиллиона экземпляров первого номера газеты под названием «Errata corrige». На первой странице газеты была небольшая статья, подписанная ее редактором, профессором этики Сорбонны Надин Моэн, а все остальные страницы были заполнены рядами колонок под общим заголовком «Исправления» и отдельными заголовками «Где», «Написано» и «Должно быть». Привыкшие к многочисленным авангардным изданиям жители Парижа, возможно, и не обратили бы внимания на новую газету, если бы в набранной крупным шрифтом статье редактора не содержались следующие слова: «Дорогие сограждане, в течение прошлых веков, а также в нашем веке, и в особенности в последнее десятилетие, авторы газетных публикаций, картографы, историки, политики, службы пропаганды и публицистики породили столь огромные количества неслыханной лжи, что это нельзя объяснить ничем другим, кроме опечаток. Хотелось бы верить, что это так, поэтому, соглашаясь на такую игру, которая на самом деле является чем-то большим, чем игра, мы публикуем список этих опечаток и предлагаем их вашему суду вместе с исправлениями, как это и принято делать в конце любой серьезной книги».

За несколько следующих часов в Париже произошло больше событий, чем их запомнили знаменитые улицы и дворцы за последний десяток лет. Содержание расхватанной газеты распространилось по всему городу, послы разных стран требовали принять их, папский нунций выразил протест, Правительство было созвано на экстренное заседание, спешно собрались на совет члены Академии, по всему городу кучками толпились граждане, со всех сторон сыпались опровержения, беспокойство воцарилось в секретных службах, возникла паника в правлениях крупных корпораций, неразбериха охватила министерства и ведомства. За всем этим шумом из обвинений и оправданий никто не услышал револьверного выстрела в благополучном и тихом особняке на улице Лафайет, в результате которого на груди Надин Моэн, которая сидела, склонившись над «Этикой» Аристотеля, образовалось красное пятно.

Как обычно бывает перед праздниками, в Париже был отмечен взлет числа краж и ограблений. На этот раз перед Пасхой 1980 года из подвергшихся нападениям грабителей квартир и автомобилей загадочно исчезали лишь толстые, отпечатанные на бумаге желтоватого цвета номера газеты, называвшейся «Errata corrige». Потом говорили, что специально созданные комиссии уничтожили весь ее тираж. Другие газеты уже в дневных выпусках превратили весь шум в глухое молчание. И в полной тишине чья-то рука в замшевой перчатке вытащила из-под безжизненного тела Надин Моэн «Этику» Аристотеля. И закрыла ее. Париж утопал в своем свете.

² На нем маленькая, но тем не менее большая полоса белого

Так же, как даже на самом черном куске гранита можно встретить хоть крошечную жилку белизны, так и во всем этом зле обнаружилось что-то хорошее. Когда от мрачных предчувствий у всех нас потемнело в глазах, то вследствие того, что исчез свет, исчезли и все тени. В эти недолгие мгновения никто и ничто из находящегося в нашем доме не имело своего отражения, в том числе и тень Эты, принявшая очертания дивана, больше не падала на Андрея. В полной темноте он после многих месяцев заточения просто встал и впервые после того, как в тот раз щелкнул замок, сделал шаг и вышел из своей темницы. Когда вернулся день, мы даже не сразу заметили, что Андрей стоит возле стола и жмурится, как человек, проведший много времени в темноте, а подушечками пальцев ощупывает ткань воздуха. Сначала нам бросился в глаза утонувший в полу сундук с элементарной Тяжестью и только потом его улыбка. Тогда мы увидели и четырехугольную тень Эты, которая выбиралась из нашего дома через приоткрытое окно. К счастью, во время затмения никто не двинулся с места, так что она не зацепила новую жертву. Волочась по подоконнику и осыпаясь серой краской, тень навсегда покидала нас. Оказавшись снаружи, она на некоторое время застыла в неподвижности, а затем, уносимая воздушной струей, исчезла вдали.

