Текст книги "Шепчущий во тьме"

Фиш-стрит оказалась такой же обезлюдевшей, как и Мейн, но она была застроена еще вполне крепкими кирпичными и каменными складами. Уотер-стрит оказалась почти точной ее копией, если не считать пустырей вдоль береговой линии, где раньше стояли пирсы. Я не заметил ни единой живой души, кроме видневшихся вдалеке на волнорезе рыбаков, и не услышал ни единого звука, кроме мерного рокота прибоя в гавани да отдаленного шума водопадов на Мануксете. Город все больше и больше действовал мне на нервы, и на обратном пути, шагая через шаткий мост Уотер-стрит, я то и дело украдкой оглядывался. Мост Фиш-стрит, судя по карте, был полностью разрушен.

К северу от реки меня встретили признаки какой-никакой жизни: цеха по упаковке рыбы на Уотер-стрит, дымящие трубы и залатанные кровли домов, временами доносящиеся до моего слуха звуки непонятного происхождения да темные фигуры, которые, шаркая, шатались по сумрачным улицам и немощеным переулкам, – и все это произвело на меня куда более гнетущее впечатление, чем запустение южных кварталов. Сразу бросалось в глаза, что здешние обитатели отличались более пугающей и уродливой внешностью, чем жители центральной части города, поэтому я несколько раз ловил себя на неприятных ощущениях и фантастических псевдовоспоминаниях, которым не мог найти объяснения. Несомненно, признаки смешения с чужой кровью в обитателях прибрежной части Иннсмута проявлялись куда сильнее, чем в удаленных от моря районах, – если только, конечно, «иннсмутский экстерьер» был именно симптомом болезни; если же он являлся наследственной чертой, то здесь, наверное, встречались субъекты с признаками более поздней стадии заболевания.

Что особенно докучало мне, так это странные приглушенные звуки, которые я время от времени слышал. По логике вещей, они должны были доноситься из обитаемых домов, но на самом деле звучали громче всего как раз из заброшенных зданий с наглухо заколоченными фасадами. Я слышал то скрип, то топот, то какой-то невнятный хрип и с содроганием думал о бесчисленных подземных туннелях, о которых мне поведал юноша-бакалейщик. А потом я подумал, какие же голоса у таинственных обитателей здешних мест. Ведь я еще ни разу не слышал их речь, но почему-то не имел ни малейшего желания ее услышать.

Остановившись ненадолго полюбоваться парой симпатичных, но порушенных старых церквей на Мейн и Черч-стрит, я поспешил покинуть неприятные припортовые трущобы. Следующим пунктом моей пешей программы была площадь Нью-Черч-Грин, но почему-то я никак не мог заставить себя вновь вернуться к церкви, в подвальном окне которой заметил так сильно напугавшую меня фигуру священника – или пастора – в диковинной тиаре. Кроме того, я помнил предупреждение юноши-бакалейщика о том, что приезжим лучше не приближаться к городским церквам и к храму Ордена Дагона.

Соответственно, я двинулся по Мейн-стрит в северном направлении, к Мартин-стрит, затем повернул в сторону от моря, пересек Федерал-стрит, оставив позади Нью-Черч-Грин, и ступил в ветшающий мирок городской аристократии на Брод, Вашингтон, Лафайет и Адамс-стрит. Хотя эти обсаженные вязами старые улицы были вымощены кое-как и имели неряшливый вид, они еще не совсем утратили былое величие. Здесь каждый дом привлекал мой взор. Многие из них обветшали и стояли заколоченные посреди заброшенных дворов, но один-другой на каждой улице подавали признаки жизни. На Вашингтон-стрит я заметил пять недавно отремонтированных особняков посреди ухоженных лужаек и садов. Самый роскошный из них – с широкими цветниками, которые террасами тянулись до самой Лафайет-стрит, – как я догадался, принадлежал старому фабриканту Маршу, страдающему неведомым недугом.