– Добро пожаловать, добро пожаловать! – радостно восклицали мы. Андрей ощупывал себя, протирал глаза, пересчитывал свои руки и ноги – будто не мог поверить, что это именно он. Мы все расцеловались с ним как с человеком, неожиданно вернувшимся после долгого и опасного путешествия.

– Добро пожаловать, добро пожаловать! – Радость била ключом. Смущенный неожиданной свободой, Андрей улыбался и с любопытством делал шаги по гостиной.

Ил. 43. Надин Моэн. Некоторые общие исправления. 1980. Фрагмент страницы газеты «Errata corrige». Напечатано вручную. 15x10. Досье М45621-7. Картотека одного министерства, Париж

Чур-чура

То, что Андрей освободился от тени Эты, заметно освежило наше увядшее настроение. По этой же причине и сундук с элементарной Тяжестью несколько всплыл (приподнялся) из углубления в паркете. Правда, совсем ненамного, но все же этого хватило для того, чтобы протащить под ним две толстые, крепкие веревки и совместными усилиями извлечь оттуда этот предмет, попавший в такое жалкое положение. Более серьезные результаты могли быть достигнуты нами только во сне – наяву нас по-прежнему преследовали дурные предчувствия, которые были столь тяжелы, что беспомощным оказался бы даже рычаг, до возможности применения которого додумался Драгор.

Тем не менее жизнь в доме без крыши постепенно возвращалась в свое русло, правым берегом которого была земля, а левым – небо. Мы сами тоже все чаще принимались за свои прежние дела: собирали камешки на том и другом берегу, искали способы, как справиться с опасными водоворотами и обойти стороной затхлые тишины. На середине, там, где струящееся течение можно преодолеть, только завязав его мертвым узлом, мы дивились упорству Андрея, стремившегося нагнать общее движение. По характеру склонный к точности и пунктуальности (особенность, которая развилась у него благодаря длительному изучению расписаний движения транспорта), вооружившись пинцетом и кисточкой, он успешно отыскивал и уничтожал даже самые мелкие кусочки Пустоты, которые особенно опасны, потому что обладают способностью проникать в отношения между людьми, где сперва просто натирают мозоли, а потом, соединяясь друг с другом, превращаются в настоящие пропасти¹. Кроме того, Андрей замечательно показал себя, рассказывая зимние сказки и подолгу гуляя по снегу, однако особый талант проявил он в умении ориентироваться среди множества статей энциклопедии «Serpentiana»². Это было просто маленькое огромное чудо, как быстро и полностью он ожил после стольких месяцев заточения.

Об Эте он упомянул только один раз, когда высказал пожелание, чтобы ее тень нашла свою хозяйку (ведь людям, не имеющим отражения, наверняка приходится нелегко). Игру в прятки он закончил в тот день, когда мы устраивали торжественный обед по случаю его возвращения. Так же просто, как всегда ставится точка на запутанных делах, он подошел к углу, образованному шкафом, в котором лежала айва, и шкафом с разложенными на полках яблоками, и коротко сказал:

– Чур-чура, кончайся, игра!

После чего сел за стол. Место, которое мы отвели ему, находилось между Богомилом и Эстер. Их влюбленные взгляды предотвращали образование над его головой высокой концентрации разочарования в любви, чего можно было опасаться, имея в виду его скорбный жизненный опыт в этом вопросе.

Жизнь текла дальше, вдоль своих берегов. Волны соприкасались и с землей, и с небом, тихо обкатывая камни и облака.

¹ Анатомика VIII

Любой индивидуум, в сущности, представляет собой определенное и неповторимое целое, составленное из большого числа личностей. И, несмотря на то что получить реальное представление о нас трудно, известно, что таких личностей может быть от всего лишь нескольких до двух сотен. Точное число установить нелегко еще и из-за того, что оно переменно – в течение человеческой жизни в человеке более десятка раз рождаются или умирают отдельные личности.