На улицах не было ни единого живого существа, и я невольно поразился полному отсутствию в Иннсмуте кошек и собак. Еще меня озадачило и встревожило то, что даже в тех особняках, которые сохранились лучше прочих, все окна третьих этажей, а также чердачные окна были плотно закрыты ставнями. Похоже, мгла скрытности и нелюдимости и впрямь лежала на этом безмолвном городе таинственных существ и загадочных смертей, и я не мог избавиться от ощущения, что на меня постоянно и отовсюду тайком таращатся выпученные немигающие глаза.

Услышав три удара надтреснутого колокола откуда-то слева, я невольно вздрогнул, потому что все никак не мог забыть приземистую церковь, с чьей колокольни донеслись эти удары. Идя по Вашингтон-стрит к реке, я оказался в очередном бывшем центре городской торговли и производства и заметил впереди руины фабричных зданий, а еще дальше справа – останки старого вокзала и крытого железнодорожного моста через реку.

Я вышел к безымянному мосту с предупреждающей табличкой «Опасно», рискнул ступить на него и возвратился на южный берег реки, где вновь увидел приметы городской жизни. Безмолвные фигуры двигались шаркающей походкой и бросали в мою сторону загадочные взгляды; но здесь уже было больше людей с нормальными чертами лица, которые разглядывали меня с холодным любопытством. Иннсмут быстро мне надоел, и, свернув на Пейн-стрит, я двинулся к главной городской площади в надежде поймать там хоть какой-то транспорт до Аркхема вместо того, чтобы еще несколько часов дожидаться того зловещего автобуса.

И тут слева я увидел обвалившуюся пожарную каланчу, а потом заметил одетого в жалкие лохмотья старика с красным лицом, заросшим кустистой бородой, и слезящимися глазами. Он сидел на скамейке перед пожарной частью и беседовал с двумя неопрятно одетыми, но нормальными с виду пожарниками. Это, разумеется, был не кто иной, как Зидок Аллен – полоумный пьянчуга, чьи байки о старом Иннсмуте, объятом мглой мрачных тайн, были столь же пугающими, сколь и неправдоподобными.

III

Должно быть, некий дух противоречия – или какой-то сардонический импульс, возникший по велению неведомых темных сил, – вынудил меня изменить свои планы. Хотя я твердо решил ограничить свои наблюдения местной архитектурой и поспешил на площадь в надежде поймать там попутный транспорт и покинуть этот проклятый город смерти и разрухи, но при виде старика Зидока Аллена в моем мозгу возникли новые мысли, заставившие меня задержаться здесь с неясной пока целью.

Как заверил меня бакалейщик, этот старик только и мог что бессвязно пересказывать фантастические и бредовые легенды, и он же предупредил, что местным жителям очень не нравилось, когда приезжие вступали в разговоры со стариком. Но все же искушение пообщаться с этим древним очевидцем медленного упадка города, который помнил славную пору мореплавания и расцвета фабричного производства, не могли перебороть самые рациональные доводы. В конце концов, все диковинные и безумные мифы частенько являются лишь символами или аллегориями, основанными на реальных событиях. А старый Зидок, должно быть, самолично видел все, что происходило в Иннсмуте в последние девяносто лет… Во мне взыграло любопытство, затмившее и здравый смысл, и чувство осторожности, и, поддавшись самолюбивому азарту, я вообразил, что сумею отделить факты от кучи несусветных небылиц, которые надеялся выудить из него с помощью виски.

Я понимал, что не смогу сразу же заговорить с ним, ибо его собеседникам пожарным это, конечно же, не понравится. Вместо этого я решил заранее приобрести контрабандный виски в лавке, где, по словам бакалейщика, этого добра было всегда вдоволь. Потом я вернусь к пожарной части, словно от нечего делать буду там прохаживаться и как бы случайно заговорю с Зидоком, когда он по своему обычаю пустится в разглагольствования. Юноша предупредил меня, что старик непоседлив и редко когда проводит около пожарной части больше двух часов.

Я без труда, хотя и не задешево, добыл кварту виски в захудалом универмаге рядом с главной площадью на Элиот-стрит. Меня обслуживал чумазый продавец, чьи выпученные глаза отчасти придавали ему черты «иннсмутского экстерьера», но при всем том он был по-своему общителен – верно, привык иметь дело с такими словоохотливыми субъектами, как водители грузовиков, скупщики золота и другие чужаки, заезжавшие в город по делам.

Снова вернувшись на площадь, я убедился, что мне везет: из-за угла «Гильман-хауса», со стороны Пейн-стрит, появилась высокая тощая фигура старика, который, еле передвигая ноги, ковылял мне навстречу. Это был Зидок Аллен собственной персоной. В согласии со своим планом, я привлек его внимание, демонстративно помахав только что купленной бутылкой. Заметив, что он с несчастным видом побрел за мной, я свернул на Уэйт-стрит, направившись в самое безлюдное место города, какое только смог найти. Я сверялся с картой, начерченной юным бакалейщиком, и уверенно шел к совершенно безлюдному пустырю в южной части набережной, где успел ранее побывать. Единственно кого можно было там заприметить, так это редких рыбаков на дальней оконечности волнореза. Пройдя несколько кварталов к югу, можно было скрыться из их поля зрения, присесть возле какого-нибудь заброшенного пирса и спокойно болтать со старым Зидоком сколько заблагорассудится. Но не успел я дойти до Мейн-стрит, как за моей спиной раздался еле слышный жалобный возглас: «Эй, миста!», после чего я позволил старику нагнать меня и сделать несколько жадных глотков из бутылки.

Пока мы пробирались мимо причудливых руин посреди всеобщего запустения, я начал было задавать Зидоку наводящие вопросы, но вскоре сообразил, что развязать его старый язык было не так легко. Наконец я приметил среди останков кирпичных стен пустырь с видом на воду, от которого в море уходил заросший травой земляной пирс, обложенный камнями. Мшистые валуны около воды обещали послужить удобными сидячими местами, а сам пустырь надежно укрывался от посторонних глаз развалинами склада. Найдя наконец идеальную площадку для нашей тайной беседы, я повел туда своего спутника и сразу приметил подходящее местечко среди камней. Все здесь было объято призрачным духом опустошения и смерти, а отвратительный запах рыбы был почти невыносимым, но я твердо решил ни на что не отвлекаться во время беседы.

На разговор со стариком я мог потратить около четырех часов, чтобы успеть на восьмичасовой автобус до Аркхема, и посему я сразу разрешил старому пьянчуге залить в себя щедрую порцию спиртного, пока сам уплетал свой скромный обед всухомятку. Я тщательно отмерял свои подношения, опасаясь переборщить, ибо мне совсем не хотелось, чтобы пьяная болтовня Зидока внезапно сменилась полным беспамятством. Спустя час его настороженность и неразговорчивость начали улетучиваться, но, к моему великому разочарованию, он упрямо уходил от ответов на все мои вопросы об Иннсмуте и его покрытом мглой тайны прошлом. Он бубнил о совсем недавних событиях, выказывая немалую осведомленность о содержании газетных публикаций и склонность к философствованию в высокопарном деревенском стиле.

К концу второго часа я уже боялся, что моей кварты виски не хватит, чтобы извлечь из нашего общения сколь-нибудь значимые результаты, и подумал даже о том, чтобы оставить Зидока одного и сбегать за добавкой. И вдруг, как ни странно, случайный повод вызвал его на откровенность, какой мне не удалось от него добиться всеми моими наводящими вопросами; в очередном раунде пьяного словоблудия вдруг всплыла весьма интересная тема, и я навострил уши, наклонившись к старику поближе. Я сидел спиной к воняющему рыбой морю, а он смотрел прямо на воду, как вдруг что-то заставило его блуждающий взгляд остановиться на далеком силуэте Рифа Дьявола, четко видневшегося над волнами. Это зрелище, похоже, ему не понравилось, ибо он пустился изрыгать тихие проклятья, а под конец перешел на доверительный шепот, сопровождая его многозначительным подмигиванием. Он приник ко мне, ухватил за лацкан сюртука и вполне членораздельно просипел:

– Вона откуда все и пошло: от энтого проклятого рифа, где вся эта мерзость обитает, где начинается глубокая вода. Вот где настоящие врата ада – там крутой обрыв подводный до самого глубокого дна, и его глубину ни одним лотом не измерить. Это все учудил старый кэп Овид – энто он нашел на островах Южных морей то, что сослужило ему недобрую службу… В те времена у всех тут дела шли из рук вон… Торговля хирела, фабрики терпели убытки – даже новые, – и лучшие из наших людей полегли на полях войны восемьсот двенадцатого года или потонули вместе с бригом «Элизи» и шхуной «Рейнджер»… оба корабля принадлежали Гильману. У Овидия Марша было три корабля на ходу: бригантина «Колумб», бриг «Хефти» да барка «Суматра Куин». Сначала только он вел торговлю в Восточной Индии и на Тихом океане, а это уж потом, токмо в двадцать восьмом году, шхуна «Малай Бридж» Эздраса Мартина сошла на воду.

Не было у нас морехода лучше, чем старый кэп Овид… вот уж сатанинское отродье, прости господи!… хе-хе… Я своими ушами слыхал его рассказы о заморских землях… И как он всех в городе клял и называл дураками – за то, что они ходят на христианские богослужения да несут свое бремя смиренно и безгласно…. Говорит, им бы поклоняться другим богам, тем, кто пощедрее, – вроде тех, кого чтят в Индии. Мол, эти боги приносят богатый улов рыбы в обмен на жертвоприношения и воистину слышат вознесенные к ним молитвы…

Мэтт Элиот, его первый помощник, тоже много чего рассказывал, да токмо он был супротив того, чтобы люди поклонялись язычным богам… Рассказывал про один остров к востоку от Таити, где много всяких каменных статуй, что стоят там с незапамятной поры… такие же, вроде них, идолища есть на острове Понапе, в Каролинском архипелаге, но токмо там лица каменные вырезаны, видом схожие с большими статуями Острова Пасхи. Есть там рядом крохотный вулканический островок, где каменные обломки с резьбой, да токмо обломки эти сильно истерлись, долго их помотало по морскому дну, и вся их поверхность сплошь в картинках чудовищных образин…

Да, сэр… А вот Мэтт, тот мне говорил, что тамошние туземцы добывают рыбы стоко, скоко могут выловить, и носят браслеты на предплечьях и запястьях, а на голове короны вроде как из золота и все покрытые картинками чудищ – точно таких же, какие вырезаны на обломках камней на том маленьком островке, – а на картинках вроде как человеки-рыбы или человеки-жабы, нарисованные в разных позах, словно нормальные такие, цивильные люди. Никто не мог допытаться у них, откуда все это взялось, и даже туземцы с других островов понять не могли, как это они около того островка умудряются вылавливать так много рыбы, когда у соседних островов никакого лова нет вовсе. Мэтт крепко об этом задумался, да и старый кэп Овид мозгу напряг. Он, кстати, заметил, что с того островка из года в год исчезает безвозвратно много красивых юношей и что там почти не видать стариков. И еще он говорил, что кое-кто из тамошних туземцев выглядит больно странно – даже на канаков не похожи!

А Овидий-то прознал-таки правду про энтих язычных. Уж не знаю, как ему удалось, но начал он скупать у них золотые украшения, которые они носили. Он все допытывался у них: откуда, мол, эти вещи и могут ли они еще достать, и наконец вызнал историю у старого вождя – Валакеа, так его величали. Ни один живой человек окромя Овидия не поверил в старого желтого дьявола, но кэп мог читать людей будто книги… Хе-хе… Никто мне не верит теперича, когда я им говорю, да и вы вряд ли поверите, молодой человек… хотя дайте-ка погляжу на вас… Да, у вас такие же вострые глаза для чтения людей, точь-в-точь как у старого Овидия…

Шепот старика стал едва слышным, и я поймал себя на том, что у меня почему-то мороз по коже пробежал от его ужасно высокопарных, но явно непритворных излияний, хотя я понимал, что его рассказ – не что иное, как пьяная фантазия.