Разнообразие личностей в каждом из нас представляет собой настоящий букет сюрпризов. Тем не менее нисколько не удивляет то, что они так или иначе выживают в относительном согласии друг с другом. Тайна, разумеется, кроется в гармонии – принципе, который трудно объяснить, но который при этом понятен, принципе, на котором покоится все и который лежит в основе всего существующего и несуществующего.

Любое нарушение упомянутой выше гармонии влечет за собой целую цепь тяжелых последствий. Игнорирование любой из собственных личностей, подавление какой-то из них в пользу других вызывает образование трещин. В трещинах поселяются маленькие Пустоты, которые постепенно соединяются и формируют более крупные. О том, к чему ведет дальнейшее распространение Пустоты, догадаться нетрудно.

Все внутренние личности охватываются одной, той, которая называется персоной. Эта личность не идентична ни с одной из них, но и не является какой-либо особой. Этруски были тем народом, который подарил большинству европейских языков этот термин (phersu – существо, живущее между видимым и невидимым миром). Поэтому можно поверить этим древним жителям Апеннинского полуострова, когда они из глубины веков советуют нам для полного и точного анализа персоны пользоваться неким Западным зеркалом. К сожалению, за тысячи лет мир оказался наводнен таким количеством зеркал, обученных льстить своим хозяевам, что этот особый их вид совершенно пропал, забыт даже и, в общем-то, простой способ их применения.

² Золотая жила, которая в данном случае является свинцовой

Благодаря интуиции, обострившейся во тьме многомесячного заточения, Андрей безошибочно открывал и переводил запутанные статьи энциклопедии «Serpentiana». Его развившиеся чувства улавливали движения текстов в недрах энциклопедии так же, как мастера, копающие колодцы, улавливали движения вод в недрах земли. Мы в шутку говорили, что Андрей нашел золотую жилу, которую теперь надо просто разрабатывать, идя по ней. Между тем, когда он истолковал нам статью «Превращение низших металлов в высшие металлы», мы увидели, что это сравнение одной ногой стоит на полу нашей гостиной. Раньше написанное и там и сям, теперь в энциклопедии «Serpentiana» сложилось в следующее:

Ил. 44. Превращение низших металлов в высшие металлы. Год изготовления неизвестен. Из энциклопедии «Serpentiana». Золотое тиснение. Общая длина 211. Из коллекции Драгора

Перевернутая карта, звуки, что лучше?

Случается, что тот, кто раскладывает пасьянс¹, замирает в страхе перед очередной картой. Пальцы цепенеют, лоб покрывается испариной, в животе судорогой скручивается ужас, губы связывает молчание. «Что кроется под лабиринтом орнамента на рубашке карты?» – эта мысль пульсирует у него в голове, и он застывает на долгое время, пытаясь расслышать, что таит та, другая сторона, настораживая уши и с сжимающимся сердцем распознавая звуки:

Сначала голоса людей, петляющий шепот, хруст шагов, смелая перекличка голосов, смех… Затем стук и шум машин, сгребаемой земли, приглушенные удары молотами, звуки разрушения. Потом грохот обрушивающихся стен. Несколько мгновений тишины. Потом дождь осыпавшейся черепицы. Сначала далекий, потом все более приближающийся. Потом все повторяется, один раз, два раза, три раза… И уже тогда, когда слух привыкает к однообразному повторению, когда любопытство берет верх над страхом, шум усиливается. Как будто с громким окриком закрываются все двери входов и выходов. Как будто со звоном разбивающихся стекол ломаются все горизонты. Как будто со стенами вместе разрушаются и трещины, в которые были спрятаны воспоминания. Как будто дождь осыпающейся черепицы со стоном распарывает само небо, как будто лунное колесо, звеня серебряными спицами, остановилось на самом краю пропасти, там, где постепенно осыпается кромка и где верх и низ голыми руками ведут борьбу не на жизнь, а на смерть.

Если такие звуки раздаются из-под карты, ее лучше и не открывать. Не вредно даже поставить на нее сверху что-нибудь как можно более тяжелое.

¹ Пасьянс или поэтика

Пасьянс (patientia, лат. – терпение) – игра в карты для одного человека, имеющая много вариантов. Суть игры в том, чтобы карты одной или нескольких колод разложить на столе по определенным правилам, располагая их одна на другую и одна рядом с другими, причем в случае успешного завершения результату придается определенное значение.

Ил. 45. Александр Дж. Петрович. Составление карт. 1970. Пятая часть восьмой главы справочника (для интересующихся) «Чтение карт и ориентация». 10x8. Национальная библиотека Сербии, Белград

О разнице между солнечными и механическими часами

В полночь, когда упал третий или четвертый аршин мрака, нас разбудил звук, похожий на шорох крыльев целой стаи летучих мышей. Как могли быстро мы спустились из своих снов на подушки и полусонные повскакали с кроватей. Торопливо слезая со своего Вселенского дерева, Подковник подвернул ногу. Богомил уронил стул. Об его «Ох!» споткнулась Люсильда. На Люсильду наткнулась Молчаливая Татьяна. Вспорхнули испуганные горлицы. Лунные рыбки попрятались в складках воды в аквариуме. Наконец Саша нашла свечу, но слабое трепетание ее пламени не смогло осветить ничего большего, чем общий переполох.

И только мы привыкли к такому весу страха, как он вдруг удвоился – раздался еще более сильный звук, от которого весь дом содрогнулся так основательно, что со стен попадали все трещины. Опасаясь босыми ногами наступить на какую-нибудь из них, мы замерли, молча прислушиваясь, как у нас над головами что-то угрожающе шумит и сыплется.

– Разволновались призраки, – первым подал голос, правда шепотом, Подковник. Природа некоторых людей не позволяет им почувствовать, в какой момент язык следует держать за зубами, а в какой за зубы спрятать.

– Насколько мне известно, чердака у нас нет, – возразил Богомил возможности того, что снова перевесит угрожающее молчание.

– З… – начал было Полковник, но на втором этаже снова что-то треснуло и отдалось таким эхом, что переломались все ветки на персиковом деревце и молодом тисе в нашем дворе.

Окно никогда еще не обрамляло более печальной картины. Луна плыла по небу очень странно. Ее серебряные спицы и лопасти крутились вхолостую. Казалось, что кто-то спарывает лунный узор. Дул сильный ветер, свод неба трепетал, как изодранный флаг.

– Может быть, мы столкнулись с айсбергом, – прочитали мы выдох Татьяны на оконном стекле.

– Не может быть, зима уже кончается, – стер со стекла туманное пятно Драгор.

– А что, если это метеор? – спросила Саша.

– Исключено, до лета еще должна пройти весна, – опять не соврал Драгор.

– В таком случае храбрость под мышку и посмотрим, что там наверху происходит, – сложил Андрей вдвое и еще раз вдвое весь разговор и сунул его в карман пижамы.

Пока мы собирали храбрость, чтобы подняться на второй этаж, упал еще один аршин мрака. Не то чтобы мы были особо пугливыми, просто при каждом раздававшемся треске храбрость вы падала у нас из рук, и мы никак не могли собрать нужное нам количество.

Наконец в промежутке между двумя тресками мы подхватили все, что смогли, и направились в сторону второго этажа. Вдали за девятью горами кровоточила заря. Чуть-чуть, лишь настолько, чтобы была заметна серость неба. И тут дом снова содрогнулся. Всех нас этот толчок свалил с ног, и мы без колебаний прокляли тот момент, когда покинули гостиную. Небо раскачивалось, с его краев срывались и падали вниз оставшиеся звезды, громадные облака сталкивались друг с другом, серебряные спицы луны застряли в черной пропасти. Толстый канат скрипа вел к источнику всех наших несчастий. На том месте, где Град граничит с Предместьем, вращали стрелами высокие подъемные краны, ломая свод неба. Здесь строилось многоэтажное здание. В окрестных домах под красными черепичными крышами люди продолжали спокойно спать. Заря достигла пятой горы.