– Да, сэр… Овидий-то знал, что есть на земле много чего такого, о чем простые люди даже не слыхивали и чему не поверили бы, если бы им довелось услыхать. Вроде как эти канаки приносили в жертву своих юношей и девиц каким-то божествам – тварям, что жили в морской пучине, – а взамен получали от них много каких благодеяний. Моряки встречали этих тварей на том маленьком острове с каменными обломками, и вроде как те страшные картинки изображали тех самых тварей. А может, это были как раз те твари, про которых потом пошли легенды о русалках и прочей нечисти.

У них там на морском дне выстроены всякие разные города, и тот островок поднялся как раз со дна. И вроде как кое-кто из энтих подводных тварей еще оставался в своих каменных жилищах, когда островок вдруг выпрыгнул из пучины на поверхность. Вот так канаки и прознали, что они там на дне обитают. А как токмо у них первый страх прошел, они стали с ними беседовать знаками и жестами да по-быстрому уговор заключили.

Энтим тварям понравились человечьи жертвоприношения. Давным-давно они людей сами утаскивали на дно, а потом утеряли связь с верхним миром. А что они с жертвами делали, я не скажу, токмо надо думать, что Овидий не стал у них допытываться. Но язычные и сами помалкивали, потому как им и так туго жилось, и они сильно переживали из-за этого дела. Они отдавали морским тварям определенное число молодых два раза в год: в канун первой майской ночи и в Хеллоуин – всегда токмо в эти дни. А еще отдавали им резные безделушки, которые сами делали. Взамен твари согласились давать им рыбу… много рыбы, они ее сгоняли к островку со всего моря… и кое-какие золотые вещицы приносили им изредка.

Да… Вот я и говорю, что туземцы встречали тварей на маленьком вулканическом островке, куда приплывали на каноэ с жертвоприношениями, а назад привозили золотые украшения, какие твари им отдавали взамен. Поначалу эта торговля не перемещалась на главный остров, но потом время прошло, и твари захотели туда попасть. Вроде как, пообщавшись с людьми, позарились вести на главном острове обряды жертвоприношений – в Майскую ночь и на Хеллоуин. Понимаешь ты, мил человек: они могли жить и в воде и на суше, как энти… анфибрии. Канаки им сказали, что люди с других островов могут их выгнать оттуда, если прознают, что они там появились, но те ответили: им, мол, наплевать, потому как они могут обмести с лица земли весь род человечий, ежели захотят, и используют тайные знаки, как это проделали когда-то сгинувшие Древние – ужо не знаю, кто они были. Но все же твари не захотели связываться, вот и решили затихариться, когда кто-то чужой приедет на остров.

А как дело дошло до блуда с людьми-рыбами, то канаки вроде как попервоначалу заупрямились, но потом узнали кое-что такое, отчего по-иному на энто дело взглянули. И вроде как наладили родственные отношения с морскими чудищами, и у них теперь все живое, что на острове обитает, выходит из воды, а чтоб потом обратно вернуться в море, нужно, чтоб какие-то там у них в теле изменения случились. Твари сказали канакам, что от их кровосмешения родятся дети, которые поначалу будут выглядеть совсем как люди, а со временем все больше будут похожи на энтих тварей и в конце концов опять вернутся в воду и присоединятся к остальному ихнему народу в морской пучине. И что самое главное, мил человек: те, кто обратится в рыбоподобных тварей и уйдет жить в воду, уже никогда не помрут. И энти твари никогда не помирают, разве что погибают в сражениях.