– Трудно придется реке, которая разрушает свои берега, рано или поздно она превратится в стоячую воду, но это история не для нас, а для случайных путников¹, – сказал Драгор.

– Они ломают нашу крышу, люди, на помощь, ломают нашу крышу! – кричала Эстер, но ветер уносил ее слова прямо в круговорот неслышимости.

Подъемные краны продолжали под прикрытием последнего аршина мрака взламывать голубоватый свод. На этом месте, видимо, было задумано построить какое-то особенно высокое здание. Заря уже обосновалась на отрогах третьей горы. Замерзшие от беспомощности, с глазами, расширившимися от неверия, со сжимающимися сердцами, по-прежнему стояли мы на втором этаже нашего дома. Когда заря коснулась второй горы, краны остановились. Люди начали просыпаться. Несмотря на то что наступил день, наши солнечные часы не работали. Жители домов под красными крышами спешили по параллельным улицам, непрестанно поглядывая на свои механические часы, не замечая!

¹ История для случайных путников

Была на свете одна река. По утрам ее воды отливали зеленым, в полдень по ним разливался румянец, а к вечеру они отсвечивали синевой. Волны ее попеременно через одну были и быстрыми, и медленными. С одинаковой бережностью несла она на поверхности и кузнечика, и листья, и пену, и лодки. Все зло отправляла она в водовороты и скользила по своему руслу спокойно, непрестанно лаская оба своих берега, один из которых был из земли, а другой – из неба. Так же, как земля и небо дарили ей направление, так и она платила им добром – обкатывала нежностью воды камни и облака. Первый берег реки всегда был плодородным, второй – ясным. Так текли вода и время.

Но вечна только борьба добра и зла, все остальное длится непонятно сколько. Что произошло – то ли вода возгордилась, то ли водовороты взбесились, то ли быстрые волны поглотили медленные, то ли владельцы лодок захотели плыть гораздо быстрее? Что случилось, вряд ли кто сейчас помнит. Только река стала бурлить, клокотать и бесноваться, нисколько не заботясь о своих берегах. Волна за волной ударялись и в землю, и в небо, дробя камень за камнем, облако за облаком, немилосердно разрушая оба берега. Земля покрылась грязью, а небо – илом. И сама река превратилась в мутный поток, не перестав, однако, при этом пожирать свои берега, разливаясь вширь сверх всякой меры, теряя в затопленном пространстве всякое направление. В начале конца, истратив силу, без направления, которое раньше ей определяли небо и земля, разлившись, превратилась она в стоячую воду, воду, которая никуда не течет и ничего не приносит.

Ил. 46. Р. К. Гордость строителей: пуск центрального отопления в новом многоэтажном здании на границе Града и Предместья. 1992. Черно-белая фотография. 20х5. «Городская газета» (№ 1794)

Коллективная фантазия

Как стальные обручи держат в бочке собранный в одно целое мрак, так и действительность под болезненные стоны беспощадно ломала голубое и по всему своду сбивала одну к другой трещины, образуя еще большую, широкую и глубокую Пустоту. Если в нее не опустить хоть что-то, емкость с мраком непременно разорвется, и тогда не найти такого средства, которое могло бы остановить разливающуюся темноту. Поэтому в бочку на всякий случай всегда стоит что-нибудь поместить. Виноделы из долины Мозеля до сих пор сохранили обычай: после того как бочка опустела, бросить в нее крупную виноградину, чтобы до нового урожая тьма не взяла там слишком большую силу. А так как у нас больше всего было фантазии, мы решили вступить в бой против Пустоты с единственным оружием, которое у нас всегда было под рукой и в избытке.

– Фантазия? – спросила Эстер. – Что такое фантазия? То же, что и иллюзия?

– Вовсе нет, фантазия – то, что есть, хотя многим кажется, что его нет. С иллюзией же наоборот, она представляет собой то, чего нет, но многие думают, что есть, – отвечал Драгор и вдоль и поперек.