Да, сэр…. Вроде как к тому времени, как Овидий встретил островитян, в их жилах уже давно текла рыбья кровь тех тварей из морской пучины. А с возрастом энти черты в них сильно проявлялись. Их держали взаперти, пока они не чувствовали, что готовы вернуться в море и покинуть остров навсегда. Кто-то был больше прочих к энтому готов, а кто-то так и не изменился настоко, чтобы жить в воде. Но большинство изменялись так, как и говорили твари. Те, кто рождался уже похожим на тварей, потом с каждым годом сильно менялись, а те, кто больше похож был на людей, так и оставались на острове и доживали до семидесяти, а то и дольше. Правда, они обыкновенно ныряли поглубже, чтобы проверить, смогут ли жить под водой. Те, кто стал жить под водой, обычно возвращаются навестить родню, так что часто бывает, что человек разговаривает со своими живым прапрапрапрадедом, который покинул сушу лет двести тому или более…

Все уж там свыклись с тем, что никто не умирает – ну кроме тех, кто гибнет в морских стычках с другими островитянами, или приносится в жертву морским божествам, или умирает от змеиных укусов либо от скоротечных болезней, пока они еще не стали жить в воде, а тока дожидаются, когда же начнет изменяться их внешность, что в общем-то оказалось не так уж и страшно. Думали-думали они и додумались, что получили взамен того, от чего отказались, очень даже выгодное приобретение, – и я думаю, что Овидий и сам пришел к такому выводу, когда малость поразмыслил над историей старого Валакеа. А Валакеа – тот один из немногих, в ком нету ни капли анфибозной крови: он был из королевского клана, а они всегда брали жен из королевских кланов с других островов.

Валакеа, тот научил Овидия многим обрядам и песнопениям, чтобы завлечь морских тварей, и водил его к старикам в деревне, которые с возрастом сильно изменились и перестали быть похожими на людей. Но Валакеа, уж и не знаю почему, никогда не давал Овидию увидать хоть одним глазком настоящую тварь со дна моря. А в конце он дал ему странную штуковину, сделанную то ли из олова, то ли из какого другого металла, и сказал, что с ее помощью можно вызвать тварей в любом месте моря, где у них под водой есть обиталище. Надо токмо сбросить ее в воду и прочесть правильную молитву. Валакеа сказал, что энти твари живут повсюду на нашей земле, так что, ежели поискать хорошенько, всякий может найти их обиталище на дне морском и вызвать оттуда наружу – было бы желание.

А Мэтту, тому все это совсем не понравилось, и он настаивал, чтобы Овидий держался от острова подальше, но кэп был жадный до денег. И решил, что сможет скупать у туземцев те золотые слитки задешево и займется выплавкой золота. Так продолжалось много лет, и Овидий скопил уйму слитков, так что смог начать аффинажное производство в бывшем здании сукновальной фабрики Уэйта. Он не хотел перепродавать эти слитки в их обычном виде, потому как люди начали бы задавать ему вопросы: откуда, что да как… Но все ж таки членам его команды дозволялось время от времени брать себе по слиточку и втихаря загонять их из-под полы в разных местах, хотя с них брали клятву, что они будут держать язык за зубами, а еще кэп дозволял носить кое-какие из энтих золотых вещиц женщинам из своего клана, которые больше прочих были похожи на обычных людей.

Да… ну, году в тридцать восьмом – мне об ту пору было семь – Овидий увидел, что с того острова всех жителей как ветром сдуло, как раз между двумя его плаваниями. Похоже, на соседних островах прознали, что там что-то неладное творится, и взялись сами исправлять положение. Надо думать, они запаслись теми амулетами, которых морские твари ох как боялись… Бог его знает, они не оставили камня на камне ни на главном острове, ни на маленьком вулканическом островке, кроме тех каменных столбов, что были слишком большими, чтобы их свалить. Кое-где повсюду были разбросаны маленькие камушки – точно амулеты – с диковинными знаками на поверхности, вроде тех, что сегодня называют свастикой. Может, это и были колдовские знаки Древних. Да, всех людей с острова как ветром сдуло, и золотые слитки исчезли без следа, а канаки с соседних островов как воды в рот набрали – ничего не рассказывали, что же там произошло. Даже божились, что, мол, никаких людей на этом островке отродясь и не было.