– Кажется, это не слишком тщательно причесано, – смутилась Эстер от такого объяснения.

– И не должно быть, – улыбнулся Драгор. – Тщательно причесана только действительность, причем как таковая она и нежелательна.

– Вот! – Полковник, как всегда, должен быть первым. – Я представляю себе поле. Точнее, склон холма, полого спускающийся к реке, по берегам которой растут ивы.

– Трава, как я вижу, переливается от теней облаков. Пышные облака пронзает солнечный луч, – переводит Драгор Татьянино пение.

– На склоне холма полевые цветы. Маленькие по размеру, но большие по цвету. Над цветами по склону скачет белый конь. Когда его Тело простирается в галопе, сверкает его круп. На нем верхом скачет Дух, – добавляет Саша.

– Конь и наездник. Тело и Дух, промчавшись сквозь ивы, вступают в реку. Летят брызги от водяной дорожки. Шуршит речная галька. Вдоль покрытой волнами дороги белый конь и наездник скачут к перекрестку устья, оттуда вдоль меньшей речки, дальше вдоль ручья к источнику, – подает голос Богомил.

– Время от времени белый конь сокращает себе путь за счет берега из земли. Иногда срезает угол по берегу из неба. С правой стороны он кажется принадлежащим компании из выдр, раков и речных черепах, с левой похож на собрата бекасов, уток и журавлей, – слышен голос Люсильды.

– Потом они возвращаются на водяную дорогу. Прокладывают путь стаям рыб, идущим на нерест. Среди колосьев травы, растущих вдоль ручья, по краю каньона, над пропастью, все выше, к источнику стремятся они, – быстро добавляет Андрей.

– У источника, высоко в горах, под старым, величественным деревом, конь и наездник останавливаются, – коротко сообщает Эстер.

– Белый конь наклоняется над водой и пьет из начала дороги. В источник по его Телу соскальзывает и Дух, чтобы первой водой умыться, – заканчивает Богомил.

Потом мы все молча рассматриваем фантазию. Тишина столь густа, что до нас не долетает ни треск балок, ни звук ударов по нашей голубой крыше, которые наносят подъемные краны и от которых она все более опасно прогибается.

– Как приятно и спокойно высоко в горах, – первой говорит Саша по прошествии получаса.

– Очень приятно, – соглашаемся все мы.

– Я все спрашиваю себя: почему же это просто фантазия?.. – разочарованно бормочет Эстер, мечтательно играя ивовым листком, вплетенным в ее кудри.

– Эх, – вздыхает Драгор и проводит рукой по своим волосам, похожим на гриву.

Синие глаза Татьяны скользят по нам. Слышно усталое дыхание Андрея, Полковник раскуривает трубку и протягивает Саше каплю прозрачной воды, каким-то чудом оказавшуюся на его ладони. Эстер записывает в своем дневнике: «Сегодня вечером у нас была коллективная фантазия. Это то же самое, как когда в темноту пустой бочки кладешь виноградину или закрываешь в шкафу лаванду, чтобы тьма не проделала Пустоты на твоем теплом джемпере».

Отметив конец записи точкой, Эстер оборачивает свою тетрадь запахом табака из трубки Полковника.

– Чтобы обложка не обтрепалась, – объяснила она, хотя никто ни о чем не спрашивал.

Скрип свода заглушает клокотание воды далекого источника. Глухие удары размашисто отсчитывают что-то над нашим домом без крыши. На границе между Градом и Предместьем уже звонко куют тяжелые обручи для того, чтоб опоясать ими мрак. Тонкие слои нежного и ароматного табачного дыма покрывают мебель, как белое полотно в доме, из которого все уехали.

Ил. 47. Макс А. Штайман. Метафизический пейзаж Мертвого моря с легендой в шести цветах. 1929. Масло, холст. 160х140. Еврейский музей, Франкфурт