Все это, понятное дело, повредило Овидию: его торговля быстро захирела. Иннсмуту тоже досталось, потому как в пору активного судоходства выгода перепадала не только хозяину корабля, но и команде. А тут – беда: рыболовство заглохло, а фабрики встали без работы. Большинство жителей Иннсмута к этим новым тяготам отнеслись смиренно и опустили руки…

Вот тогда-то кэп Овид и начал ругать людей за то, что ведут себя как покорные овцы и молятся христианскому богу, хотя он им совсем не помогает. И сказал, что встречал людей, которым их боги давали то, в чем те нуждались, и еще сказал: ежели команда крепких мужчин согласится его поддержать, он, может быть, сумеет убедить какие-то высшие силы пригнать нам косяки рыбы да отсыпать золотишка побольше. Ясное дело, те, кто служил у него на «Суматра Куин» и видел тот остров, сразу скумекали, о чем речь, да не больно-то им хотелось иметь дело с морскими тварями, о которых они были наслышаны. Но те, кто не понимал, что это значит, встали на сторону Овидия и давай спрашивать его, что он может сделать, чтобы направить их на путь новой веры, которая обернется выгодой…

Тут старик запнулся, что-то пробормотал и, впав в печальную задумчивость, умолк: его точно что-то испугало. Он нервно оглянулся через плечо и потом стал глядеть, как зачарованный, на темнеющий вдали риф. Когда я заговорил с ним, он не ответил, и я понял, что расшевелить его сможет только очередная порция виски. Безумный рассказ, который я только что выслушал, заинтересовал меня безмерно, ибо я подумал, что в нем скрыта некая аллегория, в которой реальные факты странной истории Иннсмута смешались с дикими выдумками изощренного ума и фрагментами туземных легенд. Я ни на секунду не поверил, что эта сказка имела под собой сколько-нибудь достоверную основу, и тем не менее рассказ старика заставил меня невольно испытать подлинный ужас – хотя бы потому что в нем упоминались диковинные украшения вроде той злосчастной тиары, которую я видел в Ньюберипорте. Возможно, орнаменты, покрывающие ту тиару, были созданы на некоем неведомом острове; не исключено, что все фантастические истории про клад выдумал не этот дряхлый пьянчужка, а сам старик Овидий.

Я отдал Зидоку бутылку, и он осушил ее до дна. Я подивился, как это в него влезает так много виски, ибо его громкий задыхающийся голос ничуть не осип, как это бывает с захмелевшими. Он облизал горлышко и сунул бутылку в карман, после чего начал кивать и бубнить что-то себе под нос. Я наклонился, чтобы расслышать хотя бы отдельные слова, и мне показалось, что я различил сардоническую ухмылку сквозь густые заросли седых усов. Да, он и впрямь старался четче проговаривать слова, и я разобрал почти все, что он шептал.

– Бедняга Мэтт… Мэтт всегда был супротив энтого… все пытался перетянуть людей на свою сторону, вел долгие беседы в разных приходах с проповедниками, да токмо без толку… А методистский пастор пропал, и никто больше не видел Твердолобого Бабкока, баптистского проповедника… излился гнев Иеговы… Я в ту пору еще был совсем малец, но я слышал своими ушами то, что слышал, и видел своими глазами то, что видел: Дагон и Астарта, Велиал и Вельзевул… Золотой телец и идолы ханаанские и филистимлянские… зри, проклятый Вавилон: исчислил Бог царствие твое и положил конец оному…

Он вновь умолк, и, глядя в его слезящиеся голубые глаза, я испугался, что он вот-вот впадет в пьяное бесчувствие. Но стоило мне слегка потрепать его по плечу, как он на удивление живо отреагировал и, резко оборотившись ко мне, выпалил еще несколько туманных сентенций:

– Не веришь мне, что ли? Ке-хе-хе…. Тогда скажи мне, мил человек, почему кэп Овид и еще два десятка других молодцов имели привычку плавать к Рифу Дьявола в кромешной ночи и распевать там молитвы – да так громко, что, когда ветер дул с моря, весь город слыхал каждое их слово? Что скажешь, а? И скажи-ка мне, почему Овидий всегда бросал тяжелые предметы в воду по ту сторону рифа, где сразу начинается глубина и где дна не достать, скоко ни опускай туда лот? И скажи мне, что он сделал с той металлической штуковиной странной формы, которую ему дал Валакеа? А, мил человек? И что они все воют хором на Майскую ночь, а потом в Хеллоуин? И почему новые церковные проповедники – из его бывших моряков – носят эти чудные рясы и надевают на голову эти золотые штуковины, которые Овидий привез из плаваний? А?

Слезящиеся голубые глаза теперь глядели почти дико и маниакально, и грязная седая борода топорщилась, точно наэлектризованная. Старый Зидок, возможно, заметил, как я невольно отпрянул, потому что он вдруг мерзко захихикал:

– Ке-хе-хе-хе! Ну что, начинаешь прозревать? А может, рассказать тебе, как я в детстве ночью видел кое-что в море с крыши моего дома? Да и слышал немало… Доложу тебе, у маленьких детишек ох какие большие уши! И я не пропускал мимо ушей ни одну из сплетен о старом кэпе Овиде и о тех, кто плавал на риф! Ке-хе-хе… А как насчет той ночи, когда я взял папашину подзорную трубу, забрался на крышу и стал смотреть на риф – и увидел, что весь риф кишмя кишит тварями, которые, как токмо луна взошла, сразу попрыгали в воду? Кэп Овид со своими людьми плыл в ялике, а энти твари прыгали в воду с дальней стороны рифа прямо в глубину и больше не появлялись… Ну, вот представь себе мальчонку, который забрался на крышу да и глядит в подзорную трубу на тварюг, совсем на людей не похожих! Ке-хе-хе-хи-хи…

Старик зашелся истерическим хохотом, и я съежился от охватившей меня непонятной тревоги. Тут он вцепился костлявыми пальцами в мое плечо, и мне показалось, что его рука трясется вовсе не от смеха.

– А представь: как-то ночью мальчонка видит, как за рифом с ялика Овидия сбросили что-то тяжелое, а на следующий день выясняется, что в городе пропал парнишка. Эй! Никто не видел Хирама Гильмана? Нет? Ни пуговицы с рубашки, ни волоса с головы? Нет? А Ник Пирс куда делся? И Луэлл Уэйт? А куда пропал Адонирам Саутвик? А Генри Гаррисон? А? Ке-хе-хе… Твари говорят друг с дружкой языком жестов, размахивая руками… ну, тем, что им заменяет руки…

Да, сэр, вот тогда-то у старого кэпа Овида дела снова пошли в гору. И люди заметили, что его три дочери стали носить золотые украшения, каких никто на них раньше не видел, а потом – ба! Из трубы над аффинажным заводом опять дым пошел! Ну и другим тоже удача подвалила… рыба начала косяками заходить в наши воды, токмо успевай сети вытаскивать, и бог знает скоко рыбных грузов мы начали отправлять в Ньюберипорт, в Аркхем и даже в Бостон. Вот тогда-то Овидий провел сюда ветку от старой железной дороги. А потом какие-то рыбаки из Кингспорта прослышали про наши несусветные уловы и кинулись сюда толпами, да токмо все они куда-то пропали. Никто их никогда больше не видел. Вот тогда-то у нас и учредили Эзотерический Орден Дагона и выкупили у масонов здание их храма. Ке-хе-хе…. Мэтт Элиот был масон и противился продаже храма, но он как раз в то самое время сгинул бесследно.

Вы имейте в виду: я же не утверждаю, что Овидий намеревался все тут у нас устроить так, как было заведено у канаков на том островке. Вряд ли он сразу думал о кровосмешении или о подготовке детишек к будущей жизни под водой и об их претворении в рыбью кровь для вечной жизни. Он токмо хотел заиметь побольше золотых вещиц и готов был платить за это хорошую цену, и я так думаю, что все были всем довольны первое время.